Вернуться в сказку (джен)

Непредсказуемы пересеченья

И разветвления наших дорог.

Мы остаёмся на несколько жизней,

Чтобы однажды столкнуться в холодном метро.

Странствуя между мирами,

Я храню в себе память

О каждом моём воплощении.

И в назначенный час

Я узнаю тебя

По первому прикосновению.

Лишь для одной ослепительной вспышки,

Лишь ради нескольких звёздных мгновений

Мы будем плыть друг другу на встречу

Сквозь бесконечность и океаны забвения.

Странствуя между мирами,

Ты хранишь в себе память

О каждом моём воплощении.

И в назначенный час

Мы узнаем друг друга

По первому прикосновению,

Где бы ты ни был,

Кем бы ты ни был.

Время придёт и мы снова откроем

Книгу на самой последней странице.

И эпилог станет новым прологом,

И мы уйдём, чтобы вновь повториться.

Только бы не разминуться, не заблудиться

В круговороте смертей и рождений.

И в назначенный час вспомним друг друга

По первому прикосновению.

В круговороте смертей и рождений...

В круговороте смертей и рождений...

В круговороте смертей и рождений...

По первому прикосновению...*

Холодный ветер. Боль во всём теле. Ободранные в кровь локти, колени, ладони, синяки, кровоподтёки, какие-то лохмотья вместо нормальной некогда одежды... Забраться на этот уступ было не очень-то легко. То и дело приходилось падать, царапаться об острые камни, цепляться окровавленными оцепеневшими пальцами за практически гладкую скалу... Одежда давно уже изорвана — испорчена настолько сильно, что даже постирать и заштопать удастся с трудом. Руки и ноги довольно сильно болят — ободрал, залезая на этот уступ, с которого, если быть честным, на самом деле открывался прекрасный вид, можно было видеть и охотничьий домик, и тропинку, ведущую к скале, и бушующее серое море, и холодно-свежее тёмно-серое небо, которое вот-вот должно было разверзнуться, пролиться ледяным сильным дождём... Ветер забирается под остатки некогда белой рубашки, заставляет обхватить себя руками в тщетной надежде хоть как-то согреться.

Высокие серые скалы, должно быть, выглядят враждебно. Смотрят слишком осуждающе, ничего, ровным счётом ничего, не понимая. Гневаются на глупого мальчишку, потревожившего их вечный покой. Впрочем, ничего вечного, наверное, и нет. Скалы тоже умирают. Медленнее, чем люди. Но умирают. И рождаются тоже. И тоже живут. Не совсем так же, как проживают свой век люди. Скалам, по крайней мере, отмерено времени куда больше. Но тоже живут. И сердятся на тех, кто по своей храброй глупости забирается в них, кто любуется их холодной и тёмной красотой... Ветер, вода, солнце — вот их убийцы. И убивают так медленно... Словно — наслаждаясь этим. Уничтожают по крошечной песчинке. Постепенно разрушая эти каменные изваяния полностью.

Эйбису Вейча нравится это место — здесь спокойно, хорошо... Пусть ветер и забирается под его одежду, заставляя съёживаться от холода. Ему нравится сидеть настолько высоко, нравится видеть ту прекрасную картину — тёмные тучи, готовые вот-вот пролиться дождём, возможно, отправив его после на больничную койку на некоторое время, светлеющую тоненькую полоску тропинки, по которой он сюда добирался, маленькое кирпичное здание охотничьего домика, где они остановились... Ему нравится дышать этим сильным ветром, нравится едва не задыхаться от обилия воздуха, нравится не чувствовать пальцев своих рук и ног, нравится почти плакать от того необъяснимого восторга, который его начал охватывать. Он смеётся своим мыслям — какой же он, наверное, глупый. И жестокий. К Эниф и Феликсу. К двум его друзьям. Самым лучшим людям, которых только можно было представить. К рыжей кудрявой девчонке, готовой защищать тех, кого она любит, любой ценой, готовой смеяться даже в тех ситуациях, когда это до слёз, до пожара в сердце больно, готовой любить... К на редкость благородному и умному юноше из знатной — княжеской — семьи, получившему хорошее образование ещё даже до вступления в Академию. К людям, которые были во много раз лучше его самого, Эйбиса, должно быть, совершенно не заслуживавшего дружбу таких потрясающих личностей. Забавно... К самым жутким чудовищам порой тянутся самые светлые и потрясающие души... Что привлекло их двоих в капризном, едком, не умеющем промолчать мальчишке? Что заставляло их так хорошо относиться к нему — к вредному и не умеющему себя вести Эйбису? Что заставляло их заботиться о нём? Сам Вейча никогда не смог бы ужиться с подобным себе человеком. Наверное, врезал бы ему как следует. А лучше — придушил бы во сне... Но Эниф и Феликс покорно терпели все вспышки гнева, все глупые затеи, обрабатывали после его синяки и ссадины, заставляли садиться за уроки перед экзаменами... Вейча вдруг усмехается и усаживается поудобнее — подминает под себя левую ногу, так удержать равновесие труднее, но, почему-то кажется, будто бы так теплее.

