The Good Wife (гет)

— Так вот как собирается угаснуть наша Огненная Девушка, хм? От переохлаждения, дрожа и скукожившись на дне мокрой воронки. Довольно жалкая смерть, ты не находишь?

Его знакомый голос выдергивает меня из сумеречного, полубессознательного состояния. Я медленно поворачиваю голову и гляжу на него. Он стоит в паре метров от меня, одетый во все больничное. По-прежнему без штанов. И сияет все той же несравненной красотой.

— Ты мертвый, — каркаю я. — И полуголый.

— И ты умираешь, — бросает он в ответ. — И выглядишь соответственно …

Я собираюсь просто не обращать на него внимания, чтобы он исчез. Ведь он все равно не настоящий, это очевидно. Едва шевеля отяжелевшими, как свинец, руками, я вожусь с застежками своей куртки. Почему-то вдруг стало неестественно жарко. Мне надо раздеться. Пальцы отказываются меня слушаться, вообще мне не подчиняются, поэтому я просто шарю где-то у себя на груди, не оставляя отчаянных попыток освободиться от одежды.

— Осади меня, если это слишком безбашенное предложение, но, мне кажется, тебе надо оставаться в одежде, — я слышу дерзкую ухмылку в его голосе, и чувствую, что и сама пытаюсь улыбнуться. — Ну, знаешь, просто замерзнуть насмерть и все?

Окончательно поняв, что я утратила всякую власть над своими движениями, я следую его совету и сдаюсь. Мои руки падают на колени, и кончики пальцев утопают во влажных складках одежды.

В любом случае, это не продлится долго.

— На что это похоже — умирать? — раз уж я собираюсь встретить смерть с минуты на минуту, я хочу хотя бы подготовиться.

Поворачиваюсь, чтобы увидеть, как он усмехнулся:

— Тебе следовало бы спросить об этом Пита. Он проделывал это в два раза чаще, чем я.

Он мне совсем не помогает. А разве он здесь не затем, чтобы привести меня в объятья смерти? Не ожидала, что именно так бывает, когда умираешь, хотя, у меня не было базовых знаний на этот счет.

Так, будто бы он может читать в моей голове, Финник предлагает мне ответ:

— Я здесь потому, что твоя высшая нервная деятельность, твой мозг, угасает. Организм хочет сохранить тепло для действительно важного: сердца, легких... Определенно, у тебя сейчас галлюцинации. Так что все, что я сейчас говорю — это то, что ты и сама откуда-то знаешь. Могу предположить, что твоя приятельница Джулия однажды упоминала нечто подобное в твоем присутствии. Иначе бы я и понятии не имел, отчего я здесь.

— Почему ты?

Он фыркает.

— Твой вопрос ничем не хуже моего… Полагаю, я меньшее из зол. Ты думаешь, что меньше всего из тех людей, что ты потеряла, ты хотела бы видеть сейчас свою сестру или кого-то вроде Цинны, — его глаза мерцают, когда он продолжает:

— Хотя я мог бы списать тот факт, что я здесь, на твою отчаянную и безответную любовь ко мне.

Вместо издевательского смешка у меня выходит лишь слабый, жалкий звук:

— Да я в Хеймитча больше влюблена…

Он садится рядом со мной. На вид он совсем такой же, как был в больнице: растрепанные волосы, в накидке, с голыми ногами, но с одним существенным различием — он больше не издерган и не полубезумен, напротив — его глаза светятся от счастья.

— Как там мой мальчик? — гордость в его голосе заставляет меня сглотнуть поднявшийся комок в горле.

— Очень похож на тебя.

Финник скрещивает руки на груди и начинает перекатываться с пяток на носки:

— И все? Я-то думал, мое творение заслужит чего-то большего, чем «он вылитый парень, который его сделал».

Я пытаюсь припомнить о Нике все, что только в моих силах.

— Ему очень нравится Пит. И моя коса. Он выглядит умненьким, но я не могу сказать точно, он же пока младенец. Когда он сыт, любит пообниматься. Заигрывает с Пози. Если младенцы умеют заигрывать, то определенно, — это не совсем о его сыне, но я все-таки добавляю, чтобы ничего не упустить. — Джоанна грохнулась в обморок, когда он появился на свет.

Он запрокидывает голову и хохочет, долго и заливисто.

— Ясно дело грохнулась, моя Джо. Не могу поверить, что у нее скоро и свой родится. Да не от кого-нибудь, а от парня-с-каменным-лицом.

