Вернуться в сказку (джен)

Расскажи мне о смерти,

Мой маленький принц,

Или будем молчать

Всю ночь до утра...

Слушая проколотых

Бабочек крик,

Или глядя с тоской

Мертвым птицам в глаза..

Мы не будем здесь

Вместе никогда...

Ты хочешь отдать все

Но этого — мало...

Тебе так хочется слез,

Но их не осталось...

Тихий шелест колосьев,

Звездная даль...

Фиолетовый бархат

В блестках дождя...

Это самое жестокое слово.

Это — то, что никто

Не хочет принять...

Спрячь меня навеки,

Темная вода...

Ты хочешь отдать все,

Но этого — мало...

Тебе так хочется слез,

А их не осталось...

Расскажи мне о смерти,

Мой маленький принц,

Или будем молчать

Всю ночь до утра...

Слушая проколотых

Бабочек крик,

Или глядя с тоской

Мертвым птицам в глаза...

Мы не будем здесь

Вместе никогда...

Ты хочешь отдать все,

Но этого — мало...

Тебе так хочется слез,

А их не осталось...

Это самое жестокое слово...

Это самое жестокое слово...

Это самое жестокое слово...

Это самое жестокое слово...

Никогда...

Никогда...

Никогда...

Никогда...

Он наблюдает. Смотрит из-за угла. Крайне выгодное положение — можно не опасаться, что кто-то обнаружит твоё присутствие. Удобная позиция — никто не обращает внимания на тень. Что всем дело до темноты, которая прячется за углом? Люди предпочитают не видеть тьму даже в собственных душах — зачем им видеть её в остальном мире? Райан, пожалуй, считал это самым страшным грехом — полное непонимание того, кем человек является. Но в аду это считали самой обыкновенной глупостью, за которую карали не слишком уж сильно. Этим непониманием можно было оправдать любой грех, смягчить любое наказание... Люди на подсознательном уровне старались не задумываться о том, избежать самого страшного... Райану всегда было противно смотреть на это. Люди — спешащие отделаться от собственной совести, боящиеся признать свой безобразный поступок, стыдящиеся его всей душой, но не стремящиеся как-то исправить — были противны ему настолько, что он готов был бы всех их — людей — передавить, словно мух, испепелить, словно осиное гнездо, утопить — лишь бы не видеть их больше. Их — трусов, дураков и слишком плохих лжецов. Ему всегда было противно наблюдать за людьми. Слишком уж предсказуемы были их действия, слишком уж яро пытались они отделаться от ощущения, что виноваты в чём-то, что являются плохими людьми... Они предпочитали не знать, не видеть собственные прегрешения, чтобы не признавать то, как сильна в них тёмная сторона. А девчонка, за которой он наблюдал теперь, знала свои грехи и принимала их. Она не боялась их. Видела тьму в себе, не боялась заглянуть внутрь себя, чтобы увидеть своё гниющее нутро.

Все люди гнилые там — внутри... Райан убеждён в этом. Сколько людей оказываются в чистилище? Да. Большинство из них отправляется в забытьё — в то место, где царит вечный покой. Но заслуживают ли они покоя — те, кто всю жизнь свою прожил в этом самом покое? Может быть, покоя больше заслуживают те, кто горел и сгорал в течение всей своей жизни, кто падал и поднимался, кто захлёбывался в собственных грехах и добродетелях, кто кричал, кто ненавидел, кто любил — любил той эгоистичной, злой любовью, до синяков, до тошноты, до истеричного смеха, — пусть и не умел любить, кто чувствовал и страдал, постоянно страдал, ежесекундно, кто уничтожил собственную душу — изрезал на тонкие полосы, изорвал в клочья, изломал на части, сжёг, спалил? Может быть, они больше заслуживали покоя — алчущие, жаждущие, страждущие, причиняющие своим ближним вред, но живущие... Живущие для себя или для своих ближних, разрушая жизни, сметая города и сжигая миры на своём пути, танцующие по лезвию ножа изрезанными в кровь ногами, задыхающиеся от слёз с вечной улыбкой на лице, захлёбывающиеся смехом... Они были милы ему — эти пропащие души, которые не принимали ни в раю, ни в чистилище, ни даже в аду, обречённые на вечное перерождение и странствие по всем мирам. Они были милы ему — от них единственных он не испытывал такого чувства презрения, как от остальных... Они казались ему совершенными — тем, во что должна была превратиться душа любого человека. Он готов был служить им, преклоняться перед этими людьми, быть их рабом... Рабом тех, кто был готов рискнуть всем — человеческой моралью, своей — выстраданной и выношенной — любовью, даже собственной личностью — ради того, что считал верным.