Феликс Эсканор и Седрик Солнман — два князя и жутких педанта по мнению Эйбиса — находятся сейчас в том охотничьем домике, который когда-то принадлежал Георгу Траонту — отцу герцогини Джулии — и бы, в общем-то, одним из памятников королевства Орандор, находясь совершенно в другом государстве. Забавно, пожалуй. Здесь, впрочем, всё совершенно не так, как в Академии. Здесь есть место воздуху, ветру, простору — тому, чему нет места среди пяти огромных зданий (трёх учебных корпусов и двух ученических общежитий) и тучи маленьких ровных домиков, что принадлежат ученикам отделений факультета практической стихийной магии, а так же одному из отделений факультета философии и археологии. Там не было места ничему. Лишь пустота. Да и та — не звенящая, не гулкая, а абсолютно тихая и невыразительная. Перемешанная с роем голосов пустота. Глупая. Если уж выбирать из пустоты — Эйбис предпочёл бы звенящую или гулкую. В ней был какой-то смысл. Потаённый, скрытый, неизвестный — тот, который ещё только нужно было найти. В тихой и невыразительной пустоте смысла не было. И терпеть её было крайне тяжело. Особенно, если ты уже понял, что она есть — эта тихая, невыразительная, бессмысленная пустота...

Вейча тяжело вздыхает и решает, что он не будет больше думать об этом. В конце концов, какое-то время он точно сможет провести за пределами стен Академии. Рядом с Джулией Траонт. Рядом с женщиной, которая всегда его спасала. Он решает больше не думать о пустоте — переключиться на своих знакомых, своих немногочисленных друзей, на людей, что его окружали, что были каким-то образом к нему близки. В отличие от Эниф Монтаганем любить людей Эйбис Вейча никогда не умел. Всегда был язвителен — не прощал даже самые мелкие и незначительные человеческие недостатки, высмеивал их насколько это можно было жёстко и обидно. Порой — даже жестоко. Более жестокими со всего их курса умели быть разве что Константин Райн и Роза Эсканор — да, эта милая и общительная Роза, которая была, пожалуй, куда более жестокой, чем её брат, Феликс. Хотя, впрочем, Фальрания была одной из тех стран, где женщина нисколько в своих правах не уступала мужчине. Была равна.

Феликс всегда был вежливым до холодности, строг к себе и другим до чопорности, аккуратен до педантичности... В общем — пиковый туз принадлежал к одной из двух сторон поведения своего сословия. При этом, Эсканор, каким-то неведомым Вейча образом, умудрялся оставаться самым лучшим другом, какого только можно было представить. Феликс не был холоден и чопорен настолько, как была княжна Леонризес — Эйбис всегда язвил или смеялся, добавляя к её имени это «княжна»,— готовая соблюдать абсолютно все приличия и совершенно ничего не понимающая в чём-либо помимо этикета и легенд своего народа. Эниф говорила, что всё это от того, что Леонризес была воспитана в аристократической семье, и таковы были традиции и всё такое... Феликс тоже был князем. А Роза — княжной. Среди их компании в пятьдесят два человека был один князь и две княжны — так же, два герцога, четыре графа, одна виконтесса, один барон и, кажется, ещё маркиз и маркиза, но дело было совсем не в этом. Никто из них не был настолько скучным, какой была княжна — Эйбис снова усмехнулся про себя — Леонризес. Она, как и Феликс, была болезненно самолюбива, но практически никогда этого не выказывала — в отличие от Эсканора, который мог при Эйбисе и Эниф разораться довольно сильно, да и врезать Вейча тоже мог. Леонризес всегда держала себя крайне строго и смотрела на всех свысока. Нет, это Эйбис вполне мог бы простить ей — во взглядах Джулии Траонт — подумать только, его обожаемой Джулии Траонт — тоже читалась эта надменность, а Андэль Отакар — его было жаль даже такой бесчувственной и беспринципной дряни, какой, если говорить честно, и являлся Эйбис Вейча, пиковый валет, неплохой маг и воспитанник герцогини Джулии Траонт — был очень строг в своём поведении и в своих принципах, — но Леонризес была, к тому же, весьма мнительной — пожалуй, даже более мнительной, чем Юсуфия Нолд и Леонард Кошендблат — и нервной — не настолько, насколько были нервными Тедд Раймон и Мицар Клетра, конечно. Нет, Эйбис никогда бы не счёл совокупность всех этих личностных качеств чем-то плохим. Вон — Константин Райн их прекрасно умудрялся сочетать в себе и даже не выглядеть при этом смешно или убого. Вейча всегда старался быть честен с самим собой в отношении тех людей, которых он не любил. Но пиковой даме явно чего-то не хватало. Ну совсем. Даже Эрна Хоу — кажется, единственная подруга эльфийской княжны — была несколько более привлекательной в глазах пикового валета. При всей её истеричности во всём, что касалось её глупых сказочек. Леонризес чего-то явно не хватало. Нет — она была достаточно умна, всегда безукоризненно вежлива, не лишена чувства юмора — порой, достаточно едкого, это было, наверное, единственное, что нравилось Эйбису в княжне... Но в ней всё равно не было чего-то. Вейча, правда, и сам не мог понять — чего именно. Он мало с кем неплохо общался в Академии — только с Монтаганем да с Эсканором. Эйбис мало с кем мог найти общий язык. Виконтесса была слишком плаксива и сентиментальна, маркиз был слишком осторожен и забит, герцоги были слишком скучны. Вейча с огромным удовольствием уже давно покинул бы Академию — там ему было слишком уж скучно. Но герцогиня Траонт почему-то говорила, что делать этого совершенно нельзя. А Эйбис, пожалуй, привык её слушаться.

