Вернуться в сказку (джен)

Puella...

Parvis fragile, lapides pretiosos princeps...

Ille qui semper a nativitate erant manus illius.

Qui nutritus est omnis caligo muros ad gignendum procreandumque tincidunt.

Qui non scit sensum verborum et malos.

Fragile infantem placido vultu et oculis, quos tantum reflectitur velit...

Puella...

Et ad primogenitam filiam regis — quam præparavit Dominus magnae fortunae cultum.

Clamas — nocet anima viri pretiosam matris miseria.

Vos quaeso — felicia regem patrem suum, quamvis semper putas iniuriam.

Tu fingering rosarium — spe felicitatis tuae nuptiis rex finitimorum reliquas vobis regnum.

Puella...

Sample glauci accidit ocellis nigris oculis vestris.

Ubi sunt miserationes tuae mansueto corde?

Quid facietis ipsam esse consensimus? Quid?..

Si animus pene nihil...

IV.

Королевство Орандор... Королевство к северо-западу от Кайерима, расположенное на трёх больших островах и больше сотни маленьких. Вечные туманы и сильные ветра, бледные, светловолосые в большинстве своём люди и молодой король, что взошёл на престол в результате государственного переворота. Это была незнакомая страна с суровым климатом и совершенно чужими порядками. Люди здесь говорили на совершенно чужом — хоть и знакомом принцессе с самого детства — языке, жили совершенно иными заботами, одевались иначе, любовались другой природой, слушали иную музыку, знали иную поэзию и литературу...

Это было совершенно другое королевство. Тут было довольно красиво. И в столице тоже. Правда, тут не было столь же величественных громадных каменных соборов, какие были в Священной Алменской империи или Кайериме. Здесь было холоднее и постоянно туманно. Принцесса Мария совершенно не привыкла к этому — здесь всё было таким серым и унылым... Ни в коем случае нельзя произносить это вслух! Это обидит короля этих земель и людей, живущих здесь.

Девушка не смеет даже выглянуть из кареты — она прекрасно понимает, насколько сейчас её родителям важно, чтобы она во всём приглянулась молодому королю Орандора. Он был почти её ровесником — старше на четыре года. Это не такая уж большая разница в возрасте. Мать принцессы, королева Рэйна, говорила, что это хорошо — что разница в возрасте между Марией и её женихом не слишком большая. Наверное, это, действительно, было хорошо. Принцесса Мария ещё толком не могла ничего знать. Она просто оказалась в чужом ей королевстве. Не одна — с подругами, служанками, с другом её матери клиром Ерином, — но от этого совершенно не становилось легче. Скоро — уже совсем скоро — она может оказаться здесь совсем одна. Она дочь короля Кайерима — это могло говорить только о том, что её никто не может убить. И больше ничего. Марии хотелось бы, чтобы её жизнь была здесь спокойной... Не радостной — это вряд ли возможно. Просто спокойной. Без тех унижений, которым часто подвергали короли своих королев, без той ужасной боли, которая бывает при выкидышах, без измен мужа — они так сильно задевали и унижали мать Марии, королеву Рэйну, что девушке кажется, что она никогда не сможет простить своего мужа, если он будет ей изменять. Марии хочется только спокойствия... Возможности молиться, подавать милостыню, заниматься благотворительностью...

Пожалуй, больше всего на свете ей хочется стать королевой, которую бы любили.

Она должна быть такой же сильной для этого, как и её королева-мать. Она должна быть достойной того титула, который станет её по праву крови. Она воспитана самым лучшим образом, значит, и её поведение должно быть образцом для подражания всем остальным. Ей стоит достойно ждать своего часа. Сила женщины — в терпении, понимании и прощении. Так всегда говорила ей мать. Так всегда говорила ей её наставница — леди Фиона Батлер. Должно быть, это, действительно, было так.

В королевском дворце для принцессы Марии и её свиты уже выделены комнаты. Прекрасные комнаты, нужно сказать. Орандор был достаточно гостеприимен. Принцесса позволила себе дотронуться рукой до роскошного балдахина, до прекрасных расшитых золотыми и серебряными нитями занавесок, до узорных подлокотников кресел. Тут было красиво. Впрочем, вряд ли пристрастие к роскоши можно считать добродетелью — мать девушки всегда старалась воспитывать дочь в строгости, без особых излишеств, — а Мария поклялась искоренять в себе всё, что нельзя было бы назвать добродетелью. Она не позволяла себе — и своим служанкам, разумеется, тоже — громко смеяться, заставляла себя и их усердно молиться каждые утро и вечер, ходить на утреню каждый день, а каждую среду и пятницу — и на вечерню тоже. Но клир Ерин всё равно продолжал смотреть на неё с какой-то затаённой грустью. Должно быть, всех стараний Марии было совершенно не достаточно для того, чтобы оказаться достойной того неба, которое было обещано людям после их смерти... Но принцесса обязательно продолжит стараться и дальше. Мать её была очень набожна. Когда-нибудь Мария тоже сможет стать такой — столь же религиозной и столь же сильной и гордой.

Королевству Орандор суждено стать новым домом для кайеримской принцессы. Наверное, это было даже хорошо — Орандор издавна славился силами своих традиций. Это королевство до сих пор жило по законам Священной Алменской империи. Быть может, здесь было несколько мрачнее, чем в Кайериме, но ведь люди и не должны быть слишком обеспокоены телесным...

