Вернуться в сказку (джен)

Устав от бесцельных драм,

Скучая бесцветным днем,

Я был так наивно-прям,

Надумав сыграть с огнем;

Отдав многоцветье тем

Осеннему блеску глаз,

Я думал о том, зачем -

Зачем Бог придумал вас -

Тех, кто сводит с ума

Без улыбок и слов,

Стоя рядом и глядя

В окна небес;

Кто вливает дурман

Без вина и цветов,

Отравляя без яда

Хрупких принцесс.

Сюрпризы осенних дней -

Кровь носом, а дождь стеной.

Дворами, что потемней,

Я тихо иду домой,

И в переплетеньи жил

Ответ не могу найти:

Зачем же господь судил

Стоять на моем пути

Тем, кто сводит с ума

Без объятий и снов,

Кто играючи сносит

Голову с плеч,

Тем, кому ерунда

Потрясенье основ,

Кто не ждет и не просит

Спичек и свеч.

Качаясь в цепях моста,

Смеясь на руинах стен,

В надежде на чудеса

Я вновь получил взамен

Бессонницы легкий люфт,

Угар воспаленных глаз -

И все-таки я люблю,

По правде сказать, лишь вас -

Тех, кто сводит с ума,

Не касаясь души,

Растворяясь в дожде

Под конец сентября;

Кто уходит впотьмах,

Невидим, неслышим,

Оставляя лишь тень

В свете злом фонаря.

Наверное, наиболее легко для человека — быть милосердным, жалостливым, добрым к тем, кто его окружает. Это ведь так мало — просто высказать своё участие... Это ведь так просто — показать, что судьба того, кто находится рядом с тобой, тебе не безразлична. Разве это отнимает так много сил — просто сделать шаг навстречу дорогому тебе человеку, сказать пару самых обычных ласковых слов? Разве это занимает так много времени? Разве это так трудно?

А ведь, пожалуй, моральная поддержка в трудное время крайне важна. Быть может, важна не меньше, чем реальные действия. Иногда не нужно ничем конкретным помогать человеку — либо он справится с тем, что на него навалилось, сам, либо уже совершенно ничего невозможно исправить. Любая помощь в данных ситуациях либо оскорбительна, либо бесполезна. Так почему же не поддержать в этом случае словом — простым, самым обыкновенным?.. Почему же не оказать ту помощь, которая всегда будет тебе по силам? Ведь это так правильно и так необходимо — помогать другим людям... Самому же человеку это совсем не трудно!

Паулу было намного легче, чем раньше: прекратился тот жуткий кровавый кашель, немного спал жар, пропал лихорадочный румянец, а по ночам всё реже стали слышны истошные крики и приглушённые вымученные стоны. Эрик был счастлив этому — его друг явно шёл на поправку. Ещё немного — и Паул снова встанет на ноги, усядется в саду — Эрик обязательно выпихнет его в сад, чтобы хмурый чернокнижник проводил хоть немного времени на свежем воздухе — и будет посмеиваться над своим «впечатлительным другом», да и над собой тоже. Эрик ждал этого уже давно, как ему казалось. С того самого побега из тюрьмы здоровье Паула было далеко не самым лучшим. Оно и сейчас восстановилось не до конца — какой только изверг додумался надеть на чернокнижника антимагические наручники, которые обжигали кожу мага и каким-то образом (Эрик не знал всех этих магических тонкостей) воздействовали на его кости. А после того проклятья, которое было наслано на чёрного мага той женщиной... Паул чуть не погиб. Эрик был в отчаянии! Он не смог бы потерять ещё и его — и это тогда, когда со смерти Милены не прошло даже полугода.

И в том, что чернокнижник не загнулся совсем, Эрик был обязан ей — худенькой рыжей девушке в стареньких шерстяных юбке и кофте. Хрупкой и почти бестелесной. Когда-то Эрик верил в богов. И сейчас он мог поклясться, что Сара была самым настоящим чудом, посланным ему небесами... Пусть Паул и не хочет признавать того, сколь многим он обязан этой девчушке, Эрик признает это. Пусть чернокнижнику совершенно наплевать на свою жизнь, на неё не наплевать Эрику.