Она — герцогиня Траонт — поднималась наверх от охотничьего домика по той же тропинке, по которой сюда добирался Эйбис. Джулия одета не так, как обычно одевается перед незнакомыми ей людьми — она не в зелёном, чёрном или фиолетовом платье. В брючном костюме. Впрочем, кому как не Вейча знать, как она обожает брючные костюмы. Сама герцогиня говорит, что привыкла к ним, когда отправилась в то путешествие — кругосветное, пятилетнее, слишком трудное, должно быть, для столь хрупкой молодой женщины. Она — герцогиня Траонт — никогда не была крепкого здоровья. Старые слуги в её доме — их осталось не слишком уж много, большинству из них Джулия предпочла выплачивать пожизненную пенсию, а не держать рядом с собой — говорили, правда, что она была здоровее своего брата (того самого, что умер в возрасте пятнадцати лет от чахотки)... Но Джулия Траонт не была достаточно здоровой и крепкой — она крайне быстро простужалась, заболевала от каждой мелочи... Да и чего стоили её боли каждое утро?! Эйбис вздрагивал каждый раз, когда видел её — всю побелевшую от слабости, с плотно сжатыми посинелыми губами, с болезненно затуманенными глазами.

— Мне кажется, что я растворяюсь здесь — глядя на эти волны, вдыхая этот ветер... — говорит Вейча, когда Джулия подходит достаточно близко для того, чтобы его слышать. — Как думаете — растворюсь ли я когда-нибудь полностью в этом ощущении? Исчезну ли я когда-нибудь? Исчезнут ли мои мысли, мои чувства, моё мнение?..

Она подходит вплотную к скале. Теперь, когда она уже так близко, Эйбису становится не слишком удобно сидеть на уступе, и он решается слезть — это занимает едва ли не больше усилий, чем занял подъём. Вейча не привык кого-либо слушаться. Он своеволен — должно быть, это плохая черта, как все и говорят. Он тот ещё нахал и наглец. Он — глупый мальчишка, не умеющий держать язык за зубами. Всё так. Он всего лишь доставший всех на свете подросток. Не умеющий уживаться с людьми, подмечавший малейшие недостатки в других и, наверное, не слишком обращавший внимание на свои. Глупый. Вздорный. Торопливый. Нередко — ленивый и неряшливый. У Эйбиса было полно этих самых недостатков, которые он с такой беспечностью высмеивал в других людях. Почему-то иногда ему казалось, будто он имеет на это полное право. Иногда ему, действительно, так казалось. Вейча с каким-то непониманием смотрит на герцогиню Траонт — как эта женщина могла терпеть его глупые выходки? Как могла улыбаться его шалостям и шуткам? Как могла прижимать его после этого к себе и целовать в лоб, убирать пряди спутанных светлых волос с его лица? Как могла стискивать его в объятиях и смеяться — так искренне, с такой, едва различимой, но при этом очень сильной, нежностью? Как могла так хорошо к нему относиться? Эйбис подходит к Джулии и прижимается к ней. Он любит её. Любит исходящий от неё запах мяты. Любит тот едва заметный уют, который от неё чувствуется. Любит ледяную снисходительную усмешку. Любит её резкость, её язвительность, её доброту...

Должно быть, Джулия Траонт — самый необыкновенный и потрясающий человек во всём Осмальлерде.

