Магия (джен)

Свобода — вот всё, что нам нужно, всё, чего жаждут наши души.

Она называется смерть.

Из зала, где Тихо и Оскара приняли за посланников так называемого Астата (а поначалу и за него самого), Мелиса отвела мага в маленькую светлую комнату с двумя креслами и круглым стеклянным столиком между ними. Всё время, пока они шли туда, женщине приходилось буквально тащить его на себе. Тихо то и дело принимался кричать, визжать и требовать освободить его друга, порывался вернуться к собранию и надавать кому-нибудь по мордам.

Мелиса стойко переносила его истерику. Крепко стиснув запястье мага, она волокла его как упрямого мула на верёвке, покрикивая и призывая заткнуться.

— Это правда? — воскликнул Тихо. — Вы правда собираетесь принести его в жертву?

— Какая тебе разница, — раздражённо проворчала Мелиса. — Думай о себе!

— Я о себе думаю, — Тихо позволил ей пропихнуть себя в дверной проём, и они оказались в комнате. — Но я не могу думать только о себе. Пожалуйста, скажи, что с ним всё будет хорошо!

— С ним всё будет хорошо, — женщина усадила его в кресло и, подняв со стеклянного стола прозрачный графин с виски, налила им обоим. — Пей!

Тихо безропотно принял стакан и, нервно стуча зубами о край, сделал глоток.

— Ты говорил, что вы, маги, черпаете в алкоголе свою силу, — напомнила она с неожиданным кокетством, присаживаясь напротив. — Может быть, немного спиртного и мужества тебе прибавит.

Тихо хлюпнул носом. Плакать он перестал, но был готов в любой момент начать всё заново.

«Да, ты, милый мой, совсем не мужчина. И не женщина. Маленький ребёнок — и то вряд ли, — Мелиса потянулась как кошка, довольно глядя на свою добычу. — Я, наверное, извращенка, раз связалась с тобой тогда».

— Откуда ты меня знаешь?

— Так, — Мелиса неопределённо взмахнула рукой. — Как-то раз пересеклись в большом городе.

— Мы встречались?

Мелиса засмеялась.

— Нет, — ответила она. — Не думаю, что это можно было бы так назвать. Для того чтобы встречаться с тобой, мне бы пришлось поселиться у тебя дома. Ты даже имя моё не мог запомнить дольше, чем на сутки.

— И когда это было?

Женщина задумалась.

— Лет восемь назад. Может, меньше. Ты тогда был студентом. Но, честно говоря, с тех пор внешне ничуть не повзрослел. Это так странно.

Она скривилась, как будто отсутствие явных изменений на теле и лице Тихо причиняли ей физическую боль.

— А ты чем занималась? — спросил тот.

Она улыбнулась — как-то странно, не разжимая губ. Вид у Мелисы при этом стал одновременно властным и насмешливым. Как будто бы она знала какую-то постыдную тайну собеседника и давала ему об этом знать.

— Увивалась за студентами. Ты тогда показался мне очень забавным и эксцентричным.

— А сейчас?

Её взгляд сказал ему больше, чем могли бы слова. В глубине глаз плескались искорки смеха.

Стало обидно. Может, Саюко подумала о нём то же самое, поэтому и не осталась. От этой мысли захотелось удавиться. Впрочем, не так давно он уже пытался покончить с собой и потерпел полное фиаско. Значит, нужно жить.

— Знаешь, Тихо, ты для меня загадка, — внезапно призналась Мелиса. — Даже спустя столько лет я могу сказать, что ты будешь делать в следующую секунду вплоть до мельчайших нюансов — как повернёшь голову, что скажешь, куда посмотришь. Для этого не нужно быть провидицей. Но я, кажется, никогда не пойму, почему ты так поступишь. Ты хоть сам-то себя понимаешь?

Тихо прислушался к себе. «Кто я?» — подумал он, ощутив секундный внутренний дискомфорт. Как будто бы внезапно обнаружил, что сшит из тряпок и набит старой свалявшейся ватой.

