Вернуться в сказку (джен)

Вместе с запахом выжженых

Солнцем полей,

Тёмной птицею в сердце

Входит новая осень.

Ты плетёшь свой венок

Из траурных лент,

Из увядших цветов

И почерневших колосьев.

Но кто знает, чем обернутся

Холода и потери

Для того, кто умел верить?

И кто знает, когда над водою

Взойдёт голубая звезда

Для того, кто умел ждать?

Тебе больно идти,

Тебе трудно дышать,

У тебя вместо сердца

Открытая рана.

Но ты всё-таки делаешь

Ещё один шаг

Сквозь полынь и терновник

К небесам долгожданным.

И однажды проснутся все ангелы

И откроются двери

Для того, кто умел верить.

И ненастным январским утром

В горах расцветет миндаль

Для того, кто умел ждать.

Гнётся вереск к земле,

Потемнел горизонт,

Облака тяжелеют,

В них все меньше просветов.

Ты сидишь на холме

Неподвижно, безмолвно.

Все слова уже сказаны,

Все песни допеты.

Но я знаю, найдутся ключи

И откроются двери

Для того, кто умел верить.

И над тёмными водами мрака

Взойдёт голубая звезда

Для того, кто умел ждать.

Обречённо скользит

Одинокая лодка

Сквозь холодные воды

Бесконечной печали.

Только небу известно

Всё о нашем сиротстве

И о боли, что связана

Клятвой молчания.

Где-то есть острова утешения

И спасительный берег

Для того, кто умел верить.

Там рождаются новые звёзды

И в горах расцветает миндаль

Для того, кто умел ждать.

Приземление оказалось более-менее мягким. Для Марии, во всяком случае. Она упала на мягкую траву, пусть и довольно сильно замаравшись при этом. Впрочем, последнее девушку волновало... в последнюю очередь. Она довольно быстро поднялась, отряхнула штаны от земли, завязала развязавшиеся шнурки на правом кроссовке и подошла к Мердофу, приземление которого таким мягким не было. Если Фаррел лишь чуть-чуть повредила ногу, когда переносилась из Осмальлерда на Землю, то с Айстечем дело обстояло несколько серьёзнее. Мария беспокоилась — как бы не случилось с ним чего серьёзного. В конце концов, теперь ей несколько затруднительно путешествовать в одиночестве по Земле, а именно через Мердофа она могла связаться с Хоффманом. Впрочем, всё оказалось почти в полном порядке — лишь несколько не слишком глубоких царапин и, кажется, небольшое растяжение. Всё это вещи, конечно, не слишком приятные, но... Пережить их можно. Мердоф присел на стоявший неподалёку камень и посмотрел на небо. Фаррел тоже посмотрела туда — в это высокое голубое небо с плывущими по нему облаками. Девушке сразу вспомнилось, как когда-то в детстве они с Алом играли под вот таким небом, смеялись, шутили, разбивали коленки, набивали шишек... Это высокое спокойное небо совершенно не такое, как её душа. Джошуа всегда говорил, что в душе человека должно быть так чисто, чтобы он чувствовал себя частью бесконечного бескрайнего неба...

Мария никогда этого не достигнет.

Она так и не научилась прощать. А разве может сравниться с небом тот, кто до сих пор не умеет прощать? Тот, кто до сих пор таит в душе злобу на умершего ужасной смертью человека? Тот, кто готов был убить родную сестру? Тот, кто почти радовался её смерти. И не сразу, а осознав эту смерть? Она так и не смогла простить... Простить за то, что Роза просто появилась на свет. Наверное, это было подло... Подло ненавидеть, а потом презирать человека только за то, что тот сумел родиться. Что же... Значит, Мария Фаррел была подлым человеком. В любом случае, она никогда не стыдилась этого. Подлость — что это? Мария никогда не могла считать подлым человека, который осознавал своё предательство, который предал не по трусости, а за идею... Ей казалось, что она сама была такой — встреться ей на пути человек, который стал бы пытаться убедить её в том, чтобы кого-то предать, она бы, возможно, легко пошла бы с ним. Девушка никогда не считала себя трусихой, она никогда не боялась чего-то настолько сильно, чтобы можно было списать на это.

Быть может, это было даже хуже — осознанное предательство. Выверенное, тщательно продуманное, выгодное во всех отношениях. И совершённое лишь из скуки — потому что ничего больше такого, что повлекло бы за собой какие-то последствия, сделать было не особенно возможно. Совершённое лишь из смертельной скуки... Сколько Мария себя помнила — ей всегда было ужасно скучно. Бывшей принцессе всегда хотелось чего-то большего. Ей хотелось чего-то грандиозного. И было совершенно плевать — сколько людей может пострадать или, может быть, даже погибнуть.

Мария никогда не попадёт в рай...

Порой девушке казалось, что она часть чего-то великого, чего-то тёмного и огромного, что когда-то имело очень большое значение для всех... Что она часть чего-то, чего всегда боялись... И её нисколько это не пугало и не расстраивало. Она лишь радовалась тому, что может наслаждаться этой жизнью, не думая ни о ком и ни о чём. Ей нравилось бежать по этой жизни, менять друзей, видеть всё на свете, ей нравилось не переживать из-за тех людей, что оставляли её, возможно, навсегда, ей нравилось захлёбываться смехом вместо слёз.

Ей нравилось усмехаться в лицо всем опасностям... Она не боялась... Сердце лишь начинало биться быстрее, когда что-то происходило не так, как задумывалось. Это лишь подстёгивало её к новым действиям и выдумкам. Даже в детстве... Хотя, наверное, сейчас ещё больше, чем тогда... Кассандра Фаррел всегда говорила, что с её старшей дочерью невозможно сладить — проще договориться с кем угодно, но только не с ней... Дядя Джошуа как-то сказал Сандре, думая, что Мария не слышит, что договориться с девочкой возможно, нужно просто уметь договариваться...

Она скучала по этому человеку. Скучала, как не стала бы скучать ни по одному другому — он единственный был дорог ей. Во всяком случае, дорог настолько, чтобы она могла переживать за него. За Ала никогда не следовало волноваться — Мария прекрасно знала, что её друг не пропадёт, где бы он не оказался, что бы с ним не приключилось. За Хоффмана беспокоиться представлялось слишком глупым — он был ей никем, пусть интересным собеседником и почти другом, но девушка была уверена, что мужчина рассердится, если она вдруг начнёт тратить свои нервы на него. Мердоф... С Мердофом они были знакомы даже меньше... Впрочем, наверное, за него как раз и стоило переживать и волноваться. Он был добрым парнем. Хорошим. Заботливым. И до жути наивным. Но... Мария не могла заставить себя беспокоиться за него. Он всегда был рядом теперь, как рядом был Ал, но волноваться за Айстеча следовало куда больше.

