Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

Хельга держала ее в руках и думала, что неисповедимы пути богов: мог ли творец представить себе, что его детище окажется в мешке грабителя и убийцы, потом пересечет полмира и в конце концов волей случая попадет к девчонке, незадолго до этого повидавшей девятнадцатую зиму? Определенно, он этого представить не мог, если, конечно, не был наделен даром предсказания. Но все сложилось именно так, как сложилось.

Хельга нежно погладила тонкие ручки маленькой золотой чаши. Она была ее верным спутником в самых важных моментах жизни: рождении детей (всех, кроме старшего), крупных житейских радостях и собственных успехах. Хельга не знала, кем был ее создатель — магом или простецом, стариком или молодым, семейным или одиноким, мужчиной или женщиной, наконец. Иногда она пыталась представить себе образ этого человека, кем бы он ни был, но всякий раз у нее получался обычный ремесленник из родной деревни: худой бородатый мужичок с большими руками и красным от частых возлияний лицом, окруженный оравой беспокойных детей, на которых покрикивает его вечно беременная жена. Хельга понимала, что едва ли эта картина имеет сколько-нибудь общего с действительностью: так говорило ее восприятие и детские воспоминания, связанные с понятием «ремесленник». Не знала она так же и того, для чего он изготовил чашу и, конечно, с какими мыслями он над ней работал. Возможно, он хотел кого-то порадовать и чаша была подарком; а может, выполнял работу на заказ, предвкушая щедрый барыш и покровительство богатого патрона?

Как бы там ни было, одно Хельга знала точно — создатель был настоящим мастером своего дела. Все в этой чаше радовало глаз и руку: безупречная работа с металлом, изящно выполненный сосуд, небольшая россыпь зеленых камней (Хельга так и не выяснила за эти годы, драгоценные они или нет, поскольку никакого значения это для нее не имело), красивая, элегантно расширяющаяся книзу ножка. Чаша так хорошо ложилась в руки Хельги, будто была создана специально для них. Она поняла это в тот самый день, когда впервые увидела ее, и широкая, черная, с зарубцевавшейся раной ладонь — ладонь убийцы — небрежно бросила чашу к ее ногам.

Хельга прикрыла глаза, вспоминая. Для того, чтобы восстановить в памяти те события, ей всегда было достаточно взять чашу в руки и закрыть глаза. Все было таким отчетливым и ярким, будто случилось от силы два-три месяца назад.

Вот она, девятнадцатилетняя, в простом рабочем платье, идет по тропинке в соседнюю деревню, таща за руку упирающегося двухлетнего сына. Они идут к лекарю, поскольку сама Хельга отнюдь не сильна в целительстве, а простенькие магловские способы, о которых она узнала у соседей, не помогают мальчишке, объевшемуся яиц докси. Сын капризничает и норовит вырваться, Хельга измучена, рассержена и напугана одновременно: две ночи подряд мальчика беспрестанно рвало, он задыхался и плакал, а его мать сходила с ума от отчаяния. В то время дети умирали каждый год, их косили болезни, холода, иногда — голод; губил родительский недосмотр, тяжелая работа, плохая пища. Среди соседей редко какая семья могла похвастаться отсутствием маленького покойника. Хельга вспоминала тогда все это и ее бросало в дрожь при одном взгляде на белое как мел лицо сына, его дрожащие губы и мокрые злые глаза. Что, если уже завтра его не станет? Ее дитя уснет навеки, и виновата в этом будет только она — ведь он наелся этих проклятых яиц почти что у нее под носом, когда она набирала воду из колодца. Хельга покрепче сжала крошечную ладошку и постаралась как можно незаметнее смахнуть с глаз слезы.