Она чего-то боится. Её лицо сейчас белее мела — как бы Эйбис плохо не относился к подобным сравнениям, это действительно было так, — а губы плотно сжаты. Вейча часто — хоть и не настолько, насколько ему этого на самом деле хотелось — видел герцогиню Траонт. Она была его опекуном. Пожалуй, самый лучший вариант из всех, на какие только мог рассчитывать такой ребёнок, каким он был. Так вот — Вейча за все эти годы ни разу не видел, чтобы эта женщина чего-то боялась. Она могла быть сердитой, вздорной, вспыльчивой, весёлой — грусть её всегда выражалась через крайнее раздражение, застать её тоскующей было практически невозможно. Но напуганной Эйбис никогда раньше её не видел. Джулия нередко была взволнована, особенно, если дело касалось её сына, Седрика, нередко была тороплива, почти до суеты, нередко глаза её каким-то болезненным блеском сверкали на мраморно-белом лице... Но видеть её напуганной? Её — Джулию Траонт, что не боялась ни големов, ни оборотней, ни бушующего за бортом моря, ни разверзающегося неба, ни разрушающихся мостов в замке Иль-Кроин? Её — эту женщину, которая могла выступить против весьма сильного волшебника в магическом поединке? После того поединка, кстати, как сказал Седрик Солнман, она стала ведьмой Высшей категории. Минуя вторую и первую. Она была храброй. Очень храброй. Эйбис не знал ещё хотя бы одного человека, который мог бы сравниться в ней в этом. Кого угодно Вейча мог бы видеть, боящимся чего-то или кого-то. Но не её. И поэтому ему самому отчего-то становилось очень жутко. Она не должна быть такой. Только не Джулия Траонт. Подойдя к ней ближе, парень старается заставить себя думать о чём-то другом. Ведь можно же думать о чём-то другом, о чём-то, что есть ещё помимо её страха? О том, что она, всё же — красива? Монументально красива — при всей своей худобе, болезненности, она не вызывала в людях ощущения хрупкости, нет, она всегда была достаточно сильной, чтобы не казаться хрупкой... Джулия Траонт была монументальна красива — при всей порывистости и резкости своих движений, при всём внушаемом ею ужасе, достичь которого ей порой удавалось лишь одним взглядом этих колдовских зелёных глаз. Она была живой, но во всём её облике чувствовался тот холод, который исходит от каменных глыб. Черты её лица вовсе не были грубыми, но своей точностью, правильностью она внушала скорее впечатление прекрасной, но вырезанной изо льда скульптуры, нежели живой, осязаемой женщины, которая умеет чувствовать, переживать, любить, мыслить... Но она была живой! Куда более живой, чем многие! Куда более доброй... Она сердилась, усмехалась слишком жёстко и почти зло, упрямилась, по каждому вопросу имела собственное мнение, знала, как его объяснить и отстоять, и делала это, знала, как оспорить чужое, страстно любила читать, неплохо писала (Эйбис как-то наткнулся в её поместье на старые её блокноты с заметками, сделанными во время того её путешествия, и рассказами, написанные в некое «другое» время), была достаточно неплохим музыкантом на скромный вкус Эйбиса, ровным счётом ничего в музыке не понимавшего, любила танцевать и танцевала весьма недурно, порой нервничала по самым ничтожным поводам, любила производить впечатление на других людей и признавала эту черту за собой, считая её не собственной слабостью, а обычной стороной её характера, обладала неплохим, хоть порой и слишком жестоким к другим людям, чувством юмора, умела любить — и любить преданно, до боли в сердце, до какой-то неведомой и непонятной для Вейча черты — и могла одновременно не терпеть многих недостатков любимого человека, сердиться на него так сильно, как это было ей свойственно, но всё равно продолжать любить, почти насмехаясь иногда над любимым человеком и над собой, вызывая к себе самые противоречивые чувства, какие только можно представить...

— Не говори глупостей, Эйбис! — улыбается герцогиня, лишь крепче прижимая его к себе. — Конечно, это всё совершенно не так! Человек не растворяется. От его души и после его смерти остаётся лёгкий, невесомый след — в воздухе, на камнях, в воде...

Она боится чего-то. И боится, должно быть, очень сильно. Эйбис Вейча не такой уж и дурак, как о нём, должно быть, думает Константин Райн. Эйбис многое понимает и многое видит. Уж во всяком случае он может понять, когда близкий ему человек из-за чего-то переживает. И чаще всего знает, что делать в этих случаях. Но... не сейчас... Сейчас пиковый валет этого совершенно не понимает. Ему стоило бы это знать. Стоило знать — как растормошить в такой момент Джулию Траонт — женщину, которая всегда приходила ему на помощь, когда он в этой помощи нуждался. Ему стоило иметь хотя бы какие-нибудь идеи для того, чтобы понять, как можно отвлечь сейчас герцогиню от её страха. Страх пагубен. Пиковый валет давно сумел это усвоить. Нет ничего больше разрушающего и опасного для человека, чем страх.