Был солнечный день. Один из тех, которые так трудно бывает «поймать» в этой стране. Осенний солнечный денёк... Один из последних ясных и тёплых дней в этом году. Скоро уже начнётся совсем другая пора... Холодная. Сырая. Хмурая. Нужно будет кутаться в тёплую одежду, носить с собой зонт или плащ. А ещё придётся закупить лекарственные средства — Паул после той болезни ослаб, он легко может простудиться. Пусть чернокнижник никогда этого и не признает, но у него никогда не было достаточно хорошего здоровья. А теперь же — после того проклятья, Паулу следует, и вовсе, быть очень осторожным.

Сара сидела на ступеньках лестницы приюта для девочек-сирот. Тоненькая, невысокая, бледная... Кажется, она служила в приюте санитаркой — лечила заболевших девочек, помогала следить за грудными малышками, выхаживать их. Обычно ей приходилось работать в той окрашенной в серый цвет пристройке, больше напоминавшей сарай. Но сегодня... Сегодня она сидела на ступеньках лестницы и болтала с воспитанницами приюта. Девочки жались к ней. Они тоже были благодарны ей за ту её доброту, с которой она к ним относилась.

В лучах этого ослепительного сияющего солнца она казалась Эрику ещё большим ангелом. Ангелом, что спустился в Осмальлерд, чтобы спасти его лучшего и единственного друга... Её волосы были рыжими, но в солнечном свете они казались почти золотыми.

Сара Эливейт была сестрой милосердия. Тихая, кроткая, серьёзная, добрая — она как никто другой подходила для этой работы. Эрик всё не уставал удивляться этой девушке — она пришла в тот самый миг, когда Паулу больше всего нужна была помощь. А потом просто ушла, словно растворилась, растаяла...

— Давным-давно в далёкой прекрасной и таинственной стране, что называется Зельтор, жила принцесса... — тихим, завораживающим голосом говорит Сара, гладя девочку, что сидит у неё на коленях, по светлым локонам.

У неё прекрасный голос... Эрик в который раз только убеждается в этом... Волшебный... Тихий, мелодичный, плавный, спокойный... Эрик никогда не думал раньше, что у какой-то девушки может быть столь красивый голос. Даже у Милены голос был резким, ярким — впрочем, что уж говорить о Милене, сестра у Эрика сама была девушкой довольно яркой. А у Сары не было той вопиющей яркости, не было резкости, она была как-то очень по-аристократичному горда. К такой гордой девушке не подступишься. Не говоря уже о том, каким светлым, чистым, небесным существом она являлась... У Эрика никогда бы не нашлось смелости как-либо приблизиться к ней...

Когда-то давно Эрик ходил в церковь... Он уже плохо помнит то ощущение, которое царило в его груди, когда он находился в тех стенах... Но ему почему-то кажется, что Сару он воспринимает, словно некое божество. Чистое. Светлое. Доброе. Она такая воздушная... Такая необыкновенная... По доброте душевной пришла тогда к ним с Паулом в дом, ухаживала за ним, несмотря на всю ту вонь, на всю ту духоту, которые стояли в комнате, даже зная, что вряд ли чем-то на самом деле сможет помочь...

Она, действительно, словно божество — столь тоненькая, столь невесомая, столь воздушная, что, казалось, дотронешься до неё — и она сейчас же рассыпется! Эрик и боится дотрагиваться. Паул вот не боится. Он, вообще, безбожник редкостный. Как его Эрик за это не ругал, а он до сих пор не приучил себя даже относиться к святыням с хоть каким-нибудь уважением. Если честно, Картеру иногда казалось, что та болезнь, что случилась с магом, произошла именно из-за того, что боги перестали терпеть святотатство со стороны тёмного мага! Эрик однажды это даже высказал другу, на что тот лишь рассмеялся.

А Сара... Она словно сама была самой настоящей святыней... Словно хрустальная... Эрик боялся к ней прикоснуться, признавая свою недостойность этого...

— Мисс Эливейт, это жаркая страна? — спрашивает одна из девочек, что сидят рядом с ней.

Зельтор... Эрик так давно учил географию, что вряд ли толком сможет вспомнить, где находится эта страна. Если это, действительно, прекрасная страна, он бы хотел, чтобы Сара жила там — в тёплых краях, где никогда не бывает зимы, в чистом маленьком домике... А ещё ему хочется, чтобы... Нет! Даже мечтать об этом глупо! Паул засмеёт его, если узнает, что Эрик думал об этом.

