Вернуться в сказку (джен)

Cursor — quamquam omnia neglecta populi tribulationes.

Cursor — risum genibus animo tamquam fidibus manum certissimam faucibus comprimitur poenam, sed etiam adhuc surgere et currere incipiant.

Currit — nere in aeternum waltz inter vitam et mortem.

Non enim alterum non prohibere...

Prohibere — mortem.

Noli metuere nec quicquam cuiquam — iustus run procurrunt sine intermissione aut respicientem.

Atque etiam, cum perfusum fletu, cum dolore intolerabili fit — currunt.

Etiam volo dare, ne incidat — currunt.

Quia solummodo atrocissimae gentis et vitae.

Reliqua — mortem...

III.

Наверное, больше всего на свете люди ненавидят, когда им говорят правду. Они все боятся этой правды. И не только правды — всего, что выбивается из рамок его понимания. Боится сделать что-то выдающееся, что-то запоминающееся, что-то, что выбивается из понятий «мораль» и «закон»... Боится как-то выделиться из толпы, боится сделать даже шаг на пути к своему становлению. Боится менять мир вокруг себя, считая, что подстроить и поменять себя под других людей намного проще. Проще — подстроиться, поддакнуть лишний раз, быть вежливым и тактичным. Проще — стать таким, как все. Проще — остановиться и сдаться. Проще, нежели настоять на своём, остаться самим собой и продвигаться вперёд, несмотря ни на что. Проще... Человек же всегда плывёт по течению, правда? Человек же никогда не может пойти против собственной природы ради своих мыслей, чувств и идеалов? Человек же не может преступить мораль только потому, что его что-то в этой морали не устраивает? Человек же просто тупое стадное животное...

Человек даже боится признаться самому себе: «Я — плохой, я не заслуживаю того, чтобы меня любили, пусть и хочу этой любви». Проще зациклиться на собственной любви и не видеть ничего, кроме неё. Как будто нет больше вокруг прекрасного огромного сверкающего мира, как будто нет вокруг тех далёких холодных звёзд, вокруг которых, быть может, существуют целые миры, такие же огромные и прекрасные, как и этот, а, быть может, ещё огромнее и ещё прекраснее, как будто нет вокруг природы — деревьев, птиц, цветов, холодного далёкого неба... Человек слишком зациклен на чувствах и не замечает вокруг ничего, что так прекрасно и величественно. Это неправильно. Мир — нечто большее, нежели чувства. Вселенная — нечто большее. Нельзя жить только одними эмоциями. Иначе слишком велик шанс, что ты всё упустишь. Надо всегда думать... Наверное, это и есть самое изысканное удовольствие — созерцать, мыслить и действовать. Наверное, это и называется — жить...

Эйбис пускается бежать, как только они с Феликсом чуть-чуть отходят от лагеря. И Эсканор едва-едва поспевает за другом и кричит Вейча вслед, что совершенно не хочет за час устать больше, чем остальные устанут за полдня, но всё равно пускается его догонять. Фальранскому князю явно требуется некоторая встряска — слишком уж сильно он зациклен на том, что случилось с мамой Миры Андреас. Зря. Даже Мира зациклена на этом меньше. Стоило ли так много думать об этом Эсканору? Вряд ли Эйбис Вейча мог судить об этом — он и сам часто не знал, как поступить в той или иной ситуации. Он постоянно действовал наугад, без какого-то определённого плана, подчиняясь лишь собственным желаниям. Наверно, это был не самый удобный способ существования в этом мире — подчинение собственным прихотям и желаниям. Но зато это был единственный способ не потерять себя в этой огромной толпе скучных людей с одинаковыми мыслями и чувствами. Это был единственный способ сохранить свою собственную личность.

Они очень быстро пересекают остаток леса и оказываются в поле. Кажется, именно туда они должны были прийти по заданию, чтобы найти нечто полезное для их миссии. Практики всегда были такими глупыми... С этими глупыми непонятными миссиями, в которых нужно было понарошку спасать мир, с этой глупой «командной работой», тогда как намного проще было бы сделать всё одному... Вейча останавливается, чтобы передохнуть только тогда, когда они оказываются почти посреди этого поля. Странно... Эйбис никогда не знал, что там — за пределами леса, окружавшего Академию. Во всяком случае, он никогда не слышал ничего про это поле... Говорили — за лесом находятся города. И с одной стороны точно был город. Потому что именно через него нужно было проехать, чтобы попасть в Академию магии. Большой город. Красивый. Блестящий. Сверкающий. Кажется — потеряться в таком городе ничего не стоит. Только вот поле, вроде как, должно было показаться ещё нескоро — они должны были пройти какую-то маленькую деревушку, потом — мельницу, потом — небольшой город, похожий на деревню...