Райан не мог не преклоняться перед этими людьми. Трепет, который он испытывал перед ними, нельзя было описать словами. В конце концов, сам Райан не был человеком, значит, и чувства у него были тоже — неподдающиеся описанию кем-то из людей. Девчонка, стоящая у окна, была именно такой — не желающей никому зла, но готовая идти по костям своих врагов, довольно умная, смелая, желающая жить только для себя, только для того, чтобы ей самой не было скучно... Должно быть, люди именно это и считали ужасным в человеке — отсутствие глубоких чувств и привязанностей, желание играть людьми, совершенно равнодушное отношение к морали... Какая глупость! Человека плохим делает вовсе не это! Слабость — вот что самое худшее. Мария Фаррел вряд ли была слабым человеком. Она нравилась Райану. Нравилась. Сара Эливейт тоже была сильна. Сильна по-другому. Она была гордой. А Марией Фаррел завладела гордыня. Замечательный порок, самый замечательный из всех... Как красивы, как любопытны эти две девушки — разные, словно день и ночь. Сара с пылающей душой и Мария с душою, вмёрзшей в кусок льда. Сара с любовью ко всему живому и Мария с равнодушием к этому же. Сара с любовью к себе и Мария с презрением ко всем другим. Обе своевольны. Сара порой кичлива, Мария же не бывает такой никогда. Сара порой надменна, Мария всегда проста в обращении с другими. Но только вот... Сара может дарить жизнь, Мария же умеет лишь забирать. Сара не может дать ничего, кроме своей любви, своего милосердия, которые она отдаёт в той мере, в какой только может отдать, Мария же может дать всё, но совершенно не желает что-то отдавать. Кажется, Фаррел писала стихи, рисовала, умела придумывать такое, что... А Сара была не слишком образована, не слишком умна... Райану думается, что он может вечно сравнивать этих двух девушек. Одна такая близкая, земная, в чём-то недалёкая и наивная, а вторая умная, возвышенная, но такая далёкая...

Райану нравится наблюдать, стоя в тени. По своей сути, он сам — тень. Это забавляет. Ему нравится смеяться. Пожалуй, именно поэтому он всегда понимал тех людей, которые пытались развлечься всеми возможными ими способами — беспутной ли жизнью, смертями ли других людей, уничтожением ли целых миров. Он понимал их... Потому что сам был таков. Он сам готов жертвовать всем — чем имел и чем не имел права жертвовать — для того, чтобы выйти из состояния скуки... Ему хочется, чтобы миры запылали вновь — чтобы всё стало, как было при Танатосе, человеке, который перестал быть человеком. Ему хочется хаоса, хочется разрушений... Ему хочется, чтобы люди кричали от ужаса, чтобы вспомнили свои глупые жертвы и молитвы им — исчадиям ада. Ему хочется... Мало ли что ему там хочется? Но он был больше, чем уверен, что девчонка, стоящая перед ним сейчас, даст ему всё это...

— Хотите шоколада, сэр? — смеётся девушка, не оборачиваясь и не отходя от окна. — Я почти не пила. Хотите?

Он слышит её тихий смешок. Ему это нравится — нравится её смелость, это пренебрежение собственной жизнью. Райан выходит из своего укрытия — для этого всего-то нужно сделать несколько небольших шагов. А девушка разворачивается, только заслышав шаги, и встречается с ним взглядом. Упрямая... Гордая... Красивая... Её красота именно в гордыне и упрямстве. Красота девушки именно в этом. Или в добродетелях. Многие девушки такого возраста симпатичны, почти все. Но только некоторых можно назвать красивыми. И дело вовсе не в правильности черт лица. Дело — во взгляде. Зажигает ли он своим огнём, успокаивает ли израненную душу, заставляет ли кровь стынуть в жилах — и женское лицо красиво. А коль не случается чего-то подобного — обыкновенно. Райан любил наблюдать... Мария подходит к нему, смотрит с любопытством: ей самой интересно наблюдать за демоном. Она нисколько не боится. Для неё всё это — игра. Игра, в которой она готова выиграть.

Он смотрит на неё, заглядывает в чёрные глаза, видит любопытство в её взгляде. Они оба стоят. Демон и человек. Почти человек. Только почти человек. Ему нравится тот азарт, с которым Мария Фаррел смотрит на него. Райан никогда не подозревал, как удачно он выбрал эту девчонку. Из неё была плохая Избранная. Из неё был хороший Отступник. Безразличный к людям, азартный до дрожи, с безумной улыбкой в одних чёрных глазах... Она была так похожа на него... Так похожа...

Азарт... Всё дело было в нём... Райан обожал азартных людей. Было в них что-то... Особенно в тех, кто был помешан на риске — кто рисковал собственной жизнью, прекрасно осознавая её цену, кто делал это только потому, что ему было скучно, что душа хотела снова ожить... Только потому, что мёртвая душа хотела снова ожить... Глупая причина... То, что испепелено, невозможно восстановить. То, что умерло, нельзя снова поднять к жизни. Можно только возродить...

Райану вспоминалась Алесия Хайнтс... Такая красивая... И такая слабая... Беззащитная... Она была так прекрасна в этой своей слабости — в том, что Райан ненавидел всей своей душой — и трепетной наивности, что, будь Райан человеком, он не смог бы убить её быстро и безболезненно. Его рука обязательно бы дрогнула. И та красота была бы испорчена... Каков был страх в её глазах... Как она молила... Но её душа уже была мертва. Её уже было невозможно воскресить. Жизнь с мёртвой душой слишком тяжела... Алесия Хайнтс не должна была испытать то, что в своё время испытали Танатос, Далибор и Драхомир. Она была слишком хороша для этого.

У Марии Фаррел совсем другое лицо. Она почти ребёнок. Нос у неё крупнее, чем у Алесии, а губы тоньше. И вечно искусаны. И взгляд — не испуганно-виноватый, замаскированный под блестящую улыбку, а гордо-обвиняющий, лишь подчёркнутый плотно сомкнутыми губами.

— Ты не боишься? — спрашивает он, любуясь этими прелестными чертами лица девушки. — Не боишься меня?