— Да, Ребекка, — кивает Сара. — Очень жаркая.

Мисс Эливейт рассказывает девочкам ещё много чего, прежде чем случайно натыкается взглядом на Картера, что, словно трус, притаился за одним из деревьев. Девушка улыбнулась ему, словно приглашая подойти к себе... И он подходит. Осторожно, медленно — словно боясь спугнуть. Девочки возятся около Сары и совершенно не замечают его. Картер замечает новую тряпичную куклу в руках одной из сироток — куклу, наряд которой сшит из той самой синей кофты Сары. А она лишь продолжает рассказывать сироткам свои сказки. Паулу тогда это помогало — те сказки. Как бы чернокнижник ни закатывал глаза, ему нравилось слушать рассказы мисс Эливейт. Это помогало ему в те дни засыпать.

Девочка — та самая Ребекка, которая спрашивала о том, жаркая ли Зельтор страна — вскакивает и подбегает к одной из младших воспитанниц. Они очень похожи — Ребекка и та малышка. Очевидно, сестрёнки. Младшая радостно смеётся и тычет в Ребекку потрёпанной тряпичной куклой, которая, вполне возможно, тоже сшита Сарой Эливейт.

— Я могу попросить вас оставить мне на некоторое время мисс Сару? — с улыбкой произносит Эрик.

Маленькая девочка, что сидит у Эливейт на коленях, упрямо качает головой и угрожающе шмыгает носом. А Сара тепло улыбается и шепчет ей на ухо несколько слов, из-за которых лицо девочки тоже озаряется улыбкой. Малышка что-то шепчет Саре на ухо, смеётся и отбегает к подругам, с которыми о чём-то шепчется.

А Эрик не может найти слов для того, чтобы хоть как-то выразить Саре Эливейт благодарность за всё то, что она для него и для Паула сделала. Он смотрит на эти длинные светло-рыжие волосы, на эти потрёпанные, видавшие виды, вязанную кофту и шерстяную юбку... В голове сразу всплывает мысль, что необходимо купить Саре что-нибудь из одежды. В том, что у неё есть, она может замёрзнуть зимой... А одежда Милены ей не подойдёт — больно Сара худенькая и тоненькая, вещи сестры Эрика будут ей ужасно велики.

У Сары Эливейт не самое красивое, должно быть, лицо. Слишком простое. У неё самые обычные глаза, самые обычные губы, самый обычный нос. Даже немного маленькие. И уши у неё немного торчат, когда она зачёсывает за них свои волосы... Она просто уставшая девушка, которая, должно быть, мечтает только об отдыхе. Но Эрику, всё же, кажется, что она похожа на божество. Или на фею. Картеру она внушает такой трепет, которого он в себе подозревать никогда раньше не мог.

Наверное, молчит Эрик слишком долго. Он просто не находит каких-либо слов, чтобы сказать девушке хоть что-нибудь... Он боится Сару... Не потому, что она что-нибудь может ему сделать. Потому что от её чистоты ему становится не по себе. Потому что он ужасно боится как-либо навредить этому чистому, небесному созданию...

— Как ваш друг, мистер Картер? — своим тихим голосом спрашивает девушка. — Ему ведь уже лучше, правда?

Она смотрит на него с улыбкой, так тепло, так ласково, что ему невольно становится жутко стыдно за то, что минуту назад он думал о том, что она не так красива, как могла бы... Да у неё самые лучшие на свете глаза! Ни одна девушка не смотрела на него столь тепло, столь спокойно... А Сара... Она совсем не боится... Она выше всего этого...

И Эрик совершенно не знает, что ей отвечать. Он слушает её голос, смотрит на неё, видит, как она непонимающе улыбается, видя его замешательство, как думает, что бы у него ещё спросить, чтобы этот разговор удался... Она жалеет его. Ей было жаль тогда его и Паула. Поэтому она пришла — словно спустилась с неба... И Картеру думается, что, будь на его руках хоть немногим меньше крови, он обязательно сделал бы так, чтобы когда-нибудь Сара стояла рядом с ним перед алтарём...

Милосердие — есть красота...

Красота, которую ничто не способно заглушить или запрятать.