— Смотри — как здесь красиво! — кричит Эйбис, задирая голову и останавливая свой взгляд на этом бескрайнем светлом небе, что застлано облаками. — Смотри — как хорошо, что мы не остались в Академии! Там такого не увидишь!

А Феликс смеётся. Смеётся — в первый раз со дня смерти мамы Миры. Вейча рад тому, что пиковый туз, наконец, рассмеялся. Вредно держать всё в себе. Если тебе плохо — нужно высказать это, выкрикнуть, объявить на весь мир, заставить всех остальных тоже чувствовать себя плохо... Нельзя молчать. Иначе это молчание будет съедать твою душу. Что может быть важнее души? Важнее этого нет ничего. Перед такой величайшей ценностью, подаренной людям, как душа меркнет всё — целые миры, потому что одна душа может содержать в себе множество таких миров, все материальные ценности человека, все религии, все принципы, вся мораль... Самое глупое решение в жизни — решение стереть — что бывает чаще — или сжечь собственную душу. Сонм Проклятых прекрасно понимал, насколько важна душа — они ведь были Охотниками... Собирали души, использовали их в своих страшных целях... Говорили, в рубиновом кольце Йохана хранилась душа того человека, который согласно пророчеству должен был победить Сонм. И тогда этот отступник убил его — убил и вынул душу, заточив её в алом, словно пролитая Проклятыми кровь, камне, что вставил в свой перстень из белого золота вместо изумруда, который после был подарен Елисавет в виде кулона.

Скверная история была с этими отступниками. Очень скверная. И самая скверная она была в отношении совсем не Танатоса, что был ослеплён своей гордыней, а в отношении Йохана, что слишком хорошо понимал, что именно творит Сонм Отступников, но следуя за этими людьми до самого конца.

Князь Эсканор подбегает совсем близко и тоже заглядывается на это низкое, словно нависающее над ними, бескрайнее небо. Всё на свете таит в себе опасность... Наверное, в этом и есть прелесть этого мира — в совершенном незнании того, что ждёт тебя на твоём пути, что может тебя убить, а что может спасти. Наверное, именно в этой игре и есть сама жизнь... Эйбис Вейча совершенно не знал, к чему он идёт и стремится. Ему нравилось бежать... Нравилось знать, что в мире ещё столько всего, что он не сможет постигнуть даже за сто жизней... Парню нравилось это — нравилось учиться и узнавать, нравилось смеяться, поступать только так, как ему в этот момент хотелось... Ему нравилось чувствовать себя ненужным, совершенно ненужным... Ему нравилось осознавать, насколько огромен этот мир и насколько много существует таких миров — только один их древний мир раскололся на три части, кто знает, что случилось с остальными мирами? Ему нравилось верить, что в огромной Вселенной существуют миллионы миров...

Они носятся по полю в какой-то странной необъяснимой радости, которая захлёстывает и переполняет их обоих. Отчего-то это поле кажется таким... Таким огромным и таким величественным. Сейчас ещё лишь самое начало осени. Скоро уже лес пожелтеет, а потом и вовсе сбросит с себя эту отжившую свой срок листву... Наверное, люди похожи на листья — рождаются, живут, а потом дряхлеют и умирают, не оставляя ни следа, лишь готовя почву для следующих поколений таких же людей. Лишь кто-то из них остаётся — как остаются иголки у хвойных деревьев — и оставляет о себе некоторую память...

Эниф бы это понравилось — эта беготня по полю. Пожалуй, Эниф — самый жизнерадостный человечек, который только есть в этом мире. Она — милейшая девушка. Ей бы влюбиться в кого-то вроде Феликса Эсканора, выйти за него замуж по окончании Академии и прожить счастливую жизнь с шестью-десятью ребятишками в каком-нибудь из, пусть и не сказочно-красивых, но зато легендарно-крепких замков Фальрании... Ей бы жить счастливо, без всяких потрясений и тревог... Ей бы быть той принцессой из сказок, которые так любила сестра Андэля. Феликс — хороший человек. Всегда вежливый и внимательный собеседник, даже тогда, когда ему неинтересно это на самом деле. Эсканор — настоящий фальранский князь. Благородный, честный, воспитанный — до мозга костей. Феликс был бы счастлив той заботе, которую Эниф так любит проявлять. Он и сам испытывает эту постоянную потребность о ком-то заботиться и кого-то опекать. Три года назад мать умерла у Эниф. Эта девочка и до этого нуждалась в защите, а уж теперь. А кто, как не фальранский князь Феликс Эсканор мог обеспечить ей эту защиту?

