Пепел победы (джен)

Гарри внял совету и… проблемы минувшего дня действительно показались ему смешными.

Ибо следующий рассвет он встретил в гостиной на диване, сжавшись в комок и трясясь от страха и злости. Он перебрался сюда после того, как дважды разбудил своими криками товарищей по комнате. Причём во второй раз им пришлось долго будить его самого, чтобы прекратить этот жуткий концерт, ибо кошмар никак не хотел отпускать свою жертву. Гарри беспомощно всхлипнул и засунул голову под диванную подушку. То, что приснилось ему этой ночью, не лезло вообще ни в какие ворота.

Начать с того, что в первом эпизоде никакого Снейпа и в помине не оказалось. На полу Визжащей хижины лежал сам Гарри.

Всё остальное было на месте: и грязь, и море крови. Только кровь эта лилась из его собственных ран. Его собственная рука судорожно стискивала порванное горло — не потому, что он надеялся остановить кровь, а потому что боль была невыносима, она почти лишала рассудка и заставляла делать бессмысленные вещи.

Перед глазами всё плыло, но он увидел, что рядом кто-то стоит. До боли знакомая физиономия. Встопорщенные чёрные волосы, худое лицо дурацкие круглые очки… лицо врага. Не того врага, которого следовало бы убить — о, если бы так! Нет, этого хочется треснуть чем-нибудь тяжёлым — побольнее, но не насмерть, а так, чтобы перестал, наконец, выпендриваться. Хочется давно и безнадёжно. Вернее, хотелось... когда-то… Сейчас желание осталось одно-единственное: чтобы всё поскорее кончилось, потому что терпеть эту пытку нет никаких сил…

Уйди же ты, оставь меня в покое!.. А не хочешь уходить, так сделай что-нибудь… Ты же видишь — я не могу вздохнуть. О, ты не знаешь, что такое — утопать в собственной крови! А представить — воображения не хватает… Ты всегда был тупицей. Дурак, лентяй и выскочка. Треснуть бы тебя чем-нибудь… Но у тебя — глаза друга. Я не могу в них смотреть. Каждый взгляд — нож в сердце, оно болит уже много лет, потому что я всё смотрю и смотрю… Я не понимаю, почему так больно… Кто ты, друг? Почему я помню только врага?.. Я схожу с ума?.. Вполне резонно, давно пора было…

Кто ты, друг?.. Тебя ждёт что-то очень плохое… Я не помню, что именно… Странно — только что помнил… Может, и хорошо, что забыл?.. Что-то очень страшное, а я больше не смогу тебя защитить… Взгляни на меня… Прости… мне так жаль…

Вот тут Гарри проснулся в первый раз. Проснулся, воя дурным голосом он дикой жалости к обоим: к себе, бесславно и мучительно умирающему на грязном полу заброшенного дома, и к тому придурковатому очкарику, который… стоп. Это же тоже он, Гарри… Так, теперь ещё и раздвоение личности. Приехали…

Кое-как успокоив Рона с Невиллом и извинившись перед остальными, Гарри свернулся клубочком под одеялом, пытаясь унять нервную дрожь. Мысли крутились в голове бестолково и лихорадочно, сердце выпрыгивало из груди… Гарри понял, что заснуть уже не сможет, и…

… Дементоров он почуял сразу. Они скользили по коридору за решёткой тюремной камеры. Плавно перемещались взад-вперёд по бесконечным лабиринтам Азкабана, заставляя несчастных узников забиваться в углы своих жалких коморок, скулить от ужаса и тоски, дрожать от мертвящего холода.

Все соседи Гарри были заняты именно этим. Из коридора доносился скулёж, вой, крики, глухое звяканье длинных цепей. Чей-то безумный смех. И так — постоянно, круглые сутки…

Сам Гарри не кричал: не потому что у него такая сила воли, просто голоса не было. И цепями не гремел, потому что не мог пошевелить даже пальцем, не то что рукой. Он лежал на деревянном топчане, на голых досках. Кажется, поначалу он сильно от этого мучился, а потом тело утратило чувствительность. Вот только отсутствие подушки до сих пор угнетало просто то слёз. Без неё приходилось лежать с запрокинутой головой, присохшая к ранам повязка стягивала воспалённую кожу. Сон — единственное спасение — не мог подкрасться ближе уже несколько дней. Стоило заключённому хоть слегка задремать — голова бессильно склонялась набок, в горло вонзались раскалённые кинжалы, а в глазах плясали разноцветные звёздочки...