Это то, что отличает человека. Это то, на что способен лишь человек.

Это то, на что редкий человек решается.

* * *

Наверное, наиболее трудно для человека — быть милосердным, жалостливым, добрым к другим людям... Это ведь очень тяжело — высказать своё участие. Почти невыносимо трудно порой показать близкому тебе человеку, что его судьба тебе не безразлична. Почти невозможно перебороть ту душевную боль, которая теснится в груди, сделать шаг навстречу другому человеку — даже самому дорогому — и сказать даже самые простые слова. Когда сердце словно одна сплошная кровоточащая рана — разве есть хоть какое-то дело до слов, которые были произнесены, до поступков, которые были совершены? Разве есть дело до всех этих мелочей?! Как будто это всё так важно... Странно, что люди уделяют всем этим мелочам так много внимания.

Моральная поддержка... Хочется рассмеяться каждый раз, когда кто-то произносит это словосочетание! Как будто бы все эти насквозь фальшивые слова, все эти полностью лживые заверения могут хоть что-нибудь в этой жизни изменить! Так зачем же в таком случае что-то говорить?..

Наверное, это всё ложь — все эти придуманные людьми сказки о том, что такое душа, что такое, вообще, жизнь... Иногда остаётся одна лишь боль. Боль, от которой уже просто невозможно избавиться, которая гложет, которая заставляет человека делать всё, что угодно, лишь бы избавиться от неё... Иногда даже — пойти на преступление. Впрочем, наверное, дело даже не в этом. Герцог Рэйнский ни разу в жизни не совершил преступления — он всегда был чист перед законом. Но была ли так же чиста его совесть перед самим собой? Янжина слышала, что после смерти супруги герцог стал ещё более раздражителен, чем был до этого. Говорили — после смерти своей супруги он стал совсем уж нелюдим. Впрочем, отец Янжины утверждал, что скверный характер у Великого герцога был и до смерти его жены. А её тётя как-то говорила, что люди не меняются. Стало быть, с герцогом всё было точно так же. Скверный характер вряд ли зависит от тех жизненных обстоятельств, которые могут с человеком случиться.

Гартон Рэйн был одним из восьми Великих герцогов Орандора — одним из тех людей, что занимали по праву рождения место за троном короля. Их всегда было только восемь. Янжина могла перечислить их всех. Забавно, что первые буквы складывались в слово. Траонт, Рэйн, Илдиан, Энигмен, Сноргме, Унрокстон, Райглд, Истерн. Все люди, носившие этот титул, имели прав больше, чем любой дворянин Орандора. Иногда казалось, что прав они имели больше, чем сам король Орандора. О Великих герцогах времён наместника Илиодора уже ходили легенды. Янжина выросла на этих легендах. Ей нравилось читать легенды о герцоге Фридрихе Траонте, о герцогине Дориме Рэйн, о герцоге Людвиге Илдиане, о герцоге Карле Энигмене, о герцогине Хельге Сноргме, о герцоге Манфриде Унрокстоне, о герцоге Уилльяме Райглде, о герцоге Ричарде Истерне. Ей нравилось читать все эти многочисленные легенды о них. Это были не те сказки о Сонме Проклятых, о которых никогда не знаешь — правда ли всё это или вымысел. Впрочем, Янжина всё это считала вымыслом. Ни один человек на свете не сможет расколоть мир. Кем бы ни был на самом деле Танатос, он бы тоже не смог. А в том, что такой человек мог существовать, Янжина очень сомневалась — не сохранилось ни одного подлинного, а не написанного уже позднее, документа, что мог бы подтверждать существование Хейдена, ни одного украшения, ни одного кинжала или меча. А герцоги существовали на самом деле... Молодой монарх, впрочем, путался в фамилиях даже Великих герцогов, помня лишь одну — Траонт. Янжине это казалось почти странным — разве есть где-то во вселенной человек, не знающих тех, кто относится к Великим Родам?