— Нет.

— Вот, вот, и это самое странное.

— Ты отпустишь моего друга? — спросил маг.

— Я его в плен не брала.

— Тогда ты добьешься того, чтобы твои товарищи его отпустили? — Тихо осушил свой бокал и потянулся к графину за новой порцией. Мелиса не стала ему препятствовать.

— Так и быть, — согласилась она, подумав немного. — Одной жертвой больше, одной меньше. Не так уж это и важно. Лишь бы только хозяин пришёл. Без него я чувствую себя потерянной. К тому же я обещала остальным, что он придёт сегодня. Я видела это так же чётко, как вижу сейчас тебя.

Тихо пропустил мимо ушей её пророческие излияние. Его интересовало другое.

— Кто он вообще такой, этот Астат? — спросил он раздражённо.

Глаза Мелисы округлились.

— Неужели никогда не слышал? — поразилась она. — Я думала это всем известно. Разве вы в своей волшебной академии его не проходили?

— Если бы проходили — я бы не спрашивал.

Женщина фыркнула.

— Наверняка ту лекцию, где об этом говорилось, ты прогулял и валялся где-нибудь под кустом, примостив голову на свежевыжранной бутылке. Астат — это тёмный дух. Дух зла, иными словами. Противник создателя вселенной.

Тихо опешил.

— Почему же тогда вы ему поклоняетесь, — спросил он удивлённо, — если он такой плохой.

Мелиса отрицательно покачала головой.

— Он не плохой. Духом зла его именуют лишь потому, что простым людям с рабскими душонками легче называть противника своего хозяина злом, чем добром. Не могут же они позволить себе признать за тем правое дело. Всё равно принять его убеждения им не хватит смелости.

— Мне такие вещи непонятны, — признался Тихо. — Я не верю в богов.

— Оно и неудивительно.

«С твоими-то куриными мозгами задуматься о чём-то невидимом равносильно решению уравнения с тремя неизвестными».

— Так почему всё-таки вы ему поклоняетесь? — Тихо уже почти осушил второй бокал, в то время как Мелиса успела сделать лишь несколько глотков.

Внезапно глаза женщины загорелись странным огнём.

— Потому что только он может сделать человека и вампира свободным, — сказала она.

Тихо не проникся. «Опять эта свобода, — подумал он с раздражением, вспомнив Кира. — Они что, все на ней помешались?»

— Правда? — спросил он. — Каким же образом?

— Тебе действительно это интересно?

— Конечно.

— Я тебя за язык не тянула. — Мелиса пожала плечами. — Помимо всего прочего он ещё и дух света, дух разгоняющий тьму, ведь тот, кто властвует над чем-то, может заставить это исчезнуть. Тьма, видишь ли, это даже не столько физическое, сколько ментальное понятие. Это порождённое неведением отчаяние. Создателю выгодно, чтобы люди и вампиры оставались в неведении, чтобы они дрожали и жались друг к другу как перепуганные овцы в кругу волков. Он и называет их овцами. Мы для него не больше, чем пыль. Весь мир, и земля, и небо, и человеческая, и вампирская жизни принадлежат ему и подчиняются его воле. И именно поэтому мы проживаем свои жизни, проходим свой путь как в тумане, ведь он не желает раскрывать нам свои секреты. Страх перед неизвестностью гложет нам сердце, проблемы и те или иные потребности заставляют нас работать, суетиться, вертеться как белки в колесе. Чтобы хоть ненадолго забыть о страхе, мы стараемся не думать или придумываем себе ложные истины, ничем не подтверждённые, кроме нашей веры. Мы закрываем глаза, чтобы не видеть окружающую нас тьму, и воображаем, что видим свет. Мы ничего и не о чём не знаем: ни о мире, в котором живём, ни о существах, которые нас окружают, ни о самих себе. И что самое страшное — мы не знаем, для чего это всё? Что ждёт нас в итоге, какую цель мы преследуем, важны ли наши жизни, правда ли наши души бессмертны, поступаем ли мы правильно. Я хочу знать, зачем живу, зачем я каждый день ем свой хлеб и выполняю свою работу, зачем я ненавижу одних и люблю других. Я хочу понять людей, которые окружают меня. Я хочу понять и тебя, Тихо. Знать всё это — и есть свобода. Только Астат, враг создателя, может помочь достичь её. Он один не врёт и не скрытничает.