Злоба, зависть, гнев — всё это не слишком хорошие, должно быть, эмоции — хотя, если признаться честно, многие люди грешат этим, — но страх разрушает гораздо больше. Он сковывает, не даёт ничего сделать, заставляет паниковать, от чего-то отказываться. Страх заставляет убегать. Убегать от самого себя, от других людей, от жизни, от всего на свете только потому, что человек хочет не допустить чего-то. Человек не стремится к чему-то. Он лишь бежит. Или только прячется. Человек не имеет права постоянно оставаться на одном месте. Не имеет...

— Вы любите, когда я говорю глупости! — замечает, смеясь, Эйбис. — Иначе, вам было бы совсем трудно меня терпеть!

Она всегда смеётся, когда он начинает просто болтать. Без особого смысла. Словно бы — без особой цели. Джулии всегда это нравилось — слушать эту пустую болтовню. Кажется, она сильно уставала от всех этих мудрых, научных разговоров, от необходимости вечно держать себя в руках, всегда быть той идеальной во всём, безукоризненной аристократкой... Кому угодно надоел бы этот театр. А уж ей — и подавно...

Вейча обнимает её как можно более осторожно. Подумать только — он ужасно боится каким-либо образом навредить ей, задеть неудачным словом, обидеть, а многие считают её как раз тем человеком, которого стоит бояться, которому невозможно навредить, которого невозможно оскорбить, которого невозможно обидеть... Какой удивительный бред... Даже Эйбис — с его, как многие любили утверждать, неограниченной фантазией на оскорбления и такой же неограниченной тягой эти оскорбления произносить — мог понять, что Джулия была совсем не тем человеком, который был неуязвим в моральном плане.

— Да, — замечает герцогиня Траонт как-то задумчиво. — Очень люблю...

В руках она держит крохотную смятую бумажку, которую парень только сейчас замечает. Эйбис осторожно разжимает пальцы герцогини, чтобы посмотреть, что это. Она почему-то позволяет ему эту безумную наглость, которая, впрочем, всегда была свойственна Вейча. Джулия Траонт смотрит на Эйбиса строго. Впрочем, должно быть, именно так и должна смотреть герцогиня, принцесса на глупого, обнаглевшего безродного мальчишку, что постоянно нуждается в спасении. Строго. Почти зло. Почти презрительно. Почему же она смотрит на него с какой-то скрытой нежностью? Ведь он в действительности — лишь ничтожно мало значащий для него ребёнок, которого она спасла однажды и спасает с того момента постоянно...

Смятая бумажка оказывается старинного вида открыткой, на которой изображены три высокие, тёмные башни. Похожие на те, которые орандорская принцесса рисовала в своих дорожных блокнотах с пометкой «Иль-Кроин». Быть может, это и есть тот город? Назвать то место замком у Эйбиса не поворачивается язык — настолько это место огромно. Тёмное. Мрачное. Грандиозное. Великолепное. Кажется, в своих дневниках Джулия говорила, что свечи гасли там, когда они заходили внутрь, а осветить это место магией было практически невозможно — говорят, там состоялась последняя битва для Сонма Проклятых. Последнее сражение с силами тьмы, в результате которого из четырнадцати представителей Сонма в живых осталось только пятеро — Танатос, Йохан, Деифилия, Драхомир и Рэшн. Со стороны их противников умерло куда больше.

Иль-Кроин — цитадель мрака, в которой Джулии однажды довелось побывать. В своих дневниках она довольно подробно описывала это место. Да, впрочем, даже попыталась зарисовать его. Описывала толстые, сделанные, очевидно, из карторита или какого-то подобного ему материала, стены, описывала почти уничтоженные временем витражи, остатки которых ещё чудом сохранились, описывала узкие окна, петляющие длинные коридоры, винтовые, чудом сохранившиеся за столько лет, лестницы, подсвечники из неизвестного ныне материала, которые висят через каждые три метра (Джулия писала, что сама отмерила это расстояние из чистого любопытства)... Красивое место. Должно быть — очень красивое. Развалины древних городов всегда невероятно прекрасны.

От них веет той тайной, которой теперь так не хватает.

От них веет жизнью, которой теперь уже нет...

Много ли человек осмелится прийти туда — в это логово пустоты и мрака?

Много ли людей осмелится танцевать в одном из бальных залов — в том, в котором по преданию погибли Саргон, Асбьёрн и Лилит?

