Бражелон. Новая жизнь (джен)

За прошедшие четыре года в Бражелоне мало что изменилось. Жизнь текла своим чередом и не баловала разнообразием. Но так казалось только стороннему наблюдателю или редким гостям, бывавшим в имении. Для Атоса же почти каждый новый день, неделя или месяц этих лет были наполнены радостью, новизной и необычными открытиями. Это было так естественно для всех, кто впервые познал радость родительства, и оказалось так неожиданно для бывшего мушкетера.

Последние кирпичи в обветшавшей кладке его старого потускневшего мира рассыпались в прах, и теперь граф с удивлением смотрел на мир новый, где буйствовали краски, и яркое многоголосье звуков воспевало саму жизнь. Теперь взгляд на мир не принадлежал ему одному, теперь он смотрел и глазами своего сына. И то, что он видел, было прекрасно. Понимание этого давно зрело где-то глубоко внутри, а вот осознание запаздывало. Прозрение произошло само собой, просто случилось в один из солнечных летних дней. Стоя у раскрытого окна кабинета и глядя, как Рауль пытается поймать юрко ускользающую от него бабочку, Атос вдруг понял, что столько лет жившая у него под кожей вязкая тягостная обреченность исчезла. Он никогда не думал, что такое станет возможным, не питал иллюзий и ложных надежд, что когда-нибудь снова будет способен дышать полной грудью и по-настоящему чувствовать. Ведь даже огонь дружбы, согревший его своим спасительным теплом, не смог справиться с холодом безысходности, сковавшим душу. Но оказалось, что чудеса все же бывают: ангел-хранитель, взявший его под свое крыло в день роковой охоты и проведший тернистым путем сквозь мрак последующих лет, привел его в Рош-Лабейль и не поленился это сделать дважды. И Атос был благодарен за это Богу.

Время тоже ощущалось по-иному. Оно больше не растягивалось вереницей серых дней, опутанных паутиной никчемности и бесполезности. Теперь каждый из них был наполнен смыслом, и с их течением все более значимым. Особенно ясно граф понял это, когда пришла пора начать обучение сына.

Услуги учителей обыкновенно обходились недешево, однако, не стесненность в средствах подвигла Атоса к тому, чтобы учить Рауля самостоятельно. Вспоминая себя таким же ребенком и памятуя о трудностях, с которыми столкнулся на стезе овладения науками, он хотел провести сына дорогой знаний, делясь с ним опытом, помогая не допускать ошибок, научая делать верный выбор и избегать ложных путей. Приступив к урокам, Атос очень быстро обнаружил, что ему действительно нравится его новая роль. Быть наставником значило нечто большее, чем опекунство, это было тем, что укрепляло незримую нить между ним и сыном, о природе которой графу невозможно было сказать вслух.

С первых дней Рауль показал себя способным и прилежным учеником, ему легко давались и мудреная латинская грамматика, и решение математических задач, если же возникали сложности, он не отступал до тех пор, пока верное время глагола или нужная цифра не бывали найдены. Обладая прекрасной памятью, он легко запоминал наизусть мифы Древней Греции и легенды о Короле Артуре.

Казалось, занятия совсем не обременяли Рауля, что было редко свойственно детям его возраста, предпочитающим забавы ученью. Однако каждый раз смотря, как внимательно и восхищенно сын слушает урок, Атос понимал, что в немалой степени это было результатом его требовательности к мальчику. Невозможно было не признать, что иной раз он и в самом деле бывал излишне строг. Ему следовало бы не скупиться на слова одобрения и похвалы, вкладывая в них больше теплоты и искренности. Но это был не его выбор — этот выбор был сделан столетия назад его предками, так учили его деда и отца, так учили его самого. Именно так закладывался фундамент и основы на будущее, именно так закалялся характер.

Видя успехи сына, то, как раскрываются его задатки и таланты, Атос не мог не гордится им, и в нем все сильнее разгоралось желание взрастить в Рауле те лучшие качества, которые дадут ему право считаться настоящим мужчиной и сделают его совершеннейшим дворянином их обнищавшего времени. Его наследником, наследником рода графов де Ла Фер. Увы, это было недостижимой мечтой, всякий раз думая о которой, Атос с горечью сознавал, что на сегодняшний день у него нет средств что-либо изменить, по крайней мере какое-то неопределенное время.

Будучи официально признанным воспитанником графа де Ла Фер, Рауль не был дворянином ни в глазах общества, ни по закону. Древнее правило наследования дворянского статуса гласило, что он мог быть передан по отцовской линии лишь законным детям. Такой порядок даже нашел отражение в шутливой поговорке: «Свободного рождает чрево, а знатного — семя». Это означало, что дети свободной женщины также считались свободными, а вот дворянством их награждал отец. Однако еще каких-то сорок лет назад писаных законов на сей счет не существовало, и исходя из постулата о «семени, которое аноблирует (1)», внебрачные дети отцов-дворян причислялись к благородному сословию. Согласно обычаям, они имели право на дворянство, имя и герб своего отца с той лишь разницей, что их герб полагалось отмечать диагональной перевязью, спускающейся слева направо. Бастарды же, узаконенные королевскими грамотами или в результате брака, заключенного между их родителями, получали все права на дворянство, имя и герб отца наравне с законными детьми. Именно этот последний принцип и был впоследствии принят короной за основу — в 1600 году король Генрих IV подписал эдикт о тальях (2), который впредь запрещал дворянским бастардам присваивать себе статус дворянина. Отныне для этого им следовало получить аноблирующие письма, обратившись к королю с личной просьбой.

