Гимн двух сердец (гет)

Прит 28:13: «Скрывающий свои преступления не будет иметь успеха…»

Его пальцы непроизвольно разжались. Его рука опустилась. Радость, еще секунду назад переполнявшая его, сменилась леденящим ужасом. Он видел ее сияющие глаза, ее доверчиво улыбающиеся губы, и мысль о том, что он может разрушить это, причинить ей боль, была невыносимой. В его воображении уже рушился тот хрустальный замок счастья, что они только что начали строить, рассыпаясь на тысячи острых осколков.

Он отступил на шаг, и на его лице появилось выражение такой муки, что ее улыбка мгновенно исчезла. —Что-то не так? — тихо спросила она, и в ее голосе послышалась тревога.

Он покачал головой, не в силах вымолвить слово. Как он может? Как он может омрачить этот прекрасный момент своим признанием? Как может рискнуть всем, что только что обрел?

Но он должен. Потому что любит ее по-настоящему. Потому что уважает ее. Потому что не имеет права строить отношения на лжи, даже на лжи умолчания.

— Лиза, — его голос сорвался, стал чужим и надтреснутым. — То, что я скажу сейчас… это очень важно. И очень тяжело.

Он видел, как ее глаза наполняются недоумением и страхом. Он видел, как она инстинктивно скрестила руки на груди, словно защищаясь от предстоящего удара.

— Сегодняшний день, этот разговор… он был самым счастливым в моей жизни, — начал он, с трудом подбирая слова. — И именно поэтому я обязан быть с тобой абсолютно честным. Есть кое-что в моей жизни… область постоянной борьбы. Грех, нечистота, с которой я сражаюсь изо всех сил. Я молюсь о победе, я ищу силы в Боге, я не мирюсь с этим. Но я не идеален. Я проигрываю сражения.

Он сделал глубокий, прерывистый вдох, чувствуя, как сжимается горло. —Я должен был сказать тебе это. Потому что ты имеешь право знать, с кем связываешь свою жизнь. Я понимаю, что это может все изменить. Что услышанное может быть для тебя неприемлемо. Я не прошу ответа сейчас. Просто… подумай. Я приму любое твое решение. И я готов ответить на любые твои вопросы, когда ты будешь готова.

Он замолчал, исчерпав себя. Внутри было пусто и холодно. Он стоял перед ней, беззащитный и открытый, готовый к любому приговору.

Лиза смотрела на него, и он видел, как с ее лица медленно сходит кровь, как в глазах мелькает целая буря эмоций — шок, боль, попытка осмыслить. Но не отвращение. Ни тени его. Вместо этого в ее взгляде читалась какая-то странная, глубокая печаль и… понимание?

Она медленно опустила глаза, разжала скрещенные на груди руки и обхватила себя, словно от внезапного холода. Тишина между ними тянулась мучительно долго, нарушаемая лишь треском догорающих углей в костре и собственным громким стуком сердца Николая в ушах.

— Я… я тоже не святая, Коля, — наконец прошептала она так тихо, что он едва расслышал. Она подняла на него взгляд, и в ее глазах стояли слезы. — У меня тоже есть своя борьба. Может, и не такая, как у тебя, но… Я тоже знаю, что такое падение. И стыд. И чувство, что ты снова и снова подводишь Бога. Мои мысли… они не всегда чисты. Иногда они уносятся туда, куда не следует, рождая образы и желания, которым не место в сердце, стремящемся к святости. И мне бывает так стыдно перед Ним за эту нечистоту в моей собственной голове, за эту немощь моей плоти…

Она сглотнула, пытаясь собраться с мыслями, ее пальцы бессильно сжали ткань куртки. —А еще во мне просыпается тщеславие. Духовное тщеславие. Я ловлю себя на мысли, что делаю что-то хорошее не только для Бога, но и чтобы меня похвалили, чтобы заметили, какая я «духовная». Или осуждаю в сердце кого-то, кто, как мне кажется, верит не так «правильно». Это мерзко. Это гордыня. И я молюсь об этом, каюсь, а оно снова возвращается. Как будто я никогда не научусь по-настоящему смиряться.