Мария переоделась из дорожного платья в своё обыкновенное бархатное чёрное платье. Так она чувствует себя намного привычнее. Привычка дарит спокойствие. А спокойствие — то, что приближает человека к раю. Принцесса садится на краешек стула и берёт в руки книгу — сказания о святой деве Анне. Девушка сама не понимает, зачем ей нужно было это сделать. Но с этой книгой как-то спокойней находиться здесь. Посидев немного так, принцесса Мария встаёт и выходит в комнату, где сейчас должны быть дамы из её свиты. Девушке очень хочется побыть с ними подольше. Пусть — скоро прибудут в Орандор её родители, пусть — в этот раз её ждёт всего лишь помолвка, пусть — до свадьбы ещё есть время... Мария боится оставаться в этом королевстве одной. Как бы хорошо девушка не знала язык людей, среди которых ей придётся жить, в королевстве Орандор совершенно другие традиции. Кто знает — сможет ли принцесса когда-нибудь привыкнуть к ним. Говорят, её мать, королева Рэйна, долго не могла привыкнуть к традициям Кайерима... Кто знает — сколько не сможет привыкнуть к традициям Орандора Мария?.. Тут даже не было привычных девушке соборов... Как она сможет жить здесь, если не сможет даже молиться так, как привыкла? Девушка выходит в комнату, где сидят дамы из её свиты и присаживается рядом с одной из них. Здесь есть старые придворные дамы из свиты её матери. Королева Рэйна говорила дочери, что ей будет спокойнее, если за девочкой будут приглядывать столь почтенные и благородные женщины. Марии самой было намного спокойней — казалось, будто её мать постоянно была рядом с ней, разве что вышла на несколько минут в другую комнату, разве что сидит за одной из ширм и вышивает или молится...

— Ваше Высочество, — сказала ей одна из тех старых придворных дам, что знала её с самого детства, — будьте осторожны — молодой король горяч и думать будет, скорее всего, только о своих желаниях.

Пожилая дама в пурпурном бархатном платье — милая и добрая женщина, живущая так безукоризненно соблюдая религиозные традиции и обычаи. Быть образцом для подражания во всём — это самое достойное, чего только может добиться в своей жизни человек. Соблюдать старые традиции — даже тогда, когда все на свете начинают считать, что всё, что было создано и выстрадано раньше совершенно бесполезно и не нужно — это самое достойное, что может сделать человек.

Эту даму зовут Эрна Норгтон, кажется, она была в свите ещё покойной королевы Эллен — матери короля Джона, который был отцом Марии. Даме этой уже за шестьдесят. Она достойная жена своего мужа, достойная мать и даже бабушка. Эта леди всегда была примером для подражания маленькой Марии. Всегда безукоризненно почтительная, неплохо образованная, скромная и прилежная — это именно те качества, которые король Джон и королева Рэйна старались воспитать в своей единственной дочери. Девушка очень уважала эту женщину. Разве можно было не уважать её? Очень набожная, очень умная, очень почтительная и вежливая, воспитавшая восьмерых детей, трое из которых отдали свою жизнь за королевство Кайерим. Разве можно было не уважать старую леди Эрну?

— Да, разумеется, мадам Норгрон, — улыбается Мария как можно более почтительно. — Разумеется, я буду очень осторожна. Я дочь короля. Я прекрасно знаю рамки того, что мне дозволено.

Пожилая женщина устало кивает, и принцесса понимает, что придворной даме сейчас нужно немного отдохнуть — её почтенный возраст сказывался на её самочувствии. Нужно уважать эту леди и дать ей время подремать в кресле, подремать с вязанием в руках... И Мария старается больше не беспокоить леди Норгрон. Принцесса старается как можно более тихо отойти в сторону, чтобы пообщаться с кем-то ещё...

Марии, пожалуй, хочется как можно скорее оказаться дома, в Кайериме, рядом с родителями и никуда не уезжать... Многие принцессы выходят замуж позже. Марии тоже хочется подождать ещё хотя бы несколько лет. Клир Ерин как-то сказал ей, что считает, что для принцессы лучше всего выйти замуж именно сейчас. Девушка не понимает — почему. Но она никогда не позволит себе сомневаться в словах священника. Должно быть, ей, действительно, лучше стать женой именно сейчас. Её отец слишком сильно переживал по поводу отсутствия наследника мужского пола. Быть может, если Мария выйдет замуж, он сможет стать несколько спокойнее?

Помолвка с королём Альфонсом должна состояться очень скоро. Гораздо скорее, чем девушке бы этого хотелось. Она лишь сегодня сможет увидеть этого человека в первый раз в своей жизни. Впрочем, возможно, это, наоборот, лишь лучше — шанса отказаться от брака с Альфонсом Брауном, каким бы человеком он не являлся, у неё всё равно нет. Принцесса Мария не имеет права оспаривать волю своих родителей. Так что, наверное, действительно, лучше всё ускорить — чтобы не ждать чего-то совершенно ужасного и неизбежного. Ожидание почти всегда бывает мучительным. Наверное, именно поэтому терпение считалось добродетелью — оно, как и прочие добродетели, давалось бесконечным трудом. Разве может что-то считаться хорошим, если к нему не приложено усилий. Марии хотелось бы, чтобы всё прошло как можно быстрее. И одновременно ей очень хотелось, чтобы ничего не происходило, чтобы всё оставалось таким же, как и раньше...

— Дорогая, — говорит ей мадам Рауззи, — я знаю, что ты вылитая мать в этом же возрасте — умная и осмотрительная, что тебе совершенно не нужно напоминать о том, что ты должна делать.

Мадам Екатерина Рауззи была подругой королевы Рэйны. Говорили, она прибыла в Кайерим вместе с Рэйной. А ещё она была женой герцога крови Рауззи и крёстной матерью принцессы Марии. Эта женщина была, пожалуй, несколько более импульсивна и порывиста, чем пристало леди, но она была настолько добра, настолько терпелива, настолько щедра, что все её вероятные недостатки были полностью оплачены этим. Леди Екатерине было сорок лет, и она была матерью двух мальчиков — шестнадцати и пяти лет. Мадам Рауззи была бесконечно добра ко всем, кто её окружал. Она была очень светлым человеком. И очень ярким — вечно в жёлтых, ярко-голубых, ярко-розовых платьях, словно молоденькая девушка, а не женщина, не мать. Мария обожала свою крёстную. Та, правда, несколько не подходила под описание той женщины, которой принцесса всегда хотела бы стать, но зато она была самым близким человеком для принцессы после её матери королевы Рэйны. К леди Екатерине всегда можно было обратиться — она никому и никогда не отказывала, эта высокая седая дама с нежным, как у ребёнка лицом, на котором так мало было морщинок.

Постоянно казалось — вот-вот и Екатерина Рауззи вскочит, вспорхнёт и улетит куда-то... Такая она была воздушная и невероятная... В пышном голубом — или синем, или жёлтом, или красном, или розовом, или зелёном — платье, с кучей ожерелий, браслетов, с вечной своей радостной улыбкой...