Король Альфонс был, пожалуй, не самым худшим правителем Орандора. Он был молод, полон сил, идей, грёз о переменах, умел и любил смеяться, готов был перекраивать эту страну... о большем Янжина никогда и не могла мечтать. А уж о том, чтобы иметь возможность как-либо влиять на то, что имеет значение для её государства — не могла даже думать. Молодой король был деятелен. Он был готов что-то в этой стране изменить. Он делал это. На самом деле делал. Общался с людьми, которые знали слабые стороны этого королевства, обязал каждый монастырь открыть бесплатную приходскую школу при церкви, чтобы обучать хотя бы часть населения, издал указ, согласно которому каждый дворянин должен был получить образование, а после служить своей стране, находясь либо на военной, либо на государственной службе, либо в научной академии, которая только-только начала зарождаться. Теодор Траонт от последнего был просто в восторге. Янжина даже представить не могла, что этот — на вид вполне серьёзный и порядочный мужчина — будет разве что не скакать по кабинету короля, говоря какую-то очевидную радостную чепуху. Он был похож на маленького ребёнка, которого долго лишали сладкого — за какой-то проступок или по болезни — и потом разрешили съесть один маленький кусочек... Теодор Траонт был на самом деле так счастлив в тот день... Янжине подумалось, что он — этот самоуверенный и почти изнеженный герцог — был одним из самых верных слуг королевства и короля. Что он — этот франт с чрезвычайно ухоженными руками, с этими тонкими, белыми пальцами, со сверкавшими на них перстнями — так предан своей родине. Янжине было странно понимать это. Она всегда видела в этих высших дворянах лишь избалованных, изнеженных, самовлюблённых, не видящих ничего, кроме самих себя. Она была удивлена, увидев, когда сама оказалась при дворе, что это не всегда так. Она видела нервного и обаятельного Теодора, искренне любившего родное королевство, видела сильную и властную Джулию Траонт, женщину, стать подобной которой Янжине, пожалуй, очень хотелось, видела Говарда Реджинальда — парнишку, восьмого ребёнка в большой, обедневшей, но жутко знатной семье, который нашёл свой приют во дворце...

И теперь Альфонс Браун хотел переговорить со всеми восьмерыми Великими герцогами. Нужно было, чтобы они признали его власть. Герцогиня Джулия Траонт признала. Оставалось семь герцогов. И Гартон Рэйн был следующим в списке. Потом нужно было навестить герцогиню Флору Илдиан. Впрочем, к герцогине Флоре направился Теодор Траонт, бывший с ней в неплохих отношениях. Это решение — обращение к Великим герцогам — было весьма неплохим. Заручиться поддержкой столь влиятельных и родовитых лиц было просто необходимо Альфонсу, особенно учитывая то, что сам он, по его собственным словам, был безроден, не обладал никакими связями, помимо более-менее дружеских отношений с Теодором Траонтом, а так же на престоле оказался весьма случайно. Янжина понимала, что решение хоть как-то задобрить Великих герцогов было единственно правильным в той ситуации, в которой оказался молодой король. Но скрыть своего предубеждения против герцогов не смогла. Теодор Траонт ещё тогда рассмеялся, мол — не все герцоги так плохи, как о них рассказывают. Сказал, что Великие герцоги Орандорские — не Асталы из Цайрама.

По слухам, Гартон Рэйн — тот герцог, прийти к которому было нужно Янжине — был человеком строгих моральных принципов и не менее строгих привычек. Он был нелюдим. Говорили — мог просидеть в собственной комнате, ни с кем не заговаривая, больше двух месяцев. Слуги боялись его. Соседи-помещики не любили. Да и за что было любить его — нелюдимого, сухого, мрачного, вспыльчивого, а подчас и грубого! Он мало говорил, редко выходил из своих комнат, а смотрел, как говорили, всегда с какой-то едва различимой злобой, которая, впрочем, дико пугала тех, кто смел к нему прийти.

Говорили — он в один год поседел, когда умерла его жена.

Он был вдовцом вот уже семь лет. Говорили, его жена была первой красавицей Орандора... Янжина, кажется, однажды видела её — эта молоденькая и болезненная женщина однажды приезжала в поместье её отца, чтобы помочь. Она была приятной, милой, обходительной... Янжине — маленькой ещё девочке — она очень понравилась. Впрочем, вряд ли сам герцог был так приятен в общении, как некогда была приятна его покойная жена. Герцогиня умерла семь лет назад, родив мёртвого ребёнка. Герцог остался совсем один — у него не было ни одного близкого человека, который мог бы его как-либо поддержать. Впрочем, многие люди едва переносят тех, кто пытается помочь им справиться со своим горем.