Эдикт касался только прав детей, но по-прежнему позволял женщине-простолюдинке, вступившей в брак с дворянином, обретать дворянское достоинство. В этом виделась чудовищная несправедливость. И в который раз размышляя об этом, Атос не мог принять мысль, что он не может дать сыну то, что ему было положено по праву рождения, и что он с большой долей вероятности так легко даровал той презренной женщине — своей жене.

По истечении стольких лет некоторые обстоятельства его брака виделись по-другому. Сейчас он не был ни слеп, ни одурманен, и при воспоминании на первый взгляд незначительных деталей, его разум высвечивал их по-иному, и все вставало на свои места. Так было и в случае со старинной гравюрой, висевшей в библиотеке Ла Фера.

* * *

Анна прошлась вдоль резных книжных стеллажей и остановилась напротив одной из гравюр, висевшей в простенке. Отложив бумаги, граф с любопытством наблюдал, как жена, слегка прикусив губу, рассматривает изображение. Почувствовав его взгляд, она обернулась и улыбнулась ему нежно и будто бы немного смущенно.

— Чем так привлекла вас эта гравюра? — он встал из-за стола и, подойдя к ней, взял ее руки в свои.

— Я не могу разобрать надпись, — чуть нахмурилась она.

— Здесь написано «Суд графа Джеральда».

— Суд? — она взглянула на него огромными голубыми глазами, и он не заметил, как ее маленькая ручка чуть дернулась в его руке. — Кого же здесь судят? Я вижу здесь прялку.

— Так и есть, — произнес граф, равнодушно скользя взглядом по картине, на которой был изображен рыцарь, сидящий в кресле, а перед ним стояли престарелая семейная пара зажиточных крестьян и юноша в лохмотьях раба, рядом за веретеном сидела молоденькая девушка, а у ее ног лежал меч. — Вам в самом деле это интересно, дорогая?

— Да. Должно быть, это очень древний сюжет?

— Вы правы, это примерно VIII век, времена королевства франков.

— И о чем же здесь рассказывается? — в ее голосе послышалась настойчивость.

Граф тихо вздохнул, удивляясь желаниям жены.

— О выборе, требуемом законом. Взгляните, — он указал на картину, — эта супружеская пара крестьян или ремесленников привела на суд к некоему графу Джеральду, одному из наместников Карла Великого (3), свою дочь, которая ослушалась родителей и вышла замуж за неравного себе — за раба.

— Ее должны были осудить? — графиня удивленно вскинула голову.

— Не совсем так. По закону того времени (4) она должна была сделать выбор: веретено или меч. Если бы она выбрала меч, то ее муж — раб, должен был умереть на месте от удара меча, если же веретено, как и показано здесь, это означало, что она сама добровольно также становилась рабыней.

— Смерть или рабство за любовь! Это жестоко и несправедливо!

Голос Анны звенел нотками негодования, но отнюдь не из сострадания к судьбе влюбленных. В нем слышался протест, но понимание этого пришло уже много позже.

— Древние законы часто бывали жестокими, Анна, — спокойно ответил граф, — и именно они легли в основу нынешних, значит, в них было зерно справедливости.

— Но разве милосердие не одна из высших добродетелей? — она прямо посмотрела на него.

— Безусловно. Но честь рода всегда ценилась высоко, для любого сословия.

— Даже выше любви? — вопрос бил точно в цель, однако, его суть стала ясна ему слишком поздно.

— Даже выше любви, — его голос прозвучал твердо, так, словно он сам неосознанно хотел еще раз увериться в этом. — Для дворянина честь его рода всегда стояла на первом месте. Вам должно быть это хорошо известно, Анна.

О, разумеется, она знала об этом, впрочем, как и о многом другом, знала или догадывалась. Его жена могла быть кем угодно, воровкой или шлюхой, но в том, что она была умной женщиной, отказать ей было нельзя. Поэтому, сначала робко и неумело, а потом все более смело, она и задавала правильные вопросы — вопросы, которые до поры помогали ей выжить и подняться вверх по жизненной лестнице.

— Конечно, граф, — склонив голову в знак согласия, Анна мягко улыбнулась ему. — Наверное, всему виной моя сентиментальность.

— Вы слишком чувствительны, Анна, — он вернул ей улыбку и легко поцеловал ее пальцы. — Вам не стоит все принимать так близко к сердцу.