— Вы точно ваша мать в этом возрасте! — поддакивает мадам Крейер. — Такая же тоненькая, бледная и гордая!

Мадам Луиза Крейер. Дама сорока трёх лет. Жена герцога Леонарда Крейера, брата герцогини Кошендблат. Очень тихая и милая женщина, пусть и не получившая должного образования. Милая и очаровательная несколько полная женщина с вечно испуганным выражением лица... Марии, пожалуй, будет её не хватать даже больше, чем всех остальных... Этой чуть глуповатой женщины, что готова всегда была готова выслушать и поддержать своими непонятными высказываниями и замечаниями. Этой несколько полноватой женщины, что одевалась в цвета королевы Рэйны.

— Да, да! — восклицает мадам Рауззи. — Ваша мать, тогда ещё принцесса, а не королева Рэйна, была столь же прелестна в пятнадцать лет! Я помню её — мы тогда играли в саду дворца её отца и матери!

Девушка тихо улыбается и смотрит на эту уже немолодую женщину. А та подбегает к ней, хватает за руки, присаживается рядом и нежно целует в лоб. В своём ярко-жёлтом платье она выглядит совсем по-детски. Мария никак не может привыкнуть к причудам своей крёстной. Никто не мог привыкнуть. А герцог Рауззи смеялся и лишь говорил о том, что ему куда больше нравится, когда женщины громко смеются, тратят деньги на совершенно глупые наряды, танцуют и придумывают совершенно невозможные шалости и капризы, чем когда постоянно ворчат и чувствуют себя не лучшим образом, «портя по своей давней традиции жизнь всем, кто находится рядом». И мадам Рауззи смеялась, шутила, проворачивала совершенно невероятные сделки, за которые потом приходилось платить астрономические суммы...

— Вы так очаровательны сейчас, принцесса! — говорит мадемуазель Грайнтор. — Вы обязательно понравитесь вашему будущему супругу!

Мадемуазель Грайнтор — некрасивая девица сорока лет, иногда слишком ворчливая и недовольная жизнью. Говорили — она была достаточно богата, но несмотря на это никто не брал её замуж... Она очень увлекалась наукой и политикой и, пожалуй, будь она мужчиной, добилась бы в этом удивительных высот. Строгая и всегда собранная, но иногда словно поддающаяся какому-то непонятному соблазну приласкать кого-нибудь, повздыхать над чем-нибудь...

— Ох, Мэри! — вздыхает дочка одного из самых влиятельных герцогов Кайерима, Аврора, которой позволяли дружить с принцессой почти с самого детства. — Как я тебе завидую! Говорят — король Орандора красив и обаятелен!

Аврора... Милая Аврора... Как же Марии будет её не хватать! Как Аврора терпела столь тяжёлый характер принцессы? Как не роптала? Как не пыталась уехать обратно в поместье своего отца? Аврору все любили — она так же, как и мадам Рауззи, была легка на подъём, постоянно смеялась, шутила, совершала совершенно безумные, абсолютно необдуманные поступки... Она была очаровательна в любой одежде, в любой ситуации, в любом месте... Даже её капризы нисколько не портили её.

Она была лёгкой, воздушной, как и мадам Рауззи, она была милой и очаровательной — сравниться ли с ней зажатой и неуверенной в себе Марии? Она щебетала на многих языках точно так же легко, как и на своём родном, она порхала вокруг всех с неизменной улыбкой и радостью — вся такая невероятная и невозможная, совершенно не похожая на настоящую леди... Чернокудрая и черноокая красавица Аврора — Марии, пожалуй, хотелось бы быть столь же красивой, какой была и юная герцогиня...

— Интересно, что он за человек, правда? — спрашивает Аврора, устраиваясь поудобнее. — Было бы здорово, если бы он позволил мне остаться при дворе здесь... Тебе не стоит оставаться одной в чужом королевстве хотя бы на первых порах.

Мария слабо улыбается. Уж она это знает в первую очередь — ей совершенно не хочется оставаться одной в неродном королевстве. Хотя бы в первое время. Девушка осторожно поправляет прядь своих тусклых волос, неторопливо встаёт со стула и строго смотрит на фрейлину, отчего та нехотя встаёт с кресла, в котором совсем ещё недавно так удобно устроилась.

Аврора — милая девушка, но ей самой же будет лучше, если она будет вести себя, всё же, так, как положено вести себя приличной леди. И долг принцессы позаботиться о том, чтобы все фрейлины были столь же скромны и добродетельны, как того требует мораль. Аврора очень добра и очаровательна, но она ведёт себя совершенно не так, как это нужно. Это был грех — не соблюдать приличия, которые пристало выполнять девушке в обществе. Клир Ерин, пожалуй, поддержал бы её в стремлении защитить фрейлин от этого — говорили, что при королеве Аделаиде двор был крайне распущенным, позволял себе такие ужасные вещи, что боги покарали их, когда к власти пришёл Георг Траонт...

Глаза почти щиплет от непрошеных слёз — кто знает, сколько ещё ей осталось находиться рядом с этими, такими родными, людьми? Кто знает — быть может, свадьбу решат сыграть сразу после помолвки? Мария хотела бы, чтобы её дальнейшая жизнь была похожа на её детство — светлое, полное любви и тёплого отношения к ней. Только вот что её ждёт в королевстве Орандор? Тут не было даже привычных ей соборов — с витражами, прекрасными иконами... Говорили, Орандор был слишком беден для этого, просто не мог себе позволить такой роскоши... Только какая же это роскошь? Вот дворец — он был роскошен. Огромный, с двумя крытыми галереями, с двумя огромными оранжереями, комнаты которого были отделаны белым, розовым, зелёным и чёрным мрамором, где золотом сверкали барельефы, с роскошными паркетами из махагона, палисандра и других пород дерева — разве это не было роскошью?

— Я очень надеюсь, что он человек добрый и понимающий, — говорит Мария, беря в руки молитвенник. — Я буду очень благодарна ему, если он позволит тебе и ещё кому-нибудь из моей свиты остаться в Орандоре после нашей свадьбы.