Взгляда девчонка не отводит. Не отстраняется, когда он осторожно касается её подбородка своими пальцами. Только смотрит — с вызовом, с азартом, с какой-то не поддающейся радостью. Он почти очарован ею. Почти — он же демон... А она обычная девчонка — бывшая принцесса Орандора Мария Фаррел. Девушка, за голову которой, скоро будет назначена такая цена, что ей обязательно понадобится кто-то вроде Райана. Смелая. Неглупая. Захлёстнутая азартом. Как раз та, кого демон так давно искал. Всё было не то... Но она — она подходила прекрасно для той роли, которую Райан подготовил для неё. Она была превосходна... Одинокая, но влюблённая в это своё одиночество. Безразличная, но притягивающая к себе людей. Не слишком сильно выделяющаяся из толпы, но настолько иная... Она была замечательно! Будь Райан человеком — он влюбился бы в неё! Хотя... Будь он человеком — она бы вызывала в его душе суеверный ужас. Он бы бежал от неё, словно от огня, как только бы понял, кто именно перед ним. Она была пламенем... Не тем, что греет и даёт жизнь. Не тем, каким была Сара. Её огонь нёс смерть всякому, кто осмеливался к нему прикоснуться. Райану нужна была именно эта девушка... Он видел в её душе сейчас такое, что... Миры бы вспыхнули в том самом пламени, которым когда-то загорелась душа Драхомира. И миры сгорели бы в этом огне так же, как сгорела когда-то душа Грешника.

Всё зависело лишь от самой девчонки. Только от её одного слова...

Райан в душе потирал руки от предвкушения. Игра уже давно началась. Так стоило начать играть в неё! Стоило бросить всё, над чем он так старался работать — отдать себя в волю эмоциям, спонтанности действий, стихийности происходящего. Стоило начать играть — снова стать первым звеном цепи взлётов, падений, слёз, криков, ненависти. Стоило захлёбываться слезами и криком, осознавать своё бессилие перед той надвигающейся катастрофой, перед тем огромным пожаром... Райан так жаждал этого...

Он всю свою жизнь прожил только ради этого пожара...

Всё, что он совершил за долгое время своего существования — всё было только ради этого грандиозного зрелища, к которому так готовился Сонм Проклятых или, как его ещё называли, Сонм Отречённых. Их было четырнадцать — девять людей по числу смертных грехов, четверо демонов и одно существо, одно из тех, благодаря которым появились миры, существо, наделённое высшей властью — перекраивать души людей и демонов. Райан тоже был там... Пожалуй, он единственный, кому тогда удалось избежать наказания и сбежать... Единственный из Сонма Проклятых, на кого не пала та кара, на которую были осуждены все они — все четырнадцать... Райан до сих пор был готов идти к той цели, к которой когда-то шёл Сонм. Теперь всё зависело лишь от того, что скажет эта проклятая девчонка, от того — ошибся ли он в ней или всё сделал правильно. Ведь если ошибся — ему ещё долго ждать того пожара.

А его время было уже на исходе.

— Нет... — задумчиво отвечает Мария. — Глупо, правда?

Не глупо... Безумно! Но это только нравится. Когда тебя все боятся, ощущение превосходства теряет свой вкус, становится пресным, ощущение власти становится тягучим, ватным, совершенно ненужным. Если ты вечен — твоя жизнь перестаёт отдавать теми сочными красками, которыми обладает человеческая жизнь, такая хрупкая и такая прекрасная... Жизнь демона же становится такой блёклой и скучной уже после второй-третьей сотни лет существования...

Было так чудесно видеть вызов в чьих-либо поступках. И чем безумнее вызов, тем больше Райан чувствовал воспоминания о своей молодости. Тем больше он чувствовал себя живым... Оказывается, демоны тоже могут чувствовать себя живыми... Это было так необычно и так странно, что — расскажи кому-нибудь об этом... вряд ли поверят. Скажут, что это очередная сказка...

— Да, пожалуй, — говорит мужчина, подумав некоторое время. — Тебе ведь рассказывали, что случилось с незабвенной мисс Хайнтс?

На лице не появляется ни тени страха. Только искреннее любопытство. Губы девчонки трогает полуулыбка. Марии Фаррел хочется рассмеяться. Он смотрит на неё — и видит весь Сонм проклятых, всех своих погибших или потерянных друзей в её глазах. Как именно были наказаны они — девять человек, трое демонов и существо — он не знал. Но был уверен, что Арманнея, Аббадон, Малус и Эрриартон придумали нечто совершенно ужасное. И неизвестно, чьё наказание было хуже — девятерых людей, троих демонов или существа... Райан безумно скучал по ним — по самодовольной ухмылке Танатоса, по высокомерному хмыканью Деифилии, по нытью Уенделла, по яростному шёпоту Драхомира, по скучающему презрительному взгляду Хелен... Он скучал по ним всем. И он был обязан им всем, что у него было. Сонм проклятых был его жизнью, смыслом его существования. Это были воспоминания о том времени, когда у него были друзья, была цель...