Этот разговор вскоре был забыт, и он не придал ему должного значения. А следовало. Ему следовало еще до помолвки, до свадьбы навести справки, обратиться в бальяж (5), чтобы удостовериться в личностях кюре и его сестры. Скорее всего их дворянство было таким же фальшивым, как и все остальное. Но разве можно было заподозрить ложь? Разве можно было усомниться в чистоте и невинности юной Анны? Разве можно было не поверить в благочестие отца Этьена, так страстно произносившего проповеди и обличавшего человеческие пороки?

Оказалось, что все это было возможно, оказалось, что все это было правдой, которую он не смог или не захотел разглядеть за пеленой любовного тумана. Совершив страшную непростительную ошибку, он должен был быть призван к ответу. Оглядываясь на прожитые годы, Атос надеялся, что часть счетов перед своей совестью и памятью предков он уже оплатил. Однако в последнее время у него все чаще и чаще закрадывалась мысль о том, не является ли положение Рауля началом взыскания с него главного долга за содеянное?

* * *

В сложившихся обстоятельствах статус Рауля как воспитанника графа был наиболее приемлем. Это помогало, хотя и не в полной мере, избегать ненужных домыслов и косых взглядов, заинтригованных и как будто обладающих тайным знанием. Правда, положа руку на сердце, Атос отлично понимал, что для тех, кто умел смотреть, их с сыном сходство было очевидно. Такое не могло быть случайностью, и должные выводы блуасское общество, разумеется, сделало.

Однако, кроме этого была еще одна проблема, которая заботила Атоса столь же сильно. Каким бы внутренним мужеством он не обладал, и какие бы удары судьбы ему не пришлось выдержать ранее, он абсолютно не представлял себе, как, когда настанет срок, он скажет сыну правду. Сейчас абсолютно точно он не смог бы найти слов. А сын вне всякого сомнения никогда не позволил бы себе лишних вопросов, твердо усвоив свое положение по отношению к опекуну, который в свою очередь никогда не переходил установленных им самим же границ. Осознание этого тяжким бременем лежало на плечах. Между тем время шло, и все чаще стали возникать ситуации, при которых граф вынужден был молчать, когда отчаянно хотелось говорить.

Так, однажды, незадолго до начала урока Атос застал Рауля в библиотеке увлеченно разглядывающим копию карты мира, составленную знаменитым Джакомо Гастальди (6). Эта карта была привезена его отцом из Италии. Несмотря на то, что они еще не приступили к настоящему знакомству с географией, граф, видя живой интерес сына, уже кое-что рассказывал ему о своих путешествиях.

— Что любопытного вы нашли на этой карте, Рауль? — Атос подошел ближе и встал рядом.

— Я искал Шотландию, — мальчик поднял взгляд на опекуна, и его щеки окрасились легким румянцем.

— Вот как! — граф не мог сдержать улыбку. — Значит, вы не забыли мой рассказ?

— Нет, сударь, — в голубых глазах сына промелькнул тот самый огонек, который загорается в мальчишках всякий раз, когда речь заходит о приключениях.

— Что же вам запомнилось больше всего?

— То, как вы плыли на корабле по морю.

— В самом деле? — Атос удивленно вскинул брови. — Я полагал, что послушать про Ланаркшир вам будет интереснее, ведь там очень красивые места, а за бортом мало что можно увидеть. Выходит, я ошибся?

— О, господин граф, — Рауль явно был смущен, — мне понравилось все, что вы рассказали. Просто… я никогда не видел моря.

Граф улыбнулся.

— Кажется, я понимаю вас, Рауль, — произнес он. — Раньше я не говорил вам об этом — в юности я служил во флоте. И до того, как поступить на службу, много слышал о море и мечтал увидеть его.

— Вы были моряком, сударь? — воскликнул мальчик.

— Да, я был офицером королевского флота.

— И вам, должно быть, приходилось много плавать? — Раулю явно хотелось узнать больше.

— Нет, Рауль, я служил совсем недолго, всего четыре года, и в ту пору мы не совершали больших переходов. Наши корабли стояли на рейде в Булони, Кале или Ванне. Правда, однажды, мне было поручено сопровождать в Тулон эскадру, которая должна была отправиться в Марокко. Вот такой путь мне пришлось проделать, — взяв небольшую указку, граф отыскал на карту французские порты и прочертил невидимую линию.

Сын выглядел одновременно восторженным и озадаченным.

— В Марокко…? — подняв глаза на опекуна, спросил он.

— Да. Взгляните, сюда, — Атос снова повернулся к карте. — Эта страна находится в Африке, народы и племена, живущие там, не знают Христа, в некоторых городах власть принадлежит пиратам. И вот в 1619 году его величество повелел моему командиру капитану Исааку де Разийи снарядить экспедицию, чтобы исследовать эти земли и, закрепившись там, принести туда порядок и свет истинной веры.

— А вы, граф? Вы не участвовали в этой экспедиции?

— К сожалению, нет, Рауль. За несколько месяцев до отплытия по настоянию отца мне пришлось подать в отставку и вернуться домой, — ответил граф, намеренно не касаясь истинных обстоятельств. Не потому, что ему тяжело было говорить о смерти брата, и уж тем более не потому, что он не хотел делиться с сыном подробностями своей жизни, но потому, что ему отчего-то казалось, что Рауль, разумеется, ни о чем не подозревающий, будет чувствовать себя обделенным. Это ранило куда больше, чем он предполагал.