Девушка вглядывалась в проплывавшее над её головой небо. Ей было немного холодно стоять на ветру и смотреть на эти облака... Но... Не мелочь ли это, когда так хочется жить? Не единожды за свои почти семнадцать лет Мария чувствовала это — ей хотелось жить любой ценой. Ценой ли чьей-то жизни — всё равно. Ценой ли чьего-то благополучия — тем более. Порой на всё остальное, кроме себя самой ей было абсолютно всё равно. Она спокойно могла смеяться, когда кому-то было плохо. И она никогда не считала себя виноватой за это.

Впрочем, так же, Мария никогда не считала себя хорошим человеком. Ей всегда было всё равно. Равнодушие и скука — это то, что досталось её душе. Была ли она виновата в этом? Нет... Этот набор достался ей от рождения. Так стоило ли винить себя? Стоило ли учиться любить, привязываться, калечить эмоциями свои нервы, если, всё равно, не сможешь ничего сделать правильно? Ей досталась мёртвая душа. Так стоило ли изводить себя по этому поводу? Всё равно, ничего нельзя сделать...

Отчего-то вспоминалась Роза. Глупейшее наивнейшее создание, которое всегда изводило её. Которое жутко раздражало. Старшая из сестёр Фаррел подозревала, что девочка умерла в подземельях Хоффмана, возможно, с подачи самого графа, но это нисколько не отталкивало её от этого человека. Девушке казалось, не умри Роза в подземельях Георга, она сама бы когда-нибудь убила свою сестру. Убила бы... Это точно. Когда-нибудь, где-нибудь, каким угодно образом...

«Я не могу простить тебя за то, что ты родилась, дорогая сестрёнка!»

Эти мысли отчего-то приходят в голову Марии, пока она смотрит в это безмятежное высокое небо, проплывающее у неё над головой. Роза, наверное, была там — на небе. Была, очевидно, одним из миллионов светлых маленьких ангелов. Девушке хотелось бы, чтобы её сестра видела её, слышала те слова, которые она говорит, мысленно обращаясь к ней. Ей хотелось высказать той то, что не удалось сказать тогда, пока Роза была жива. Стоило выплеснуть это хотя бы сейчас — у Марии теперь начиналась новая жизнь. Жизнь, полная поисков — артефактов, себя, друзей, жизненных ориентиров...

Подумать только — у девушки раньше никогда не было каких-либо жизненных целей... Она всегда руководствовалась только собственными желаниями... А теперь, быть может, стоило выбрать сторону? Впрочем, нет. Сторону Мария никогда не торопилась выбирать — всё всегда может измениться.

Ни мать, ни сестра, ни дед — насколько девушке удалось его узнать — ни за что на свете не поняли бы её. Они были слабы. Слишком дёшево ценили свою жизнь и слишком дорого — чужие. А Мария никогда не была такой... В ней было, наверное, слишком мало сострадания, слишком мало души... Фаррел всегда была довольно эмоциональна, но в её сердце никогда не поселялись слишком сильные чувства. Только некоторые привязанности. Как привязанность к Джошуа Брауну, её отцу и наставнику. А так же — злость. Это нельзя было назвать обидой. Именно злость. Злость на тех, кто был слишком назойлив на её взгляд, слишком ненужен... Для Марии ничего не стоило обидеть тех людей...

Наверное, это было основным из того множества пунктов, по которым Мария и Роза так сильно отличались друг от друга. Совершенно непохожие друг на друга внешне — это можно было списать на то, что отцов они имели разных, всё-таки, совершенно разные характеры — это можно было понять, совершенно разные жизненные ценности... Роза была хрупкой, маленькой, наивной, доверчивой, несколько трусливой, но умела сострадать, а Мария отличалась крепким здоровьем, высоким ростом, была довольно лжива, недоверчива к словам других, смела, но совершенно равнодушна...

Что же можно считать большим грехом — трусость, которой обладала младшая из сестёр, или гордыня, которая жила в сердце старшей? Что было более ужасным? Из чего происходило всё остальное? В Библии, кажется, Марии эту книгу цитировала только Роза, говорилось, что первый и самый тяжёлый из грехов — гордыня. В одной же из любимых книг старшей из сестёр Фаррел, говорилось, что все пороки идут от трусости, и потому трусость — самый тяжёлый из них. Впрочем, вряд ли можно понять, что из этого правда. Мария никогда не верила в загробную жизнь. Ей казалось, что всё устроено куда проще и... сложнее одновременно.

«Так прости же ты меня за ту злобу, с которой я всегда к тебе относилась. Ты всегда была добрее меня, милая Роза!»

Если бы Мария говорила это вслух, её голос показался бы её собеседнику жутко неприятным. Язвительный, желчный тон, которыми в её голове произнесены эти слова заставляют девушку мысленно усмехнуться. Она всегда была такой — язвительной, почти злой, с губ её порой слетали весьма жестокие слова, заставлявшие плакать многих, а в душе не появлялось ни малейшего отклика на многие события. Девушке удалось приучить себя мыслить трезво, контролировать себя, свои желания и инстинкты, но... Остальное...

Её интересовала эта игра, как избавление от скуки — игра людьми и в людей. Пусть Мария ещё не была Игроком, Гроссмейстером, играть людьми она немного научилась. Научилась лгать так, чтобы её не могли поймать на вранье, научилась стравливать тех, кто слишком мешал ей, научилась вызывать симпатию и доверие у людей, которые начинали с ней общаться.

Её любили люди. Заглядывались. Смотрели в рот, когда она говорила что-либо. Слушали. Переживали за неё. Считали «своей»... Только вот она никогда «своей» не была. Была ужасно чужой, далёкой... Её редко что-то волновало. Она умела рассуждать, мыслить логически, многое подмечала, но...

«Я никогда не была доброй, Роза. А ты никогда не была смелой... И умной ты тоже никогда не была...»

Мария не знала — почему именно так сложились её отношения с сестрой. Пожалуй, старшая никогда не хотела думать о младшей. Пожалуй, сама была виновата в том, что отношения как-то... не сложились. Девушка никогда не хотела идти на уступки, на компромиссы, всегда считала правой лишь саму себя. Ал часто говорил ей об этом, пытаясь объяснить подруге её неправоту. А потом сам дулся на Розу из-за очередного происшествия.

Он обижался на младшую сестру Марии, пожалуй, даже ещё более часто, чем сама девушка. Во-первых, из-за того, что в результате её жалоб на них обоих больше всегда доставалось именно Алу. Во-вторых, из-за того, что капризничать перед Марией было просто глупо — та, всё равно, никогда не реагировала на эти капризы, — и Роза, понимая это, всегда доводила своими требованиями именно Альфонса.