Неудивительно, что за этими мыслями она совсем не смотрела на дорогу. Деревня лекаря была уже близко, и только женщина, поглощенная думами о своем больном ребенке, могла не заметить неладного. Они шли по мостику, перекинутому через шумливую, бурную, но все равно похожую на ручеек речку, когда сына опять стошнило. Он согнулся так, что чуть не упал в реку, его рвало, а тельце сотрясала крупная дрожь. Хельга бросилась к нему — он действительно едва не свалился с моста — подхватила на руки и прижала к себе, на этот раз не сдержав слез. Ей было жаль ребенка — жаль до физической боли в сердце — а еще очень страшно. Если бы ей предложили оказаться посреди поля битвы в окружении двадцати вооруженных вражеских солдат — или держать на руках собственного больного ребенка и не иметь никакой возможности ему помочь, она без раздумий выбрала бы первое. Сын расплакался — тонко, жалобно, и как-то обмяк на ее руках. Хельга вытерла ему лицо рукавом, поцеловала в заплаканные глаза и только тут увидела поднимающийся над деревней черный дым.

Ее пробрал холодок: первой мыслью было, что на деревню напали норманны. И напугали не сами норманны, а то, что лекаря она сегодня не увидит. О небо, не допусти этого, беззвучно взмолилась Хельга, имея в виду несостоявшийся визит к целителю. Но потом до нее дошло, что норманны давным-давно оставили эти земли и не сунулись бы без крайней нужды, о которой всем точно стало бы известно. Значит, дело в чем-то другом. Но в чем? Может, там пожар?

По-прежнему держа сына на руках, Хельга со всех ног поспешила в деревню, радуясь, что прихватила с собой волшебную палочку. Облегчение от этого факта становилось сильнее по мере приближения к поселению: теперь она уже слышала крики и звуки сражения. Стало совсем нехорошо — что же там происходит? И почему происходит именно в тот день, когда ей просто нужно было увидеть лекаря?

Долго гадать не пришлось. Хельга все поняла, стоило ей очутиться на месте — и тут ее охватил такой ужас, что она чуть не уронила сына. Охваченные огнем хижины, рыдания, крики, мелькающие то там, то здесь люди, испуганное лошадиное ржание, хруст ломаемых построек — картина катастрофы была слишком узнаваема. На деревню напали разбойники.

Хельга побледнела и, невзирая на ноющие от тяжести руки, крепче прижала сына к себе. Теперь они оба находились в смертельной опасности, и нужно было уносить ноги что есть силы. Разбойники, если расходились, могли и камня на камне не оставить, круша, сжигая и грабя все, что только видели на своем пути. С ними порой было не под силу справиться и настоящим солдатам. Да, нужно бежать, и при том — немедленно. Хельга оглядела горящую деревню, почувствовала, как перекатывается за пазухой, на груди, волшебная палочка и оцепенела. Там, за ближайшим поворотом, убивают, грабят и насилуют мирных беззащитных людей, у которых в качестве оружия — в лучшем случае вилы и топоры, через несколько часов здесь не останется половины жителей, а к вечеру, может, и вовсе никого живого. У нее есть волшебная палочка. Еще с ней ребенок, она должна сделать все, чтобы он не пострадал, и все же… все же…

Хельга прикрыла глаза, как делала всегда, когда ей нужно было быстро принять решение. Борьба заняла не более одной минуты. Глубоко вздохнув, она поставила сына на землю (мышцы рук негодующе взвыли), крепко сжала его ладонь и отчетливо проговорила:

— Не вздумай вырываться и убегать. Иди рядом со мной и ни на шаг не отходи в сторону. Ты понял меня?

Это было так не похоже на обычную ласковую речь матери, что мальчик лишь испуганно взглянул на нее и молча кивнул.

Хельга достала палочку и, держа ее наизготовку, двинулась к эпицентру шума и дыма.

Первым, что бросилось в глаза, были тела. Они лежали повсюду — почерневшие, обугленные, изломанные, иные залиты кровью. Некоторые еще сжимали в руках оружие — как и представляла Хельга, кто вилы, а кто топоры. Запах пожара — и горящей плоти — был таким сильным, что жгло в горле. На миг у нее закружилась голова, она остановилась и спросила себя: у нее что, с головой не в порядке, что она идет туда, да еще с двухлетним мальчишкой в охапку? Рука с волшебной палочкой опустилась, Хельга замерла, но тут же заставила себя двигаться дальше, усилием воли отогнав пустые размышления. Сейчас для них не время. Сын послушно ковылял за ней.