Атос промолчал, но нить их беседы снова подталкивала его говорить — о том, в чем он рано или поздно должен будет признаться.

— И вы не узнали, как закончился этот поход, граф? Наверное, он был очень опасным? — продолжил задавать вопросы Рауль.

— Все завершилось успешно, хоть опасности действительно были. Наша корабли несколько раз были атакованы пиратами. Один раз им даже пришлось встретиться со знаменитым Мурат-реисом. Вам это имя, конечно, кажется странным? — улыбнулся Атос, видя, как мальчик хмурит брови.

— Да, сударь, — кивнул сын.

— Это мусульманское имя, Рауль. А между тем, его носил некий Ян Янсон (7), который промышлял разбоем на море и в свою очередь был захвачен марокканскими пиратами. Чтобы сохранить себе жизнь, он отказался от христианской веры, взял новое имя и, примкнув к ним, через некоторое время стал одним из главных пиратских капитанов. Однако же он не смог одержать победу над нашей эскадрой. Господин де Разийи был очень храбрым воином и опытным моряком. Ему удалось исполнить приказ короля и исследовать часть побережья. К тому же это было не первое предприятие подобного рода, в котором он участвовал. За несколько лет до этого он также по приказу короля плавал в Бразилию, чтобы наладить торговлю деревом и табаком. Эта страна находится здесь, Рауль.

Граф указал на карте нужное место и улыбнулся, видя, как сын, затаив дыхание, жадно ловит каждое его слово.

— Из экспедиции в Бразилию, — продолжил он, — ко двору были доставлены трое индейцев, то есть местных жителей, из некоего народа тупинамба (8). Хотя это были почти дикари, их одели по нашей моде, и они почти ничем не отличались от нас, разве что цветом кожи рыжевато-коричневого оттенка. Надо признать, они оказались вполне дружелюбны и позже даже приняли крещение. Знаете, Рауль, мне тоже удалось их увидеть.

— Но как, граф? — сын неверяще смотрел на него.

— Так случилось, что как раз в этот день, я оказался в Лувре. Моя мать служила королеве Марии Медичи — матери его величества и носила звание статс-дамы, и иногда я навещал ее во дворце, — ответил Атос и тут же почти пожалел об этом, понимая, что не может продолжить, в то время как ему многое хотелось сказать сыну. Сказать, что он наследник древнего и благородного рода, что величественная и гордая статс-дама является его бабкой, а он сам — его отец.

Граф снова промолчал. И, досадуя на себя, не нашел ничего лучше, как закончить разговор, напомнив сыну, что настало время урока, и пора приступать к занятиям.

* * *

К принятию решения относительно положения сына Атоса подтолкнула сама жизнь, однако, это был совсем не тот выход, который граф предпочел бы избрать, располагая он другими средствами.

Почти не интересуясь парижскими новостями и политикой, Атос во время редких визитов к соседям предпочитал не участвовать в беседах подобного рода, а иногда и вовсе пропускал их мимо ушей. Однако события, обсуждаемые на одном из обедов у герцога де Барбье, заставили его прислушаться.

Речь шла о расходах, которые королевская казна несла из-за войны с Испанией за право контролировать Савойю (9). Людовик ужасался тому, что тратит в месяц больше, чем его отец за целый год, но иного выхода не было. Война требовала всё новых жертв — и денег. В ход было пущено всё: увеличивали налоги на спиртное, табак, азартные игры, соль, был введен налог на богатых, которым обложили буржуа, взимался налог на поместья, не используемые их непосредственным владельцем, продавались должности. Королевские служащие выискивали ложных дворян — «господ», не имеющих на руках грамот о пожаловании дворянства и обманным путем присоединивших к своему имени заветную приставку «де» и на этом основании не плативших налогов. Наконец, чтобы пополнить казну, Людовик дал добро увеличить продажу патентов на дворянство для честолюбивых буржуа (10). Тем не менее средств не хватало, люди не желали платить ни старых налогов, ни новых, в народе зрело недовольство, то тут, то там вспыхивали бунты. В Гаскони, где крестьяне не платили податей с 1638 года, во главе бунтовщиков встали мелкопоместные дворяне, которые были такими же нищими. Но Гасконь исправно поставляла Франции солдат и доблестных офицеров, множество гасконцев служили в королевских мушкетерах, а капитан де Тревиль был одним из самых верных подданных короля, поэтому вместо подавления бунта силой Людовик ограничился приказом о снижении податей.

Сведения были достоверными. Племянник герцога, бывавший при дворе Гастона Орлеанского (11) и водивший знакомство с канцлером Месье, графом де Шавиньи (12) ссылался на письмо, полученное графом от его отца — суперинтенданта финансов господина Бутийе (13).