Она вытерла ладонью непрошеную слезу, скатившуюся по щеке. —Иногда … бывает, я так устаю от всего, что утром пропускаю молитву, просто валяюсь в кровати, хотя знаю, что мне нужен этот разговор с Ним. И оправдываю себя усталостью. Или смотрю сериал, вместо того чтобы почитать Писание. И мне потом так стыдно… Я ведь тоже не идеальна. Далеко не идеальна. Она сделала паузу, глотая воздух, как будто собираясь с силами для самого главного признания.

— И … есть кое-что, что со мной происходит. Не грех, а скорее болезнь. Иногда на меня накатывает такая пустота и тяжесть, что я не могу даже встать с постели. Все краски мира гаснут, и даже молиться не выходит. Это началось давно. Я научилась с этим жить, пить таблетки, когда совсем плохо… но иногда тьма все равно наступает. И в эти дни мне кажется, что я никогда больше не смогу чувствовать радость. Это болезнь, с которой я не могу справиться одной.

Она замолчала, и в ее признании была не только горькая искренность, а тихая, усталая правда. Николай слушал, затаив дыхание, и чувствовал, как ледяная глыба страха внутри него не тает, а рушится, сметаемая новой, оглушительной волной любви и жалости. Она доверяла ему не просто знание о грехах, а свою самую уязвимую часть души

— Если мы исповедуем грехи наши, — тихо, почти машинально процитировала она, — то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды. Это обетование и для меня, и для тебя.

Он кивнул, не в силах говорить, чувствуя, как комок подступает к его собственному горлу.

— Я не могу тебя осудить, Коля, — голос ее окреп, в нем зазвучала твердая, тихая уверенность. — Потому что сама нуждаюсь в прощении каждый день. Твоя честность… она значит для меня больше, чем любое притворство. Ты сражаешься. И я вижу это. Вижу, как ты стремишься к Богу, даже спотыкаясь. Разве это не главное?

Она сделала шаг вперед, сократив расстояние, которое он создал, и медленно, почти нерешительно протянула к нему руку. Не для рукопожатия. А просто, чтобы их пальцы снова соприкоснулись.

— Христос простил… и я принимаю тебя таким. Со всей твоей борьбой. Потому что верю, что Бог, начавший в тебе доброе дело, будет совершать его до конца.

Ее слова стали бальзамом на его израненную душу. Он смотрел на ее протянутую руку, на ее лицо, озаренное не сиянием безоблачного счастья, а гораздо более глубоким, зрелым светом — светом принятия и милости. — И я тебя, — его голос сорвался, но прозвучал с несвойственной ему прежде твердостью. — Лиза, слышишь? Я принимаю тебя. Всю. Со всеми твоими бурями и тишиной. С твоими проблемами и невзгодами. Я хочу быть рядом всегда. Не потому что я сильный, а потому что я твой. И мы будем нести это вместе. Только после этого его пальцы дрогнули и сомкнулись вокруг ее ладони. На этот раз их рукопожатие было не мимолетным прикосновением, а крепким, долгим, говорящим без слов. В нем была боль обнаженных ран, огромное облегчение и рождающаяся в этой боли новая, невероятно прочная связь. Теперь это был залог, договор, скрепленный взаимностью. — Спасибо, — выдохнул он, и его голос снова обрел почву под ногами. — Ты не представляешь, как... Я боялся. Очень боялся. — Я знаю, — она улыбнулась сквозь слезы. — Но теперь нам нечего бояться. Мы можем быть честными. Друг с другом и перед Богом.

Они стояли, держась за руки, и тишина вокруг больше не была напряженной. Она была наполнена миром. Тем самым миром, который превыше всякого ума, о котором говорилось в Писании. Миром, который приходит не тогда, когда все идеально, а тогда, когда ты знаешь, что принят, несмотря на свое несовершенство.

— Может, помолимся? — тихо предложила Лиза, и в ее голосе снова слышалась легкая неуверенность, но и твердая решимость. — Вместе. Просто… попросим Его вести нас. И дать нам мудрости.