Райан был так одинок... Их было четырнадцать — Танатос, Хелен, Йохан, Асбьёрн, Уенделл, Деифилия, Саргон, Оллин, Калэйр, Драхомир, Лилит, Изар, Киар и он... Он — трус, которому тогда просто повезло. Трус, не имеющий права даже на собственное имя. Они раскололи мир, свергли небеса, перевернули ад вместе, но он, носящий теперь имя Райан, не был с ними в тот момент, когда Высшие Советы стали судить их. И демон был достаточно наказан за это. Быть может, именно это и было его наказанием? Он никогда больше не увидит Сонма Проклятых. Не увидит своих друзей. У него больше нет цели, кроме доведения до конца того, что было ими начато когда-то. Это нелегко. Им всем не удалось довести это до конца. Куда уж ему одному? Дорога домой ему теперь заказана. Впрочем... Нет у него больше дома. Всё, что ему остаётся теперь — стоять и наблюдать за людьми. И лишь в их необычности видеть радость, некое удовлетворение.

— Это вы убили её, — не спрашивает, утверждает девушка. — Мне писали об этом случае. Её сердце было буквально вырвано из груди...

Это сказано с таким неподдельным интересом, с совершенно искренним любопытством, что Райан даже удивляется. Давно же он такого не видел... Мария Фаррел — кем она была? Демон видел и её отца, и её мать, и её деда... Они все были другими. Эта девчонка словно отрицала всё человеческое, что в ней было, совершенно спокойно считая саму себя человеком. Странная... Невозможная... Рядом с такими лучше никогда в своей жизни не оказываться, если тебе дорога эта твоя жизнь.

Райан всегда замечал, как сильно тянет к таким людям... Не только его — других людей тоже. Они были подобны Бездне — и знаешь, что, сделав один шаг, погибнешь, навсегда погибнешь без возможности возрождения, но готов шагнут в эту неизведанную пылающую Бездну. И Мария Фаррел была такой — странной, с виду милой девчонкой, тьмы в душе которой было больше, чем в самом страшном убийце за историю этого мира.

— До сих пор не боишься? — спрашивает демон, пытаясь прочесть её душу.

А она стоит, совершенно не пытается вырваться от него. Усмехается только. Но так, что у демона начинает болеть сердце — именно так всегда улыбался тот, кого он когда-то был готов назвать всем. Тот, кто повёл его тогда за собой. Тот, на чьей совести были судьбы всего Сонма Проклятых.

И смотрит своими чёрными глазами на него. Сколько тьмы в них? Сколько того холодного огня, от которого кровь стынет в жилах? Интересно, за какое время Райану удастся это выяснить? Понять Алесию оказалось легко. Слишком легко. Она была красивой куклой. Марионеткой с израненной душой, которую кукловод всё ещё пытается дёргать за ниточки, не обращая внимания на то, что целой осталось лишь одна нить... Алесия Хайнтс была сломанной куклой. Сломанной ещё до того, как демон взял её в руки. А потом — оборвалась последняя нить. Марионетка стала мёртвой.

И Райан выбросил её, как выбрасывают вещи, которые уже не починить, если эти вещи не слишком дороги хозяину.

Алесию было, пожалуй, даже жаль — ужасная судьба у неё сложилась. Но что же — стало быть, это было предрешено. Но сломанным марионеткам уже, всё равно, нету смысла жить. А без смысла жизнь становится настолько болезненной и мучительной, что Райан считал, что только оказал бедной девушке тот акт милосердия, который только было в его власти совершить.

Но Мария другая... С ней можно будет возиться долго — эта девушка была совершенно не согласна быть чьей-либо марионеткой. А именно такие куклы ломаются труднее всего. Райан ещё сможет вдоволь наиграться ею... Фаррел станет прелестной игрушкой... Даже более прелестной, чем Хайнтс. Её разум, её душа, её воля — всё это будет во власти демона. Стоит только понять, где же у этой девчонки нитки.

— До сих пор не боюсь, — кивает Мария, лишь пожимая плечами. — Я очень глупа, не правда ли?

Демон хищно усмехается. Забавно, что его серые глаза когда-то пугали Алесию... Бывшую же принцессу они, кажется, совершенно не пугают. Как не пугает и хищная ухмылка. Она стоит прямо, не горбится, не хмурится, не пытается как-то отстраниться. Стоит в том положении, в котором и стояла. Даже нисколько не напряжена. Напротив, вся её раслабленная поза говорит о том, как же спокойно и уютно она чувствует себя в присутствии демона...

Словно то, что они стоят в её комнате, говорит о том, что они находятся на её территории. Впрочем, может быть, это, действительно, так? Стоило затащить её, как Алесию, в трущобы и девчонка бы затряслась, как миленькая! Нет... Элис трясло даже тогда, когда рядом с ними были люди...Хайнтс боялась его постоянно с той самой секунды, как поняла, кто перед ней находится... Всё-таки, что о ней не говори — девица вовсе не была глупа.

Быть может, Мария хотела мести?

— Тогда, стало быть, хочешь отомстить? — спрашивает мужчина, радуясь своей догадке.

Многие люди хотят мести... Асбьёрн вот хотел мстить постоянно, ежесекундно и всем подряд. Без разбору. Этому парню было всё равно — кто ты, что ты ему сделал, где вы находитесь и всё такое. Ас впадал в ярость так легко... И он был так красив в своей ярости... Так прекрасен...

— Не хочу, — качает головой Мария. — Какой мне прок мстить за неё? Я видела её пару раз в жизни!

Равнодушна... Совершенно равнодушна! Она не ублажает его, не пытается задобрить, пытаясь подобрать нужные слова. Говорит то, что думает. Райан сам слишком лжив, чтобы не замечать чужую ложь. А Мария не лгала. Девушка совершенно не собиралась мстить за смерть Алесии. Впрочем, не Асбьёрном же она была. Хотя... И тот бы не стал портить отношения с Райаном из-за смерти какой-то там девчонки.