Они были разными. Мария и Роза. Как-то мама сказала старшей дочери, что хотела соединить эти два имени, дать их только одному ребёнку, но что-то тогда остановило её. Девушка была благодарна тому слепому случаю за это. Ей никак не подходило это длинное вычурное имя — Мария Роза. Ужасное, нелепое, смешное. И она бы была смешной и нелепой, если бы её так назвали. Даже все эти вариации — Анна Мария, Анна Луиза, Мария Елизавета — ей нравились куда больше. Хотя всё это больше походило на имя сказочной принцессы, чем...

Мария как раз и была той самой «сказочной принцессой», стать которой мечтает большинство девчонок, которым ещё не исполнилось десять. А самой Марии до десяти лет хотелось стать то пиратом, то космонавтом, то — смешно вспомнить об этом — терминатором... А Роза мечтала быть как раз той самой принцессой, потом — учительницей, потом — врачом...

«Помиримся ли мы с тобой когда-нибудь?»

Сложный вопрос. Слишком много между ними было такого, что просто нельзя прощать. Быть может, не будь между ними такой огромной пропасти непонимания со стороны Розы и равнодушия со стороны Марии, сёстры смогли бы найти общий язык и даже привязаться друг к другу... Мысли так и проносятся в голове девушки, пока она смотрит на небо. Она уже закоченела, и Мердоф обеспокоенно теребит её за рукав и даже что-то говорит. Фаррел совершенно не хочется его слушать. Она и не думает слушать — зачем? Но Айстеч беспокоится, переживает... О ней. А ведь ей даже не было стыдно перед ним за то, что она не волновалась за него. Впрочем, должно ли, вообще, быть стыдно, если просто ничего не чувствуешь?

Наверное, должно.

Если ты не замечаешь чувств другого человека, простительно никак не отвечать на них. Но если ты прекрасно это видишь и понимаешь... Душевная подлость не обращать на это никакого внимания. Подло наносить душевную рану человеку, которому так легко нанести эту рану... Наверное, так же подло, как казалось подлым обидеть уда в «Докторе Кто». Можно сколько угодно не чувствовать, но... Разве можно в этом случае прогонять человека от себя? Как-то судить его? Разве возможно не осознавать свою вину перед ним — пусть не чувствуя эту вину?

Нельзя. Нельзя именно потому, что ты ничего не чувствуешь. И осуждать — тем более нельзя. Потому, что раз ты не чувствуешь, значит именно ты хуже того человека, а не он тебя...

Мария была уверена, что это так. И, смотря в это высокое светлое небо, она только убеждалась в этом. Менять свою жизнь девушка никогда не стала бы просто из-за мук совести — знала ли она, что это такое? Но задуматься над тем, кто она такая, наверное, следовало... Раз уж она уже посмотрела на небо.

Наверное, она была ужасным человеком — ужасной дочерью, ужасной сестрой, ужасным другом... Альфонс как-то выкрикнул это в пылу ссоры. А Мария... согласилась с ним. Согласилась так легко и быстро, что Ал, почти мгновенно осознав то, что он произнёс, стал извиняться. Но... в его словах не было ничего, на что можно было бы обидеться. Он сказал правду. Так стоило ли на неё обижаться? Мария, действительно, была и ужасным человеком, равнодушным к чужим проблемам, и ужасной дочерью, совершенно не ценящей собственную мать, и ужасной сестрой, не питающих к родному человеку никаких тёплых чувств, и ужасным другом, бросившим Ала в чужой стране одного. Всё было правильно. Уж на это точно обижаться не стоило.

Шея немного затекает от неудобной позы, голова начинает немного кружиться, а Мердоф всё пытается теребить девушку за рукав, беспокоясь, что она замёрзнет. Она, и правда, почти окоченела, стоя на таком морозе. Будь у неё шанс сейчас же оказаться в тёплой постели, она обязательно сделала бы это. Впрочем, спать совершенно не хотелось. Хотелось закутаться в одеяло, включить какой-нибудь сериал и сидеть, смотреть его, пить какао и есть шоколадные печенья. Когда они доберутся до места назначения, она обязательно попросит Мердофа сделать ей какао. Или лучше — горячего шоколада...

«Я никогда не хотела этого и не хочу теперь. Я никогда не любила тебя. А ты никогда не сердилась на меня всерьёз...»

Это так. Отчего-то голубое небо заставляет девушку подумать об этом. Роза была чужой девушке. Они были совершенно разными. С самого рождения, но различия в воспитании усиливали тот контраст. Дядя Джошуа учил Марию разбираться в машинах, чертить, выпиливать фигурки, объяснял основы физики, математики ещё тогда, когда девочка не пошла в школу... Он обожал детективы и боевики, и старшая из сестёр Фаррел тоже полюбила их. Он любил жизнь, все его проявления, умел смеяться и шутить... Обожал рассказывать разные истории о прошлом, которые всегда было так интересно слушать... Мария, пожалуй, любила его. Он был её отцом всё это время, и принять Теодора было бы предательством. Девушка была похожа на своего биологического отца. И внешне, и характером. А Розу воспитывала мать. Согласно глупому своду правил, одевая в кружевные платьица, делая странные сложные причёски... Младшая из сестёр Фаррел редкие дни проводила вне дома, почти всегда находилась в своей комнате, либо читала, либо смотрела что-то, изредка выходя на улицу, когда мама говорила о том, что неплохо бы Розе гулять почаще... Вечно спокойная, тихая... Это казалось странным. Ал был несколько спокойнее Марии, но достаточно подвижным ребёнком, который лез туда, куда вовсе не следовало, который придумывал такие шалости, что все взрослые их двора синхронно хватались за голову и охали. Роза была почти невидимой. Она никогда не шалила, никогда не шумела, не кричала. Только плакала. И это раздражало старшую из сестёр ещё больше, потому как нытьё изводило похуже истерик. Совершенно непохожие внешне. Совершенно. Высокая, крепкая старшая сестра со светлыми короткими волосами, вечно торчащими в разные стороны, вечно кое-как, наспех, одетая, нередко — в одежду Ала, потому как не спутать между собой их вещи было проблематично, и хрупкая, тоненькая младшая сестра с длинными каштановыми волосами, всё время то заплетёнными в косы, то завитыми, то уложенными ещё как-нибудь, всегда одетая в аккуратные, выглаженные платьица с ленточками, рюшами, бантиками и прочей фигнёй. Забавно... Мария не унаследовала от матери ничего, только цвет волос, а Роза унаследовала всё, кроме этого.

«Прости же меня за то, что я никогда не смогу простить тебя...»