Он плакал, а они смеялись. Говорили: «Ну, герой, где твоя гордость? Ревёшь! Не стыдно?» Что такое «гордость», он уже не помнил. Стыд давным-давно растворился в безысходном отчаянии и непрекращающейся боли. Если бы он мог издать хотя бы звук, он бы кричал и умолял о том, чтобы его поскорее прикончили. Но он мог только беззвучно шевелить губами. По губам они не понимали. Он смотрел на них в надежде, что поймут по глазам… Они доставали волшебные палочки и кричали «Легиллименс!» Их было много — со зрением творилось что-то странное, и точно сосчитать не получалось…Они вытаскивали из него душу и рассматривали, как рухлядь на блошином рынке — брезгливо, но внимательно.

«Смотри, это может пригодиться!» — радостно говорили они, и кто-нибудь подносил волшебную палочку к голове узника, вытягивая наружу голубую нить воспоминаний. Будто жилы тянули…

«Ты, милый, не сопротивляйся, будет не так больно», — ласково говорили они, а в душе появлялась ещё одна выжженная дыра пустоты.

… А потом приходила она. И оказывалось, что даже в аду может стать ещё хуже.

«Ну что, котёнок, будем признаваться чистосердечно или ещё поиграем?.. Какой упрямый котик, не хочет слушаться мамочку!.. Мамочка может обидеться!»

Хлёсткий удар по лицу. Присохшая повязка рвёт кожу, и на несколько секунд всё погружается во тьму. Пожалуйста… пусть всё закончится… прямо сейчас!.. Но чувства возвращаются. Грубая короткопалая рука уже не бьёт, а гладит по щеке. К горлу подступает тошнота.

«Бедный котёнок, ах, как ему больно!.. Но он совсем неласковый, а мамочка не любит неласковых котяток!.. Ничего, мамочка его воспитает!..»

Каждый вдох режет лёгкие как ножом. Как же тут холодно. Бесконечный, неизбывный холод безумия… Патронус!.. Нужно вспомнить… Ещё вчера удавалось вспомнить его глаза. Глаза друга. Того, кто был рядом в заброшенном доме… Патронус как-то связан с ним… Фотография… половинка фотографии… неровный рваный край… Но снимок пуст, на нём никого нет…

Короткий девчачий смешок. Влажная ладошка — на груди, под грязной арестантской робой. От омерзения по полумёртвому телу прокатывается судорога. Кровь выплёскивается изо рта…

«Ах ты, негодяй! Испортил мою любимую мантию!»

И снова — удар, вспышка боли, тьма… Глухо гремят цепи… кто-то кричит…

— Гарри! Гарри! Очнись!

… Рон с Невиллом — бледные и перепуганные — утверждали, что трясли его не менее получаса, прежде чем он перестал стонать и умолять, чтобы они поскорее его убили. Более здравомыслящий сосед уточнил, что не полчаса, а всего минут десять. Невилл сказал — не может такого быть. Сосед ответил, что засекал время. Гарри сел в кровати и как следует встряхнул головой, прогоняя остатки кошмара. Друзья присели рядом.

— А я уж решил, может, тебя и впрямь лучше добить? — нервно усмехнулся Рон, — чтоб не мучился…

— Что, опять з-змея? — робко спросил Невилл.

— Нет, — сердито ответил Гарри. — Гермиона.

— Тебя укусила Гермиона?! — воскликнули друзья.

Остальные обитатели спальни заинтересованно высунули носы из-под одеял.

— А ну, всем спать немедленно! — рявкнул Гарри. — Оштрафую!

Носы убрались, Гарри кое-как взял себя в руки и пояснил:

— Боюсь, наша зау… отличница немного облажа… ошиблась. Это не Зелье Заветных снов. Это либо Настой Невменяемости, либо Маразматическая Микстура…

— А что, такое тоже есть? — заинтересовался не понявший юмора Невилл.