Некоторые дома уже сгорели до основания, вокруг других суетились люди — с черными от копоти лицами, в разорванной одежде и безумными глазами. Никто не обращал внимания на трупы, пытались спасти хоть немного имущества. Хельга быстро миновала ряды сгоревших и полусгоревших построек и очутилась, по всей видимости, на центральной площади, откуда доносились вопли. Трое в чем-то наподобие доспехов выносили какие-то мешки из большого дома, еще двое, вооруженные один булавой, другой — коротким мечом, сражались с крестьянами, пытавшимися отбить у них несколько сундуков. Какая-то женщина неподалеку безуспешно пыталась вырваться от тащившего ее невысокого мужчины в боевом шлеме. Из близлежащих домов доносились леденящие душу крики. Хельга окостенела посреди этого кошмара. Сын, тихонько захныкав, прижался к ее ноге, спрятав лицо в полах платья, но она этого даже не заметила.

— Эй, Граннус, нас сегодня ждет веселая ночка! — крикнул тот, что был в шлеме, другому — огромному детине в кожаной перевязи и латных доспехах на плечах, груди и бедрах. У него была пышная каштановая борода, скрывающая лицо до самых глаз, и такие гигантские руки, что, казалось, он мог без труда задушить ими медведя. В руке он держал меч, который, под стать хозяину, больше напоминал шест, и в момент оклика энергично орудовал им, выламывая дверь аккуратного, еще не охваченного огнем домика. Женщина, которую тащил «шлемоносный» все еще сопротивлялась, но выглядело это до пугающего бессмысленно. — Глянь, еще одна птичка!

Граннус отвлекся от двери и повернулся к товарищу.

— Волоки ее к остальным, — распорядился он грубым, рыкающим голосом, прекрасно сочетавшимся со всем его обликом. — Займемся на досуге.

Он выломал дверь, и тут Хельга точно пришла в себя. До этого мгновения происходящее казалось ей сном, диким и ужасающим, теперь она вернулась в реальность. Она взмахнула палочкой, направив ее на «шлемоносного», и тот отлетел от женщины, врезавшись в какие-то обугленные развалины. Женщина зашаталась, потеряв равновесие, и изумленно уставилась на Хельгу, которая тем временем выпустила струю воды на ближайший горящий дом. Она крутила и вращала палочкой, вспоминая все, что только умела и знала, туша, по возможности восстанавливая, убирая с дороги мешающее, сбивая с ног и оглушая. Хельга не была сильна в боевой магии, но сейчас, оказавшись посреди хаоса и разрухи, просто отдалась волшебству, которое, подстегиваемое адреналином, рвалось из нее как никогда раньше. Она метнула заклятия в двух головорезов, отнявших у крестьян их сундуки, и те рухнули наземь без единого движения. Новый крик у нее за спиной заставил вздрогнуть. Круто обернувшись, Хельга нацелила палочку на дом, откуда донесся крик, и прямо к ней вылетел бородатый мужчина в странной, явно неместного покроя одежде. Он пролетел по воздуху ярдов двадцать, грохнулся на землю и больше не шевелился.

— А ну!

К ней неслись еще трое, кажется, это были те, кто выносил мешки из большого дома. Хельга, закрыв собой сына, направила на них палочку, чем, по-видимому, нисколько не испугала. Головорезы двинулись на нее, держа в руках ножи, медленно, осторожно, будто подступали к кабану на охоте.

— Назад! — хрипло скомандовала Хельга, чувствуя, как сердце стучит на разрыв, а по спине течет пот. Холодный пот. Она не знала заклятия, которое сразило бы сразу троих. А они уже близко. Слишком близко.