— С каменным лицом? — думаю, он имеет в виду Гейла, и такое определение вполне подходит. Гейл вовсе не фонтанировал эмоциями, когда Финник был с ним знаком.

— Да, так я его всегда звал. Может, ты однажды это подслушала, а потом и позабыла. Мозг вообще интересно работает. И как ты с этим справляешься?

Вполне очевидно, как со всем этим справляется мой мозг:

— Ну, я думаю, что умираю, так что…

Он закатывает глаза, так как будто факт моей неизбежной смерти — не такое уж большое дело:

— Нет, я насчет этого парня и Джо. Что у них теперь будут общие дети.

— Я вообще не люблю думать о детях, но, в принципе, нормально. Даже очень хорошо, если их самих все устраивает, — теперь у меня нет в этом никаких сомнений. Ведь смерть все расставляет по местам.

Финник вытягивает ноги вперед и присаживается поудобнее.

— Кто же не любит думать о детях? Что с тобой такое?

Я не отвечаю.

Он наклоняется ко мне и шепчет доверительно:

— Ты хочешь детей, где-то очень глубоко в душе, в самом тайном закоулке, куда ты стараешься даже не заглядывать… вот что с тобой такое.

Я мотаю головой, очень плавно, как в замедленной съемке:

— Нет. Это Пит хочет. А я никогда не хотела детей.

Я злюсь на него даже за само такое предположение. Это ужасно. Потому что раз он такое говорит, то же самое сидит у меня в мозгу, ведь никто кроме меня не может знать мои тайные мысли. И этот вопрос, видимо, гнездится там уже давно.

Он отступает и поднимает руки, будто сдается:

— Слушай, я не утверждаю, что ты когда-нибудь решишься завести детей, но ты определенно не любишь думать о них, потому что напугана. А люди бывают напуганы только тогда, когда для них эта вещь много значит. Так что… запомни на будущее.

— Непременно, на все то недолгое время, что мне осталось, — бормочу я. Гораздо проще все это слышать, когда точно знаешь, что скоро будешь мертва.

На его лице читается раскаяние:

— Ах, Китнисс, ну, не надо так. Ты еще не умерла. Просто умираешь. Разница есть.

— Может так даже и лучше, — выдавливаю я из себя.

— Что же в этом может быть хорошего? Ты умираешь в яме в ночь перед первой годовщиной своей свадьбы, после того, как вся твоя жизнь была полна боли, лишений и необычайно дорогой ценой добытых побед. Думаю, если измерить уровень трагичности происходящего, стрелку должно зашкалить. Но что я могу знать? Я ведь всего лишь символическая неуклюжая галлюцинация, у которой есть доступ к твоему подсознанию…

Последний его комментарий я игнорирую.

— Если я сейчас умру вот так, Пит сможет идти вперед, жить так, как он достоин. Найти жену, которая родит ему детей, и не будет ужасаться оттого, что он растет и меняется. Кого-то, кто нормально спит по ночам, и с кем ему самому не приходится бороться с мыслями об убийстве. Кого-то, кто лучше со всем этим справляется, чем я, — знаю, что все это должно быть правдой. Если бы мы с Питом снова не сблизились, он, скорее всего, до конца жизни остался бы одинок. Я-то точно бы осталась, ну, может, присоединилась бы к моему наставнику в его обильных возлияниях. То, что с нами случилось, было, конечно, гораздо предпочтительнее, но продолжать в том же духе до гробовой доски? Хотя я думаю, что сама я была бы этим довольна и даже счастлива, но Пит ведь тогда пропустит так много важных вещей в своей жизни, если останется со мной. А если я умру, он сможет двигаться дальше. Ему не нужно будет гадать, что могло бы случиться, как это выпало на долю Рори, но это даст ему шанс сделать то, чего он всегда желал. А я пойду, храня в себе этот крошечный проблеск возможного счастья, в новый, невыносимо прекрасный мир, где больше не будет боли.

Финнику такой ответ вовсе не нравится.

— Так, значит, ты сдаешься. После того как я и многие другие пожертвовали ради тебя жизнью, ты сдаешься.

— Но я ведь вовсе не хотела, чтобы так случилось! — выплевываю я. И это правда. Мысль о смерти для меня мучительна уже потому, что она означает потерю Пита. Он — это все, что у меня осталось, но это никак не умаляет его значимости. Он для меня намного важнее, чем кто-либо другой в моей жизни — и сейчас, и в прошлом.