Не сможет. Не тот Мария Фаррел человек, который может просто так простить другого. Нет, на кого-то она просто не сердилась. На того же Ала. Впрочем, на него сердиться было бесполезно, они оба это знали, как и на неё. Так что, какие бы серьёзные ссоры не были между этими двумя, они всегда знали, что сердиться друг на друга бесполезно. В конце концов, всегда были виноваты они оба — кто-то из них, конечно, начинал ссору, но второй всегда мог остановиться несколько раньше того момента, когда на лице Ала красовался огромный синяк, а на скуле Марии образовывалась ссадина. Нет, лет с четырнадцати и Фаррел, и Браун стали чуть спокойнее — до синяков и ссадин уже доходило совсем уж редко, а то и не доходило вовсе. Но ссориться они продолжали. Впрочем, их ссоры никогда не нуждались в перемирии после. Никогда не происходило ничего такого, чтобы одному пришлось прощать другого.

С Розой же никогда не было драк. Мария, конечно, могла позволить себе отвесить сестре подзатыльник за что-нибудь, но та начинала слишком уж сильно реветь, жаловалась матери, соседкам, знакомым, так что, старшая из сестёр Фаррел решила, что подзатыльники она оставляет на крайний случай. Когда Роза особенно достанет её.

«Мы с тобой никогда не сможем помириться. И я об этом нисколько не жалею».

Когда Марии было пять, её мать, Кассандра Фаррел впервые отвела дочь к психиатру, заметив, что старшая из её детей слишком агрессивно настроена по отношению к младшей. Врач тогда посмотрел на ребёнка внимательно, задал какие-то вопросы... Потом был ещё один врач, потом третий... А потом Мария поняла, что нужно отвечать, чтобы не было пятого, шестого, десятого... Она и отвечала. Отвечала не так, как считала правильным на самом деле, а так, как было нужно для того, чтобы от неё отстали. И вот, когда девочке было уже семь лет, её матери, наконец, сказали, что её ребёнок абсолютно здоров.

Эти воспоминания заставляют Марию сжать кулаки. Она не любила ходить к этим дядькам, пусть сначала это и представлялось ей забавным. Хорошо, что Ал тогда подсказал ей правильные ответы на вопросы — иначе, ещё заперли бы её в какой-нибудь психушке. И что тогда? Уже тогда, когда Мария была маленькой, чутьё подсказывало ей, что ничего хорошего из этого выйти не может. В общем, когда девочке было семь, врачи сказали её маме, что ребёнок она совершенно психически здоровый, а та агрессия, которая проявлялась по отношению к Розе, была обычной детской реакцией на рождение второго ребёнка.

«А ты бы смогла жалеть, если бы презирала меня столь же сильно, сколь я презираю тебя? Скажи — смогла бы?»

В душе появляется приятное чувство — она высказала всё, что думала о Розе. Даже если никто не слышал то, что девушке хотелось сказать, это было облегчением. Ей удалось выплеснуть те негативные мысли, которые вертелись у неё в голове всё это время. А раз так — можно продолжать двигаться дальше.

Мария поворачивается к Мердофу и усмехается. Интересно, сколько она стояла так — подняв лицо к небу? Полчаса? Час? Больше? Сколько телохранитель ждал её? Девушка была уверена, что будь она на его месте, она бы обязательно уже успела рассердиться, сгрести собеседника в охапку и утащить куда-то или просто уйти, если вариант «сгрести в охапку» не проходил. Бывшая принцесса смеётся, берёт Айстеча за руку и куда-то тащит. Ей почему-то вдруг становится так хорошо, что она не может думать ни о чём, кроме предстоящих поисков сокровищ. Правда. Она всегда мечтала этим заняться, когда была ещё маленькой. Они с Алом обежали всю округу, поискали в каждом соседском газоне... Не нашли ничего, кроме дохлой кошки. Но это было несколько... не то, что они пытались найти...

Мердоф и Мария заходят в какой-то магазин на окраине городка, рядом с которым они оказались при приземлении. Девушке думается, что тут неплохое место. Во всяком случае, сейчас. Она немного замёрзла — пришлось даже достать те хогвартские шарфы, которые они с Алом купили ещё до отправления в Осмальлерд в каком-то из тех странных магазинчиков, которые нравились им обоим, из рюкзака и обмотать вокруг шеи один из них. Второй из комплекта она отдала Мердофу. В конце концов, неправильно, что он будет мёрзнуть, если уж ей самой было уже... хорошо.

В магазине на них, ожидаемо, никто не обращает внимания. Все заняты своими делами. Продавец сидит за кассой и слушает радио, даже не думая оглянуться на покупателей, покупатели кладут в корзины товары, подходят к кассе, расплачиваются... Бывшей принцессе хочется купить шоколадку, лимонад или что-то такое. Наверное, стоит купить ещё вафли и печенье для Мердофа. Насколько девушка поняла — шоколад он не ест. Именно так Фаррел и поступает — бёрёт корзинку, кладёт туда две плитки шоколада, пачку печенья и бутылку яблочного сока.

«Президент США Уильям Клинтон поддержал законопроект...» — донеслось вдруг из радио, когда Мария подошла к кассе.

Девушка вздрагивает от неожиданности. Уильям Клинтон... В каком году президентом США был Билл Клинтон? Кажется, до две тысячи первого? Или где-то в этом роде. Девочка была ещё маленькой, когда проводились выборы нового президента Америки. Впрочем... Будущее ли это или прошлое — вполне возможно, что Билл Клинтон может снова стать президентом через какое-то время. Бывшая принцесса, расплачиваясь за покупку, знаком показывает своему телохранителю, что им нужно выйти отсюда и где-то поговорить наедине. Она чувствует, как начинает злиться. Почему всё не могло пройти нормально? В этом, наверное, не было такой уж большой вины Айстеча. Вполне возможно, что о путешествиях между мирами он знал не особенно больше, чем знала она.

— Так... А теперь скажи мне — где мы? — озадаченно спрашивает Мария. — Блин! Как же холодно!

Она одета по-летнему. На ней только джинсы, тонкая рубашка, куртка, спасающая разве что от дождя, и кроссовки. В Осмальлерде только начиналась осень. И на Земле, насколько девушка поняла, тоже. А сейчас тут, казалось, был или уже конец октября или самое начало апреля. К тому же — президентом США являлся Билл Клинтон, что означало, что на Земле может быть совсем другое время, нежели то, из которого она пришла в Осмальлерд тогда, вместе с недотёпой Седриком Траонтом, противной сестрой Розой и лучшим другом Альфонсом Брауном.

Это заставляет девушку волноваться. Хоффман отдал им не слишком много денег, пусть какие-то Мария уже имела. И от того, какой сейчас год, зависит также то, сможет ли Фаррел получить деньги в банке или нет. Вот что было плохо. А также, плохо было то, что Георг предупредил бывшую принцессу о том, что подзарядить прибор, с помощью которого и осуществлялось передвижение между мирами, на Земле не удастся, а сам он подзарядится через две недели или месяц.