Она замолчала и немного смущённо уставилась в свой бокал, как будто увидела там нечто интересное.

Тихо смотрел на неё стеклянными, как у рыбы, глазами. Из всего вышесказанного он уловил только первые два предложения. Потом его мозг отключился из-за перегрузки.

«Ну и чушь, — подумал он, — она, наверное, сумасшедшая».

Мелиса, глянув на мага и заметив его кислое выражение лица, помрачнела.

— Забудь! Зря я всё это сказала. Это не для тебя, — она поставила стакан с так и не допитым виски на стеклянный столик и, поднявшись с кресла, протянула магу руку. — Пойдём, освободим твоего друга.

Тихо тут же вскочил, мгновенно забыв обо всех бреднях предсказательницы, готовый бежать, если потребуется.

«То-то Оскар обрадуется», — подумал он в восхищении.

Он хотел взять Мелису за руку, но неожиданно понял, что падает. Перед глазами всё поплыло, и что-то странное случилось с его телом. Оно мгновенно стало тяжёлым как скала, — Тихо не мог его удержать, ему показалось, что гранитные, неподъемные куски мяса вот-вот соскользнут с его костей и отпадут, словно нажравшиеся пиявки. Он попытался открыть рот и закричать, но челюсти — неожиданно огромные и длиннющие, как у крокодила, не желали размыкаться. Даже невидимая и невесомая душа где-то у него в груди теперь казалась неподъёмной, как будто бы под рёбра насовали булыжников. Помимо всего прочего, его неумолимо вдавливало в пол. На спину как будто бы кто-то нажимал — кто-то очень большой и очень сильный, гораздо сильнее, чем Тихо, чем Астат или даже Бог, о котором говорила Мелиса.

Прорицательница обеспокоенно склонилась над магом, поражённая его внезапным падением, и Тихо едва не захлебнулся в её тени. Тьма вошла в его отчаянно раздувающиеся ноздри как воздух и угнездилась в лёгких.

«Как тень такой зыбкой женщины может быть такой густой», — подумал он и сам не понял своих мыслей.

Мелиса с силой потрясла его за плечо и что-то сказала. Тихо её не видел и не слышал. Перед глазами теперь была только тьма. Он всматривался в неё изо всех сил, но не мог разглядеть даже малого отблеска света.

«Интересно, а Астат помог бы мне?»

Теперь Мелиса уже трясла его изо всех сил. Перевернув мага на спину, она размахнулась и хлестнула его по щеке.

— Очнись, что с тобой? — твердила она.

Её слова ударялись в плотную упругую тьму в голове Тихо, и он чувствовал, как та колеблется под их напором. Глаза мага были такими страшными и пустыми, что Мелиса не выдержала и закричала. Её крик разорвал темноту, и пылающий ослепительный свет хлынул Тихо в лицо.

Мощный магический заряд прошёл по всему его телу и перекинулся на прорицательницу. Мелиса снова закричала — тесный мирок Тихо взорвался второй раз, как будто в нескольких сантиметрах от него зажглось новое солнце, — но уже не от ужаса, а от боли.

Тихо очнулся и почувствовал на себе нечто тяжёлое. Тяжёлое приятной, нормальной тяжестью, а не той, что он испытывал только что. Он пошевелился, сталкивая это с себя и, резко сев, с удивлением обнаружил, что это Мелиса. Её глаза были открыты. Расширенные зрачки в них почему-то напомнили магу чёрные щиты, выставленные для обороны.

Тихо боязливо протянул руку и дотронулся до её груди, пытаясь нащупать стук сердца. Он усиленно вдавливал ладонь в грудную клетку, как будто считал, что бессовестный стук нарочно скрывается от него. Но внутри всё равно было тихо и спокойно как в могиле. Тихо похолодел.