Один решил пойти на опережение, Хельга панически взмахнула палочкой, нож в его руке дернулся, но остался на месте. По лицу разбойника пробежало удивление и торжество.

— Выбейте у нее из рук эту штуку, — бросил он товарищам, продолжая наступать. — Понятия не имею, что это, но она этим сражается.

«Только не это!» — чуть не крикнула Хельга, лихорадочно вспоминая хоть какое-нибудь подходящее заклинание. Ничего она не знает. Ей не справиться с тремя противниками. Сын, прижимаясь к ней и дрожа, уже рыдал навзрыд. Она снова подвела его к смертельной черте…

Тут Хельга почувствовала нечто очень странное: палочка вдруг потянула ее руку, как большой магнит, и медленно нацелила на наступавших. Мгновение — и палочка исторгла из себя порыв золотистого огня, заставивший ее зажмуриться. Затем раздался треск и вопль ярости. Кто-то взвыл, кто-то взвизгнул: «Проклятье!», Хельга открыла глаза и обнаружила прямо перед собой три неподвижных тела. Часто дыша, она изумленно смотрела на палочку в своей руке: та сработала сама по себе, видимо, поняв, что на хозяйку можно не рассчитывать. Хельга видела такое впервые в жизни.

«Как мало я знаю о сути магии, — подумала она ошеломленно. — Как мало МЫ знаем о ней».

Она наслала заклятия еще на нескольких разбойников, выскочивших ей наперерез с награбленным за спинами, и тут увидела того исполина с бородой и рыкающим голосом. Он остался теперь один, без банды, которая лежала на земле и больше не могла подняться. Хельга приняла его за главаря — и не ошиблась.

— Стой на месте, если не хочешь лечь здесь мертвым, — собрав в кулак всю выдержку, крикнула ему Хельга. Во рту у нее сделалось сухо, но зато голос прозвучал твердо и даже властно.

Исполин — кажется, его звали Граннус? Да, именно так его окликнул разбойник в шлеме — опустил на землю мешки и медленно вытащил из ножен свой огромный меч.

— Ты приказываешь мне, девочка? — мрачно ухмыльнулся он и двинулся к ней размашистым, уверенным шагом. Хельга метнула в него оглушающее заклятие — и он лишь покачнулся, не сбавляя темпа. Она метнула еще, и еще — он подался назад, но упрямо продолжил идти на нее, мало-помалу занося меч. Хельгу сковал холод: магия не брала его. Что же делать? Хельга собрала воедино все внутренние резервы, какие только были в ее распоряжении, и рассекла палочкой воздух с такой силой, что послышался свист.

Граннуса сбило с ног, он повалился на землю, держась обеими руками за сердце, его меч упал далеко сзади. Хельга услышала вскрик восхищения. Она обернулась: вокруг собирались люди, оставившие свои пожарища и почувствовавшие, что опасность миновала. Она почувствовала, как в ней поднимается что-то теплое, мощное, сияющее, еще не зная, что это — осознание совершенного ею.

Граннус кое-как поднялся на колени и воззрился на Хельгу потрясенно и разъяренно одновременно. Она нацелила палочку ему точно в грудь .

— Ведьма, — проскрежетал он, упираясь руками в колени. — Провалиться мне пропадом, ведьма…

— Убей его! — крикнул один из уцелевших жителей деревни. — Убей мерзавца! Годами он разорял эти земли и стольких оставил без крова!

— Убей! — поддержали другие. — Убей, убей!

Хельга растерянно огляделась. Вступая в сражение, она не думала о том, что ей придется сделать это, если она одержит верх. Она вообще ни о чем не думала, даже о собственном сыне — ее занимало только то, что нужно остановить происходящую вокруг катастрофу. Теперь она поняла, что не готова поставить последнюю точку.

Граннус смотрел на нее исподлобья.

— Дай мне уйти, — хрипло проговорил он. — Дай мне уйти, и я больше никогда не вернусь сюда.