— Я люблю его! Я не могла раньше подумать, что смогу любить так кого-то, даже до того, как ее не стало, и уж тем более не после этого. Я не стремилась его любить! Но он просто… я ничего не могла поделать. Он превратил для меня этот ужасный, одинокий мир в место, где я могу жить, и даже сам этого не сознает. Он полон достоинств, доброты и обаяния. Но я не могу дать ему одну важную для него вещь, и, даже если бы смогла, я бы с этим не справилась, как бы ни старалась. И так, в конце концов, будет для него лучше, — я хочу, чтобы Пит был счастлив, намного сильнее, чем желала счастья для себя. Даже если бы я не оказалась в ловушке в этой яме, мне сложно представить, как бы мы вдвоем смогли вместе сосуществовать до конца жизни. Я просто не верю в свою способность поддерживать наше счастье сколь-нибудь долго без того, чтобы вновь не развалиться на куски. Мне удавалось быть умеренно хорошей женой на протяжении почти года. Но тактика, которой я придерживалась, вдруг на глазах перестала приносить плоды, ведь он меняется, и я меняюсь. Кто может поручиться, что я научусь всему этому по новой?

— Так ты сдаешься? — спрашивает он снова.

— Не говори так! Конечно, нет. Мне некому сдаваться. Просто отсюда нет выхода! Рори там, наверху, без сознания, а может даже умер, а ведь он был единственным, кроме Гейла, кто мог бы меня здесь отыскать. Так что вот. Я должна смириться с этим. Никто не собирается меня спасать, Финник.

— Если нет никого, кто может тебя спасти, ты просто должна сделать то же, что и всегда.

Я гляжу на него недоуменно.

— Спасай себя сама, — говорит он, слегка пожав плечами так, будто это самая очевидная вещь на свете.

— И как же я могу это сделать? — лепечу я.

— Просто делай то, что умеешь лучше всех, — его голос становится нежнее, убаюкивает, как шум моря. Черты лица начинают расплываться. Должно быть, я уже на пороге смерти.

— Мой лук сломан! Я едва могу пошевелиться. Даже мои пальцы не слушаются.

Он трясет головой. Его голос перетекает в чей-то еще, тоже знакомый, но все слишком расплывчато, чтобы я смогла разобрать…

— Я говорю не о стрельбе, Китнисс. Делай то, чему тебя учили с самого рождения.

Я все еще не понимаю, что он имеет ввиду. Что могло бы мне действительно помочь здесь и сейчас? Я смотрю на него в ожидании ответа, когда его лицо превращается в другое, много старше. Волосы его темнеют, глаза становятся мягче, а кожа смуглеет. Я уже вижу лицо, по которому тосковала целых восемь лет.

«Пой, моя птичка…», — шепчет мне отец. Я протягиваю руку, пытаясь до него дотронуться, и мои пальцы почти задевают его щеку.

И тут он растворяется во влажном воздухе.

В яме темно и жутко, как в могиле, когда я остаюсь одна. Тьма, как дикий зверь, готовится к прыжку, чтобы напасть на меня и навсегда утащить в пропасть забвения, где мое бесчувственное тело поджидает смерть. Вовсе не плохая смерть. С такой смертью я могла бы примириться, пожалуй. Я могла бы оставить Питу теплые воспоминания о нашей недолгой любви. Я могла бы его отпустить и позволить милосердной смерти забрать меня, прежде чем мое сердце с годами ожесточится и очерствеет.

Я могла бы...

Но я не буду смиренно ждать такой участи.

Я заставляю себя вновь разлепить покрытые коркой, сухие губы и хрипло издать звуки той единственной песни, которую еще помню. Мой голос крепнет под напором отчаяния. Это все, что мне осталось.

«Где-то под ивой, прямо в лугах…»

Черный сланец, на котором я лежу и который здесь повсюду, оказывается, имеет еще одно, прежде неизвестное мне, свойство.

Он отражает звук не хуже, чем полированный деревянный пол.

Мой голос вырывается из ямы и разносится далеко в ночи, как свет маяка.

* * *

Я все еще пою, хотя это уже скорее лишь хриплый шепот, когда я слышу голоса. Как кто-то кричит и карабкается. Упавшее дерево сдвигается, на меня сверху, с края ямы, льется поток жидкой грязи. Она набивается мне в рот, а я могу лишь издать слабый, жалкий, едва различимый звук.