Мария улыбается задумчиво. Немного грустно и немного потерянно... Будто пытаясь что-то вспомнить... Как же больно смотреть на неё! Как же безумно тошно! Как же сильно начинает ранить его в такие моменты его одиночество... В голову почему-то закрадывается идея вложить ей чьи-нибудь воспоминания. Пусть помучается... Зачем она так навязчиво напоминает ему о погибших товарищах? Чужие воспоминания всегда так трудно чувствовать. Так больно... Это разрывает твою душу. И в конце концов, душа разрывается на части — взрывается от той боли, которую чувствует... Ужасное наказание. Малус всегда был изобретателен в плане пыток — изобрести такую никто, кроме него, не смог бы. Райан даже завидовал его фантазии. И он накажет эту девчонку за то, что так сильно ранила его, напомнив ему его друзей... Он накажет её — эту мерзавку, которая вырывала ему его душу сейчас.

Мужчина наклоняется к ней с полной решимостью осуществить задуманное, приближает своё лицо так, что их губы почти касаются. Девчонка ниже его. Пусть не настолько, насколько обычно ниже его женщины. Но ему приходится нависнуть над ней, чтобы было удобнее.

— Хочешь золота? Или, может, любви? — шепчет он ей в самые губы. — Или... Короны? Хочешь править?

Смеётся. Смеётся! Прямо ему в лицо! Какая возмутительная наглость! Какая поразительная наглость...

Снова становится невыносимо. Как могла она делать это — заставлять его чувствовать себя ещё более виноватым? Куда ещё более виноватым? Он безгранично виноват перед своими друзьями — он постоянно, каждый день, всю свою чёртову вечность шепчет их имена, в надежде когда-нибудь почувствовать себя прощённым. Ему так хочется битв, драк, пылающих миров — потому, что тогда он может хоть на несколько мгновений позабыть свою боль...

Ему так хочется покоя...

Но разве может быть покой у предателя? Разве может достаться ему покой?! Как будто небеса могут помиловать его! Как будто его грех имеет право на прощение! Как будто... Ему хотелось кричать от переполнявшей его боли. Но... Демоны не имеют на это право. Он имеет право лишь тихо усмехаться, пугая тех людей, кто находились рядом с ним. Людей пугает слишком многое... Всё, что они не могут понять. А понять они не могут столь многое...

— Мне не нужно золото. Я не хочу любви, — качает головой Мария, не отводя взгляда от этого человека. — И я не хочу быть коронованной марионеткой.

Марионеткой... Как же забавно... А ведь он хотел сделать эту девчонку именно куклой в своих руках... Вот почему она не боялась — не хотела, чтобы кто-то использовал её страх против неё, чтобы поработил её с помощью его... Милая девочка... Такая любопытная... Такая милая... Такая очаровательная... Подобных он видел редко... Даже Алесия и Сара — его последние «куклы» — были не так прелестны.

— Стало быть, ты хочешь играть? — спрашивает он, почти нежно касаясь холодными пальцами её лба. — Хочешь играть в ту игру — людьми и мирами — за участие в которой многие платили столь высокую цену, что тебе и не снилось?

Распахивает свои тёмные глаза, смотрит несколько завороженно. Он тоже зачарован ею. Попались оба. Только вот он — куда старше... И он сможет справиться с этим наваждением. В отличие от неё. Никто ещё не справлялся. Кроме Деифилии... Но та была недосягаема для него теперь.

Как же он тосковал... Ни один смертный не смог бы этого понять — у смертных всегда есть надежда соединиться после смерти. У него же такого драгоценного шанса не могло быть никогда... Он был наказан, наказан за свою трусость, тогда как вечно смеялся над Оллином с его осторожностью. Он был наказан за свою зависть, тогда как вечно упрекал в ней Саргона, чувствовавшего себя чужим в Сонме Отступников. Он был наказан за свою гордыню, тогда как всегда считал гордецом Танатоса. Он был наказан за своё безумие, тогда как главным безумцем среди них всегда был Драхомир.

— Я... хочу... — Мария смотрит на собеседника очень внимательно, стараясь не упустить ни одного его движения. — Я хочу этого...

Смеётся... Смеётся тем безумным смехом, который он всегда любил, перед которым всегда готов был упасть на колени... Это именно тот человек, которого он так давно искал. Это именно... Нет! Такое никогда не свершится! Небеса просто дразнят его этой девчонкой! Они смеются над ним, видя его отчаяние и беспомощность. Они наказывают его теперь. Сверх той меры наказания, которую он получил бы тогда, оставшись со своими друзьями. Вина... Вечная вина — вот было его наказание. И вечное одиночество, уже без надежды найти кого-нибудь из них...

Он был так слаб духом... Наверное, это была одна из причин, по которой он так ненавидел слабость в людях — когда-то его собственная слабость лишила его смысла, чести, друзей, дома... Лишила всего, чем только можно было жить. Оставив в душе лишь зияющую пустоту, которую ничем нельзя было заполнить. Только той жестокой игрой... Только бушующей, сносящей голову опасностью... Это было единственное, что помогало ему забыться теперь.

— Я — просто ужасный человек, правда? — смеётся девушка. — Я хочу играть людьми. Я презирала собственную сестру. Я бросила друга одного в чужом мире. Я видела, как умирает моя собственная мать, и мне было всё равно, только не хотелось умереть так же. Я не могу любить человека, который любит меня. И... Мне хорошо!