Эта боль сводила его с ума.

Янжина должна была увидеть его, по правде говоря, в первый раз в жизни. Раньше лишь слышала об этом человеке от отца. Она слышала, что герцог человек очень образованный — немудрено, впрочем, при доходах его отца, желать дать сыну лучшее образование, которое только может получить человек в Осмальлерде. Отец когда-то говорил Янжине, что герцог Рэйн умеет очень многое — и играть на трёх музыкальных инструментах, и говорить — почти свободно — на восьми или девяти языках, не считая древние, прекрасно знал историю мира и своего королевства, рисовал, прекрасно танцевал, был неплохим театральным и литературным критиком, к тому же, был прекрасным врачом. Впрочем, Янжине ли судить об образованности — когда она даже домашнее образование не сумела полностью получить из-за проблем с деньгами у её отца.

Работать на короля Альфонса девушке нравилось — можно было заниматься чем-то действительно полезным, к её мнению прислушивался хоть кто-нибудь, к тому же, на работе во дворце можно было не носить эти пышные платья с ужасными корсетами — Его Величество почти сразу предложил ей переодеться в более удобный кафтан. Новый король, вообще, был несколько странный. Безусловно — умный. Безусловно — ответственный. Безусловно — обладающий чувством юмора. Безусловно — понимающий, что именно он делает. Но странный. Он многого не знал об Осмальлерде. Многого не хотел знать. Хотел построить здесь жизнь, похожую на жизнь в его мире... Янжина плохо понимала, что именно он хочет, но те реформы, которые молодой король старался проводить, девушке вполне нравились. Наверное, о таком правителе она всегда мечтала — умном, решительном, том, кто захочет сделать королевство Орандор хоть чуточку сильнее...

Поместье герцога Рэйна поражает своими масштабами. Огромное здание. Каменное, высокое, старинное. Говорят, выстроено оно здесь было ещё до возникновения даже тех фальранских провинций. Времён первой или второй тысячи после Великого переселения народов. Янжина подходит к этому зданию. Её никто не встречает... Она лишь смотрит на эти стены... Она осторожно касается рукой одного из камней. Девушке кажется, что, прикасаясь к камням, она может увидеть то, что происходило с поместьем в далёком прошлом. Ей страшно... Страшно приобщаться к тому, чего раньше она так боялась, чего раньше она никогда не признавала... Но она ведь сильная, да? Она же справится?.. Конечно справится, ведь выбора-то у неё вроде как и нет.

Войдя в дом, она как-то скованно кланяется мужчине во фраке, очевидно, дворецкому, который приглашает её наверх, в комнату своего хозяина. Янжине почему-то жутко страшно. Ей хочется поскорее отделаться от поручения короля. Девушка поднимается по лестнице, устланной жёлтыми коврами. Изнутри дом даже более поражает своим великолепием, нежели снаружи. Снаружи — он гранитный монолит. Огромный. Вечный. Но изнутри этот монолит дышит, пусть и веет от него немного могильным холодом... И всё же, всё здесь Янжине жутко любопытно. Она едва удерживается от разглядывания белых и кремовых ваз причудливых форм, от разглядывания цветов, которые уже в это время нигде невозможно найти, от высокого, украшенного лепниной камина, что находится в одной из тех комнат, сквозь которые её проводят. Она всё же не удерживается от того, чтобы посмотреть на потолки — расписанные самым настоящим мастером, знатоком своего дела, не удерживается от того, чтобы взглянуть на старинные родовые гобелены, на роскошные ковры, привезённые из разных уголков Осмальлерда, на мраморные полы, на потрясающие скульптуры, изображающие великих людей древности. Одна из скульптур — перед ней Янжина на несколько секунд задерживается — изображает какого-то молодого человека, на губах которого застыла самодовольная усмешка. Он — этот человек — одет крайне бедно, в какое-то почти рваньё, но смотрит с каким-то высокомерием. Янжине почему-то он жутко неприятен. Другая скульптура изображает девушку — молодую, красивую, полную жизни. Статью своею похожую на Джулию Траонт. И эта девушка тоже смеётся, но смеётся более тепло и мягко... Но что объединяет обе эти фигуры — обе они усмехаются победно, уверенно в собственной правоте. Янжина видит вокруг много скульптур на темы самых разнообразных мифов и легенд Осмальлерда. Отец как-то упоминал, что Великий герцог буквально грезит этими самыми мифами... Но Янжина никогда не могла бы и подумать, что — так...