Но и его достаточно.

— Солнышко? — Хэймитч с недоверием зовет меня сверху.

Уже теряя сознание, я напоследок понимаю, что прежде его голос никогда в жизни не был полон такого счастья и такого облегчения.

* * *

Ощущение тепла так блаженно, что я готова никогда больше не просыпаться, не вставать с постели — но уже не из-за депрессии, как раньше. После невыносимого мокрого холода в той яме, ничего не может быть прекраснее, чем жар, что отогрел меня до кончиков пальцев. Но все же я медленно, но неуклонно просыпаюсь, и покрепче утыкаюсь в теплое тело, с которым я и так очень тесно сплетена. Я обнажена, кожа прижата к теплой коже. Как я здесь очутилась? Это что — моя кровать? Может, я ее и не покидала? Я не вполне уверена, что реально… Медленно приоткрываю глаза, щурясь от яркого света, который залил всю комнату, не минуя самых дальних уголков. Стоит мне сфокусировать взгляд, я сразу вижу Пита, который лежит, опираясь на меня, его растрепанные кудри сияют в солнечных лучах, как золотые.

Глаза его полны слез.

— Ты не пришла на ужин, — его голос сбивается, и потом он зарывается лицом мне в шею, вцепившись в меня так, будто уже никогда не отпустит.

Я пытаюсь выпростать руки, чтобы обнять его, но они все еще тяжелые и плохо слушаются, и я лишь хрипло шепчу:

— Прости.

Так мы и лежим бесконечно долго. Я вбираю его тепло. Это блаженная роскошь, и я больше никогда, ни в коем случае не буду снова принимать ее как должное.

— Как ты меня нашел? — в конце концов, нахожу в себе силы вымолвить я. Моя слабая еще рука поднимается и убирает волосы у него со лба. Он тоже убирает мне волосы, и тут я понимаю, что моя голова вся в толстых бинтах. Тогда события прошлой ночи снова выходят для меня на первый план.

— Где Рори? — я вскакиваю еще до того, как он успевает ответить. Моя голова сильно пострадала от кровопотери, и я чувствую, как все вокруг завертелось.

Пит твердо берет меня за плечи и настоятельно требует, чтобы я вернулась в постель.

— Он довольно серьезно ранен, но он жив. Гейл выслал за ним планолёт. Он уже на пути в Тринадцатый, где его ждут хирурги. Врач сказал, что он выкарабкается.

Волна внезапного облегчения ломает шлюз внутри меня, что сдерживал потоки слез. И они спешат пролиться, а я сглатываю рыдания.

— Я не… я просто… я думала, можно…

— Тс-с-с, Китнисс, — он гладит мои волосы. — Все хорошо. Все теперь хорошо.

— Прости, что заставила тебя говорить о Порции, — я слабо всхлипываю, как будто это не менее важно, чем то, что мы с Рори едва не погибли. Но сейчас меня мало не заботит схема мироустройства. В моей голове это важно, и все тут…

— Нет, Китнисс, нет, — от крепко прижимает меня к себе. — Это не ты меня расстроила. Просто о ней мне и вправду больно говорить. Дело было не в тебе, любимая, не в тебе.

Продолжая сопеть ему в плечо, я спрашиваю еще раз:

— Так как ты нас нашел?

Когда он, наконец, отвечает, в его словах море горьких сожалений.

— Меня там не было, когда вас нашли. Я был прикован наручниками к крыльцу.

Мои всхлипывания снова становятся бескрайним потоком слез, я бормочу извинения, прижавшись лицом к его коже.

Он мотает головой:

— Все хорошо, правда, — но на моем лице, должно быть, ясно отразилось, что я хочу знать все, от начала до конца, и он продолжает:

— Я все думал, что с тобой что-то случилось, что ты пострадала... Вряд ли что-то еще может до такой степени выбить меня из колеи… И, когда со мной случился приступ, он был совсем не как обычно. Думаю, он начался, когда уже сильно стемнело, а вы вдвоем так и не вернулись домой. Я принялся метаться, все крушить, в отчаянии, что не могу тебя найти. Так что целых тарелок у нас почти что не осталось, прости… — сложно не улыбнуться, глядя на его глуповатое выражение лица. — Я уже готов был сам кинуться в лес, но Хеймитч меня отловил, приковал к крыльцу, и потом послал Тома и всех, кто только мог … — он на миг останавливается, чтобы унять волнение и сглотнуть горечь от этих воспоминаний, — …вести себя адекватно, чтобы вас искать. Они прочесывали лес много часов, и не могли вас найти.