— Сынок, встань, пожалуйста, вон там, вместе с теми женщинами в серых платьях, хорошо? — Хельга потрепала сына по волосам и ласково подтолкнула к людям. — Постой с ними немного, и никуда не уходи, понял? Давай, сынок, иди. Я буду здесь, рядом. Ты будешь прекрасно меня видеть.

Мальчик, поколебавшись, с третьего раза отпустил ее подол и неуверенно заковылял, куда приказала мать. Хельга проследила за ним взглядом и кивнула женщинам, ненадолго взявшим его под опеку.

— Почему я должна верить тебе? — обратилась она к разбойнику. — Ты — отпетый мерзавец, нападающий на беззащитных людей. Ты сжег эту деревню, ты разорил ее, ты убил многих жителей. Назови хоть одну причину, по которой я должна отпустить тебя?

— Нет такой причины, — согласился Граннус. — Но я клянусь, что, если ты отпустишь меня, я навсегда покину эти края и больше не потревожу ни одно поселение.

— Что за радость в этом, если ты просто переместишься в соседнюю область? — гневно вопросила Хельга. — И там продолжишь убивать и грабить. Я смотрю, ты даже не раскаиваешься. Негодяй, — и она плюнула на него.

Окружавшие их люди одобрительно засвистели. Граннус дернулся, будто его окатили кипятком, и прожег ее ненавидящим взглядом.

— Я молю тебя о пощаде, — процедил он.

— Это не слишком-то вяжется с твоим взглядом, — заметила Хельга. — Ты бы убил меня, будь у тебя развязаны руки.

— Верно, верно! — поддержал кто-то сзади.

— Пощади. Я отблагодарю тебя.

— Мне это не надобно.

Граннус сунул руку в мешок, по-прежнему висевший у него за спиной, и вынул из него какую-то вещицу, сверкнувшую на солнце золотой вспышкой. С секунду он смотрел на нее, потом бросил под ноги Хельге.

— Она твоя, — прорычал разбойник. — А теперь дай мне уйти.

— Решил откупиться, бесчестное, подлое, грязное отродье? — закричала Хельга, пораженная до глубины души его варварством. Она успела разглядеть, что он бросил ей маленькую золотую чашу. — Решил выторговать себе жизнь?

— Приношу дар искупления, — криво усмехнувшись, поправил Граннус, но усмешка мигом слетела с его губ, когда Хельга ногой отшвырнула чашу. Лицо его налилось кровью.

— Грязное животное! — она рассекла палочкой воздух, из ее кончика посыпались искры. — То, что ты натворил, никакими дарами не искупить!

— Ведьма, эта вещь стоит столько…

— Меня это не волнует! Сколько бы она ни стоила, ты ее украл, отобрал у кого-то!

— Ошибаешься. Эту вещь оставил мне отец…

— Я даже не хочу слушать.

Граннус взял чашу в руки, отряхнул и, задержав на минуту взгляд, снова протянул Хельге.

— Эта вещь — самое дорогое, что есть у меня, — прохрипел он. — И сейчас я прошу тебя взять ее, взамен позволив мне уйти. Я никогда больше не обращу оружие против других. Клянусь.

Хельга поймала себя на том, что очень хочет верить ему. Хочет, чтобы он встал, развернулся и ушел восвояси, целый и невредимый, и навсегда забыл, что значит держать в руках меч. Да, она хотела этого… Но разум твердо говорил ей, что этому никогда не бывать. Он возьмет меч — уже другой — и поднимет его на безоружного. И не один раз.

— Что ж, — медленно проговорила она. — Может, ты и прав. Ты никогда больше не обратишь оружие против других.

В дальнейшем Хельга не раз терзалась вопросом, правильно ли она поступила. Бывали дни, когда уверенность в этом достигала абсолюта, и она расправляла плечи, довольная собой, девятнадцатилетней. Но бывало и так, что она не спала ночами, готовая на следующее же утро броситься разыскивать разбойника, которому не посчастливилось в тот день встретиться с колдуньей. Взрослая Хельга переживала оба этих состояния поочередно, размышляя то над вопросом силы, то над тем, была ли она вправе так поступать с человеком.