Принцесса делает реверанс и уходит. Перед тем, как выйти из комнаты, она бросает последний взгляд на присутствующих здесь и ступает за дверь. Девушка вдруг слышит шорох юбок платья и, со слабой улыбкой, думает о том, что прекрасно знает, кто мог бы это быть — только леди Екатерина... Эта хрупкая женщина в роскошном ярко-жёлтом платье почти подскакивает к девушке.

— Ох, принцесса Мария! — причитает мадам Рауззи. — Вы уж простите меня за такую просьбу, но не могли бы вы принять в свою свиту через год моих племянниц? Одну из девочек зовут Мира, а вторую Нелли — они сейчас учатся в Академии.

Принцесса с удивлением смотрит на женщину — она никогда и не думала, что у этой дамы могут быть племянницы. Седая леди Екатерина с лицом, на котором нет ни одной морщинки, с надеждой смотрит на свою крестницу. Девушка отчего-то чувствует себя странно обязанной выполнить эту просьбу.

Отчего-то снова вспоминается собор в родном Кайериме, в котором она молилась о том, чтобы её жизнь стала прежней... Отчего-то снова вспоминается герцогиня Рауззи, что плакала в том же соборе семь лет назад, когда её муж отправлялся на войну с которой, как пророчили все, ему было не вернуться. Вымолила, выстрадала — проводя ночи напролёт в госпиталях...

— Если мой будущий супруг позволит это, — замечает Мария, — я обязательно приму в свою свиту ваших племянниц, мадам!

Леди Екатерина понимающе смотрит на неё своими влажными от слёз глазами и, улыбаясь тихо, отходит. А принцессе вдруг приходит в голову, что мадам Рауззи словно бы постоянно плакала — постоянно в её прекрасных добрых глазах виднелись слёзы, как бы ни улыбалась эта женщина при этом.

Мария поджимает губы от безмерной жалости к леди Екатерине — что заставляло её постоянно быть такой? Девушка входит в свою комнату — идти совсем недалеко. Она встаёт на колени перед иконой, которая была привезена ею из Кайерима, и одними губами начинает произносить ту молитву, которой научила её мать. Принцессе даже не нужен молитвенник — она знает эту молитву наизусть. Она просит только о том, чтобы в её родном королевстве всё было хорошо — чтобы не было войны, чтобы отец забыл о той девушке с дьявольскими чёрными глазами, чтобы леди Рауззи когда-нибудь почувствовала себя счастливой и перестала плакать... Только немного погодя девушка вспоминает, что забыла закрыть до конца дверь...

— Велика важность! — слышит она обиженный приглушённый шёпот Авроры. — Принцесса! Ну да ничего, Петра — скоро, глядишь, король Джон её бастардом-то и признает. И кто из нас после этого будет в более зависимом положении?

Петра поддакивает Авроре, а Марии почему-то хочется разрыдаться — неужели, всё, действительно, будет так, как говорит эта девушка? Неужели её отец разведётся с её матерью? Разве церковь даст ему на это право? Разве всё будет именно так? Нет... Нет — ведь этого просто не может быть? Ведь — не может быть?

V.

Солнце заливало кабинет своим светом. Алу это нравится. Он всегда любил солнце. Любил вставать рано-рано, любил начинать работать с самого раннего утра. Это давно стало самой обычной привычкой, от которой отказаться было слишком трудно. Да и зачем отказываться? Привычка была неплохой. Полезной. Бумажной работы теперь на нём было довольно много. Да ещё и все эти приёмы, балы, охоты, советы — они сильно утомляли. Пожалуй, даже больше бумажной работы. Эх!.. Было ещё столько дел — нужно было переделать систему образования, что существовала в этом королевства, а точнее — создать её с нуля, потому что в Орандоре не было ровным счётом никакой системы образования, нужно было как-нибудь отрегулировать, точнее, опять же создать, систему права, что существовала — не существовала — в этом королевстве. Это был просто ужас. Приходилось постоянно — постоянно — работать. Теодор Траонт сильно помогал молодому монарху, но он тоже, Ал видел это, валился с ног от усталости.

Янжина снова суетится. Носится с бумагами, не теряет ни одной, даже самой маленькой, записочки и всегда полна свежих идей. Она очень старается. Альфонс прекрасно знает это. Единственная дочь обедневшего графа, получившая прекрасное образование, какое в Орандоре мог получить только мальчик из богатой семьи, старательная и прилежная, а главное — умная. Янжина прекрасно разбиралась в традициях королевства Орандор, довольно неплохо знала, какие законы были при прежних королях. Она совершенно не была похожа на леди. Шестнадцатилетняя графиня Янжина Арон появилась при дворе почти месяц назад, через полтора месяца после смерти своего отца. В залатанном бедном тёмно-бардовом — на чёрное просто не нашлось денег — платье она предстала перед королём и при всех тех алчных старикашках, которые являли собой некое правительство, подобное некому совету старейшин, обвинила одного из них в том, что он присвоил себе даже последнее поместье её отца, которое просто не могли отобрать за долги — всё было выплачено за две недели до смерти графа Арона. Девушка стояла посреди тронного зала и смело, с каким-то вызовом смотрела на короля. Ал тогда спросил у герцога Ивара — по какому праву он посмел присвоить себе поместье графа Арона — и предложил Янжине стать секретарём герцога Теодора Траонта. Пожалуй, в Орандоре их было трое — тех, кто хотел хоть что-то изменить в существующих устоях и порядках. Альфонс Браун, Теодор Траонт и Янжина Арон. Шестнадцатилетняя графиня, которой несколько месяцев назад пришлось похоронить единственного близкого ей человека и которая не сдавалась, несмотря ни на что. Она была умной и сильной. Пожалуй, девушка была куда больше достойна управлять этим государством, чем был достоин этого Ал. Она жила в этом королевстве, жила его нуждами, пусть и хотела полностью перекроить те глупые традиции, которые тогда заставили её решиться на такой шаг, как появление в королевском дворце в тот раз. Она знала, чем живёт это королевство потому, что сама жила этим же.