Много ли людей осмелится взять для своих исследований небольшой камень с тех развалин?

Много ли людей поймёт, насколько это важно — побывать в цитадели Иль-Кроин, пройтись по всем главным залам, протанцевать вальс под изумрудно-рубиновыми сводами?

И есть ли кто ещё, помимо невероятной Джулии Траонт, кто смог бы разгадать тайну сводов иль-кроинской цитадели?

* * *

Джулия и Эйбис возвращаются только к ужину — весь день они бродят по побережью и по лесу, общаются друг с другом... Герцогиня уже не выглядит такой испуганной — она почти спокойна. Улыбается так же, как и всегда, когда ей хорошо — чуть самоуверенной, чуть снисходительной, чуть высокомерной улыбкой. Как и всегда, когда она себя чувствует лучше, когда ей весело, когда ей радостно — она всегда улыбается так. Очень нежно. И очень по-доброму. Эйбису Вейча иногда становится не по себе от этой её улыбки...

Они приходят только к ужину — Феликс Эсканор и Седрик Солнман бросают на них удивлённые взгляды, но, как того требует от них этикет, ничего не спрашивают и не говорят. Вот что значит — княжеское воспитание... Вейча обязательно бы вставил какое-нибудь нелепейшее предположение, за что ему, разумеется, довольно крепко врезали. Но Феликс и Солнман были людьми благовоспитанными и вежливыми. Они не говорили разные глупости только потому, что в данный момент им этого хотелось. Аристократы так никогда не делают. Какое, всё-таки, счастье, что Эйбис не аристократ... Джулия Траонт насмешливо смотрит на него и проходит в комнату, кидая столь же насмешливые взгляды на Феликса и Седрика — ведь ничего страшного, если Вейча отойдёт от этого набившего оскомину «мистер Солнман»?

Джулия присаживается на диван и жестом просит Эйбиса присесть рядом с ней. Он не отказывает герцогине в этом. Ведьма почти невесомо касается его волос, цепляется пальцами за его кудри и всё так же безмолвно и нежно смеётся. Пожалуй, Вейча очень скучал по ней. Наверное, не будь в комнате сейчас Седрика и Феликса, он прижался бы к ней как можно крепче, обнял бы, снова бы начал болтать всякую ерунду... По правде говоря, дело было совсем не в том, что он чувствовал бы себя неловко, если бы сделал это при князьях. Уж скорее они чувствовали бы себя неловко — Эйбису такое состояние было практически незнакомо. Но герцогиня просила его «вести себя прилично» при посторонних.

Разве мог он пренебречь её желанием?

Джулия осторожно перебирает волосы пикового валета. Ей нравится это делать. Очень нравится. Как-то она даже, улыбнувшись, посоветовала ему не обрезать кудри слишком коротко. Наверное, он действительно бы остригся, если бы не она. Длинные волосы, впрочем, из всех парней их отделения носили лишь Феликс Эсканор и Константин Райн. Первый был наследником древнего рода и обязан был соблюдать некоторые традиции в отношении своего внешнего вида. Второму просто длинные волосы нравились больше. Или, может, была и ещё какая-нибудь причина, но ей Эйбис никогда не интересовался — с Константином они практически не общались, тот был не слишком приятной личностью (даже по его, Вейча, меркам) — снобом, педантом и эгоцентриком. Эгоцентриком, пожалуй, был и сам Эйбис, но... Он хотя бы не был педантом и снобом. Феликс как-то ему говорил, что именно поэтому он и дружил не с Райном, а с Вейча. И, всё же, Эйбис не стриг волосы слишком коротко. Расстроить герцогиню Траонт, пожалуй, он боялся больше всего на свете.

Феликс лежит на кровати — в охотничьем домике всего лишь две комнаты, хоть и достаточно больших, так что, своеобразным «обеденным залом» служила именно та комната, где пришлось спать Феликсу, Седрику и Эйбису. Князь Эсканор привычно бледен. У него, как и у Леонризес — да, да, этой «маленькой ксандрской княжны», как называл ту отец во время своих визитов в Академию — временами случались приступы гемикрании. По правде говоря, Эйбис никогда бы не посчитал подобную болезнь действительно серьёзной, если бы не знал так хорошо Феликса — тот никогда не стремился как-либо отлынивать от работы, учёбы, каких-либо поручений и тому подобного. Вот Вейча скорее придумал бы себе что-нибудь такое именно для этого. Он, в отличие от своего друга, был крайне ленив. Практически во всём. Эйбис на редкость был привязан к своей тёплой постели, комнатке с камином и куче книг, тетрадей и вещей, разбросанных по полу. Аккуратным Вейча тоже никогда не был. Поэтому обязательная для всех учеников Академии еженедельная уборка в своих комнатах обычно производилась Эниф или Феликсом или же не производилась вовсе. Ему, в принципе, было комфортно и в комнате, в которой было невозможно ступить из-за обилия вещей и отсутствия какой-либо упорядоченности в размещении этих самых вещей.