— Мы на Земле! — отвечает ей Мердоф озадаченно. — Мы в твоём мире!

Как будто это ей что-то говорило! Мария прекрасно понимала, что они находятся на Земле, прекрасно понимала даже то, что находятся они в США, а не в Канаде, так как тут было всё несколько иначе, нежели у неё дома. Девушке хотелось домой, но дома у неё никогда и не было. Кассандре Фаррел был родным Осмальлерд и королевство Орандор, принцессой которого она являлась, Розе родной была Земля, Канада, Алу родным тоже стал Орандор, королём которого он теперь стал, а у Марии дома не было. Она чувствовала себя чужой и в Канаде, и в Орандоре, и в Анэзе... Ни одно из этих государств не было ей домом. Ей было приятно путешествовать, приятно открывать для себя что-то новое в местах, в которых она бывала, но... дома у неё никогда не было.

Девушка жутко сердится. На себя ли, на Мердофа ли — она толком не понимает сама. Наверное, на них обоих. На него — за то, что имел глупость перепутать координаты места, в которое им нужно было попасть. На себя — за то, что имела глупость довериться ему, не проверив, куда её отправляют. Айстеч ведь мог их и в Средневековье послать. А Фаррел как-то не хотелось умирать на костре или на дыбе... А уж её ведьмой счесть — милое дело. Характер скверный, манеры отвратительные, внешность специфическая... Её бы сожгли в первый же день после их прибытия. Всё же совершенно не стоит доверять кому-то в таком сложном деле, как путешествия между мирами. К тому же, в отличие от Седрика Траонта, которого, всё-таки, обучали этому чуть ли не с рождения, Мердоф Айстеч магом не был и путешествовал так первый раз. Мария путешествовала чуть больше — два раза. Первый — с Седриком — был несколько более удачным, нежели этот, несмотря ни на что.

— Уж это я поняла! — в её голосе появляются какие-то змеиные интонации.

Наверное, это звучало просто противно. Всё равно. Пусть Мердоф думает о ней что угодно — что она глупая истеричка, что она совершенно несносный компаньон, что она абсолютно не умеет общаться с людьми или ещё что. Это неважно. В конце концов, она, действительно, часто закатывает истерики, совершенно не умеет общаться с людьми и является несносным компаньоном. Разве что глупой Мария никогда себя не считала. Но это уже не так важно. Наверное. Но в чём Фаррел была уверена точно — так это в том, что ей необходимо было сейчас выплеснуть свою злость на кого-либо. Иначе, она просто «взорвётся». Эмоции возьмут верх над ней, над её разумом. И тогда произойдёт то, что происходило обычно в таких случаях — нечто непоправимое. Надо излить своё раздражение на кого-нибудь, чтобы всё стало нормально.

Но вот только на кого?

Обычно под рукой всегда находился Ал, который всегда мог ответить. Не стоял, и не молчал, сверля Марию взглядом обиженных глаз. Мердоф казался маленьким ребёнком, которого несправедливо наказал кто-то из родителей. Его даже стыдить было... стыдно. Он казался почти напуганным. Это раздражало и обезоруживало одновременно. Бывшая принцесса тяжело вздыхает, понимая, что в данный момент, если она хочет получить ответ на свой вопрос, ей стоит быть чуть более терпеливой.

— Мой мир большой, — говорит девушка чуть более спокойно, чем говорила до этого. — Где мы конкретно?

Мердоф смотрит на неё удивлённо, как будто только сейчас задумался об этом. Хотя... Наверное, действительно, только сейчас. Он совершенно не понимал, что такое Земля, совершенно не понимал, что есть что-то столь же сложное, как и Осмальлерд, просто с немного другой структурой и историей. Он не понимал. Он прожил всю свою жизнь в Осмальлерде, совершенно не думая о том, что где-то есть ещё один мир, имя которому Земля...

— Сент-Пол, тысяча девятьсот девяносто пятый... — пожимает плечами Айстеч. — Именно сюда семнадцать лет назад телепортировалась Кассандра Траонт...

Да... Потрясающая логика... Пожалуй, не зря Мария отдала ему именно гриффиндорский шарфик, когда распределяла, что кому надеть. Фаррел чувствовала себя просто отвратительно. Что может быть хуже, чем застрять с не слишком хорошо знакомым человеком в собственном мире, но совершенно в другом времени. Мария здесь даже ещё не родилась. Родится где-то... Месяцев через восемь-девять. Обидно. Даже на себя мелкую не поглазеть...

— Мердоф, тебе кто-нибудь говорил, что ты идиот? — устало спрашивает бывшая принцесса.

Она, действительно, чувствует себя жутко утомлённой. А кто бы на её месте чувствовал себя иначе? Телепортация ослабила её, выпила большую часть её энергии. Марии хотелось поскорее оказаться дома, увидеть дядю Джошуа, сказать ему, что с Алом и ней самой всё хорошо, как-то успокоить этого мужчину... А теперь она вынуждена находиться в стране, которую не знает, во времени, в котором ещё даже не родилась. Это было просто отвратительно! А всё потому, что её телохранитель не догадался спросить, в какое время ему их обоих отправлять! Ну не знал он — так почему же нельзя было спросить? А раз уж знал, что Кассандра Фаррел отправилась в это время, то неужели так трудно было прибавить семнадцать лет? Пусть была бы Америка — но хотя бы две тысячи двенадцатый!

— Только отец... — растерянно бормочет парень. — При чём тут это?

Смотрит на неё удивлёнными, почти напуганными, глазами. Как же это злит! Мария даже не может нормально накричать на него! Ей почти стыдно — чего не было ни тогда, когда она выкидывала очередную шалость, от которой матери становилось плохо, ни тогда, когда она как-то обижала Розу, от чего та обязательно начинала реветь, ни тогда, когда слишком резко отвечала Алу на, в общем-то, справедливое его замечание... И это раздражает девушку ещё больше. Кем был Айстеч, чтобы смотреть на неё так? Они были знакомы всего ничего — всего пару месяцев отсилы. Так какое же право Мердоф имел пытаться заставить Марию изменить своё мнение?!

Не имел вовсе!

Айстеч был человеком, с которым было всегда удобно. Удобнее, чем с Алом. Уютнее, что ли? Мердоф заботился о ней, переживал за неё... Альфонс тоже переживал, но заботились друг о друге они своеобразно. Марии подумалось, что, должно быть, Мердоф Айстеч самый светлый человек, которого она встречала на своём жизненном пути. После дяди Джошуа, конечно.

— Кажется, он довольно умный человек... — язвительно замечает Фаррел, впрочем, не в противовес собственным мыслям о Мердофе. — Мне кажется, я с ним полажу.