А Эйбис... Язвительный, острый на язык, склочный — он был не способен защищаться, лишь нападать, жалить своими язвительными замечаниями и жестокими подколками. И уж тем более — он был не способен кого-то защитить. Человек, который желает от жизни только одного — вечного бега без единой остановки — не может никому стать опорой. Да и самому ему опора не нужна. Опора — это слишком больно. Она вколачивает гвозди в твои ноги, она заставляет их кровоточить и ужасно болеть... Эйбису Вейча не нужна жизненная опора. Ему ведь не нужен даже маяк — он и сам совершенно не знает, куда он бежит, знает только — от чего...

Он кружится в какой-то слепой, непонятной для него самого, радости и радуется тому прохладному ветру, тем тучам, что проплывают над ними... Что заставляет его так радоваться? Какое-то необъяснимое предчувствие чего-то настолько хорошего, о чём даже говорить страшно? Что заставляет его забыть на время всю свою язвительность и склочность? Он выбегает на дорогу, которая пересекает поле посередине, он кружится, взбивая пыль. Он смеётся. Ему не нужен маяк, ему не нужен конец пути, ему нужна лишь одна дорога...

Разве может быть что-то прекраснее дороги? Разве есть что-то прекрасней постоянного движения — взлётов, падений, попыток сбежать от кого-то? Разве есть что-то прекрасней того чувства нескончаемого пути? Разве есть на свете маленький ребёнок, который не чувствовал бы себя прекрасно, убегая подальше от своего дома, исследуя траву, лес, близлежащую речку? Разве есть на свете ребёнок, которому не хотелось бы убежать подальше от родного дома, пуститься в кругосветное плавание на старом паруснике, увидеть другие страны и даже другие миры? Разве есть на свете ребёнок, что был бы привязан к тому, что люди обыкновенно называют «домом», так же сильно, как привязываются к обыденности и скуке взрослые? Нет... Детей зовёт это так легко заглушаемое взрослыми желание исследовать, находить, узнавать. Чувство, которое почти в каждом ребёнке потом заглушают, убивают. И без которого жизнь становится такой скучной и правильной, что от этого становится тошно.

— Эйбис! — кричит вдруг Феликс, когда отбегает чуть подальше. — Слушай, мне всегда было это интересно — почему тебя назвали так странно?

Вейча вдруг останавливается. К горлу вдруг сразу подступает тошнота, а перед глазами появляются те лица... Ему совершенно не хочется вспоминать это всё. Слишком уж старательно он пытался убежать от тех мыслей. Вся радость моментально слетает с него, как слетают поздней осенью последние листья с деревьев. А душа никогда не бывает незаполненной. Там всегда что-то есть — боль, отчаяние, ненависть, злоба, раздражительность. Даже пустота — она заполняет. Она оставляет какое-то послевкусие после себя...

— Не твоё дело! — огрызается он. — Всё! Закрыли тему! Я не хочу с тобой об этом разговаривать!

Феликс лишь непонимающе пожимает плечами, но больше тему не поднимает. Фальранский князь слишком вежлив и тактичен для этого. Как же иногда раздражает это его треклятое полное понимание! Как же иногда раздражает его треклятая забота! Эйбис со всем сможет справиться сам. Ему не нужна ничья помощь.

Он может со всем справиться.

Маленький ребёнок — на вид ему лет шесть-семь — бежит по лесу, спотыкается, падает, разбивает коленки, но снова поднимается и снова бежит. Его одежда изодрана, на руках и на ногах ссадины, но он бежит. Старается не останавливаться. Старается не думать о ссадинах и синяках, что появляются на его тонких ногах и руках... Он бежит, хотя и думает, что его ничего теперь уже не сможет спасти. В лесу слишком много кочек, веток, деревьев. Это и затрудняет и облегчает его задачу одновременно — здесь так трудно бежать, но зато легче спрятаться...