Эниф, по правде говоря, это всегда раздражало. Не только Эниф, если быть совсем честным — Феликс, Леонризес, Юсуфия, Тозеур, Йохан и Доминик тоже не были в восторге от того бардака, который Эйбис учинял, если уж оставить все преуменьшения и оправдания, не только в своей комнате, но и во всех общих комнатах дома команды пик. Вот Джулия никогда не ругала его за беспорядок... Правда, пожалуй, она зато с большим рвением принималась сама разбирать те завалы, которые были самым обыкновенным явлением в комнатах Эйбиса Вейча.

— Мы отобедаем у графов Рогмерских в этот понедельник, — говорит Солнман, поднимаясь со стула и откладывая какой-то научный трактат в сторону. — Думаю, это будет самый приемлемый вариант для нас — отобедать у графа, моего старинного друга, и его любезной супруги.

Джулия Траонт кивает и продолжает перебирать и расчёсывать — подумать только, почти никогда Вейча не приходилось расчёсываться самому, это всегда за него готовы были сделать Джулия или Эниф — волосы своего воспитанника, продолжает что-то тихонько бормотать себе под нос какие-то слова на одновременно неизвестном и знакомом Эйбису языке. Это успокаивает... Пожалуй, думается Вейча, это очень даже неплохо, что Джулия что-то бормочет. По правде говоря, ему нравится. Конечно, было бы ещё лучше, если бы не было рядом ни Седрика, ни Феликса, но... Так тоже было неплохо. Пиковый валет не знал, когда он ещё смог бы увидеть её. Возможно, прошли бы годы — Джулия могла просто перечислить деньги на его счёт в банке, и тогда они не увиделись бы много лет. Эта мысль заставляет Вейча в тайне — и даже не совсем в тайне — радоваться той счастливой — или несчастливой, по мнению Феликса — случайности, которая перенесла их обоих к ней — к герцогине Траонт.

Князь Эсканор же, кажется, совсем не желал этой случайности — считал её почти бедствием для себя. Конечно, думалось Эйбису, всё дело было в его драгоценной виконтессе Мире Андреас, червовой королеве с необычайно миловидными личиком и светлыми кудряшками. В кукольной виконтессе Мире Андреас, поведение которой в последнее время вызывало недоумение, раздражение и практически суеверный ужас сразу у двоих её поклонников — у Феликса и Кристиана. Андреас, кажется, чем-то понравился несчастный сноб из команды треф — Константин Райн. Да, конечно, и для пикового туза, и для червового короля это было огромнейшей проблемой. Кажется — почему-то Эйбису при взгляде на них думалось именно так, — они были даже простить такую неслыханную наглость — влюблённость в Миру — друг другу. Но только не холодно-вежливую улыбку по отношению к ней же от Константина. Константина Эйбис никогда особенно не любил — считал снобом, педантом и эгоцентриком, — но в данной ситуации был даже рад тому, что что-то может, наконец, отвлечь двух влюблённых идиотов от хорошенькой и миленькой дурочки, которой являлась Мира. Райн и Андреас на удивление стоили друг друга — он был человеком, совершенно лишённым сердца, а она была из тех девиц, про которых с пренебрежением говорят, что они абсолютно лишены мозгов.

К сожалению, всё обстояло именно так, и Эйбис, если быть откровенным, был крайне счастлив тому факту, что Феликс Мире был только другом, который, хоть и был незаменим, обречён был навечно остаться только другом. Андреас вовсе не была человеком, которого Феликс был достоин на самом деле. Она была просто глупой, хоть и весьма миловидной, девчонкой, из семьи женщины, на которой и оказалось воспитание маленького князя Эсканора. По, должно быть, субъективному мнению Вейча, Мира была самым раздражающим человеком во всей Академии. И уж своему лучшему другу Эйбис ни за что на свете бы не пожелал связать всю свою дальнейшую жизнь с ней. С этой глупой, сентиментальной барышней, которая вполне была способна на такие неимоверные глупости, на которые не был способен даже пиковый валет, то есть, собственно, сам Эйбис Вейча. В общем, пожелать такого «счастья» он мог разве что Виланду или Райну, которых откровенно недолюбливал.