Упоминание имени последнего было тем, что привлекло внимание бывшего мушкетера. С его сыном, графом де Шавиньи Атос знаком не был, а вот с самим Бутийе ему довелось встречаться лично — в ту пору, когда графиня де Ла Фер еще занимала должность при дворе. Именно тогда благодаря протекции Ришелье, будучи советником Парижского парламента, Бутийе был назначен секретарем Марии Медичи.

Впрочем, знакомство с суперинтендантом было не тем, что имело значение. Мысли о получении для Рауля королевской грамоты, дающей право на дворянство, всецело завладели Атосом. Разумеется, он и раньше знал об аноблирования за деньги. Но никогда не рассматривал такой способ применительно к сыну. Это было унизительно, невозможно для наследника рода графов де Ла Фер. Однако время шло, и события складывались таким образом, что об этом следовало задуматься.

До сего дня блуасский бальи ни разу не интересовался сословной принадлежностью его подопечного, и вполне вероятно, это объяснялось не только уважением к графу де Ла Фер, но и тем, что Рауль был еще ребенком. По достижению же совершеннолетия сын так или иначе должен был быть зарегистрирован как лицо, освобожденное от тальи или обязанное платить налог, даже в том случае, если Атос перепишет на него Бражелон. Учитывая обстоятельства, нужно было действовать.

Если бы у него была возможность обратиться к королю лично, Атос бы не колеблясь сделал это. Но увы, он не бывал при дворе и не обладал нужными связями, поэтому оставался единственный путь — обратиться с прошением о пожаловании дворянства Раулю как его воспитаннику за плату. И, скрепя сердце, граф решился. Несмотря на то, что сама мысль об этом по-прежнему казалась отвратительной, все же просить таким образом за приемного ребенка было совсем иным, чем просить за сына.

* * *

Процедура получения аноблирующего письма была не столь сложна, сколько длительна. Обо всех ее тонкостях граф узнал от нотариуса, которого в свое время нашел почтенный господин Марто для оформления опекунства над Раулем. Так, в Счетную палату, ведавшую финансами короля, надлежало представить документы о личности Рауля, его происхождении и имущественном положении. К этим бумагам необходимо было приложить письмо-прошение на имя его величества. В случае положительного исхода дела и получения королевской грамоты на дворянство, патент передавался в Счетную палату для регистрации и установления размера платы, которой новоиспеченный дворянин был обязан за дарование привилегии и освобождение от налогов. Кроме того, нужно было уплатить милостыню в пользу своего прихода. Затем следовала регистрация в Палате косвенных сборов и парламенте. После выполнения всех этих формальностей документ передавался по месту жительства — в бальяж, где патент также регистрировался, и наконец, завершающая регистрация происходила в финансовом бюро провинции (14).

Атоса не заботило время, которое предстояло потратить, его волновал результат, а потому не желая откладывать, он начал действовать. Документы собрать было несложно. Нотариус, хорошо знакомый с делом графа, подготовил нужные бумаги. Прошение Атос написал сам. Оставалось передать пакет в Счетную палату и ждать решения короля. Случалось, что ожидать приходилось долго — иной раз в бумагах происходила путаница, в редких случаях они даже терялись. Атосу повезло. Выяснилось, что сын господина Марто, перебравшийся в Париж, купил в Счетной палате должность клерка и обязался помочь.

Итак, предстояло ехать в Париж, город, который одарил его дружбой, но в который граф, выйдя в отставку, не хотел возвращаться, желая раз и навсегда перевернуть страницу и попробовать начать сначала. Он хорошо помнил то странное смешанное чувство сожаления и робкой надежды, которое преследовало его до тех пор, пока не скрылись из виду городские стены, а потом он просто запретил себе размышлять и чувствовать до самого Бражелона. И чем дальше шло время, чем дольше тянулись его унылые дни, тем острее ощущалась утрата, тем больше рядом не хватало д’Артаньяна с его неуемным жизнелюбием.

Да, д’Артаньян был тем, благодаря кому он после Армантьера еще держался на плаву и относительно благополучно, если не считать участившихся возлияний, дотянул до отставки. Д’Артаньян был единственным из их четверки, кто остался в Париже. И теперь, казалось, был благоприятный момент, чтобы увидеться с другом. Но… Атос отказался от этой мысли. Вынужден был отказаться. Не потому, что не мог или не хотел довериться — нет, он всё так же высоко ценил лейтенанта, не потому, что его дружеское расположение иссякло, а потому, что не был готов именно сейчас, когда всё было еще так зыбко и неопределенно в отношении Рауля. И, словно соглашаясь с его решением, судьба распорядилась так, что мушкетерский полк отбыл в Пьемонт в тот день, когда граф, приехав в Париж, остановился в хорошо знакомой гостинице «Зеленая лисица» на улице Старой Голубятни, недалеко от дома Тревиля.

* * *

Разного рода прошения передавались на рассмотрение королю единожды в неделю. Таким образом, несколько дней Атосу ничего не оставалось, кроме как ждать, уповая на волю Божью и благосклонность Людовика. Господин Марто-младший обещал уведомить его сразу же по получении ответа. Однако новости оказались совсем не такими, как ожидалось, а точнее сказать неожиданными. Прошение не было подписано — вместо него Атосу было передано письмо от суперинтенданта Бутийе, главного распорядителя финансов короля, в котором сообщалось, что его величество желает говорить с графом де Ла Фер по его делу. Это значило, что Атосу надлежало явиться в Лувр.