Но он бежит... Старается не останавливаться ни на секунду... Он и сам, пожалуй, не знает, что мешает ему сдаться в этот самый момент... Ему хочется жить... Как угодно — рабом, нищим, калекой. Но жить... Такое желание, пожалуй, особенно свойственно именно детям, что просто не могут найти в смерти избавление. Жить хочется настолько сильно, что человек готов бороться до самого конца. Только это редко помогает.

За ним гонится какой-то человек. Лица его ребёнок не видел. Он, вообще, ничего не знает о том человеке. Ничего, кроме того, что, когда этот мужчина настигнет его, мальчишка будет обречён на смерть. Впрочем, он уже обречён, наверное. Какая тут есть надежда? Его вот-вот настигнут... Мальчик вдруг перестаёт слышать те тяжёлые шаги, он настораживается, оборачивается и видит, что человек почти настиг его — находится в каких-то считаных пяти или семи метрах...

— Пожалуйста, святая Эвелин, помоги мне, — шепчет ребёнок, закрывая глаза от ужаса.

Бежать он больше не может. Остаётся только вспомнить те молитвы, которым учила его старая монахиня Стефания. Когда смерть уже заглядывает тебе прямо в лицо, остаётся только зажмуриться как можно крепче и шептать, шептать какие-нибудь старые молитвы. Это уже ничего не изменит. Но от этого всегда становится легче. Легче — потому что это означает, что ты сделал всё, что только мог сделать, что уже не осталось на свете ничего, что могло бы удержать тебя в мире живых...

Какой-то тихий, приглушённый шёпот, что заставляет ребёнка распахнуть глаза пошире. Яркая светло-зелёная вспышка — единственное, что он видит в тот момент. А потом — жуткий крик, какой-то хруст, будто ломаются чьи-то кости. И человек, что уже собирался убить ребёнка, замертво падает на землю. Мальчишка отшатывается. Он с ужасом смотрит на тело этого человека. Но какая-то радость вдруг появляется в его душе. Даже если он не спасён, один из тех, кто хотел убить его — убит сам...

Рядом стоит женщина в чёрном плаще, что закрывает её лицо. Мальчик понимает, что именно она убила человека, гнавшегося за ним. Он со страхом смотрит на неё, делает несколько шагов назад, закрывает лицо руками. А ведьма подходит к нему, наклоняется к нему и заглядывает в его глаза. У неё самой глаза зелёные... Яркие-яркие...

— Тихо, тихо... — шепчет женщина, обнимая его. — С тобой больше ничего не случится... Не нужно бояться...

И ребёнок прижимается к ней, шмыгает тихо носом и молча смотрит на труп того человека, что гнался за ним. Ему отчего-то становится так хорошо... Ему тепло в объятиях этой женщины, и он почти не боится её теперь. От неё пахнет мятой. Это очень приятный запах. Мальчишке нравится... Он не помнит своих родителей. Он, вообще, ничего не помнит до того момента, как очнулся в монастыре, когда над ним склонялась монахиня Стефания. Это случилось лишь пару месяцев назад, и ребёнок совершенно не знает, что ему делать и куда идти.

— Всё теперь в порядке... — шепчет женщина, запуская руку в его светлые длинные кудри. — Как тебя зовут, малыш?

Она гладит его по голове, и ему почему-то начинает казаться, что эту женщину совсем не стоит бояться... Нет, стоит. Но не ему и не сейчас. Сейчас она помогает ему. И уж точно ведьма не обидит его сейчас. А, может быть, не обидит и вовсе. Ребёнок нисколько не боится её... С ней тепло и хорошо... Он осторожно поворачивается к ведьме, утыкается лицом в рукав её плаща. Он готов назвать ей своё имя. Почему нет? Она — единственное, что спасло его от смерти несколько минут назад...

— Не говори... — шепчет она, нежно целуя его в светлую макушку. — Не говори, если не хочешь говорить... Всё равно — тебе стоит дать новое имя. Потому что те люди, что охотятся за тобой, всегда смогут найти тебя, если ты будешь называть себя твоим настоящим именем, дорогой...