Я снова не могу ничего понять:

— Так кто же в итоге нас нашел?

— Сойки-пересмешницы, — отвечает он просто, но для меня от его слов дело яснее не становится.

— Пози сидела со мной. Все остальные ушли в лес искать вас, а она за мной приглядывала, или может я за ней… Может, это и не было таким уж правильным решением, но ведь все остальные взрослые в нашем Дистрикте — буквально все, без исключения — отправились на поиски. И пока мы так сидели, я чуть было не вырвал себе все волосы, пока спорил с ним, с монстром, о том, могла ли ты от меня сбежать…

— Сбежать с Рори? — переспрашиваю я, не веря своим ушам, и не могу сдержать смеха.

Он кивает:

— Да, я тоже не поверил, но именно так, во всяком случае, он считал. Пози на меня сразу разоралась, когда монстр такое сказанул — она, думаю, была очень зла… Она ведь даже не понимает, что такое приступ, и почему я сам с собой спорю. Она так волновалась о брате, а я, по ее мнению, посмел плохо о нем отозваться… В общем, нас вдруг отвлекла стайка соек-пересмешниц — знаешь, те молодые самцы, у которых нет еще пары, и которые шумят по ночам, не давая нам спать?

Я киваю.

— Она стали петь песню долины.

Ох.

Поток его слов полился еще быстрее:

— Первый раз в жизни мы с монстром смогли хоть в чем-то согласиться, и оба стали убеждать Пози — можно узнать, где вы находитесь, если следовать за птицами. Не знаю, был ли в этом смысл, но она побежала как пуля к Сьюзи, а та уже оповестила все поисковые команды, и так эта идея не дошла до Хэймитча, а самое главное — до Тома. У них ушел час на то, чтобы поймать песню в лесу и пойти за ней. Ты уже к тому моменту была… — он сглатывает воздух и крепко зажимает в руках одеяло. — Они чуть было не опоздали.

Его голос задрожал и оборвался. Часть меня хочет, чтобы он остановился, чтобы отложил рассказ на потом, ведь всю прошлую ночь он промучился в тисках приступа. Но мне нужно знать, что же случилось.

— Том рассказал, что как только они тебя нашли, Хэймитч разделся по пояс и завернул тебя в свои куртку и пиджак. Он нес тебя на руках всю дорогу до дома, в основном бегом, пока все остальные пытались вытащить Рори из-под дерева. Не знаю, как он справился, — бесконечная признательность в его словах почти осязаема. — Он даже не остановился, чтобы дать мне взглянуть на тебя, когда, наконец, добежал — сразу помчался по лестнице в ванную, чуть не снес по дороге Сьюзи, и бросил тебя в теплую воду. И потом просто оставил тебя на ее попечении, будто ничего особенного и не случилось. Ну, мол, подумаешь — нестись с тобой в охапку много километров через лес в полной темноте.

Этот рассказ может вызвать у меня разные чувства, но только не удивление. Я ведь не дурочка, чтоб не понять, как сильно Хеймитч обо мне заботится, и насколько он при этом не заинтересован сам мне в этом признаваться.

— Когда он расстегнул мои наручники, выйдя и дома, он сказал, что вообще-то он предпочитает гусей — мол, от нас с тобой сплошные неприятности. Потом он пошел к себе домой и напился до бесчувствия. По крайней мере, мне Сьюзи так сказала. Сам-то я был слишком занят, пытаясь тебя отогреть, — вот теперь я уже за Пита не волнуюсь, потому что его голос уже перестал дрожать, пока он описывал эти завершающие подробности. Он выпустил одеяло и снова начал гладить мои волосы. Я жива. Жива благодаря Питу и Хеймитчу, и всем остальным. Теперь у меня есть шанс. Возможность прожить настоящую жизнь с моим мужем. И я ее не упущу. Все благодаря им.

— Ты спас меня, — шепчу я еще через несколько минут.

Пит мотает головой.

— Нет, Китнисс. Ты сама себя спасла. Не начни ты петь, мы бы не смогли… — он не в состоянии закончить фразу, он лишь цепляется за меня, прячет лицо у меня в волосах и бормочет мое имя. И тут я вдруг вспоминаю, какой сегодня день.