Сказать, что подобный поворот ошеломил бывшего мушкетера, не было преувеличением. Что означал приказ короля, можно было только догадываться. Если бы речь шла об отказе, Людовик просто не подписал бы бумаги, следовательно, причина была иной, но угадать ее не представлялось возможным.

В назначенный день и час Атос стоял в одной из приемных Лувра, хорошо знакомой ему со времен службы. С тех пор здесь ничего не изменилось. Все также при входе стояли часовые и еще двое у дверей кабинета Людовика. Граф посмотрел на них — подтянутые, с отменной выправкой, абсолютно бесстрастные — все, как и положено. Когда-то и он был таким же, только за внешним спокойствием скрывались не дающие покоя мысли и душевные муки. Теперь все было по-другому, он изменился, изменился так сильно, что порой и сам не мог поверить этому. Взглянув на лица мушкетеров, Атос не узнал никого из них, как, впрочем, и остальных, которые встретились ему, пока он шел по коридорам дворца. Наверное, это можно было назвать везением — сейчас лишние встречи были ни к чему, хоть он и не собирался скрываться.

Ожидать пришлось недолго, через две четверти часа двери кабинета открылись и графа пригласили войти. Сколько Атос помнил, в те несколько раз, когда в бытность мушкетером он удостаивался аудиенций у короля, поводом к которым, как правило, служили победы и «подвиги» солдат его полка, он никогда не испытывал волнения. Теперь же, переступая порог королевского кабинета, он явственно почувствовал холодок тревоги. Взяв себя в руки, граф прошел дальше и почтительно склонился перед королем.

— Отрадно видеть вас в добром здравии, граф, — приветствовал его Людовик. — Если мне не изменяет память, со дня вашей отставки прошло лет этак восемь?

— Ваше величество немного ошиблись — десять.

— В самом деле! Время летит незаметно… Так значит вы теперь предпочитаете провинцию Парижу?

— В деревне есть свои прелести, ваше величество. Там тишина и нет суеты.

— И вам не скучно, граф?

— Нет, сир, — ответил Атос, не вполне понимая, куда клонит Людовик. — С годами начинаешь больше ценить размеренность и покой.

— Пожалуй, вы правы. Но не сидите же вы, запершись у себя в имении? Кстати, где это? — король с интересом посмотрел на бывшего мушкетера.

— Близ Блуа, сир.

— Насколько мне известно, в его окрестностях великолепная охота.

— Ваше величество прекрасно осведомлены, — Атос почтительно склонил голову. — Зверя действительно много.

— Вы по-прежнему предпочитаете соколиную, граф?

— Я думаю, что соколиную охоту можно сравнить с искусством, ваше величество. Но, к сожалению, настоящие ее ценители встречаются все реже.

— Ну а вы сами выезжаете, граф?

— Увы, нет, сир.

— Отчего же?

— Со временем вкусы меняются, ваше величество.

— Жаль, очень жаль, — вздохнул Людовик. — А между тем, я прекрасно помню, как увлеченно вы вели со мной беседу о тонкостях охоты с кречетом.

Атос поклонился.

Побарабанив костяшками пальцев по столешнице бюро, король взял со стола одну из бумаг.

— Что ж, — произнес он, — оставим разговоры об охоте и перейдем к делу.

Внутренне подобравшись, Атос ожидал, что дальше скажет Людовик.

— Я ознакомился с вашим прошением, граф, — продолжил король. — И, признаться, меня удивляет, что вы избрали подобный путь.

Атос почувствовал, как краска отлила от лица.

— Я полагал непредосудительным обратиться с просьбой к вашему величеству обеспечить будущее сироте, над которым я взял опеку, облагородив его буквами (15).

— Я говорю не об этом, граф, — Людовик склонил голову набок. — Отчего вы не обратились ко мне лично?

— Я не счел возможным беспокоить ваше величество, прося аудиенции.

— Почему же?

— Закон установлен для всех, сир — я не исключение.

По губам короля скользнула удовлетворенная улыбка.

— Да, закон един для всех. Однако же речь идет не о каком-то честолюбивом буржуа, сколотившем себе немалое состояние и желающем теперь возвыситься, за деньги получив право считаться дворянином. Вы пишете о некоем сироте, в котором принимаете самое горячее участие. Не так ли?

— Да, сир, — поклонился Атос.

— И что же это за ребенок?

— Это подкидыш. Я нашел его в одном селении, кто-то оставил его на пороге дома бедного священника. Святой отец был в замешательстве и не знал, что ему делать. Я решил забрать мальчика к себе.

— Надо полагать, о его родителях ничего неизвестно? — взгляд короля стал проницательным.

На лице Атоса не дрогнул ни один мускул.

— Ничего, ваше величество. При младенце был только кошель с золотом, — ответил он, разумеется, умалчивая о записке, в которой значилась известная лишь двум людям дата.