* * *

Саюко спала, и ей снилось, что она в храме Геммы и Малидэда. Не в том зале, где боги справляли церемонию Саола, а в тёмном мрачном помещении без окон, в котором они проводили всё оставшееся время. В храме Саюко тоже такое было. Там стояло каменное ложе, застеленное голубым бархатным покрывалом, и невзрачный трон, обитый синим бархатом, с медными морскими звёздами на спинке. В начале каждого нового месяца жрецы перемещали Саюко с ложа на трон или с трона на ложе, в зависимости от тех предписаний, которые имелись у них на этот счёт.

Зиму она проводила лёжа, разряженная как на праздник в кобальтово-синее длинное платье, расшитое серебряными нитями и розовым жемчугом, и ей снилось, что она гуляет в летнем саду и ест сочные молодые яблоки, одновременно терпкие и сладкие как мёд. Где-то там за деревьями её дожидался Отис, и Саюко всякий раз думала, что ещё немного погуляет, а затем выйдет к нему, и он улыбнётся ей своей озорной ослепительной улыбкой. Отис! Сколько милых зверюшек — добрых и жестоких, мирно щиплющих травку и алчущих крови, она родила ему, когда они ещё были свободными и не сидели в своих тёмных и душных тюрьмах. Все их дети, конечно же, давным-давно умерли. Некоторых Саюко и Отис, обнаружив в отпрысках тот или иной непоправимый изъян, съели сами. Это не было мясо, приправленное слезами или горечью сожаления, это было сладкое и сытное мясо, и ни Саюко, ни её брат и супруг никогда не жалели о сделанном. Это был их долг.

Весной Саюко сидела на троне, как правило с открытыми глазами, неподвижная, словно статуя, и смотрела прямо перед собой, а жрецы ставили перед ней включённый телевизор.

Каждый час каналы переключали. Иногда совершенно не вовремя. В таких случаях Саюко было нелегко сдержаться, но она всегда сдерживалась. Ей нестерпимо хотелось закричать: «Не трожь! Не видишь, что ли, что я смотрю», — но она не решалась. В конце концов, хекте и так позволяли ей лишнее.

Особенно Саюко нравились передачи о путешествиях. Она мечтала, как однажды, когда мир уже будет спасён, сойдёт со своего трона и отправится в дорогу. Никогда уже её ноги не перестанут идти, она будет вечно в пути и увидит и попробует всё, что только сумеет предложить ей жизнь. Но стоило только подумать об этом, как приходил страх: а что если в новом мире для неё, Саюко, не окажется места? Минокура ничего не обещал своим послушным рабам-божествам. В принципе, он и не мог обещать, ведь у него не было разума, и он даже не подозревал, что во вселенной может существовать иная жажда, кроме его собственной. Частица той первоначальной, божественной жажды жила в Саюко и во всех её братьях и сёстрах, и это именно она заставляла их создавать новые виды и уничтожать старые, перебирать формы и возможности, будто зерна, отбирая лишь лучшие из них. Но из стремления уничтожить цветы зла родилось другое, и айя были уже слишком хекте, чтобы не замечать этого. Они просто хотели жить полной жизнью и радоваться каждому новому дню и каждой новой ночи.

В личных покоях богов царил почти непроглядный мрак. Обычно жрецы зажигали одну или две тусклые лампы в полу, только чтобы обозначить стены и предметы, и то лишь весной и летом, когда боги сидели, а не лежали, и спали вполглаза.

Комната Геммы и Малидэда не сильно отличалась от той, в которой жила Саюко. Наверное, потому что в реальности она никогда не бывала в их храме и не могла знать, как там всё было обустроено. Поэтому её подсознанию не оставалось ничего иного как воспроизвести её собственные апартаменты, дополнив те необходимыми нюансами. Здесь были два ложа и два трона, и вместо пятиконечных звёзд на их спинках красовались семиконечные, с длинными и острыми как бритвы лучами.