Наверное, говорить этого не следовало. Нет. Не так. Разумеется, говорить этого не следовало. Но Мария уже сказала. И по глазам телохранителя девушка понимала, что это было очень зря. Его было жаль. Он был тем человеком, которого Марии всегда было бы жаль. Кем бы он не работал на Хоффмана, Мердоф был вовсе не плохим человеком. Лучше её, во всяком случае.

— Почему ты так говоришь? — непонимающе спрашивает её Айстеч.

Это почему-то заставляет её снова рассердиться. Девушка сама не понимает — почему. Как бы они не ругались с Алом, он заставлял её сердиться куда меньше, каким бы глупым и наивным не был Седрик, бывали моменты, когда он не раздражал её вовсе. Но Мердоф... И при этом, с ним было довольно хорошо. Да и раздражал он её только сейчас...

Впрочем, Мария уже не думает. Она чувствует, как начинает «взрываться», как нервы предают её. Нужно было отправляться сюда с Георгом Хоффманом, будь он на её месте, не пришлось бы так волноваться. Мария Фаррел хочет жить... Это желание никогда её не покидало. Дядя Джошуа как-то говорил, что так хотят жить те, кто однажды оказался на краю между жизнью и смертью, кто заглянул в глаза смерти. Мария ни разу не заглядывала. Хотя... Мердоф же однажды направил на неё пистолет?

Но тогда почему-то бывшей принцессе казалось, что парень не выстрелит, что пожалеет её, что по какой-то причине не спустит курок. «Какая-то причина» появилась. И курок он, действительно, не спустил. Плевать — почему именно. Мария Фаррел была жива до сих пор. Жива. Пусть умерла её мать, Кассандра, пусть умерла её младшая сестра, Роза, пусть умер её дед, Генрих Траонт — Мария была жива. Для неё это было главным.

Пусть это и было эгоистично.

— А ты как думаешь?! Хоффман же сказал — отправиться в моё время! — восклицает девушка рассерженно — А ты нас куда отправил?! Во время, в котором я даже не родилась?! В другую страну?!

Айстеч ответить не успевает. В воздухе проблескивает какая-то вспышка, и Мария, и Мердоф отскакивают в сторону, а на земле вдруг появляется Рогд. Брат Мердофа. Пожалуй, наименее ожидаемый человек в этом месте и в это время. Фаррел никак не думала, что он, вообще, может появиться на Земле, считала, что уж одной-то проблемой у них точно будет меньше. Проблема эта носила имя Рогд Айстеч, ей было почти девятнадцать лет — как и Мердофу, — и имела она на редкость скверный характер. Ну... Не сквернее, конечно, характера Марии, но тоже не слишком приятный. Фаррел боялась, что Мердоф тут же бросится колотить своего брата, что было проблемой хотя бы с той точки зрения, что их обоих могут упечь в полицейский участок. Ну и как их Марии доставать, учитывая то, что документов ни у кого из них не было? Впрочем, Мердоф, вопреки её худшим ожиданиям, бросаться на брата не стал. А вот Рогд кинул в их — брата и Марии — сторону гневный взгляд. Стоило ожидать, что братья Айстечи сейчас могли наворотить всё, что угодно. И помирить их не представлялось никакой возможности. Что же... Придётся находиться между двумя вулканами. Может быть, это поможет заставить одного из этих двоих думать? Рогд был человеком с достаточно тяжёлым характером, как показалось девушке. Они были чем-то похожи — Рогд и она сама. Только вот Мердоф к ней пока относился лучше.

— Ты что тут делаешь?! — прошипел парень, с трудом поднимаясь на ноги и потирая свою щёку, на которой теперь виднелся яркий след от падения. — Я не понимаю — почему ты должен был оказаться в том же месте, куда переносился я!

Мердоф с надеждой посмотрел на Марию. Совершенно позабыв о том, что несколько минут назад она сердилась на него, обозвала идиотом. Это было... непривычно... Альфонс — снова она сравнивает этих двоих — выдал бы ответную колкость или дулся бы на неё ещё долго, пока не смог бы придумать что-то достойное для того, чтобы ответить. Вот интересно, что сделал бы Хоффман, обзови Мария его идиотом? Да убил бы её на месте! Даже если она оказалась бы права. И Мария Фаррел совершенно и не думала бы обижаться на мужчину за это.

— Хм... Ну что я могу сказать? — пожала плечами девушка. — Привет, Рогд? Добро пожаловать, Рогд, в нашу странную компанию? Уж извини, Мердоф, у меня уже нет сил ссориться с кем-то сегодня... Потерпи его денёк, может, потом прогоним, а?

Мердоф кивает и виновато смотрит на неё. Опять этот взгляд! Марии от него хочется убежать куда-нибудь подальше. Она привыкла к совершенно другому отношению к себе, привыкла к взаимным подколкам и оскорблениям, привыкла к тому, что ей без обиняков в лицо высказывают, что она не права. Нет, они довольно часто беспокоились друг за друга, но... Пожалуй, Альфонса Мария смело могла бы назвать своим старшим братом. Они были достаточно близки в детстве. Они знали друг о друге практически всё. Они были друг другу уже родными людьми. И, наверное, именно поэтому за Ала совершенно не стоило переживать. Мария прекрасно знала, что её друг справится с тем, что на него навалилось. Не мог не справиться.

Рогд смотрит настороженно, словно понимая, что сбежать ему сейчас не дадут. Правильно понимает. Нужно отдать ему должное, этот парень не так глуп. Впрочем, в нём тьмы почти так же много, как и в ней самой. Мария вряд ли сможет дружить с таким человеком. Потому что она прекрасно знает, чего именно от него можно ожидать — все её потаённые желания, все инстинкты, которые она пытается скрыть, могут воплотиться и в этом человеке тоже.

Девушка теребит свой зелёный шарф, думая, как лучше его обмотать, чтобы мёрзнуть ещё меньше. Кажется, они пришли к соглашению... Да, шаткому, но всё же... Сейчас никому из них троих не нужна была та драка, в которую могла перерасти ссора братьев. И поэтому нужно было как-то мириться с существованием друг друга. Мария прекрасно знала это. Потому что сама вынуждена была мириться с существованием Розы. И теперь прекрасно понимала Мердофа, который не слишком тепло относился к родному брату.

Мария вздыхает, оборачивается. Где-то неподалёку, рядом с дорогой стоит девушка, по возрасту примерно её ровесница. Девушка со светлыми длинными волосами, в красивом, очевидно, довольно тёплом лиловом шерстяном платьице. Розе или маме обязательно бы понравилось. Выглядит несколько подавленной. Смотрит совершенно наивно на их троицу. Милая девчонка...