— Небольшая годовщина, хм? — объявляю я.

Он смотрит на меня в изумлении, а потом вдруг смешинка попадает ему в рот, потом еще одна, и еще. И вот уже его плечи ходят ходуном от хохота, вызванного радостным облегчением.

Наверное, не очень просто расслабиться и наслаждаться жизнью в тот день, когда смерть прошла от тебя совсем рядом. Но я ведь привычная к смертельной опасности на своем пути, едва ли не больше, чем к спокойной жизни. И ведь все эти проблемы и опасности, включая нашу вчерашнюю ссору и то, что случилось в лесу, были все-таки более… нормальными, чем были некогда Игры, и война, и многие другие жуткие ситуации, с которыми мне приходилось справляться. Это тоже были настоящие проблемы и опасности, которых чудом удавалось избежать. Но наши нынешние гораздо ближе к жизни обычных людей, чем все, что случалось прежде.

Мы с Питом не вылезаем из кровати весь день, дремлем, свернувшись в тесных объятьях друг друга. Когда я, наконец, просыпаюсь, я пускаюсь исследовать каждый сантиметр его покрытой шрамами кожи, вновь запоминая каждую крохотную деталь. Пока он балансирует на грани между явью и сном, я бесстыдно исследую все его тело, чтобы однажды, если придется снова столкнуться с неизбежностью своей скорой смерти, ничто не помешало восстановить его в памяти таким, как сейчас. За этот год так многое изменилось. Теперь мне стало рядом с его телом настолько комфортно, что оно мне кажется продолжение моего собственного.

И очень роскошным продолжением, должна я добавить.

Когда я наконец бужу его поцелуем, мы занимаемся любовью медленно, с беспредельной нежностью. Мы стремимся не только к удовольствию, но, кроме того, к ощущению несказанной эмоциональной и физической близости, какая только возможна между двумя людьми. Когда он движется во мне, я, наконец, говорю ему все те драгоценные, милые слова, которые мне не удалось сказать ему в его День рождения, и даже потом. И я добавляю к ним много новых, о том, что мне удалось понять за год нашего брака. Я нашептываю ему, что он для меня маяк во тьме, и что его свет пролился в мою душу. Он не отвечает, только слушает и целует меня снова и снова пока я говорю все, что должна была сказать. Мы прерываемся и начинаем снова, растягивая это насколько только возможно, и сказанные шепотом «Я люблю тебя» парят в священной тишине нашей солнечной спальни.

Потом мы засыпаем вновь, все еще соединенные, и мои темные волосы смешиваются с его золотыми на белоснежной подушке.

В сумерках нас будит грохот внизу. Пока он пытается справиться с протезом и своей одеждой, я набрасываю халат и бесшумно спускаюсь по ступеням. Мне приходится держаться за перила, чтобы не споткнуться, мышцы до сих пор не очень слушаются от слабости. Даже в столь немощном состоянии, я все еще бесстрашна и готова к чему угодно. И я справляюсь. Успеваю поймать ее в самый последний момент, когда она уже готова выскользнуть через парадную дверь.

— Пози, что ты здесь делаешь?

Ее темные волосы летят взад и вперед, когда она трясет головой и ухмыляется. Я чувствую, что Пит уже появился на лестнице позади меня, и слышу его шумные шаги.

— Сюрприз, — выкрикивает малышка, а затем выскакивает на крыльцо и исчезает в сгущающихся сумерках.

Я оборачиваюсь к Питу, который все еще стоит наверху лестницы, одетый только в свои пижамные штаны. Волосы у него торчат во все стороны.

— О чем это она? — спрашивает он, спускаясь ко мне.

— Не знаю, — говорю я, направляясь на кухню выпить воды. — Она просто выбежала... за… дверь… — я не в силах продолжить, так я ошарашена увиденным.

— Китнисс? — зовет Пит напряженно, врываясь на кухню следом.

Мы оба удивленно замираем, вовсю смотря по сторонам.

С двух шкафов свисает крупный лозунг: «С годовщиной вас, семья Мелларк!». На всех стенах приклеены рисунки, очевидно, вышедшие из-под пера Пози. Это портреты обитателей нашего Дистрикта. Ниже висят сделанные ее неровным детским почерком надписи: «тарелки», «одеяло», «цветы» и так далее и тому подобное. Я не могу понять, в чем дело, пока не бросаю взгляд на стол.