Перед одной из дверей — тяжёлой, дубовой — дворецкий останавливается. Мужчина кланяется ей, стучит в дверь, а после отворяет её. Янжина с каким-то странным ужасом следит за всем этим. Она осторожно проскальзывает в комнату, куда её приглашают, смотрит на тёмную фигуру человека, который сидит около окна. Человек этот худощав, очевидно, весьма высок, хоть и кажется почти горбатым. Комната, в которую её пригласили, необычная, круглая. Тяжёлые гардины защищают это место от солнечного света.

У Гартона Рэйна были ужасно тонкие пальцы. Тонкие и длинные. Он и сам был такой — до удивления высокий и худой. Словно бы высушенный. Словно испитый до дна. Янжине страшно смотреть на этого человека... Его волосы совсем не седые — напротив, жутко тёмные. И скулы у него сильно выпирают. А глаза... Чего только стоят его глаза — тёмные, близко и глубоко посаженные. И взгляд этих глаз будто обжигает девушку. Она старается не смотреть на его лицо — мало от неё будет толку, если она будет его так бояться.

Перстни — символ родовитости. На каждом его пальце сиял крупный перстень. Все, должно быть, тяжёлые... Один из перстней по форме очень напоминает перстень на пальце леди Джулии Траонт. Только камень в оправу вставлен другой. У герцогини Траонт камень зелёного цвета, вероятно, изумруд, у Гартона Рэйна же камень ярко-жёлтый. Совсем не сочетается этот цвет с его остальным внешним обликом. Перстень, словно чужой, сидит на его пальце. И зрелище это почему-то жуткое.

Она почти не слушает, о чём он говорит — впрочем, может, он и не говорил слишком много. Янжина всё равно не может слушать. Она думает обо всём на свете, кроме того, что находится в этой комнате. Она думает о короле с его реформами, о любимом, но уже покойном, отце, думает о той участи, которая, возможно, ей уготована, думает о Теодоре Траонте и тех вещах, которыми можно «уколоть» его в разговоре побольнее. У герцогов очень чувствительное самолюбие... В какой-то момент слух будто бы возвращается к девушке. И вот она уже слышит эти слова герцога, которые так задели её...

— Вы знаете, барышня, что означает быть Великим герцогом? — спрашивает с тяжёлой усмешкой Гартон. — Вы знаете, что это означает — быть мной?

Его снисходительно-насмешливый тон — почти презрительный, следует добавить — почти выводит Янжину из себя. Этот человек не имеет никакого права так с ней разговаривать. Теперь она не просто девчонка из провинции, которой ничего не по силам. Она теперь служит королю. Какая из неё барышня. Она решила служить королю на государственном поприще. Работа это вряд ли подходящая для того, чтобы продолжать оставаться барышней.

Её ужасно раздражает этот человек. Человек, не сделавший ровным счётом ничего, чтобы занимать в обществе то положение, которое он занимает. Человек, смеющий считать себя Великим — не по делам, а по титулу. Янжина никогда не любила таких людей. Быть может, всё дело было в том, что у неё никогда не было ни титула, ни богатства. Она была обычной девушкой. Но она старалась, она делала всё, что было в её силах, даже больше, чтобы как-то изменить свою жизнь. Она изо всех сил пробивала себе дорогу. Почему же кто-то другой мог просто получить — не приложив ровным счётом никаких усилий?.. Это было чертовски обидно...

— У меня жизнь была не менее трудная, сэр! — почти возмущённо говорит Янжина. — Разве я говорю вам об этом?

Она с трудом сводила концы с концами. Она едва смогла решиться на тот безумный шаг, благодаря которому Альфонс взял её во дворец. Девушке думается, что это просто свинство — говорить человеку, будто твоя жизнь труднее, чем его. У каждого свои проблемы. Вряд ли разумно сравнивать их. Вряд ли разумно сравнивать жизнь тех, кто с самого рождения был в неравных условиях. Жизнь у всех трудная. Незачем это говорить.