Райан смотрит в её глаза, и ему думается, что нет... Кому, как не ему знать, что ей никогда не бывало хорошо? Да, быть может, ей никогда и не бывало по-настоящему плохо. Никогда не бывало плохо до тошноты, до дрожи в коленях, до ненависти к жизни и желания умереть. Но, наверное, для людей этого было мало. Людям всегда бывает мало того, что у них есть. Демону нравилась эта их черта. Райан знал и знал прекрасно, что у создания, что стояло сейчас перед ним, была душа — душа страждущая и ищущая, никогда не ведавшая покоя, никогда, ни на одну секунду, не желавшая этого покоя, душа которая никогда не сможет быть упокоена, слишком уж много грехов было совершено ею когда-то... Этой девушке никогда не было хорошо. Разве что... в моменты смертельной опасности, когда сердце было готово вот-вот выпрыгнуть из груди, её душа чувствовала себя живой. Любил Райан, всё-таки, таких людей. Любил их за удальство, за безумие в глазах, особенное безумие, каковым только они обладали. В этих людей невозможно было не влюбиться — в их холодные ясные глаза, в широкую дразнящую улыбку... Их можно было ненавидеть, не понимать, бояться, но не быть ими очарованным было совершенно невозможно. Слишком уж сильно они манили к себе — эти странные люди. Встреча с ними не предвещала ровным счётом ничего хорошего. Но к ним тянуло... Тянуло, словно бабочек к огню...

Райан знал одного такого человека...

Тогда он отказался от всего, чтобы пойти вместе с ним. Ради одной его улыбки... Ради одного смеющегося взгляда... Ради того, за что обычно трудно даже пожать человеку руку. Тогда Райан готов был на всё. Миры пылали. Пути к отступлению были разрушены. Но Райану — его тогда звали совсем иначе — было абсолютно всё равно. Только бы видеть эти глаза почаще, только бы быть другом того человека... Их дружба была бушующей, пылающей, уничтожающей целые миры... Человек прошёл через многое. Но он смеялся. Его глаза смеялись. Ему было весело. Мир пылал вокруг него, но не обжигал его. Человек тот часто смеялся. Часто шутил. А ещё он был силён и смел. Всё было ему по плечу. Всё было безразлично. Он шёл по трупам, не обращая на них никакого внимания, танцевал на костях — прелестно танцевал, хватая за руку Деифилию, заставляя Драхомира жутко ревновать, когда под магическим обстрелом отстукивала она каблуками, не выпуская ту горячую руку из своих длинных тонких пальцев... А Йохан тогда пел... Пел так, как не умел петь никто... Красиво и трогательно, почти трепетно... Он был их бардом, их летописцем — бабник и вечный шутник... И Драхомир обязательно толкал Йохана, заставляя его петь нечто другое, грубо хватал Деифилию за плечи под смех всех остальных и начинал свой танец — понятный ему лишь одному...

— Хочешь — научу убивать? — спрашивает демон, глядя прямо в её чёрные глаза. — Хочешь вершить судьбы?

Девушка смотрит внимательно, заглядывает в его глаза, пытается понять его душу, прочесть её. Он сам пытался сделать это. Не получилось. Она была пока закрыта от него. Эта странная девчонка, так напоминавшая ему о тех прошлых днях... Ни дня не прошло с того самого момента, как Райан предал их, чтобы он не видел их лиц перед собой, чтобы не слышал звенящие, смеющиеся голоса, пение Йохана...

Мария Фаррел... Кто она была такая, чтобы заставлять Райана переживать это ещё более тяжело? Разве не имел он право хоть на какой-то покой? Ни дня не проходило без того, чтобы он не обвинял сам себя в содеянном. Разве этого было так мало?! Ему было так тяжело... Безгранично тяжело каждую секунду... За что же небеса послали ему ещё и эту девчонку, Марию Фаррел?

— И что вы за это потребуете? — спрашивает она, не отстраняясь, не отшатываясь от него. — Вы научите меня убивать, я почему-то знаю это. Но что вы потребуете взамен? Не слишком ли дорога для меня окажется цена?

Хороший вопрос. Слишком хороший. Слишком логичный. Но он так рад, что она не отказалась. Он научит её убивать. Это она правильно подметила. Он никогда не посмеет нарушить условия сделки. В конце концов, возможность совершать эти сделки была единственным, что у него ещё осталось с тех времён, когда он был счастлив... И он не был готов пока что отказываться от этого...

Если её душу не разорвёт на части слишком быстро, он обязательно спросит её, кто она такая. Ему так интересно... Нет. Он ни за что не будет спрашивать её об этом. Пусть это будет её маленькая тайна. У людей тоже должны быть свои тайны. И Райан никогда не посмеет себе лезть в них. Слишком уж много у него своих тайн. Слишком уж хорошо он понимает, что могут значить для кого-нибудь тайны...

Ведь порой это единственное, что остаётся...

А Марии Фаррел будет жутко больно... Она будет захлёбываться в собственном крике... Она будет каждый день видеть кровавые знаки на собственном теле. Будет чувствовать себя совершенно ужасно. И это одновременно даст ей ту возможность чувствовать, о которой девушка думала... Должно быть, это слишком даже для Райана. Ему не стоит этого делать. Абсолютно точно не стоит. Но он сделает. Потому что иначе просто сойдёт с ума. Он и так почти безумец. Зачем же ускорять сей процесс? Марии Фаррел будет почти так же больно, как больно сейчас ему. Только вот... Почему же душа демона так протестует теперь, заставляет изменить своё решение... Впрочем, он не изменит. Если изменит — это будет крахом...