Она очень упорна. Это тоже нравится Алу в ней — эта девчонка не разревелась тогда, не сдалась, лишь глянула на короля своими ясными глазами и спросила, на самом ли деле монарх предлагает ей это. И он тогда ответил, что совершенно серьёзно. Янжина была готова на многое. Честно говоря, она оказалась на редкость трудолюбивее Альфонса или Теодора. Вот и сейчас — девушка упорно копалась в каких-то бумагах, очевидно, связанных с планировавшимися реформами, тогда как герцог, вероятно, ещё спал, а король просто смотрел в окно, лишь невесело усмехаясь каким-то своим мыслям. Наверное, из них троих именно она больше всего верила в то, что эти действия являются правильными. Она действительно считала, что это необходимо. Именно это и заставляло её браться за дело с таким упорством.

— На счёт реформы образования, — говорит Янжина, что вчера решилась сменить своё ветхое платьишко на более удобный мужской костюм, — я думаю, что надо сделать обязательным хотя бы приходское образование — у монастырей достаточно средств для того, чтобы обучать детей из бедных семей.

Ал отвлекается от созерцания природы в окне и поворачивается к графине Арон. Пожалуй, он очень рад тому, что тогда она решилась прийти. Девушка была как раз тем человеком, которому в Орандоре, помимо, пожалуй, Теодора Траонта, Браун мог бы доверять. Янжине, пожалуй, привыкнуть к словам, которые были обычными для Земли, было труднее, чем Теодору. Она постоянно хмурилась и обычно отходила в сторону. Она привыкла к совсем другим словам — эта шестнадцатилетняя графиня.

— Думаешь начать именно с этого? — спрашивает Альфонс, чуть лениво придвигая к себе план, согласно которому им теперь, вероятно, придётся работать над реформой образования. — С создания приходских школ?

На Земле тоже когда-то делали так. А потом уже появилось образование в том виде, что было привычно Алу. Но это всё равно кажется каким-то неправильным и совершенно непривычным. Подумать только — приходские школы! Чистописание, арифметика и Закон Божий... Вроде как ничего больше в приходских школах и не преподавали. Но, наверное, для начала будет достаточно и этого. Ввести всё и сразу не получится. Нет никаких средств для этого. Да и людям так будет намного труднее понять, чего именно от них хочет молодой король.

— Это наименее затратный вариант для нас, — кивает Янжина. — У монастырей очень много денег.

Альфонс кивает. Он прекрасно понимает это. Прекрасно понимает. Мария увлекалась историей. Очень серьёзно увлекалась — могла рассказать всё, что угодно, хоть и злилась на Ала за то, что тот обыкновенно ничего не мог ей ответить. Но он слушал. Альфонс Браун никогда не был слишком талантливым ребёнком и всегда знал об этом. Ал был самым обычным. Это Мария была талантливой. И Яна — он почему-то начинает называть Янжину так — тоже. Графиня Арон тоже очень талантлива. Пусть она и со многим не может справиться. Ал тоже не может. Пожалуй, даже Теодор не может. Они втроём — люди, которые никогда не задумывались о том, что когда-нибудь будут управлять целым государством. Орандор — не слишком большое королевство. Но управлять им адски тяжело. Если бы Альфонс понимал это с самого начала — он бы сбежал. Впрочем, он и понимал это с самого начала. Только вот в первые дни его правления ему не дало сбежать то чувство совершенно глупого беспокойства за эту дуру Фаррел, а потом всё как-то завертелось, закружилось и... Ал, сам от себя этого не ожидая, просто взял и вошёл во вкус.

— Мне нужны такие люди, как ты, Янжина, — говорит он задумчиво. — Нужно сформировать правительство из тех, кто хочет хоть что-то изменить в этом королевстве. Хотя бы человек десять — было бы уже намного проще.

Она сначала, очевидно, хочет фыркнуть. Смотрит удивлённо и почти благодарно. Почти так же, как иногда смотрела на него Мария. Почти благодарно — Фаррел никогда не была благодарна ему, а он ей. Это было нормально. Они знали друг друга слишком давно, чтобы быть благодарными друг другу хоть за что-то. Мария и Ал были братом и сестрой. Разве можно за что-то благодарить брата или сестру? С Янжиной дело, вероятно, было несколько иначе — она была благодарна. Благодарна за то, чего Ал, пожалуй, и не совершал. Скверное чувство. С Марией в этом плане всегда всё было проще. Фаррел была хитрой, изворотливой дрянью с дурным — не делающим никому пощады — чувством юмора и не слишком хорошими манерами. Браун был абсолютно ничем не лучше — вспыльчивый, драчливый, иногда до жути циничный и упрямый, словно осёл.

Отчего-то вновь вспоминается день, когда Янжина вошла в тронный зал. Смелая. Оглянула всех с вызовом и подошла как можно ближе к королю. Он до сих пор помнит тот её взгляд. Ей было нечего терять. Она была готова на всё для того, чтобы справедливость восторжествовала. Альфонс всегда ценил таких людей. Он сам никогда не был таким...

— Пройдитесь по обедневшим домам, — отчего-то несколько взволнованно советует девушка. — Там много людей, которые хотят что-то изменить здесь.

Обедневшие дома... Да, пожалуй, это была неплохая идея — как только она не пришла молодому королю в голову с самого начала? В Орандоре всё было совсем иначе, чем в Канаде, пожалуй. А Ал всю свою жизнь прожил в Канаде. В двадцать первом веке, а не в каком-нибудь ещё. Может быть, родись он в другое время или хотя бы в другой стране, он куда лучше понимал бы, что ему делать с навалившимся на него грузом, который отдать он теперь не мог. Что-то манило его в этой власти. Это была словно драконова болезнь — эта жадность до власти.

И одновременно молодому королю постоянно хотелось домой. Хотелось в собственную квартиру, хотелось к отцу, которого, как казалось раньше, он терпеть не мог, хотелось заходить каждый день к Марии и слушать её рассказы и идеи, из-за которых очень хотелось смеяться, и получать в бок тычок локтём от недовольной Фаррел... Он жутко уставал здесь. Жутко уставал от жизни, к которой его не готовили, которой он сам от себя никогда не ожидал.