Юная же Хельга в тот день взмахнула палочкой и превратила Граннуса в мышь. Позже эта история легла в основу традиционной сказки, передававшейся в деревне из поколения в поколение, с каждым разом несколько видоизменяясь и обрастая новыми деталями.

Жители, на глазах которых все и произошло, еще долго не могли прийти в себя от потрясения. Хельга, часто дыша, опустила палочку и уставилась на крупную темно-серую мышь, сидевшую на земле с оглушенным видом и беспрестанно тянувшую носом. Ее черные глаза нашарили глаза Хельги и замерли, точно запоминая. Вне сомнений, в них читалась жажда убийства.

— Человек из тебя не вышел, — сказала Хельга. — Может, животное получится лучше?

Люди за ее спиной пришли в движении. Вперед вышел подросток — взъерошенный, с черным лицом и в разодранной рубахе. Несколько секунд он просто стоял, потом что есть силы швырнул в мышь камень.

— Сдохни! — голос у него был очень высоким и сорванным. — Сдохни, мразь!

Мышь успела отскочить. Но тут в нее полетел второй камень.

— Убью его! — это кричала женщина.

— За наших детей!

— За наших родителей!

Камни летели непрерывным потоком. Никто не заметил, успела ли мышь спастись бегством, или чей-то метко пущенный снаряд покончил с ней навеки. Возможно, она убежала, скрылась в траве или в какой-нибудь щели, но тогда ее дальнейшая жизнь едва ли была лучше камня, пущенного рукой озлобленного подростка.

Маленькая чаша светилась как осколок солнца.

Хельга наклонилась, подняла ее и увидела, что вещица, судя по всему, сделана из чистого золота. Она была теплой, и легла в руку на удивление хорошо. Изогнутые ручки обвивали ладонь, словно дружеское рукопожатие. Хельга невольно улыбнулась. Странно: по всем признакам чаша должна была вызывать у нее отвращение, но вместо этого она чувствовала нечто, похожее на благоговейную радость.

Между тем ее стали обступать люди. Они трогали ее за плечи, осторожно гладили волосы, кто-то даже ухитрился поцеловать ее в щеку.

— Как тебя зовут, дитя? — спросила высокая седовласая женщина.

— Хельга Хаффлпафф.

— Ты обладаешь колдовскими силами? — вклинился молодой мужчина, глядя на нее со страхом и восхищением.

— Да, — ответила Хельга. — И мне остается лишь положиться на вашу благодарность. Надеюсь, вы не станете распространяться об этом христианским проповедникам…

Ответом ей был гул возмущения.

— Ни за что!

— Можешь быть спокойна!

— Провалиться в пекло, если кто-то из присутствующих выдаст тебя!

— Добрая ведьма! Милая ведьма! Мы в долгу перед тобой!

Вперед вышел мужчина с седой бородой.

— Кем бы ты ни была, — торжественно провозгласил он. — Двери наших домов всегда открыты для тебя.

— Мама! — к ней подбежал сын и так вцепился в ее колени, что Хельга невольно рассмеялась. Она наклонилась и крепко обняла мальчика, радуясь, что страшное позади и с ними все хорошо.

После восстановления деревни ее ждал новый шквал благодарностей. Простецы умоляли ее остаться, предлагали дары, но с Хельги хватило и золотой чаши, которую она окончательно решила взять с собой. Чем-то эта вещица притягивала ее, и притягивала неодолимо. Может, не так уж все с ней и плохо?

Хельга очень тепло попрощалась со всеми, не забыв в суматохе переговорить с лекарем (которым оказалась та самая женщина, которую она спасла от «шлемоносного» разбойника) насчет сына и получив от нее все необходимые средства. Домой она вернулась триумфатором. Осознание того, что она спасла целую деревню, не укладывалось у нее в голове еще очень долгое время.