Мальчик смотрит на труп того мужчины и запоздало понимает, что это только за ним погнался один такой человек. А тех людей было куда больше. Он рад, что этот мужчина убит. И теперь он видит, какой страшной смертью он умер — и руки, и ноги у него словно стали бесформенными, словно все кости в них раскрошили. Значит, не послышалось ему это тогда, когда мелькнул в воздухе тот зеленоватый свет. Ребёнок не может сказать, что он испугался этой женщины, когда понял, как именно она убила его преследователя. Наоборот — только какая-то непонятная радость появилась в его сердце. Радость отмщения. Интересно, почему? Мальчишка совсем не любил тех монахинь, которых убили эти люди. Почему же ему казалось, что он отомщён? Он так радовался его гибели... Кем был этот человек? Уже совершенно неважно. Когда его труп найдут — малыш будет уже далеко от этого места, от этого леса и монастыря.

— Они убьют меня, если найдут? — спрашивает ребёнок, прижимаясь к ведьме. — Они убьют меня, да?

Женщина тяжело вздыхает и снова треплет его светлые кудри. Она почему-то совершенно не вызывает страха. Хотя, наверное, должна. Человек, обладающий такой магической силой, не может не вызывать страха. Но она не вызывает. Мальчик смотрит на неё, смотрит в её зелёные глаза...

— Я обязательно буду защищать тебя, — говорит женщина, беря его ладошку в свою руку. — Я обещаю, что всегда буду защищать тебя. Пошли. В месте, что теперь проклято, нет места ребёнку. Меня зовут Джулия Траонт, знаешь ли. И я просто не могу бросить ребёнка одного в таком месте и в такое время.

Феликс больше не поднимал этой темы, и Эйбис был очень ему за это благодарен. В любом случае, парень не может рассказать ему всей истории. И не только потому, что ему было очень страшно и больно тогда. В этом деле слишком многое замешано. Слишком многое... Вейча просто не может рассказать это. Эта история — только его тайна. И ничья больше. Практически ничья. Уж точно не всепонимающего фальранского семнадцатилетнего князя Феликса Эсканора. Эйбису восемнадцать, он и то никак не может совладать с собой, со своими эмоциями и постараться относиться к людям хотя бы чуточку более снисходительно, чем он к ним относится сейчас. Да, кажется, в документах Вейча писалось, что парень младше на год, чем на самом деле.

Мимо Феликса и Эйбиса — буквально метрах в трёх-четырёх — проезжает карета. И в карете Вейча вдруг замечает её... Он чувствует, как сердце готово почти выпрыгнуть из его груди от радости. Он не ожидал увидеть её здесь... Почему она проезжала мимо Академии? Её сын уже закончил это учебное заведение, и с тех пор женщина никогда больше не появлялась около него. На какую-то секунду Эйбис даже засомневался, что видит её здесь — таким нереальным это показалось.

Но когда он понимает, что он не ошибся, что видел именно её — он пускается бегом за каретой, игнорирую возмущённое ворчание Феликса. А потом карета останавливается, из неё выходит эта женщина, она обнимает его крепко-крепко, снова ворчит по поводу его вечной тонкой рубашки, в которой «этот несносный мальчишка», конечно же, обязательно простудится...

А потом видение исчезает... Эйбис смотрит потерянно на ничего не понимающего друга, который пожимает плечами и спрашивает, что такого могло привидеться пиковому валету, раз тот ничего не слышал и не видел. И тут Вейча видит ту самую карету из видения — с каким-то странным родовым гербом. Не этой женщины. Другим. Но как раз тем, что привиделось валету несколько минут назад — как раз после чего и из-за чего Феликс так строго отчитывал его...

Карета... Побольше той повозки, в которой они ехали, когда эта женщина спасла его, когда он был ещё совсем ребёнком — шестилетним мальчонкой, потерявшим память в ходе какого-то магического эксперимента. Она убила их — убила добрую половину тех людей, которые напали на него. В магии эта женщина была очень сильна. И она учила его тому, что когда-то сама узнала от какой-то старой ведьмы-карги, что обучала её. В видении была именно эта карета. А даже если и нет, и герцогини там нет — какая разница? Эйбис Вейча многое вытворял. И всё ему прощалось. Простится и эта выходка, если она окажется только выходкой.

— О! Мама Джулия! — широко улыбаясь, кричит парень и машет женщине рукой, когда карета проезжает как раз мимо них. — Идите сюда к нам, мама Джулия!