— Я устал чувствовать себя здесь чужим, знаешь? — зачем-то интересуется Альфонс. — Я хочу хоть что-то поменять в этом королевстве. Я хочу хоть в чём-то чувствовать себя — дома...

Он произносит это совершенно искренне. Здесь он как-то странно выучился одновременно куда более изворотливо лгать — раньше с враньём всегда справлялась Мария, фантазия которой была куда более богатой — и куда чаще хотел говорить правду. Сказать здесь правду можно было очень не многим людям. Теодору — пожалуй, Джулии — несомненно, Янжине — иногда... А ведь больше говорить правду было просто-напросто некому...

— Здесь очень многое нужно изменить, — понурив глаза, словно бы виновато, признаёт Янжина. — Это будет очень трудно, Ваше Величество. Будет тяжело справиться с порядками, что есть в Орандоре.

И Ал вдруг чувствует, как какой-то груз словно спадает с его плеч. Он совершенно не понимает, что такого могла сказать графиня Арон. Он совершенно не понимает — почему вдруг ему становится легче. На душе почти всегда было тяжело. Особенно с того дня, как Леонард отправился в свою Академию. С Янжиной, между прочим, этот рыжик-Кошендблат так и не поладил. Смотрели друг на друга почти враждебно и Яна всегда уходила, гордо сомкнув побелевшие губы и прибрав к рукам ещё одну стопку бумаг, от которых у Альфонса уже начинала болеть голова. Всё-таки, было куда проще на Земле — с машинописным шрифтом. А тут... Все писали от руки, у кого-то ещё, к тому же, был совершенно нечитаемый почерк... В глазах уже просто рябило от этого всего.

— Справимся! — улыбается король. — Мы справимся! Нас трое — ты, я и Теодор, — но мы достаточно круты для этого!

И Янжина улыбается ему в ответ. Не хмурится, не отворачивается — лишь смеётся. И Ал рад этому — эта девушка ещё ни разу не смеялась при нём. Пожалуй, этому было объяснение — её отец умер совсем недавно. Интересно, как среагировал бы сам Альфонс, если бы узнал, что Джошуа Брауна больше нет? Наверное, дар речи бы потерял. Не хотелось даже думать о том, что когда-нибудь — а это когда-нибудь в любом случае наступит — Джошуа Браун умрёт. Это было слишком больно. И Янжине Арон, очевидно, было слишком больно. Ещё бы — это был её единственный родной человек.

— Старые порядки изжили себя, — говорит Ал, присаживаясь на подоконник и откидываясь чуть-чуть назад — так, что, если бы ему захотелось, он мог бы дотронуться до внешней стороны стены дворца. — Нам совершенно точно необходимы новые. Ты со мной согласна?

Янжина кивает, продолжая всё так же улыбаться. А в кабинет заходит Траонт. Недовольный, невыспавшийся герцог, брат Джулии Траонт и предыдущего короля. Он всегда такой. Можно не слишком-то удивляться. Теодор отвешивает королю поклон и отдаёт тому маленький — с крупную монету — медальон, на котором изображена какая-то девушка. «Принцесса Мария Кайеримская» — читает Ал золотые буквы с обратной стороны медальона.

— Она — моя невеста? — равнодушно интересуется Альфонс, вглядываясь в портрет девушки, который принёс ему Теодор.

Кажется, принцесса Мария из Кайерима довольно очаровательна. Милая девочка. Сколько ей? Лет тринадцать-четырнадцать? На вид — примерно так. Милый ребёнок, которого родители почему-то готовы так рано выдать замуж. На Земле, вроде, раньше тоже было так. Девочек выдавали замуж сразу, как только они достигали определённого возраста. Мерзко. Как же это мерзко.

Кажется, невесту короля Орандора звали именно так — Мария. Точно так же, как и его сестру. Это было вдвойне смешно от того, что Фаррел тоже некогда была принцессой, но Ал бы никогда в жизни не захотел на ней жениться. Да, впрочем, наверное, на этой Марии тоже. А на Алесии ему никто не позволил бы жениться.

Ал отдаёт медальон обратно в руки Теодора. Тот подцепляет вещицу своими худыми костлявыми пальцами и рассматривает, насколько хорошо она сделана. Его, пожалуй, куда больше интересует строение цепочки — или как это там можно назвать, — нежели та девушка, которая изображена здесь.

— Да, Ваше Величество, — произносит мужчина, бросая взгляд на портрет и добавляя чуть презрительно. — Если ваша невеста окажется вам столь не мила, вы всегда можете завести фаворитку.

Альфонс лениво сползает с подоконника, вспоминая о том, что сегодня этот треклятый приём принцессы из соседнего королевства. Он выходит из своего кабинета, и Янжина тоже уходит, положив всю кипу неразобранных бумаг на стол — тут все пишут пером и чернилами, привыкнуть к этому Алу было очень тяжело, ему пришлось потратить довольно много времени для того, чтобы выучиться писать так, как писали эти люди. Король запирает дверь на ключ.

С того самого момента, как Леонарду стало плохо, Ал привык запирать дверь на ключ. Даже дверь в свою спальню он теперь запирает на ночь. Раньше никогда такого не было. Раньше он совершенно не боялся спать в открытой комнате, а теперь... Король одёргивает себя и старается сбросить навязчивые воспоминания о том страшном дне.

— А её отец, — усмехается Ал, — не пойдёт на меня войной?

Глупый вопрос. Наверное. Но Альфонсу хотелось бы получить на него ответ. Они идут по направлению к тронному залу — прямо до конца пройти один коридор, потом повернуть налево, пройти второй и оказаться перед тяжёлой дубовой дверью. Алу теперь постоянно приходится ходить туда и обратно. Он уже давно прекрасно знает дорогу. А ведь когда-то, когда ещё жив был король Генрих, парень путался в этих коридорах и залах.

А теперь — он знает, куда ведут большинство коридоров. Сам же и попросил в один из первых дней Теодора провести экскурсию. Нужно же было как-то ориентироваться в собственном доме. Даже если этот дом больше напоминал своими размерами Лувр, Версаль или что-то в этом роде, нежели нормальное обыкновенное человеческое жилище.

— Её отцу, — усмехается в ответ Теодор, — интереснее найти новую фаворитку себе, нежели смотреть на то, как фавориток заводит кто-то другой.