— В общем, пойду-ка я вниз, — решил Гарри, — ночь впереди длинная, вам спать надо… А мне ещё третью серию досматривать…

— Что тебе досматривать? — спросили Рон и Невилл.

Но у Гарри не было никакого настроения рассказывать друзьям о маггловском телевещании и обожаемых тётей Петуньей мыльных операх. Одевшись, он прихватил с собой плед и спустился в гостиную.

Он хотел было растопить погасший очаг, но передумал. Улёгся на диван, закутался в плед и уставился на звёзды, мерцавшие за высоким окном. Небо над дальней кромкой Запретного леса уже начинало сереть, и Гарри с облегчением подумал, что скоро настанет утро…

Но время тянулось и тянулось. Борьба со сном была сущим мучением. Но стоило Гарри опустить веки, как перед глазами возникал чёрный туннель, а душу как будто затягивало в узкую воронку бесконечного падения… Гарри вздрагивал и просыпался. После каждого раза речь, которую он собирался произнести утром перед Гермионой, обрастала новыми выражениями...

Наконец, утро настало.

* * *

— И поэтому мистер Поттер сказал, что я «слишком высоко задрала нос»!..

— Не могу сказать, что Гарри так уж неправ!..

— Невилл, сейчас ты у меня схлопочешь!..

— Заткнись, братец, Невилл тебе вчера уже накостылял. Добавки захотелось?

— Джин, мне адвокаты не нужны!..

— Это ещё неизвестно, кто кому накостылял, сестрёнка!..

— Рон! И ты, Джинни! Заткнитесь, пожалуйста, я разговариваю с учителем, между прочим!.. Невилл, а с тобой я позже разберусь… Простите, профессор Слагхорн, мне очень стыдно, что мои товарищи ведут себя столь неприглядным образом…

Гермиона стояла рядом со своей партой в классе Зельеварения. Староста пыталась держаться гордо и говорить спокойно, но сердитое лицо, красные глаза и распухший нос портили всё впечатление.

Рон, Джинни и Невилл сидели на своих местах, демонстративно не глядя друг на друга. Остальные семикурсники с интересом следили за разговором, и в конце последней реплики Гермионы выжидательно уставились на профессора.

Профессор Слагхорн выглядел растерянным. Он стоял перед классом в своей обычной позе: выпятив живот, который являлся весьма серьёзным испытанием для пуговиц и швов жилета, и держась за отвороты мантии. Только сейчас его кулаки были сжаты чуть сильнее, чем всегда.

— Но я уверен, мисс Грейнджер, что ваше зелье было сварено совершенно правильно! — проговорил профессор. — Я же и сам, что уж там запираться, принял на ночь хорошую дозу…

— И что? — поднял голову Гарри: до сих пор он сидел, угрюмо уставившись в парту.

— Посмотрел все свои любимые сны, — пожал плечами учитель; глаза его подёрнулись мечтательной дымкой, а на губах мелькнула улыбка, — прекрасная ночь, просто незабываемая!..

— У меня тоже была просто незабываемая ночь! — буркнул Гарри. — Чуть копыта не отбросил!

— Как вы можете это объяснить, профессор? — подал голос Невилл (Гермиона гордо скрестила руки на груди).

Профессор пожал плечами.

— У меня есть одно соображение… Не скажу, что это утверждение взято из авторитетного источника, но… Однажды я прочёл, будто Зелье Заветных снов практически не оказывает воздействия на того человека, которому снятся чужие сны.

— Чужие сны? — воскликнуло едва ли не полкласса.

— Разве людям могут сниться чужие сны? — спросила Джинни.

— Обычным людям, то есть, магглам, не могут, — ответил профессор, — а среди магов подобное явление встречается. Достаточно редко, но всё-таки… Кстати, Зелье Заветных Снов, если верить всё тому же непроверенному источнику, может помочь выяснить, чьи именно сны вам снятся.

— Каким образом, сэр? — спросил кто-то любознательный из Райвенкло.