Он не видит её. Но верит, точнее — надеется, что она обязательно там есть. Он уже совсем не обращает внимания на возмущённого Эсканора, что кинулся бежать за ним, опасаясь, как бы не остаться в этом странном месте совершенно одному. И экипаж останавливается. Женщина выныривает из кареты и выходит из неё. А Эйбис уже бежит ей навстречу. Он не особенно задумывается о том, что может делать здесь герцогиня Траонт. Она одета, пожалуй, слишком легко для такой погоды — хотя, наверняка, будет обвинять его в этом же. Она всплёскивает руками и идёт быстрым шагом ему навстречу.

— Мама Джулия! — выдыхает он, когда оказывается рядом, наклоняясь и утыкаясь лицом в её живот. — Я так рад, что вы приехали...

От неё, как и всегда, пахнет мятой. Этим пропитано всё — её тёмно-фиолетовое с чёрными вставками платье, её чёрные прекрасные волосы, её пальцы, перстни, браслеты, даже книги, которые она читает. Она тонкая, хрупкая, но от неё веет такой силой, что становится просто страшно становиться врагом такой женщины. Эйбис вдыхает её запах — это запах мяты, который он так любит. Ему хочется лишь улыбаться. Не важно — почему они встретились сейчас.

У неё зелёные, совершенно ведьминские глаза... У неё самый скверный и несносный характер, который только может себе позволить иметь герцогиня, дочь и сестра короля. Она редко смеётся, зато когда делает это, делает это искренне. Она очень умна, весьма прозорлива, обладает неплохим чувством юмора и прекрасно знает, что из чёрной магии можно использовать, а с чем лучше повременить.

Но рядом с ней всегда тепло и уютно. Всегда спокойно... Трудно даже представить — как только в этой женщине могут сочетаться столько силы и ярости и столько нежности и спокойствия. Эта женщина сама доброта для тех, кого она любит, но так же она самый справедливый и суровый суд для тех, кого она ненавидит. Умная. Сильная. Красивая. Властная. Эйбис уже привык к её причудам. Такие люди — такие необыкновенные, какой была она — всегда имеют свои причуды. Иначе — они уже бы и не были такими необыкновенными и обаятельными.

Эйбис прижимается к ней крепко-крепко. Пожалуй, только ей он может доверять так безраздельно. Словно она и есть его настоящая мать. Должно быть, это выглядит странно, но Вейча как-то плевать. Даже и странно — разве это чьё-то дело? Плевать на это всё! Стоит меньше внимания обращать на предрассудки.

— Перестань! — смеётся женщина, лишь касаясь его головы, но даже не пытаясь отстраниться. — Перестань немедленно, несносный мальчишка! Да отцепись ты от меня!

Она треплет своими тонкими нежными пальцами его нечёсаные русые волосы, касается осторожно ворота его тонкой мятой рубашки. Медленно, осторожно, нежно — как умеет только она одна... В ней слишком много магии — она насквозь пропитана ею, как и книгами, свитками, картами и мятой... Когда Эйбис хотел успокоиться и почувствовать себя в безопасности, он всегда жевал листочек мяты... Это помогало вспомнить, как эта ведьма спасла его тогда, когда шестилетний мальчишка из монастырского приюта уже не смел даже надеяться на спасение... Помощь пришла к нему так неожиданно — он никак не мог подумать, что головореза сумеет одолеть какая-то женщина. Да и, впрочем, он и не думал даже, что кто-то стоит там, в тени, рядом с ним... А, может быть, она и не стояла — лишь перенеслась откуда-то, как умеют опытные волшебники.

Она треплет его своими тонкими нежными пальцами за его нечёсаные светло-русые кудри, которые он обрезал после какой-то драки с Виландом, касается осторожно ворота его тоненькой рубашки, гладит по спине... Она недовольна, совершенно недовольна тем, как он одевается...

— В одной рубашке... — качает головой и тяжело вздыхает герцогиня, отвешивая пиковому валету лёгкий подзатыльник. — Что за скверный мальчишка?!

Рубашка, которая на нём, действительно, слишком тонкая... Но ему совсем не холодно. Ни капельки. Да он даже зимой мог бы выйти на улицу только в ней — здесь почти никогда не бывает настоящих морозов. Эрна считала, что это потому, что когда-то в этих местах Йохан встретил Елисавет. Она уже все уши Эйбису проныла про это. Ну, точнее, уши она проныла Леонризес, которая в свою очередь пожаловалась на это Мицару, который пожаловался Эниф, а та уже рассказала Эйбису.