Может быть, поэтому перед троном Геммы тоже стоял телевизор, точь-в-точь такой же, какой ставили перед Саюко. Малидэда в покоях почему-то не было, и Саюко с беспокойством вглядываясь во тьму перед собой, надеясь увидеть его возвращение. Она бы отправилась на его поиски, но ей было страшно покидать круг света. Одна лишь мысль о том, чтобы выйти из комнаты в один из двух примыкавших к той коридоров приводил её в ужас.

Телевизор был выключен, а глаза у Геммы оказались закрыты.

Саюко подошла к чёрному ящику и нажала на круглую кнопку на панели управления, надеясь, почти что вожделея услышать, как громкий, жизнеутверждающий голос хекте на экране разорвёт жуткую тишину нескончаемой ночи. Но ничего не произошло, и экран остался так же тёмен, как и прежде. Гемма за её спиной даже не пошевелилась.

Саюко обернулась к ней и позвала, сначала тихо, потом громче. Сестра никак на это не отреагировала. Тогда Саюко подошла к ней и, присев, положила свою голову ей на колени.

— Гемма, — взмолилась она, жадно вглядываясь в лицо сестры. — Проснись! Поговори со мной! Мне так тоскливо. Ты даже не представляешь».

Та тут же открыла глаза и взглянула на неё почти с осуждением.

— Спи, Лери! — велела она строго. Её голос был таким же, каким запомнила его Саюко. Властным и холодным. — Мы должны спать.

— Я не хочу спать, — воскликнула Саюко, вскакивая. — Давай лучше поговорим!

— Не о чем говорить. Спи!

Глаза Геммы снова закрылись и уже не открывались.

Саюко села на трон Малидэда и уткнулась лицом в свои колени.

Она чувствовала, как в нескольких шагах от неё пульсирует тьма, словно живое сердце. Чувствовала её жажду. Эта тьма желала добраться до неё и поглотить. Саюко была в этом уверена. Ещё никогда, ни в реальности, ни во сне, она не испытывала такого беспросветного ужаса и не была так одинока, как сейчас.

Если бы было кому, она бы помолилась.

«Как же везёт тем, кто ничего не знает, — подумала она. — А они, идиоты, даже не понимают, какое это счастье, когда можно сколько угодно заблуждаться. Верить в какой-нибудь бред… И за всю жизнь ведь даже в голову не придёт, что это бред. Это я им всё подарила, сделала их беспечными и счастливыми. А толку никакого».

Она сделала над собой усилие и глянула во тьму, прямо в лицо этой жадной, злобной пустоте, созданной её собственным воображением. Из тьмы на неё смотрели глаза. Глаза Имеля.

* * *

Примерно в тот момент, когда Мелиса умерла, к воротам замка подъехал белый автомобиль и остановился рядом с гробом.

Из него вышли четверо: двое мужчин, женщина и юноша. Вместе они прошли к парадному входу в замок и остановились напротив резных дверей. Позвонили.

Спустя примерно полминуты дверь распахнулась, и перед ними предстал тот же толстый слуга в монашеской рясе, который открыл Оскару и Тихо.

— Добрый день, — один из мужчин, темноволосый и смуглый, учтиво поклонился. — Хозяева дома?

Игорь побледнел как полотно.

— Проходите, — воскликнул он и поспешно отодвинулся, пропуская гостей.

«Ну уж кто-то их этих точно Астат», — мелькнуло у него в голове. Он готов был бы поставить на это свой месячный заработок.

Слуга провёл прибывших незнакомцев в зал, где всё ещё продолжало заседать собрание сектантов, ожидавших исполнения пророчества Мелисы. При виде вошедших мужик с вытесанным подбородком вскочил, вытаращив глаза, и бросился к ним.

— Добро пожаловать, — воскликнул он, стараясь улыбаться как можно более приветливо, хотя внутри у него уже не находилось былого воодушевления. Неудача с Оскаром и Тихо заметно подорвала его веру в возможность явления Астата.