Феликс приподнимается на кровати и тут же со стоном опускается обратно — всё-таки, иногда Эйбису думается, что быть аристократом не так уж и хорошо. Эти приступы гемикрании... Впрочем, что уж врать — он сам никогда не хотел бы быть аристократом. Слишком много ответственности. Слишком много важности. Слишком много всякой ерунды. Вот посмотреть хотя бы на обоих Эсканоров, что учились в их Академии сейчас — Феликса и Розу, — на Кошендблата, Гакрукса, Отакара, Виланда, Августина, Леонризес или на ту же Миру. Все они были настолько скованны всеми этими правилами этикета, традициями, обычаями, что практически не могли нормально дышать из-за них, если выражаться образно. Они не могли порой даже прийти на занятия — или куда ещё — в той одежде, в которой им хотелось, не могли оскорбить человека, которого им хотелось оскорбить, не могли — ну, чисто формально, если судить по Виланду и Эсканорам, да и по остальным тоже — сделать некоторую мелкую пакость, уж во всяком случае — не могли спокойно и открыто, не опасаясь какого-то ужасно неприемлемого для них осуждения со стороны общества, посмеяться над тем, кому они эту пакость сделали.

Какая неимоверная скука!

Эйбис никогда не смог бы жить так... Быть может, его и считали совершенно невозможным человеком, но... Он хотя бы не был скрытным и подлым. Он делал пакости, оскорблял, всячески высмеивал чужие недостатки и был абсолютно невыносим, о чём свидетельствовали его вечные синяки, шишки и ссадины. Точнее способ их появления на его теле. Но он имел неслыханную для аристократов привилегию — быть честным. Ни один князь или герцог не мог себе этого позволить. Ни один король и император. Даже такой невероятный человек, каким была Джулия Траонт. Все они так или иначе лгали. Так или иначе кривили душой. Даже она. Эйбис всегда знал это. И хоть он обычно относился ко лгущим людям со свойственным ему пренебрежением, Джулией пренебрегать он не мог. Она была человеком, который всегда спасал его, человеком, который был всегда честным с ним, женщиной, которая могла бы быть его матерью и которая была тем, кто мать ему заменил. Джулия Траонт не была тем человеком, которым Эйбис имел право пренебрегать. Она была для него всем — жизнью, смыслом этой самой жизни, женщиной, которую он стремился защищать и оберегать, несмотря на все её уверения в том, что это дело совершенно ненужное.

— Всё так же услужлив? — смеётся Джулия. — Признайся, Седрик, ты всё так же услужлив, как и двадцать пять лет назад!

Эйбис чувствует, как особенно нежно ведьма проводит по его волосам, как случайно зацепляется пальцем за клок нечёсаных светлых волос, как почти невесомо целует его в лоб после этого... Заботится... От осознания этой мысли на душе сразу становится настолько легко и хорошо, что... Вейча не знает, какое слово можно подобрать в этом случае. Он расплывается в улыбке. Пожалуй, он всегда млеет от удовольствия, когда она прижимает его к себе или целует, или перебирает его нечёсаные кудри... Ему всегда настолько невыносимо хорошо в эти моменты, что он иногда забывает, как дышать.

Князь Солнман вежливо улыбается, и Эйбису думается, что, должно быть, Седрик Траонт, сын леди Джулии, чем-то напоминает этого странного мужчину. Впрочем... Лишь самую малость. Только этой безукоризненной, показной вежливостью. Аристократы, что, с едой это впитывают или как? Эйбис так и не смог научиться помалкивать или вежливо улыбаться в те моменты, когда человека хочется скорее задушить, чем пожалеть. Впрочем, кажется, у большинства своих собеседников он сам больше всего вызывал желание придушить, прибить, врезать или чего-то подобного, нежели желание пожалеть, поболтать, дружить или попить вместе чаю.

Вейча осторожно поворачивает голову и смотрит прямо в глаза Седрику. В разноцветные глазки, от взгляда которых большинство людей чувствовала себя не слишком хорошо. От взгляда которых Эйбису хотелось его презирать. Подлая, идеально вежливая, пугающая многих тварь... Если бы только Вейча мог вспомнить, кого ему напоминает этот человек...

Но очевидно, память на данные вещи — а точнее, её отсутствие — была персональным проклятьем Эйбиса Вейча, пикового валета... Ведь, если бы только он сумел вспомнить, кем является он сам, кем является Солнман — всё имело бы совсем другой оттенок. Он хотя бы сумел его уловить...

Сколько человек нашли в себе силы противостоять страшной стихии — Сонму Проклятых?

Сколько человек — из всего мира — нашли в себе храбрость бросить Сонму Проклятых вызов?

Сколько человек — из всей вселенной — были столь отчаянно против тех четырнадцати Отступников?

Их всегда было двое. Сердце и Хранитель Вирджилисской цитадели.

Помощь к ним никогда не приходила.

Примечания:

* Fleur — Память

Гемикрания — одно из названий такого явления, как мигрень