— Вы поступили благородно граф. Ваш питомец будет навсегда обязан вам.

— Мне будет достаточно благодарности и его искренней привязанности ко мне.

— Итак, чего же вы просите для вашего воспитанника, граф?

— Ничего сверх того, о чем я имел честь писать в моем прошении, — поклонился Атос.

— Что ж, полагаю, вашу просьбу можно удовлетворить, — кивнул Людовик и сел за стол. — Как зовут мальчика, граф?

— Рауль, сир, — ответил Атос, чувствуя, как по щекам разливается румянец.

— Рауль…, — повторил король. — Для документа этого недостаточно. Но в его случае вполне естественно, ведь имя отца неизвестно. Однако полное имя необходимо. Вы уже думали об этом, граф?

— Если ваше величество соблаговолит подписать грамоту, я мог бы переписать на него имение, доставшее мне в наследство от дальнего родственника.

— Разумно. Как оно называется?

— Бражелон, сир.

— А не найдутся ли те, кто может оспорить его права?

— У графа де Бражелона не было прямых наследников.

— А у вас, граф?

— Я не женат, ваше величество.

— Прискорбно, если такой древний род прервется.

— На все Божья воля, сир.

Людовик смерил бывшего мушкетера острым взглядом и взял бланк патента.

Слушая шорох пера, Атос поймал себя на том, что невольно задерживает дыхание. Писал Людовик отчего-то долго.

Закончив, король протянул ему две бумаги.

— Ваш род и вы, граф, всегда честно служили короне. Я даю вам эти два патента и не беру с вас платы в знак искреннего расположения и в дальнейшем также надеюсь на преданность вашу и вашего воспитанника. Прочтите.

Взяв документы, Атос склонился в низком поклоне.

На первой грамоте о пожаловании Раулю дворянства рукой Людовика действительно было написано: «Король почитает за плату доблесть и службу графа де Ла Фер — опекуна аноблированного, так что от него не требуется ни платы, ни милостыни за сей патент и его верификацию» (16). А вторая… Второй грамотой король жаловал Раулю де Бражелону титул виконта.

Подняв глаза на Людовика, Атос, наверное, впервые в жизни почувствовал, что не может найти слов благодарности за столь щедрый дар.

Король опередил его:

— На втором патенте не стоит дата — поставьте ее сами. И не затягивайте с передачей виконту Бражелона.

— Ваше величество, — граф снова склонился в поклоне, — это намного больше, чем я смел надеяться. Вы оказали мне большую честь, и, признаться, я не знаю, как и когда я смогу отблагодарить моего короля. Располагайте мной, сир, как сочтете нужным.

— Полноте, граф, — Людовик величественно махнул рукой. — Мне довольно знать, что вы верны мне и Франции. А когда ваш воспитанник вырастет, пришлите его мне на службу.

— Даю вам слово, сир.

Король кивнул и протянул руку, давая понять, что аудиенция закончена.

* * *

Произошедшее было невероятно. Какими соображениями руководствовался Людовик, можно было лишь предполагать, но так или иначе король угадал верно, приняв приемного сына за родного, и результат превзошел ожидания.

Теперь Рауль был не только дворянином, отныне он носил титул, позволяющий ему занять подобающее место в обществе, место, достойное наследника графа де Ла Фер. Эта последняя мысль грела сердце и вместе с тем вызывала волнение. Если юридические сложности, чтобы узаконить сына, можно было преодолеть, то справиться с собственной нерешительностью и страхами перед признанием Раулю было гораздо тяжелее. Именно это весь обратный путь домой служило причиной изменчивого настроения графа, заставляя недоумевать и тревожиться Гримо, пребывающего в неведении относительно цели поездки хозяина в Париж.

(1) Аноблировать — производить в дворянство

(2) Талья — земельный налог в средневековых Франции и Англии. Во Франции, возникнув из феодального права сеньора требовать денежной «помощи» от вассалов и подвластных крестьян, талья в середине XV века превратилась в постоянный налог на земельные наделы и недвижимое имущество лиц недворянского сословия. К XVII веку талья стала важнейшим прямым налогом французского королевства, обеспечивающим до 50 % дохода для казны. От уплаты налога были освобождены дворяне, духовенство, должностные лица королевской администрации, солдаты и офицеры, профессора и студенты университетов, а также некоторые вольные города (в том числе Париж).

(3) Карл Великий (742/747 или 748 — 814) — король франков, король лангобардов (древнегерманское племя), герцог Баварии, император Запада с 800 года (условное обозначение титула правителя Франкского государства после того, как король Карл Великий был коронован папой Львом III в Риме императорской короной)

(4) Речь идет о Салическом законе или Салической правде (VI век) — своде законов обычного права германского племени салических франков, в т.ч. населявших в те времена территорию современной Франции

(5) Бальяж — исторический административный округ во Франции, введенный в XII веке королем Филиппом II Августом. Во главе округа стоял бальи — представитель короля или сеньора, представлявший административную, судебную и военную власть. В его обязанности входили управление областью от имени короля, разбор жалоб на королевских вассалов, командование местными войсками, а также надзор за сбором налогов — в бальяже содержались поименные сведения о лицах, имеющих право пользоваться сословным привилегиями (дворяне), и тех, кто таких прав не имел.