Даже если этот «кто-то другой» муж его дочери. Опять же — мерзко. Вся жизнь Альфонса с момента коронации была такой — грязной, мерзкой, словно бы липкой, неправильной. До смерти Алесии это было, правда, не столь очевидно. Она при всех своих недостатках как-то продолжала оставаться необычайно чистой... Это, должно быть, было невероятно сложно — Ал уже после нескольких месяцев такой жизни чувствовал себя несколько потерянным и изменившимся, а мисс Хайнтс родилась в этом мире, выросла в такой обстановке и всё равно сумела сохранить эту свою необъяснимую чистоту...

— Нет, — вдруг задумчиво выдаёт Траонт. — Его Величество обязательно пойдёт войной на Ваше Величество, когда сам будет уже не способен удовлетворить женщину.

Альфонс отчего-то вдруг давится смешком. Янжина — тоже. Она лишь улыбается как-то хитро-хитро и начинает вдруг идти несколько быстрее. Впрочем, они уже почти дошли — осталось несколько шагов до желанной дубовой двери. Несколько шагов по багряному ковру — и они окажутся там... Если честно, молодой король предпочёл бы посидеть в своём кабинете.

— Что же! — усмехается Ал перед тем, как войти в тронный зал. — Нам остаётся только надеяться на то, что к этому времени я уже успею обзавестись наследниками!

Альфонс садится на трон с какой-то непонятно откуда появившейся у него важностью. Садится в это обитое красным бархатом довольно широкое кресло из красного дерева, водружает себе на голову корону. Эта вещь достаточно тяжёлая. Мало того, в неё ещё и вставлены какие-то довольно крупные драгоценные камни. Раньше Ал надевал корону покойного Генриха, но Теодор настоял на том, чтобы мастера сделали новую. Другую — со сверкающими алыми камнями. Этих камней ровно пятнадцать штук — Альфонс уже считал.

Уже через несколько минут объявляют о прибытии в Орандор принцессы Марии Кайеримской. В зал входит тоненькая девочка лет пятнадцати, она выглядит чуть-чуть старше, нежели на портрете, смотрит почти растерянно, но пытаясь сохранять достоинство. За ней следуют две девушки чуть более старшего возраста. Все трое одеты в одинаково чёрные платья. Альфонс Браун сразу узнаёт девочку с портрета, правда, она выглядит ещё большим ребёнком. Они с Янжиной совершенно не похожи — графиня Арон выглядит куда крепче. Принцессу Марию Ал бы вряд ли позволил себе загрузить столькими делами. Янжина — сильная девушка. Даже физически сильная. А Мария — тоненькая и худенькая, очень бледная и на вид очень болезненная.

— Я смею надеяться, что ваше путешествие было не слишком утомительным, принцесса Мария? — Альфонс встаёт с трона, отвешивает вежливый поклон и повторяет хорошо заученную фразу.

Девушка смущённо, но с достоинством улыбается и склоняется в реверансе. Тоненькая, болезненная, почти бесцветная... Странная... Пожалуй, Алу иногда приходило в голову сравнить их всех — этих девушек из Осмальлерда. Ему всегда почему-то хотелось соотнести каждую со своим цветом... Джулию Траонт — с тёмно-зелёным, изумрудным, словно её колдовские глаза, Алесию Хайнтс- с небесно-голубым, словно то впечатление, которое она после себя оставляла, Хельгу Кошендблат — с рыжим или с синим, Марию Фаррел — с чёрным или бардовым, Янжину Арон — с золотым или жёлтым... Кайеримской принцессе он так и не мог выдумать цвет...

— Очень мило с вашей стороны, мой король, беспокоиться о таких мелочах, — произносит она тихо.

Эти слова едва долетают до короля. Слишком тихо. Почти беззвучно. Мария — эта редкостная дрянь Фаррел, а не Кайеримская принцесса — если уж и сказала бы что-то такое, то громко, с нескрываемым сарказмом в голосе, Джулия сказала бы тоже громко, с достоинством, которое было ничем не перебить, Алесия — подскочила бы поближе и прошелестела бы это, а Янжина... Янжина тоже сказала бы громко. С ложной почтительностью. Такой, на которой сам Ал теперь часто ловил себя.

— Похожа на свою мать, — задумчиво шепчет Теодор Траонт практически на ухо королю. — Будет не слишком хорошо, если она столь же религиозна, как и королева Рэйна.

Янжина предлагала брать деньги на внедрение новых порядков у монастырей. Если принцесса Мария религиозна — это может несколько усложнить выполнение той задачи, которую Альфонс поставил перед собой. Кто знает тогда — как обернётся его решение. Ему бы хотелось, чтобы всё, что он запланировал, прошло успешно. Образованные люди никогда не бывают лишними — они могут двигать вперёд науку, преуспевать в искусстве... Да та же промышленность, которую нужно было поднять хотя бы до уровня мануфактур — образованные люди всегда пригодятся.

— Религиозна? — спрашивает король. — В Кайериме та же религия, что и в Орандоре?

В Европе, кажется, в четырнадцатом или пятнадцатом веке — Ал не слишком силён был в истории — основная религия раскололась на несколько ветвей. Мартин Лютер, Генрих Восьмой и всё такое. Интересно, что было здесь. Какой тут был примерно век, если переносить на земную историю? В каких-то областях здесь было глубокое Средневековье, в каких-то — что-то отдалённо напоминающее конец девятнадцатого века... Мутное дело.

— Да, вроде — да, — отвечает Траонт озадаченно. — Ваше Величество, я никогда не был силён в религии.

Герцог говорил, что его воспитывала по большей части сестра — Джулия Траонт, — которая, вероятно, была не особенно верующим человеком. В принципе, именно это и ожидалось от этой женщины. Альфонс тоже никогда не был силён в религии. Роза что-то там знала об этом... Вообще, если честно, нужно было попросить приехать сюда Седрика — герцогиня всё равно была в отъезде. Уж семнадцатилетний герцог Траонт вроде как должен был разбираться в этом. Или Хельга хотя бы. Леонард вот разбирался — он был достаточно верующим человеком. Но он сейчас был в Академии.