Чашу она поставила на самое невидное место и лишь изредка любовалась ею, когда находило настроение. Историю ее появления она намерилась унести с собой в могилу: только бы никто не узнал, что в доме находится подобная вещь! Но как-то раз, после очередного возвращения мужа, когда они лежали ночью, молодые, разгоряченные и изнуренные, Хельга не выдержала и рассказала ему все. Рассказала и тут же пожалела: что он теперь скажет? Как отнесется? Вдруг выбросит чашу в окно, да и ее саму вместе с ней? Но муж отреагировал неожиданно: нежно поцеловал в висок и провозгласил, что, на его взгляд, это был очень храбрый поступок, поступок, достойный воина. Хельга не верила своим ушам и была на седьмом небе от такой похвалы. А наутро муж взял чашу в руки и долго рассматривал.

— Прекрасная вещь, — бормотал он, ероша усы. — Прекрасная, просто прекрасная, и ни капельки не виноватая в том, что ею владел такой мерзавец.

Он налил в нее вина и, высоко подняв над головой, провозгласил:

— За мою жену, храбрейшую из всех женщин мира!

Хельга растроганно прослезилась, а потом они выпили вино, и стало так хорошо. Сын ластился к родителям, забираясь на колени то к одному, то к другой, словно не зная, кого предпочесть, и муж, пощекотав его в шею, сказал:

— Надеюсь, сын унаследует храбрость своей матери.

Через год, когда у них родился второй, муж снова достал чашу, налил в нее вина и выпил, празднуя рождение сына и благополучный исход для жены. Это окончательно смыло довлевшее над чашей зловещее разбойничье проклятие.

С тех пор так и повелось: рождение каждого ребенка отмечалось с помощью чаши, как и воссоединение друг с другом, и радостные вести, и семейные праздники. Хельга полюбила чашу всей душой, она ознаменовывала собой все самые счастливые события ее жизни.

И ей предстояло ознаменовать еще одно.

* * *

Хельга поставила чашу на стол. Она сидела в гостиной Дома Хаффлпафф, взбудораженная и счастливая, не уставая, тем не менее, задаваться вопросом: не сон ли это все? Вставая и одеваясь, она поняла, что не сможет окончательно поверить до тех пор, пока снова не увидит Белуса, и он не скажет ей опять слов любви, которые, отчаянно краснея, говорил накануне. Хельга выбрала простую, изящную и светлую мантию, и ей казалось, что еще ни один наряд так не шел к ней, потому что ни одного она не надевала в таком блаженном настроении. Она велела себе собраться и взять себя в руки, чтобы выглядеть подобающе, однако на щеках ее горел румянец, а глаза сияли от радости и волнения.

«Уже сегодня я, возможно, стану самой счастливой женщиной наших краев», — думала Хельга, безуспешно пытаясь успокоить быстро бьющееся сердце.

Через несколько мгновений она увидела его. Он входил нерешительно, но в устремленных на Хельгу глазах светилось восхищение, почитание, восторг — все то, от чего у нее по-прежнему кружилась голова.

— Подойди сюда и поздоровайся со мной, — сказала Хельга, удивляясь, что голос ее звучит спокойно и приветливо, а вовсе не трепещет от переполнявших ее чувств.

Белус с радостью подошел, не сводя с нее глаз. Его наряд, напротив, отличался замысловатостью: рубашка, жилет, тщательно вычищенные штаны необычного покроя и длинная, полночно-синего цвета мантия. Он явно старался выглядеть как можно лучше.

Хельга очарованно смотрела на него. Он подошел, обнял ее и поцеловал, и Хельга в очередной раз отметила, как же это упоительно — любить его и быть любимой им.

— Белус, — начала она очень тихим и очень нежным голосом. — Я пригласила тебя сегодня по очень важному случаю.