Неважно. Всё — неважно. Ему совершенно всё равно, что там было с Монтаганем, эльфийской выскочкой-княжной и её заикающимся слугой. И уж тем более — ему абсолютно плевать, что там было с этой вечной мечтательницей. Эта девчонка была даже не из его команды.

А важно было только одно — когда ещё он сможет увидеть герцогиню Траонт? Она была не в своём поместье, а это значило только одно — где-то снова либо начались раскопки каких-то древностей, либо снова началась та охота, из-за которой Вейча двенадцать лет назад чуть не погиб.

— Я — хороший! — смеётся и театрально надувает губы Эйбис. — А в рубашке — потому что жарко!

Женщина хмурится и наклоняется, чтобы поцеловать его в лоб. Словно температуру измеряет! Хочется рассмеяться... Она постоянно волновалась за него. Почти так же, как волновалась за своего родного сына — Седрика Траонта. Наверное, Эйбис совершенно не заслуживал такой заботы... Он был вредным, несговорчивым, язвительным, смешливым... Он совершенно не был тем послушным и ласковым ребёнком, которого определённо заслуживала герцогиня... Он не был её сыном...

— Ну что за ребёнок? — качает головой леди Траонт. — Ты же постоянно, слышишь — постоянно болеешь!

На самой герцогине тоже не слишком тёплое платье. Но за себя она совершенно не переживает, хотя болеет куда чаще, чем болеет Вейча. Да и болеет куда более серьёзно — её брат, Теодор, когда-то, между прочим, в Академии магии занимавший место пикового короля, говорил, что после перенесённых выкидышей, а потом очень тяжёлых родов, при которых эта женщина чуть не умерла, её здоровье очень сильно пошатнулось.

— Я болел всего один раз! — восклицает Эйбис, в шутку оскорбляясь. — И совсем не потому, что простудился!

Наверное, лучше было этого не говорить — она, и так, волновалась за него слишком сильно, а вспомнив о том, что заболел он тогда, и заболел тяжело, потому что кто-то из тех головорезов успел наслать на него проклятье до того, как герцогиня Траонт каким-то совершенно жутким способом убила его, эта женщина могла совсем уж потерять голову от беспокойства.

— А ссадины! — женщина всплеснула руками. — Сколько же у тебя всяких ушибов и порезов?! И кто вас на улицу отпустил?! Да ещё и так далеко от Академии?! Да тем, кто за вами следит, руки оторвать надо! И голову тоже, раз человек ею не пользуется!

Она совершенно такая же, как и всегда... Вспыльчивая, неуступчивая и вечно переживающая по пустякам. Ей вредно было беспокоиться по таким пустякам... Впрочем, Эйбис очень рад, что его слова о том, что он совсем не простудился тогда — в свои шесть лет, когда герцогиня подобрала его. Женщине не стоило переживать по этому поводу. Организм Вейча прекрасно смог справиться с тем проклятьем почти без постороннего вмешательства. Несмотря на внешнюю хрупкость, Эйбис Вейча всегда отличался отменным здоровьем, которым вряд ли мог бы похвастаться кто-либо ещё из Академии — в лазаретах этот парень лежал только из-за тех драк.

— У нас — практика, Ваше Высочество! — замечает Феликс Эсканор осторожно. — Это ежегодное мероприятие.

Герцогиня кривится в презрительной усмешке. Сколько Эйбис помнил, директора Академии магии она не любила. Спорила с ним всегда. И ведь оспаривала его решения. И учителя школы с ней соглашались. Значит — права была, всё-таки, она, а не директор. В общей сумме, она приезжала по разным просьбам довольно часто — то ей писал её сын Седрик, то Хельга Кошендблат, то брат Хельги — Леонард, то сам Эйбис, то несчастный Андэль, у которого были такие серьёзные проблемы в семье. И к проблемам каждого она относилась с тем же участием и с той же заботой, что и к проблемам своего родного сына.

— Глупое мероприятие! — топает ногой женщина. — Правда, князь Солнман?

Среднего роста мужчина вылезает из кареты и с улыбкой отвечает герцогине Траонт, что он совершенно с ней согласен. Он говорит Феликсу и Эйбису, что не обязательно называть его князем Солнманом, и он согласен на то, если мальчишки будут звать его просто Седриком. От этого заявления Эйбис не может не фыркнуть от смеха, так громко, что герцогиня Джулия отвешивает ему ещё один несильный подзатыльник.