— Понятно всё с тобой! — усмехается король. — Я надеюсь, королева Рэйна не особенно приобщала своего мужа к своим религиозным взглядам, раз уж принцесса так похожа на мать?

Да, пожалуй, надо будет как-нибудь вызвать короля Джона на откровенный разговор и выведать всё это — он прибывал в Орандор через двое суток вместе со своей супругой королевой Рэйной и, как отшутился кто-то из гвардейцев, не заметив Ала, что проходил мимо, с красивой любовницей, которая имела все шансы заменить Рэйну во всём.

— По всем вопросам, что касаются религии, — замечает Теодор, — следует спрашивать мою сестру — она довольно хорошо осведомлена об этом. Я знаю, что в своё время она посетила многие места, связанные с верой.

Даже так? Алу почему-то казалось, что Джулия не слишком хорошо ориентируется в этом... Ну да ладно — какая ему разница? Но, конечно, надо будет как-нибудь попросить Джулию объяснить ему хотя бы азы принятых здесь норм... Королю, к огромному сожалению, приходится следовать хотя бы некоторым правилам общепринятой морали.

— Долго вы ещё собираетесь трындеть? — из-за спины шипит на них Янжина. — Принцесса, между прочим, на вас сейчас смотрит!

Теодор Траонт насмешливо смотрит на девушку с высоты своего роста, а та, с поистине королевским достоинством, сообщает, что с удовольствием как-нибудь огреет герцога Траонта шваброй по голове. А Ал усмехается и с удовольствием подмечает, что секретарь Теодора, наконец, немного оттаяла. Она была почти такой же обычной девчонкой, как девочки из его класса в школе на Земле. Она умела смеяться, умела шутить, пусть и была порой слишком уж ответственна. Наверное, это можно было объяснить хотя бы тем, что в Орандоре вряд ли было положено женщинам выполнять ту работу, которую молодой король взвалил на графиню Арон.

Ал еле сдерживается от того, чтобы не фыркнуть от смеха.

— Я очень рад видеть вас здесь, принцесса Мария! — произносит Альфонс как можно более мягко и вежливо. — Надеюсь, вам понравится в Орандоре!

Молодой король с надеждой смотрит на герцога и графиню, надеясь, что хоть кто-то из них ему подскажет, что говорить и как действовать дальше, но оба его привычных «советника» просто сверлят друг друга взглядами, совершенно не обращая внимания на монарха... Что же... Кажется, помощь этих двоих и не требуется — принцесса Мария отвечает ему что-то про то, что королевство Орандор встретило её очень гостеприимно и всё такое прочее. И, когда один из графов Орандора начинает какую-то речь, что была запланирована Теодором Траонтом на этот приём, Альфонс совершенно перестаёт в неё вслушиваться — ему куда больше интересны эти своеобразные «разборки» его двух «советников»...

— Вы — мой секретарь, милая графиня Арон, — елейным голоском произносит герцог Траонт.

Насколько же это забавно звучит — главное, не расхохотаться прямо здесь, как бы ни с того, ни с сего, в какой-нибудь очень серьёзный и важный момент какого-то графа, которому Теодор доверил эту роль. Альфонс почти чувствует спиной яростный взгляд Яны, почти видит, как сжимаются в кулаки её пальцы... Он прекрасно знает, что девушка сейчас вне себя от гнева. Теодор Траонт добивался именно этого своей язвительностью...

— Я выполняю большую часть вашей работы, дорогой герцог Траонт! — отвечает ему Янжина тем же елейным тоном.

И Ал чувствует, как его губы расползаются в усмешке — было весьма любопытно наблюдать за этими двоими... Он переводит взгляд на принцессу Марию, которая с каким-то странным благоговением продолжает слушать речь графа. Этой девочке нет совершенно никакого дела до выражения лица короля, который готов прямо сейчас вскочить с трона, бросить тяжёлую корону на пол и расхохотаться, бросив какое-нибудь колкое замечание в сторону Траонта и Арон...

Альфонс смотрит с каким-то сожалением на это худенькое бледное детское личико и думает о том, что, должно быть, эта принцесса весьма несчастна. А он ведь, если станет её мужем, сделает её ещё более несчастной... Жаль её было, пожалуй... Ни Янжину, ни Джулию, ни Фаррел жаль не было — они были достаточно сильны для того, чтобы справиться с навалившимся на них грузом самостоятельно. Ал был уверен, что ни одна из них не простила бы его за слишком участливое отношение к себе. Алесия нуждалась в поддержке и активно искала её... А Мария Кайеримская? Какой была она? Вряд ли возможно что-то понять по одному лишь приёму — тем более, если они даже не могут пообщаться нормально.

Как они могут стать супругами, если даже не знают друг друга? Голос разума постоянно подсказывал, что девчонка, наверняка, будет несчастна, что бесцветные — почему-то они представлялись именно такими — глаза и вовсе потухнут...

Примечания:

Девочка...

Маленькая, хрупкая, драгоценная принцесса...

Та, которую всегда, с самого рождения носили на руках и обожали.

Та, которая воспитывалась за толстыми стенами родительского замка.

Та, которая не знает жизни и даже дурных слов.

Хрупкий ребёнок с нежным лицом и глазами, в которых отразилось столько боли...

Девочка...

Старшая дочь короля — та, которой Господь уготовал великую судьбу.

Ты плачешь — душа у тебя болит о несчастье твоей драгоценной матери.

Ты молишься — о счастье короля, своего отца, хоть и считаешь его вечно неправым.

Ты теребишь чётки — в надежде на собственное счастье в замужестве с королём из соседнего, чужого тебе королевства.

Девочка...

Девочка с озлобленным взглядом тёмно-серых глаз, что с тобой сталось?

Куда подевалось твоё нежное сердечко?

Кем ты сделаешь сама себя? Кем?..

Если в душе почти ничего не осталось...

Любые исправления латинского перевода данного текста (если вы знаете латынь) только приветствуются, так как это то, что перевёл гугл-переводчик.

Карточные масти в разных странах имеют разные названия.

Для справки

Мечи — Пики

Монеты — Бубны

Чаши — Червы

Жезлы, Скипетры, Посохи — Трефы