Завидев сию шумную компанию, девушка поворачивается к ним, чему-то скованно улыбается и идёт. Идёт прямо по проезжей части — они находятся прямо рядом с дорогой. Девушка, как-то странно покачиваясь, ступает по проезжей части и, похоже, совершенно не видит, что прямо за ней несётся машина. Ну... Не прямо за ней... Расстояние между девчонкой и машиной было порядочное, а между девчонкой и троицей весьма незначительное, но на скорости, на которой ехал автомобиль, избежать столкновения, если это чудо так и продолжит идти по проезжей части, было нереально.

— Эй! — закричала Мария, подбегая к девушке и хватая её за руку, чтобы вытащить на обочину. — Ты, дура, ну нельзя же так! С луны, что ли, свалилась?!

Машина проносится прямо рядом с ними. Девушка смотрит испуганно своими голубыми глазищами сначала в сторону проезжавшего автомобиля, потом в сторону Марии. Действительно, свалилась с луны. Амнезия у неё, что ли? Или травма какая-то? Или из психушки сбежала?

— Как тебя зовут хоть? — немного отдышавшись, спросила Фаррел незнакомку, решив, что бесполезно гадать, кто эта девчонка такая. — Раз уж встретились — давай знакомиться...

Одета тепло, не то, что Мария, Рогд и Мердоф. Ну, в принципе, логично. Девчонка то тут жила, и знала, что сейчас довольно холодно. А вот Фаррел совершенно не подозревала, что её могут отправить куда-то помимо родного две тысячи двенадцатого года. Впрочем, не подозревала так же и то, что путешествия между мирами предполагают ещё и путешествия во времени. Знай она про это — обязательно бы попробовала бы взять ситуацию в свои руки.

— Кэсс, — пробормотала девушка, поднимая на Марию полный любопытства и опаски глаз голубых глаз. — А вас как?

Кэсс... Сокращение от Кэссиди, что ли? Или типа того? Впрочем, спрашивать об этом совершенно не хочется. Бывшая принцесса и не спрашивает — зачем? В конце концов, почти всё было неважно, кроме того, как они проживут эти две недели, а то и месяц, на те деньги, которые Хоффман выделил им где-то на неделю.

Впрочем, это же не проблемы этой девчонки? Пусть ни о чём и не знает. Зачем ей что-то знать? Оставить её здесь, что ли? Или привести к родителям, чтобы не теряли больше своё чадо, совершенно не приспособленное к тому, чтобы выжить даже в самых обычных условиях, в которых и выживать то особо и не приходится.

— Меня Марией зовут, того, кто повыше — Мердофом, а того, кто на первый взгляд кажется умнее — Рогдом, — смеётся Фаррел. — Да не пугайся ты так! Мы, при всех наших недостатках, не такие уж и плохие люди!

* * *

Три часа проходят в поисках подходящей гостиницы. Ещё два — на заказ комнат. Трёх — для Марии и Кэсс двух отдельных и общей для Мердофа и Рогда. Фаррел категорически не захотела арендовать им отдельные. Хоффман дал не слишком много денег им, сказав, что остальное банк должен дать по чеку, который он выписал Марии, после пятнадцатого-семнадцатого сентября. Но... Две тысячи двенадцатого года. Так что, им придётся ждать без малого семнадцать лет. Значит, придётся экономить, пока они вдвоём — ни Кэсс, ни Рогду это не было нужно — не перенесутся обратно в Осмальлерд.

В номер Марии проскальзывает Мердоф. Это даже немного раздражает её — что ему было нужно здесь от неё? Впрочем, она старается не говорить ничего такого, что могло бы обидеть его. Она утомлена этим путешествием. Она утомлена тем, что последовало за этим. Вдобавок, она, вполне возможно, начинает заболевать. Слишком уж долго она стояла на холоде. Это не могло не сказаться на её здоровье.

Книг в её номере оказалось, как ни странно, довольно много, большая часть которых была по народной медицине. Кажется, хозяйка отеля говорила, что увлекается этим. Впрочем, не важно. Это играло Марии на руку. Девушке хотелось найти что-нибудь такое, чем можно было бы вылечить простуду, если уж она заболеет. Что-то не слишком дорогое. И что-то, для чего не придётся идти к врачу. Ага. Без страхового полиса. Да и, вообще — без документов.

— Зачем ты это принёс? — как-то устало отмахивается Мария, выползая из-под горы книг, которые она разложила на полу.

На шее Айстеча по-прежнему этот дурацкий красно-жёлтый шарф, и девушка готова почти рассмеяться — она свой серо-зелёный тоже не захотела снимать. Ей почему-то было холодно сейчас. Девушке хочется согреться... Она так устала... Хоффман не говорил ей, что телепортация будет столь неблагоприятно сказываться на её здоровье. Впрочем, даже если бы сказал — отказалась бы она от этого? Нет, конечно. Она обязательно бы захотела появиться здесь. Может быть, даже сильнее.

— Ты не ужинала сегодня, — замечает Мердоф, пожимая плечами. — И я подумал, что стоит принести тебе горячий шоколад. Ты замёрзла сегодня.

Горячий шоколад — то, что нужно... Кажется, Мария даже хотела попросить Айстеча приготовить этот напиток. Но после их небольшой ссоры делать это почему-то расхотелось. Был бы на его месте Ал — ссора не была бы ссорой. Просто обычным разговором двух друзей между собой. Даже если бы состоялась драка между ним и Марией, это был бы самый обычный разговор.

Но Мердоф Айстеч не был Альфонсом Брауном. Фаррел не с ним носилась в детстве по всему городу, не с ним копалась в земле, не с ним пыталась скрыть синяки на лицах обоих, не ему останавливала кровотечение из носа, когда что-то не могла поделить... Не с ним у неё была общая одежда... Девушка совершенно не понимала, как относиться к Мердофу. Тот пытался во всём заменить Ала, но... они были разными. Они не смогли бы заменить друг друга, как бы не старались.

Да, Альфонс тоже принёс бы ей какой-нибудь горячий напиток, заставил бы укутаться в одеяло и даже сходил бы в ближайшую аптеку за лекарствами. Но с ним она так редко ссорилась... Все эти крики, обидные прозвища, подколки не воспринимались ни парнем, ни девушкой как оскорбление. Это было обычное их общение. Ничего странного, выдающегося и чего-то такого. Простое общение. С Мердофом это было иначе. Он не привык к этому. Был одинок. Хоффман говорил это, да Мария и сама видела. Он жаждал иметь друзей, но это ему как-то не удавалось. Он готов был сделать практически всё, что угодно, и это было, пожалуй, неправильно. Человек не должен быть готов сделать всё, что угодно для другого человека.

— Я наорала на тебя сегодня, обозвала идиотом, — замечает Мария задумчиво, беря кружку с шоколадом. — Признайся честно — ты что-то подсыпал туда, чтобы мне отомстить?