(6) Джакомо Гастальди — известный итальянский картограф XVI века, а также астроном и инженер, большую часть жизни служивший Венецианскому двору.

(7) Ян Янсон ван Харлем (ок. 1570 — после 1641) — голландский пират, первый президент пиратской республики в Сале, управляемой четырнадцатью пиратскими капитанами. Краткая история его жизни, описанная в главе, является подлинной.

(8) Во время этой экспедиции в Бразилию в 1612-1615 гг. на острове Мараньян в устье Амазонки во французском форте Сен-Луи был основана римско-католическая миссия, где трудились францисканские монахи Клод д'Аббевиль и Ив д'Эвро, которые выучили язык тупинамба.

Отец Клод д'Аббевиль так прокомментировал визит индейцев в Париж: «Кто бы мог подумать, что Париж, привыкший ко всему странному и экзотическому, так обезумеет от этих индейцев?».

(9) Речь идет о Гражданской войне в Пьемонте или Гражданской войне в Савойе с 1639 по 1642 гг. за контроль над Савойским государством (на территории современной Италии), которое имело стратегическое значение как для Габсбургской Испании, контролировавшей соседнее герцогство Милан, так и для Франции.

(10) Впервые по королевскому письму в 1270 году был аноблирован ювелир Рауль, казначей Филиппа III Смелого. Но чаще всего аноблирующие письма продавались за деньги и служили цели пополнить королевскую казну. Реже они выдавались за подлинные заслуги перед монархом. В преамбуле письма излагались истинные или мнимые причины аноблирования, причем о таком мотиве, как деньги, разумеется не упоминалось. Письмо гласило, что аноблируемый, его дети и все потомство мужского и женского пола, рожденное в законном браке, отныне удостоено дворянского звания.

В качестве примера можно привести такие цифры: за период правления короля

Франциска I c 1515 по 1547 гг. по неполным данным было аноблировано 183 человека, их них 168 на основании писем: 15 бесплатно и 153 за деньги. Всего же с 1345 по 1660 гг. в парижской Счетной палате было зарегистрировано около 3000 имен аноблированных по патентам.

Следует отметить, что король мог изменить свое решение и отменить аноблирования. Так, в 1598 году Генрих IV отменил грамоты, пожалованные им же самим и его предшественником за 20 лет, однако, эдикт 1606 года разрешил всем пострадавшим вернуть утраченное, но разумеется не бесплатно.

(11) Гастон Жан Батист Французский, герцог Орлеанский — принц крови, младший брат короля Людовика XIII. Носил титул Месье. В период Старого режима во Франции такой титул давался родному брату короля Франции, следующего за ним по старшинству.

(12) Леон Бутийе, граф де Шавиньи (1608 — 1652) — ближайший сподвижник кардинала Ришелье. Советник Парижского парламента с 1627 года. В 1632 года назначен государственным секретарем по иностранным делам.

В 1635 году участвовал в переговорах между мятежным принцем Гастоном Орлеанским и правительством и был назначен канцлером Месье для того, чтобы правительство могло контролировать его.

(13) Клод Бутийе де Фуйетур (1581 — 1652) — французский государственный деятель, дипломат, начавший карьеру как адвокат Парижского парламента, позже он стал советником парламента, также занимал посты государственного секретаря и суперинтенданта финансов. По рекомендации кардинала Ришелье получил патент на должность секретаря Марии Медичи.

Упомянутое письмо действительно имело место быть. Вот его отрывок: «Я донельзя раздосадован нынешним положением дел. Расходы наличными достигают по меньшей мере сорока миллионов. Откупщики от нас отстают, народ не хочет ничего платить — ни старых налогов, ни новых. Мы дошли до самого дна и более не можем выбирать между добрыми и дурными советами. И я боюсь, как бы война за рубежом не перешла в гражданскую. Когда его высокопреосвященство узнает, как на самом деле обстоят дела, он примет нужные меры, но признаюсь вам, что я в затруднении и не вижу никакого просвета».

(14) Это действительно реально существовавшая процедура аноблирования.

Здесь она немного упрощена, и в ней кое-что «подбито», чтобы вписаться в мир Дюма.

Счетная палата учреждена в XIV веке для контроля за государственными доходами и расходами.

Палата косвенных сборов — верховная судейская палата во Франции, которая разбирала гражданские и уголовные дела, касающиеся сбора налогов с населения.

(15) Облагороженный буквами значит облагороженный буквенным патентом, т.е. лицо, получившее дворянство благодаря королевской грамоте начиная с 1400 года.

(16) Правильная формулировка звучала так: «Король почитает за плату доблесть и службу аноблированного, так что от него не требуется ни платы, ни милостыни за аноблирующие письма и верификацию».

Именно с аноблированного брали или не брали плату. Здесь — авторское допущение.