Николай кивнул, сердце его сжалось от новой, на этот раз светлой волны эмоций. Они опустились на колени прямо на холодный, утоптанный снег, не отпуская рук. Снежинки медленно кружились вокруг, словно благословляя это место.

— Господи, — начал Николай, и его голос дрожал от переполнявших его чувств. — Мы такие немощные, такие сломленные. Но мы здесь, перед Тобой. Мы открыли друг другу свои сердца, свои раны. Мы не хотим ничего строить на песке. Мы хотим, чтобы Ты был нашим основанием. Дай нам мудрости. Направляй наши шаги. Покажи нам Твою волю. И если этот союз угоден Тебе… благослови его. Освяти его.

— Аминь, — прошептала Лиза, и ее пальцы сжали его руку чуть сильнее. — Господи, мы так нуждаемся в Тебе. Я так нуждаюсь. Дай мне чистоту сердца и ясность ума. Помоги нам не полагаться на свои чувства, но искать во всем прежде всего Твоего лица. Мы отдаем эти отношения в Твои руки. Пусть будет не так, как хотим мы, но как угодно Тебе.

Они помолчали еще несколько мгновений, и эта тихая, совместная молитва, казалось, навсегда связала их невидимой, но прочной нитью. Поднявшись, они смотрели друг на друга уже по-новому — не как влюбленные, мечтающие о счастье, а как соратники, готовые вместе идти трудным путем послушания.

— Знаешь, — осторожно начал Николай после долгой паузы, — я думаю, нам нужно… сделать все правильно. Не прятаться. И я хочу предложить… давай каждый из нас отдельно, в своей личной молитве, будем спрашивать у Бога. Одобряет ли Он наш союз? Благословляет ли Он нас на этот путь? И попросим Его явить нам Свою волю, если мы в чем-то ошибаемся. Чтобы мы шли не вперед слепо, а с Его благословением.

Лиза внимательно слушала, и на ее лице появилось выражение глубокой серьезности. —Да, — согласилась она. — Это правильно. Я буду молиться об этом. Каждый день. Чтобы Он направлял и чтобы нам было ясно, если… если это не от Него.

— И я, — твердо сказал Николай. — Я буду просить у Него мудрости и ясности. Для нас обоих.

— Нам нужно поговорить с пастором, — продолжил он. — Честно обо всем. Попросить у него совета и… молитвенной поддержки.

Она кивнула, и в ее глазах он увидел одобрение и понимание. —Да. Это мудро. Я тоже думала об этом.

— И… — он сделал глубокий вдох, — я хотел бы познакомиться с твоими родителями. Не как просто брат из церкви, а как… как человек, который имеет серьезные намерения к их дочери. Если ты, конечно, не против.

На ее лице расцвела легкая, смущенная улыбка. —Я как раз хотела предложить тебе прийти к нам на ужин. В воскресенье, например. Мама как раз хвалила тебя в последнее время, говорит, ты какой-то серьезный и надежный.

Его сердце отозвалось теплой волной облегчения и радости. Страх быть отвергнутым ее семьей таял, как зимний снег под первым весенним солнцем.

— Тогда договорились, — сказал он, и его пальцы слегка сжали ее ладонь.

Они еще немного постояли у воды, уже не говоря ни слова. Небо постепенно темнело, окрашиваясь в вечерние сиреневые тона, и первые звезды зажигались на нем, словно далекие, но верные свидетели их тихого обета быть честными и идти этим путем вместе.

Обратная дорога к лагерю была совсем иной. Они шли рядом, и их плечи иногда почти касались. Внутри у Николая больше не бушевала буря страха и сомнений. Была тихая, светлая уверенность, что самый трудный разговор остался позади. И что впереди, с Божьей помощью и поддержкой друг друга, они смогут пройти через что угодно.

Он смотрел на ее профиль, освещенный закатным светом, и думал, что ее красота стала для него теперь еще глубже. Это была не просто внешняя красота, а красота души, способной понять, простить и принять. Красота, выкованная в борьбе и омытая слезами искренности. И он знал, что его любовь к ней с этой минуты стала другой — более зрелой, более ответственной и безмерно благодарной.