— Слишком, — кивает мужчина. — Слишком высока. Это будет память.

Девчонка хмурится. Если скажет «нет», Райану будет плевать даже на то, что по идее в таком случае он не имеет права заключать сделку... Он уже достиг того состояния, когда всё становится безразлично. Он — безумен уже давно. Только вот сейчас это снова прорывается наружу. Только вот сейчас это почему-то снова стало важно. Как было важно тогда — когда Деифилия танцевала под пение Йохана, когда Хелен зло смотрела на Драхомира, не позволяя тому совершить очередную глупость, когда Оллин тихо причитал, а Танатос, глядя на это, лишь хохотал... Райану всё становится столь же важным, сколь важным было — тогда... Тогда, когда он ещё не был дважды предателем...

— Я не хочу потерять память, — говорит Мария, ни на секунду не отводя взгляда от этих холодных серых глаз, в них она чувствует что-то неуловимо знакомое, словно именно это она видела каждый раз, смотрясь в зеркале. — Что именно я забуду? Я должна знать, если хочу пойти на эту сделку.

Хочет... У неё просто нет права выбора — либо она говорит «да» и хоть что-то получает или говорит «нет» и умирает довольно быстро и в ещё больших муках, чем может умереть сейчас. Райан не сможет бороться с собой. Он просто разорвёт её на части... Он не сможет сдержать себя... Его уже переполняют эмоции. Он едва может говорить, отвечать на вопросы...

Но Райан берёт себя в руки. В конце концов, он сейчас больше всего на свете хочет, чтобы сделка состоялась. Для этого надо говорить всё, что угодно. Отвечать ей. Так, чтобы поверила...

— Не забудешь, — качает головой мужчина. — Напротив — вспомнишь.

Взгляд чёрных глаз снова заставляет демона практически взвыть. Почему девочка напоминала ему их всех — и Танатоса, и Хелен, и Йохана, и остальных? Кем она была? Неужели, она специально была создана, чтобы поймать его в ловушку? Он ведь совершенно не может сопротивляться... Он готов даже стать подопытной крысой Малуса. И сам считает это полностью заслуженным...

— Вспомню? — усмехается Мария недоверчиво. — Что же такого я могу вспомнить, что это будет ценой за то, что я научусь убивать?

Ему хочется зашипеть... Зачем он пришёл сюда? Развлекался бы лучше с Сарой, помогая ей добиваться расположения одного человека, расположение которого её просто убьёт когда-нибудь... Да и... Разве мало кукол можно себе найти из людей? Зачем же он пошёл именно к этой девчонке? Именно к этой — так сильно напоминающей ему о том страшном предательстве, которое он совершил когда-то.

Небеса карали его за то страшное преступление. Нужно было лишь порадоваться, наверное... Быть может, это означало, что его мучения не вечны? Быть может, это означало, что когда-нибудь он сможет искупить свою вину перед ними? Быть может, это означало, что когда-нибудь они простят его?

А пока ему нужно говорить всё, что только приходит в голову. Если он не начнёт обращаться к ней сейчас, словно обращался бы к своим потерянным друзьям, он просто не сможет ничего с собой сделать... Чувства были слишком сильны для него. Он уже давно привык чувствовать вину перед всем Сонмом Проклятых. Но никогда ещё эмоции, переполнявшие его, не были настолько сильны...

— Что-то, что тебе так хотелось забыть, мой властелин, — смеётся человек. — Что-то, из-за чего ты не сможешь больше спать, как человек. Никогда. Не бойся — это тебе больше никогда не будет нужно. Но ты справишься со всем этим. Я — демон, но ты — нечто большее, нечто более страшное, мой господин...

Кажется, он называл её так, как когда-то называл, целуя ей руку, Хелен, на что та всегда усмехалась и целовала его в лоб... А Асбьёрн усмехался и называл их женихом и невестой... А Драхомир говорил, что ни Хелен, ни Райан — он уже позабыл своё настоящее имя — не любят и не умеют любить так, чтобы это было достойно венчания... И Йохан снова запевал что-нибудь о любви, из-за чего Танатос хохотал... Они все были так близки ему когда-то. И так недосягаемы теперь...

Мария сглатывает. Райан видит это, и это заставляет его мысленно порадоваться. Он видит, как её заинтересовало то, о чём он говорит ей. Он буквально чувствует это... Это не может не радовать. Ведь это означает только одно — его партия ещё не совсем проиграна. Сделка состоится... Райан очень надеется на это.

— Говоришь — вспомню нечто, что заставит меня кричать, как только мне удастся уснуть? — спрашивает девушка. — Говоришь — справлюсь с этим? Это вся цена, которую мне придётся заплатить?

Это заставляет нахмуриться уже демона. Нахмуриться и усмехнуться. Знала бы девчонка, что за цену ей придётся заплатить... Не соглашалась бы так наивно... Впрочем, её же счастье, что не знала — Райан уже был не в состоянии отпускать её. Он просто бы не смог это сделать теперь.

— Тебе мало? — удивлённо спрашивает демон, заглядывая в чёрные глаза Марии. — Впрочем, тебе всегда было мало, мой господин...