Собравшиеся мужчины и женщины молча поднялись со своих мест и замерли в ожидании. Взгляды всех были направлены на гостей, особенно на смуглого, шедшего немного впереди остальных. Он был одет в простые чёрные брюки и джемпер, но при этом держался так, будто бы на его плечах лежала мантия, а на голове сверкала корона.

Тот улыбнулся.

— Не ожидал такого тёплого приёма, — сказал он удивлённо.

— Мы все в вашем распоряжении, господин, — глава опустился перед ним на колени. — Ведь это вы… — он замолчал на секунду, боясь произнести имя своего повелителя и снова попасть впросак. — Астат! Дух зла!

Члены собрания быстро переглянулись, и в глазах всех проявилась нескрываемая надежда.

«Ну же, говори, — думали они как один. — Подтверди его слова. Оправдай наши надежды. Ведь ты не можешь быть никем иным, кроме Астата».

— Дух зла? — удивлённо переспросил мужчина и обернулся к одному из своих спутников, высокому, но чуть сгорбленному. — Я ведь не ослышался. Этот человек сказал «дух зла»?

Тот кивнул.

Третий гость, совсем ещё мальчик, не старше Оскара, с пирсингом в ухе, что-то сказал на неизвестном языке.

Глава собрания беспокойно заёрзал на коленях. Он уже жалел, что вновь так опрометчиво принял кого-то за своего бога. Он попытался подняться, но рука смуглого совершенно неожиданно опустилась ему на голову и с необычайно силой удержала на месте. Он что-то ответил мальчишке, та том же странном языке. При этом в его голосе явственно послышалось презрение или, может быть даже гнев.

Он оглядел сектантов, пристально вглядываясь в каждое лицо, будто бы ища кого-то.

— Мне нужна Мелиса Фар, — объявил он, обращаясь к ним.

Члены собрания вновь переглянулись.

— Её здесь нет, — крикнула одна из женщин.

— Где же она?

— Наверху, — недоумённо ответила женщина и неопределённо махнула рукой.

Смуглый наконец выпустил голову мужика с вытесанным подбородком, так что тот получил возможность встать на ноги. В висках у того ныло, настолько сильно незнакомец сдавил ему череп.

— Пойдём, Эдвард, — сказал смуглый мальчику с пирсингом. Тот восторженно засиял, словно начищенный таз. Во рту у него блеснули острые вампирские клыки. — Элис, ты с нами? — женщина кивнула. — Отлично, тогда ты останься и разберись здесь, — он глянул на высокого и кивнул в сторону сектантов.

Мужик с вырубленным подбородком отряхивал колени, и выражение лица у него было как у человека, глубоко разочаровавшегося в жизни. Всё, чего ему сейчас хотелось, — это выдворить поскорее из своего дома всех гостей, что званных, что незваных, запереться у себя в кабинете и напиться до состояния полной невменяемости, так чтобы из головы начисто стёрлись события этого проклятого дня. О пленниках, томящихся у него в подземелье, мужик даже не вспомнил.

Почётное собрание между тем принялось что-то бурно обсуждать.

Высокий что-то спросил у смуглого, безрадостно косясь на ссорящуюся толпу. Кто-то из женщин предложил отправиться к Мелисе и выразить ей общее недовольство. Возможно, даже ногами. «Она нас за идиотов, что ли, держит?»

Губы смуглого растянулись в странной, чуть ли не страдальческой улыбке, и он сказал с явным сожалением, тихо, так что никто, кроме высокого, не расслышал его слов:

— Убей!

* * *

Тихо понимал, что должен позвать на помощь, но не мог заставить себя даже пошевелиться. Страх и отчаяние парализовали его, будто бы некий невидимый врач впрыснул ему в вены убойную дозу транквилизаторов.

Хотя вначале он ещё был на что-то способен. Например, попытался вернуть Мелису к жизни с помощью искусственного дыхания. Он не очень помнил, сколько раз следует нажимать на грудь и с какими интервалами вдыхать, так что, наверное, не удивительно, что она так и не ожила.