— И как вас только отпустить могли так далеко?! — запричитала Джулия, разглядывая обоих мальчишек. — Отпустить в такую даль — в другую страну, в герцогство Иветт — за тысячи миль! Как вас могли отпустить так далеко?

Феликс удивлённо посмотрел на герцогиню. Он одет несколько теплее, нежели его друг, поэтому герцогиня Траонт кивает на это Эйбису, как бы ставя в пример, как нужно одеваться вместо того, чтобы ходить в одной тоненькой рубашечке, когда на дворе уже стоит осень. Джулия именно это и шепчет Вейча. А тот ухмыляется, за что получает ещё один несильный подзатыльник. Джулия Траонт в отличие от Эниф Монтаганем никогда не бьёт его сильно. Даже если сердится довольно серьёзно.

— За тысячи миль? Герцогство Иветт? Что вы хотите сказать этим, Ваше Высочество? — спросил фальранский князь задумчиво. — Мы ещё совсем недавно были в лесу около Академии...

Фальранский князь не понимает... Он не привык к такому. Явно не привык. Точнее — он прекрасно понимает, что это значит, но совершенно не хочет признаваться в этом самому себе. Пиковый туз никогда не делает поспешных выводов. Он будет обдумывать всё это довольно долго — может быть, даже несколько дней. Обдумывать, пока не взвесит все доводы «за» и «против». Наверное, именно поэтому, он вместе с Нелли писал экзаменационный тест лучше всех. Они не бросались на все подряд ответы, не спешили с выводами и делали всё по чётко прописанной уставом и предписаниями инструкции. Но именно поэтому он постоянно опаздывает с ответом в разных командных и индивидуальных играх. Он просто не умеет думать быстро и принимать опрометчивые решения, которые вполне могут оказаться единственно-верными.

— Это что-то вроде бреши в пространстве? — спрашивает Эйбис, вглядываясь в побледневшее лицо герцогини. — И что нам делать? Бреши же не держатся долго, а мы здесь уже давно... Нас потом убьют в Академии за то, что мы не находимся там, где нам положено находиться! Мама Джулия, ну помогите нам, пожалуйста!

Он совершенно точно знает — её не нужно было даже просить. Она всегда готова ему помочь. И она единственный человек в этом мире, от которого он готов принимать любую помощь... Ведьма тогда устроила его в Академию под видом какого-то талантливого мальчика-слуги, родителям которого она сильно обязана.

— Я напишу директору письмо, — вздыхает тяжело женщина, толкая Вейча по направлению к карете, — что забрала вас двоих из одного из прилежащих к школе городков и что к следующим экзаменам верну вас обратно целыми и невредимыми.

Она жестом просит их забраться в карету, и Эйбис с Феликсом не заставляют себя ждать. В карете достаточно темно. Так получается, что князья — Эсканор и Солнман — сидят с одной стороны, а Эйбис и герцогиня Траонт садятся с другой. Князь Седрик — подумать только — Солнман кричит что-то кучеру, и карета трогается. Они все о чём-то ещё долго разговаривают, кажется, о том, что могло спровоцировать брешь в пространстве, а потом Вейча засыпает, положив голову на плечо герцогини...

На сегодня его бег закончен...

Ему нужно немного отдохнуть — завтра, его душа предвкушает это, будет что-то гораздо более интересное и хлопотное... А сегодняшний день уже скоро подойдёт к концу. Зачем же утомлять самого себя и других? Всё ещё продолжится. Но — завтра...

Всё — завтра...

Примечания:

Бежать — несмотря ни на что, не обращая внимания на лишения, невзгоды и людей.

Бежать — смеяться, падать на колени, чувствовать, как на горле сжимается рука неотвратимого наказания, но всё равно вставать и снова начинать бег.

Бежать — кружиться в вечном вальсе между жизнью и смертью.

Ни на секунду не останавливаться...

Остановка — смерть.

Не бояться ничего и никого — только бежать и бежать вперёд, не останавливаясь и не оглядываясь назад.

Даже тогда, когда душат слёзы, даже тогда, когда становится невыносимо больно — бежать.

Даже тогда, когда хочется сдаться, остановиться и упасть — бежать.

Потому что только эта страшная гонка и есть жизнь.

Всё остальное — смерть...

Любые исправления латинского перевода данного текста (если вы знаете латынь) только приветствуются, так как это то, что перевёл гугл-переводчик.