Он почему-то обращается к ней, как когда-то обращался к нему... Впрочем — не важно. Главное, чтобы только она согласилась. Только бы согласилась. Он готов отдать за это всё, что только может отдать. Впрочем — у него почти ничего и не осталось с того самого дня... Но теперь — после этих слов — он совершенно уверен, что она согласится. Не может быть не уверен. Что-то подсказывало демону это. Он уже сам не мог понять, что именно.

— Так что? — спрашивает Райан, почти полностью уверенный в том, что получит именно тот ответ, который хочет получить. — Ты согласен, мой господин?

Она смотрит на него задумчиво. Словно взвешивает что-то. Явно не принципы. Тут дело совершенно не в них. Дело в том, что именно она считает важнее — свои жизнь и благополучие или возможность повеселиться как следует. Любой другой человек выбрал бы первое.

Но Мария Фаррел не любой человек.

Она совершенно другая. Чужая той семье, в которой родилась, чужая родному миру... А Земле — и подавно. Одинокая. Но любящая своё одиночество, в отличие от Райана. Хотел бы он быть таким, как она... Хотел бы быть равнодушным, хотел бы не чувствовать ни в чём своей вины...

— Да, — кивает бывшая принцесса. — Что мне следует сделать для того, чтобы наша сделка состоялась?

Да. Это то, что ему нужно. Согласие на сделку. Он может быть спокоен теперь — всё будет совершенно законно. Его не найдут другие демоны, выследив по неправильному магическому контракту. Он может спокойно чувствовать себя и дальше в безопасности. А главное — чувствовать в безопасности то право заключать сделки. Это ведь единственное, что у него ещё осталось от прежней жизни...

— Ты считаешь себя в праве распоряжаться чужими жизнями... — зачем-то говорит Райан. — Считаешь, что жизнь — игра, и человеческая жизнь в этой игре ничего не стоит...

Ему нужно поговорить с ней, пока сделка ещё не скреплена... Он почему-то чувствует странную, иррациональную потребность в этом. Даже не просто глупое желание. Райан просто обязан сделать это. Он совершенно не понимает, что может произойти, если он этого не сделает. Как будто бы что-то страшное. Как будто бы с ним ещё может произойти что-то страшное...

— Считаю... — выдыхает девушка. — Считаю. Разве это не так?

Это именно то, что демон так хотел услышать. Этого достаточно. Он уже готов скрепить их сделку, но она хватает его за руку, отстраняя от себя. Райан смотрит непонимающе. Разве девчонка только что не согласилась на совершение этой сделки? Разве что-то было не то? Или дело было в том, что эта юная мисс совершенно не знала, как скрепляются такие сделки? Нет... Конечно, она не знала... Но, возможно, дело было совсем не в этом...

Ей тоже нужно было что-то ему сказать.

Девчонка смотрит с вызовом, смеётся. Совершенно не боится... Ей бы следовало бояться. Но она почему-то этого не делает. Она болезненно напоминает ему их всех — его потерянных друзей... Она не менее упрямая, чем они. Она достаточно сильна. И почти так же, как Танатос, смеётся...

— Раз уж мне представляется такая возможность... — говорит Мария Фаррел. — Парень, давай сожжём всё дотла! Я же вижу — ты сам жаждешь этого. А меня просто распирает от этого желания!

И девчонка, усмехаясь, отпускает его руку. И он наклоняется к ней, касается её губ. Девчонка смотрит с любопытством... Райан целует её — и все последние сомнения исчезают. Он так мечтал об этом — о том, что это свершится когда-нибудь. Это было единственное, чего он так жаждал... Он целует её, целует крепко, уже стараясь не смотреть в ничего не понимающие чёрные глаза. Он сжимает её плечо очень сильно... И единственное, что он ещё в состоянии запомнить перед тем, как раствориться в воздухе — её взгляд и её тихую усмешку. Победную усмешку. Девчонка проводит рукой по тому месту, где только что стоял демон, и усмехается...

Но теперь Райана это вовсе не беспокоит.

Он — счастлив. Он достиг всего, о чём не мог, не смел даже мечтать. Всё, что он только может сделать — это бессильно переводить дух и благодарить всех, о ком только может вспомнить, за то, что даровали ему этот шанс... Стало быть, миры им уже порядком поднадоели, раз уж они преподносят Райану такую возможность... Мужчина сам не верит в это... Он недостоин того счастья, которое в этот самый миг переполняло его. Но он счастлив. Теперь у Райана есть не только надежда... Комок слёз, таких долгожданных, подступает к его горлу, мешая дышать. Тяжесть того груза вины разбивается на мелкие осколки от переполняющего его чувства радости.

Но старая молитва, всё же, продолжает звучать у него в голове:

Танатос, Хелен, Драхомир, Деифилия...

Да будут вспоминать ваши имена в самых страшных легендах... Я до сих пор вижу ваши взгляды...

Йохан, Асбьёрн, Уенделл, Изар, Саргон...

Да будет вам не слишком тяжела та кара, которая на вас легла... Я до сих пор слышу ваши голоса...

Оллин, Калэйр, Лилит, Киар...

Не осуждайте меня слишком сильно... Я осуждаю себя сильнее... Я до сих пор не могу простить себя за то, что сделал с вами...

Безумнейшие...

Драгоценнейшие...

Прекраснейшие...

Простите меня?

Примечания:

Fleur — Маленький принц