Он серьезно и сосредоточенно смотрел на нее. Казалось, прикажи она броситься в море — он выполнит это с таким же выражением, не меняясь в лице.

— Для начала, хочу сказать, что эта чаша, — Хельга взяла ее в руки. — Сопутствовала мне с моей далекой юности. История ее появления у меня слишком долгая, чтобы рассказывать сегодня, но в любой другой день я ее тебе расскажу с превеликим удовольствием.

Белус терпеливо слушал.

— Я пила из нее в самые важные моменты своей жизни, — продолжила Хельга, доставая волшебную палочку. — Так уж повелось. Поэтому я выпью из нее и сегодня. Вместе с тобой.

— Это очень приятно, — почти шепотом ответил Белус.

Хельга взяла его лицо в ладони.

— Если твое желание остаться со мной так же велико, как и раньше, — она поцеловала его в лоб. — То мое еще сильнее. Выпьем вдвоем, как это делают мужья и жены, это скрепит наш союз по крайней мере друг перед другом.

Краска отхлынула от его щек.

— Ты предлагаешь…

— Да, — Хельга повела волшебной палочкой, и чаша наполнилась вином до краев. Осталось последнее, оно же — самое главное. — Если, конечно, ты не передумал.

— Хельга, — Белус взял ее за руку, поцеловал. — Ты знаешь, какая для меня радость просто называть тебя по имени… А теперь, получается, у меня будет на это полное право.

Он потянулся к чаше, взял ее за ручку. Хельга взяла за вторую. Они выпили вино, все до капли, как и полагалось по старой традиции. Когда чаша опустела, Хельга ощутила, как ее всю переполняет чувство только что законченного очень важного дела. Она нежно улыбнулась Белусу, и он улыбнулся ей в ответ.

«Я все сделала правильно», — пронеслось в голове. Она почувствовала себя молодой, сильной и почти всемогущей.

Белус, все так же улыбаясь, подвинул чашу к себе. И достал из рукава волшебную палочку.

Хельга удивленно взглянула на него.

— Я хочу немного усовершенствовать ее, — сказал он.

Хельга хотела что-то сказать — знаешь ли ты заклинание, ты уверен, может, это лишнее — но передумала. Она решила, что будет доверять ему.

Белус направил палочку на чашу и что-то прошептал. Следуя его шепоту, на золотом тиснении стали проступать очертания… Хельга не сводила глаз с чаши, гадая, что же он задумал.

Прошло несколько минут, и чаша предстала перед ними в новом виде. Хельга всмотрелась — и радостно рассмеялась.

Белус улыбнулся, взял в руки чашу и протянул ей. Теперь на гладком золотом боке красовался барсук, символ Дома Хаффлпафф — выполненный очень мило и аккуратно.

— Теперь это по-настоящему твоя чаша, — сказал он. — Посмотри под ножку.

Хельга послушно перевернула чашу, глянула — и на сердце у нее потеплело. Там красовались крошечные, витые инициалы H&B.

— Спасибо, — прошептала Хельга. — Белус, это прекрасно.

Он наклонился к ней, положил руки на плечи и притянул к себе.

— Хельга, моя Хельга, — мягко проговорил Белус, касаясь губами ее волос. — Как долго я к этому шел.

Этой ночью он остался у нее, и это тоже было так естественно. Немного позже, когда в окно заглянула белая ущербная луна, Хельга рассматривала в ее свете спящую фигуру Белуса и думала лишь о том, насколько она счастлива и как же безгранично ее счастье. Чаша, ее постоянный спутник в жизненных радостях, блестела в лунном свете и словно лукаво подмигивала Хельге. Хельга с улыбкой подумала о том, что не ошиблась, взяв когда-то с собой последний дар разбойника. Как не ошиблась и с Белусом. Хельга наклонилась, чтобы поцеловать его. Потом она еще долго наблюдала за лунными бликами на потолке, улыбаясь и думая о том, что эту ночь она запомнит на всю жизнь.