Потом он ещё бил её по лицу, тряс и умолял очнуться. Даже Астату её помолился. Дебил!

Он должен был позвать на помощь, должен был. Но испугался. «Что если они подумают, что это я? А ведь это и впрямь я. Что я им скажу? Они запрут меня там же, где и Оскара, а потом принесут в жертву. Бляяяяяя, вот бля!»

Тихо бы завыл в голос, но побоялся, что кто-нибудь услышит. Ему казалось, что весь замок настороженно прислушивается к тому, что творится в этой маленькой комнате, и любой, даже самый незначительный звук, может выдать его с потрохами.

Как же он себя ненавидел, как презирал и всё равно продолжал сидеть. Ничтожный, трусливый, с повинно опущенной головой, сжимая в мокрых от вытираемых слёз ладонях стремительно остывающую руку своей бывшей любовницы. Какой же он трус и мразь, правильно Саюко от него ушла. Не нужно было ей вообще с ним связываться, она только замарала им своё безупречное чистое тело. И Мелиса тоже, и вообще все, кто был с ним, какими бы они ни были. Даже если они были самыми падшими из женщин. Он больше никогда ни с кем не будет спать, не пожелает ничьей любви, он будет один и никогда себя не простит. Такое невозможно простить.

Тихо внезапно понял, что никогда раньше не страдал по-настоящему. Даже если в той жизни, о которой он ничего не помнил, что-то и было, это всё равно не могло бы сравниться с тем, что он переживал сейчас.

Даже покончить с собой маг не мог. Тогда, после ухода Саюко, — всё было не в серьёз. Он вешался, совал голову в духовку, но это была просто игра, он ни на секунду не сомневался, что выживет. Сейчас маг не стал бы играть. Если бы только ему хватило мужества. Но мужества в Тихо не было ни на грамм. Он был настолько ничтожен, насколько только может быть ничтожно живое существо. И не важно какое, человек ли или амёба. Он был жалкой тварью, недостойной жизни.

Внезапно сердце Тихо как будто бы судорожно сжалось и пропустило удар. Он коротко вскрикнул от внезапной боли и упал вперёд, уткнувшись головой в пол. В груди затрепыхалось так, как будто бы несчастный орган намеревался сорваться с привязи сосудов и выскочить на волю.

Их носа закапала кровь, а на глазах выступили слёзы, как показалось сначала Тихо, но когда он попытался вытереть их тыльной стороной ладони и глянул на руку, оказалось, что это тоже кровь. Кровь также текла у него из ушей, и — он понял это каким-то тайным чутьём, возможно, как-то относящимся к магии, — в его теле тоже разливались кровавые озёра. Как минимум четверть сосудов в теле мага полопалась. Мгновенно все самоуничижительные мысли и муки совести истёрлись из его души. Тихо ощупал себя так, как будто бы припрятал где-то внутри сигареты, но ничего путного не обнаружил. Ему было больно, почти везде, но сильнее всего в голове и груди. В ушах у него стучало, словно там устроила концерт группа развесёлых барабанщиков — точнее, конечно же, две группы. Тихо внезапно почудилось, как будто бы сквозь нестерпимый бой барабанов и предсмертные вопли крови в его теле проступил совершенно чёткий и неумолимый звук чьих-то шагов. Маг прислушался.

Действительно, кто-то поднимался по лестницы, ведущей к комнате, где умирал Тихо и лежала уже мёртвая Мелиса. Тихо даже не столько слышал эти шаги, сколько знал, что они есть, как будто бы тот человек передвигался лишь у него в воображении. Это ощущение, предчувствие чьего-то неизбежного прихода почему-то испугали мага даже больше, чем внезапное кровоизлияние во внутренние полости.

Тихо поднял глаза к окну и в последний раз в своей жизни посмотрел на свет.

Дверь за его спиной распахнулась, и снова наступила тьма, тяжёлая и глухая, словно могильная плита.