— Я никогда не сталкивался с этим явлением, — признался Слагхорн. — Но дерзну предположить следующее. Человеку снятся в основном не события, а чувства, которые воображение облекает в зрительные образы. Поэтому, даже если кому-то снятся чужие переживания, воображение подсовывает сознанию знакомые картинки, и человек принимает сон за свой собственный, хотя и странный. А Зелье Заветных Снов как бы усыпляет ту таинственную сферу нашей души, которую магглы именуют подсознанием. Благодаря этому мы можем сознательно выбирать сновидения. Но, заметьте, это же качество зелья лишает чужие сны всех посторонних примесей… Так что, Гарри, если эта теория верна, то сегодня вы должны были выяснить, наконец, чьи же сны снятся вам на самом деле!

Профессор Слагхорн вопросительно посмотрел на Гарри, а тот снова опустил голову, чувствуя, как руки начинают дрожать, а спина покрывается холодным потом. Последние слова профессора поразили его, как удар бладжера. Осознание пришло внезапно, словно во вспышке молнии, и внутренности скрутились в тугой узел.

— Профессор… я бы хотел поговорить с вами… наедине, — выдавил из себя победитель Вольдеморта.

— Разумеется, мой мальчик, я весь к вашим услугам, — отечески улыбнулся Слагхорн. — Пойдёмте со мной… Мисс Грейнджер, не откажите в моё отсутствие проследить за работой ваших товарищей…

И вот, они сидят в кабинете профессора, больше похожем на покои какой-нибудь восточной красавицы. Пушистые ковры, зеркала, задрапированные зелёным шёлком, мягкие кушетки со множеством подушечек, пуфики для ног, низенькие столики, изящные серебряные светильники и масса безделушек. В тёмном углу Гарри приметил нечто похожее на кальян.

— Располагает к приватному общению, не так ли? — с улыбкой заметил толстяк, устраиваясь в одном из кресел и показывая Гарри на другое.

Гарри утонул в мягких объятиях плюша. Сесть в кресле никак не получалось — только полулежать. Однако через пару минут юноша понял, что хозяин этого будуара совершенно прав: окружающая обстановка весьма благоприятствовала снятию напряжения.

— Итак, — мягко проговорил профессор, — вы хотели о чём-то мне рассказать, не так ли?

— Сначала я хотел спросить, — отозвался Гарри, — скажите, сэр, а почему так происходит, что один человек начинает видеть сны другого?

— Не человек, Гарри, не человек, а маг, — подняв вверх указательный палец, напомнил Слагхорн. — Один маг может созерцать сновидения другого мага, если этих двоих связывает какое-либо сильное чувство.

— Сильное чувство?! — Гарри испуганно сглотнул. — Но, сэр, я уверяю вас, у меня нет сильных чувств к Северусу Снейпу! А у него ко мне и подавно!..

Глазки толстяка азартно заблестели — как всегда, когда он слышал новую сплетню.

— Так вам снятся сны Северуса? — переспросил он. — Очень интересно… Кстати, мой мальчик, раньше я замечал, что между вами есть некоторое… э… неравнодушие…

— Мы терпеть друг друга не могли с самой первой встречи, это точно, — признался Гарри, — и ещё неизвестно, кто кого больше ненавидел…

— Ненависть — тоже очень сильное чувство, — авторитетно заявил профессор, — вполне достаточное для того, чтобы стать связующим звеном…

— Но, сэр! — перебил Гарри. — Сны начали сниться мне уже после того, как профессор Снейп… Словом, когда я уже перестал его ненавидеть...

— Так-так, — Слагхорн заёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее, — и какое чувство пришло на смену вашей ненависти?

— Да никакое, — Гарри пожал плечами, — мне как-то было не до Снейпа, если честно. Ну, я порадовался, что он всё-таки не умер, вот и всё…

При слове «умер» профессор Слагхорн опасливо поёжился и постарался усесться в кресле поглубже.

— А… ты ведь видел, как Северус умирал, да? — спросил толстяк почти шёпотом.

— Да, сэр, видел, — кивнул Гарри, — я был там, с ним, когда он…

— И… как это было? — взгляд профессора Слагхорна был одновременно испуганным и жадным — как у мальчишки, которому пообещали рассказать страшную сказку; Гарри стало неприятно находиться в обществе этого человека, для которого вся жизнь была ни чем иным как собранием любопытных диковинок.