Она почему-то усмехается этой мысли. Альфонс обязательно подсыпал ей что-нибудь... В любом случае «перепутал» бы сахар с солью или что-нибудь такое. И сама Мария поступила бы аналогично. Интересно, что сделал бы Айстеч... Оказалось бы интересно, если бы он решил вытворить что-то такое.

— Нет! — почти обиженно восклицает Мердоф. — Как ты могла подумать, что...

Мария усмехается. Что и следовало ожидать. Она устала находиться рядом с Айстечем. Нет, она сможет привыкнуть через какое-то время к его обществу, но до этого будет чувствовать себя неудобно. Очень неудобно. Потому что не привыкла постоянно находиться в обществе человека, столь честно и рьяно выполняющего свои профессиональные обязанности. Мердоф был назначен Хоффманом телохранителем девушки. И он делал всё для того, чтобы с Фаррел всё было хорошо.

— Забудь.

Вполне возможно, что это прозвучало слишком резко. Он смотрит на неё непонимающе. Любой бы смотрел. Она начала что-то говорить и вдруг оборвала, отрезала. Любой бы был не слишком доволен. И сама Мария Фаррел тоже. Либо уж говори, либо молчи вовсе. И тут она сама поступила именно так — прервала разговор.

Но продолжать ей не слишком хотелось. Она устала. Ей хотелось поскорее остаться в одиночестве. Потому что в одиночестве проще всё обдумать и понять. Потому что она привыкла к одиночеству. Её всегда оставляли одну по первому требованию. Точнее, сначала, мать пыталась так её наказывать — запирала в комнате, не давала ни с кем общаться то время, которое было отведено для наказания. И у Марии появилась потребность как можно чаще находится одной. Настолько часто, насколько это только возможно.

— Ал бы подсыпал... — задумчиво бормочет девушка, вертя в руках кружку с горячим напитком.

Она отпивает глоток. Губы обжигает. Девушка застывает на секунду, а потом вдруг начинает смеяться. Напиток был хорошим, не было никакого странного привкуса, который мог бы указывать на то, что Айстеч поступил как-то нечестно. Наверное, это было обидно — когда тебя подозревают в том, чего ты не совершал. Марии, впрочем, нередко, это давало повод для очередной шалости, часто жестокой, очередную идею для всего этого. Алу тоже. Он привык поворачивать ситуацию в свою пользу. Наверное, именно поэтому Фаррел могла назвать Брауна братом... Они были похожи в этом.

— Знаешь, Мердоф... — говорит она, поворачиваясь к своему телохранителю. — Я сейчас обожглась...

Смотрит почти виновато... Это раздражает её и забавляет одновременно. Никто не смел смотреть на неё так. Роза всегда смотрела жалобно-обвиняюще, Ала тоже всё и всегда забавляло, а если что-то и казалось ему серьёзным, обычно за этим следовала некоторая ссора, в результате которой они разбирались, кто из них двоих прав больше.

— Не смотри на меня так, — говорит Мария. — Никогда не смотри. Я хуже тебя. Я с лёгкостью переступлю через любого, кто будет стоять на моём пути. Не обожгись об меня. Мне жаль тебя.

Она отходит к окну. А ей нравится смотреть на небо... Она только сейчас это поняла. Но пасмурное, закрытое облаками, тёмное небо ей нравится больше. Она сама не понимает — почему всё происходит именно так. Почему сейчас рядом с ней находится именно Мердоф, который, между прочим, как-то пытался её убить. Почему встретился на её пути такой замечательный и удивительный человек, как граф Георг Хоффман. Девушка не была уверена, что есть в мире ещё кто-то с подобной трагической судьбой.

— Обещай мне, — вдруг тихо произносит Мария, не отводя взгляд от окна. — Обещай мне, что не пойдёшь слишком далеко в своей дружбе. Лезть в мою жизнь я могла позволить только одному человеку, Мердоф. И ты никогда им не станешь...

Перед глазами всплывает лицо самого лучшего человека в её жизни — Джошуа Брауна. Человека, которого Мария могла бы считать отцом. И считала. Кого ещё она могла считать папой? Кого, как не человека, столь многому научившему её. Её, маленькую капризную девчонку Марию Фаррел, с которой дружил её сын. Он был лучшим человеком в её жизни. Тем, за кого единственного она всегда волновалась и переживала.

— Это Альфонс, да?! — почему-то обиженно выдаёт Айстеч. — Это он, да?! Это ему ты могла позволить это?!

Он говорит ещё что-то, смотрит обиженно и выбегает из комнаты Марии. Дверь глухо захлопывается за ним... Это может заставить лишь усмехнуться. Лишь приподнять уголки губ в ухмылке... И снова опустить. Потому что что-то словно заставляет сделать это. Мария Фаррел сама не знает, что...

— Нет... — запоздало отвечает девушка, вглядываясь в грозовую тучу. — Это не Ал. И он никогда не был тем человеком...

Смешно подумать, что это был Альфонс Браун. Ал был прекрасным парнем, прекрасным другом, прекрасным братом, но он не был тем, кому Мария могла позволить лезть в её жизнь. Она никогда не позволила бы ему тоже. И Альфонс прекрасно знал это. Он не лез в её жизнь, она не лезла в его.

— Идиот... — говорит Мария, немного грустно усмехаясь. — Уже ведь обжёгся...

Ей нисколько не жаль его — глупость недостойна жалости и сострадания. Да Мария и не умеет сострадать... Так и не научилась за свои почти полные семнадцать лет... А вот виноватой перед Мердофом чувствовать себя придётся. Даже не чувствовать — осознавать себя виноватой. Потому, что он кажется почти ребёнком — с этим обиженным, непонимающим взглядом, с этой вжимающейся в плечи шеей каждый раз, когда Мария отвечает ему резко...

Фаррел вдруг начинает хохотать... Это ей самой напоминает тот день, когда они с Мердофом нашли Хоффмана в том доме, который когда-то принадлежал его семье. Она хохочет... Словно сумасшедшая... Она и есть — сумасшедшая. Будь она нормальной, мать не повела бы её к психиатру тогда.

Чуть-чуть отойдя от окна, боковым зрением бывшая принцесса замечает — человека, который стоит совсем неподалёку и наблюдает за ней. Она тоже наблюдает. Стоит. Не делает ни шага навстречу, не предпринимает попытки убежать. Она не боится того человека — зачем? Впрочем, возможно, она слишком глупа и самонадеянна, раз не боится. Но кому осуждать её за это? В любом случае, если тот человек задумал что-то дурное, Мария погибнет. Так стоит ли трястись от страха? Может быть, лучше — подыграть, самой вступить в эту игру?

— Хотите шоколада, сэр? — смеётся девушка, не оборачиваясь лицом к человеку, который стоит, вероятно, всего в нескольких шагах от неё. — Я почти не пила. Хотите?

Примечания:

* Fleur — Для того, кто умел верить