Он буквально завален подарками.

В основном это небольшие, доступные, практичные вещи. Такие обычно дарят у нас на свадебной церемонии. Они нам тогда не особо были нужны, а так как мы о свадьбе не объявляли, их никто нам и не дарил. Хотя теперь, после того, как Пит расколотил все наши тарелки и вообще основательно разгромил кухню, такие вещи своевременны как никогда. Он нагоняет меня в дверях и медленно идет к столу, и когда он берет в руку карточку, еще одно творение Пози, его глаза сияют. На обложке нарисованы мы вдвоем. Волосы Пита почти такого же размера, как его голова, а моя коса спускается аж до земли, но в целом это довольно точное изображение.

«Ваша свадьба была тайной, но мы знаем, какой сегодня день. Так что вот ваши подарки. С любовью, Пози и Двенадцатый Дистрикт» — гласит открытка. Он поднимает глаза, и я вижу, как они блестят.

Через открытую заднюю дверь к нам, спотыкаясь, вломился Хеймитч. Он снова пьян, а может быть все еще пьян — тут нелегко определиться. В любом случае, я ловлю его взгляд, и мы киваем друг другу так, что в этом кроется миллион разных смыслов.

— Простите, я припозднился, — ворчит он. — Забыл тут вот.

ОН кладет на стол фотографию в рамке. Я не знаю, кто ее сделал, но я прекрасно помню день, который она запечатлела: день, когда Пит пытался научить меня печь хлеб. Попытка была не очень успешной, и фотография это подтверждает. Я нависаю над куском теста, пытаясь его замесить, и на моем лице столь явное отчаяние, что это даже комично. Пит стоит позади меня, скрестив руки на груди, и посмеивается, но это все меркнет в сравнении с полным любви и преданности выражением его глаз. У нас обоих мука на щеках и даже в волосах, а сквозь оконное стекло сочится мягкий свет летнего дня.

— Спасибо… — начинаю я, отрывая взгляд от фотографии. Она идеальна, не только потому, что на ней есть мы и наши чувства, но и потому, что она явно описывает, какими нас видит сам Хеймитч.

Но он уже ушел.

Все еще пораженные, мы с Питом валимся на стулья, и через стол берем друг друга за руки. Его большой палец поглаживает мою ладонь. Это движение так привычно, что в каком-то смысле столь же интимно, как наш самый первый любовный акт.

— Вот уж не ожидал, — трясет он головой, слегка обалдевший, но его глаза полны веселья.

Я киваю в знак согласия:

— Пози в самом деле любит сюрпризы.

— Думаю, это значит, что нас с тобой уже водой не разольешь… Раз у нас есть подарки и все прочее, — он сжимает мою руку. Но подразумевает он больше, чем говорит вслух. Хочу ли я по-прежнему быть с ним? Хочу ли я его по-прежнему?

Через стол я смотрю ему в глаза. В те самые голубые глаза, которые мне никогда не надоест созерцать при любом свете, в любом возрасте, что бы ни случилось.

— Так и есть, — мурчу я. Мы нежно улыбаемся друг другу, и я понимаю, что эта его улыбка, больше, чем что-либо другое в мире, означает для меня дом. Дом, который я никогда не захочу покинуть, сколько бы трудов ни потребовалось, чтобы хранить его и укреплять.

Возможно, быть хорошей женой нелегко, но я ведь не из тех, кто легко капитулирует...

У. Б. Йейтс. Сердце женщины

Ах, что мне комнатка моя,

Полна молитв и тишины?!

Он в тенета? увлек меня,

Льнет грудь моя к его груди!

Ах, что мне матушкин завет

И отчий теплый, милый кров?!

Кудрей моих душистых тень

Нас скроет от любых невзгод!

Ах, сень кудрей, ах, влажный взор -

Уплыли прочь и смерть, и жизнь!

Его дыханье — воздух мой,

И сердце на сердце лежит!

(Перевод стихов Александра Злобинского)

-

The Heart Of The Woman

William Butler Yeats

O what to me the little room

That was brimmed up with prayer and rest;

He bade me out into the gloom,

And my breast lies upon his breast.

O what to me my mother's care,

The house where I was safe and warm;

The shadowy blossom of my hair

Will hide us from the bitter storm.

O hiding hair and dewy eyes,

I am no more with life and death,

My heart upon his warm heart lies,

My breath is mixed into his breath.