«Хочешь новую бабочку в коллекцию? — ехидно подумал юноша. — Сейчас получишь!»

Помнится, однажды ему удалось растрогать толстяка до слёз и перепугать до полусмерти. Правда, тогда Слагхорн был сильно пьян. Теперь Гарри пришлось собрать всё своё красноречие. Впервые в жизни ему пришло в голову пожалеть о том, что он не поэт или хотя бы не Рита Скитер.

— … а зубы у неё были страшные, длинные, дюйма три или четыре, — говорил Гарри, пристально глядя на Слагхорна и с удовольствием замечая, как профессор от испуга покусывает уголок своего щёгольского шейного платка, — и острые, как иглы… Они вонзились ему в шею с левой стороны, вот сюда, глубоко, на всю длину… И он ужасно закричал, но крик почти сразу же оборвался… потом он упал…

Слагхорн сделал попытку забраться в кресло с ногами.

— Эта змея была ядовита, — продолжал Гарри глухим зловещим голосом, — у неё был ужасный яд. Если он попадал в рану, то человек мог сойти с ума от боли… если бы успел, правда… Но профессор Снейп всё-таки смог передать мне нужные воспоминания, хотя ему приходилось бороться за каждый глоток воздуха, ведь змея всё ему повредила, кровь лилась в лёгкие…

Профессор Слагхорн побледнел и трясся, как желе.

— А потом у него, видимо, начался бред. Это всё от яда и от потери крови, наверно… Он перестал понимать, кто я такой. Наверно, он решил, что я — это моя мама, а может, и нет, не знаю… Только он очень боялся за меня… или за неё… он плакал… пока ещё мог смотреть, пока ещё дышал, а потом…

— Довольно! — взвизгнул профессор; кое-как выбравшись из кресла, он засеменил к бару, открыл его трясущимися руками, схватил рюмку, накапал в неё какого-то снадобья из маленького флакона, разбавил водой, пролив на пол едва ли не половину кувшина, выпил, перевёл дыхание…

— Ох, Гарри, как же вам не стыдно! — причитал толстяк, вновь устраиваясь в кресле. — Я старый, больной человек, мне вредно так волноваться!.. Ах-ах, бедный Северус, сколько ему пришлось пережить!.. Непременно схожу навестить его… в ближайшие дни!.. Но, Гарри, вам, кажется, тоже нехорошо? Вы плачете?..

— Я?! — возмутился Гарри, на всякий случай провёл ладонью по щеке и удивился, когда рука стала мокрой.

— Вот и ответ, — промолвил Слагхорн, — когда Северус умирал, вы почувствовали очень сильный страх и жалость…

— Ничего подобного! — упёрся Гарри. — Я даже сам удивился, что человек умер, можно сказать, у меня на руках, а мне словно бы всё равно…

— У вас был шок, — объяснил профессор, — иногда, если боль слишком сильна, человек может её не почувствовать… сначала. Но сейчас-то вы чувствуете!..

Гарри опустил голову. Ему было стыдно за эту дурацкую затею — попытаться напугать старого профессора. Зачем было так делать? Слагхорна не перевоспитаешь, зато сам в идиотском положении оказался. Распустил сопли перед практически чужим человеком, словно слабонервная девица… А главное — с чего бы?..

— Ах-ах, Гарри, как я вас понимаю! — грустно вздохнул профессор Слагхорн. — Нам всем было бы тяжело потерять Северуса, но для вас эта утрата была бы вдвое горше… Да, да, разумеется…

Гарри изумлённо вытаращил глаза. Толстяк не заметил его удивления: он как раз достал из кармана платок и вытирал им взмокшую лысину. Завершив процедуру, он немного помолчал, вздохнул и наконец прояснил ситуацию:

— Да, Гарри, я представляю, каково вам было… Потерять человека, последнего человека в этом мире, который связывал вас с матерью!..

Сердце пропустило удар, а рука помимо воли потянулась к потайному карману. Северус… Серебряная лань… Мама…

На глаза вновь навернулись слёзы… Неужели профессор Слагхорн прав?..