Янжина не считала свою жизнь слишком уж тяжёлой. Она получила образование, у неё — совсем ещё недавно — был любящий отец, ей не приходилось целыми днями работать физически, ей редко приходилось голодать... Ей приходилось много работать, ей приходилось перешивать платья за деньги богатым соседкам... Нет, её жизнь не была трудной. Она была такой же, как у множества других девушек. В жизни Янжины были свои трудности, но она не считала их чем-то таким, чего точно не должно было быть.

Больше всего на свете Янжину раздражали те, кто считал себя ущемлённее других.

— Молчать! — грубо обрывает её Гартон. — Не смейте меня перебивать, барышня!

Янжина вздрагивает и замолкает. Почему-то в какой-то момент ей становится ещё более страшно. Она боится этого странного человека. По возможности она больше никогда не войдёт в этот дом. Достаточно девушка натерпелась унижения! Она больше ни за что на свете сюда не приедет! Пусть сам король приходит к этому человеку и улаживает свои вопросы. Или — что лучше — Теодор! Траонт же сам из Великогерцогской династии. Он должен знать, как разговаривать с такими людьми. Он должен лучше знать, чего такие люди ожидают от других. Раболепства? Страха? Поклонения? Одно дело, когда человек требует к себе уважения. Совсем другое дело — когда человек сам в ответ не собирается уважать кого-либо.

Герцог встаёт со своего кресла и быстрыми, но тяжёлыми шагами подходит к окну, немного отодвигает гардины, пропуская в комнату немного солнечного света. Янжина, уже привыкшая к темноте, жмурится. Почему-то в данный момент ей думается о том, что больше всего на свете ей бы сейчас хотелось, чтобы рядом оказался её отец. Пусть тот и был излишне расточителен, пусть тот и был не слишком образован — он был её отцом. И он был единственным человеком, в любви которого Янжина была уверена.

— Кстати, барышня, вы действительно мне об этом сказали, — смеётся герцог.

Она едва сдерживается, чтобы не нагрубить ему. Девушке хочется скорее вырваться из этого ужасного места. Если бы не поручение, доверенное ей королём, она уже давно бы сделала это. Но она просто не может не оправдать надежд Его Величества. Король был дорог ей. Он был тем человеком, которому была небезразлична её судьба. Янжина смотрела в тёмные, близко посаженные глаза герцога и думала, что уродливее человека она в жизни ещё не видела. Она не представляла себе, как та — молоденькая и красивая — женщина могла связать с ним свою жизнь. Герцогиня Рэйнская, как говорили, была очень доброй и милой, нравилась практически всем... Как могла она связать свою судьбу с таким ужасным человеком? Как могла выглядеть такой счастливой?

Выглядеть... Выглядеть? Неужели, правда? Неужели, эта догадка может быть правдой? Янжине становится не по себе. Она пытается припомнить, было ли счастье не только в улыбке, но и в глазах той болезненной женщины, которая когда-то навещала её отца? Она пытается вспомнить... И ничего не вспоминает. Только хрупкую фигурку в скромном платьице, которая наклонилась к маленькой Янжине и шептала ей на ухо какие-то глупости... Только добрейшую женщину, которая помогала всем нуждающимся, которая обожала напевать разные народные мелодии своим слабым голосом... Только красавицу, которой приходилось каждый день видеть все уродства своего мужа, за которого её — в этом Янжина уже не питала никаких сомнений — насильно выдали замуж. Ей становится до безумия жалко покойную герцогиню.

На герцога Рэйна она больше не может смотреть без отвращения.

— Я напишу королю, когда обдумаю его предложение, — замечает герцог хмуро, — но я прошу вас обязательно передать ему, чтобы впредь Его Величество не посылал ко мне служанок, вдобавок, лёгкого поведения. И не слишком хороших манер.

Это оскорбляет её. Ужасно оскорбляет. Она не какая-нибудь служанка. Она — графиня. Она — особа приближённая к королю. Особа, которую король ценил. И не как фаворитку — Янжина ни в коем случае не была фавориткой Альфонса. С чего герцог решил так? В душе девушки вдруг поднимается такая злоба, которой она никогда в себе не могла помыслить. Ей хочется как-то ответить, как-то задеть, как-то проучить этого человека... Это у неё-то — недостаточно хорошие манеры? У неё — да она терпела самодовольство герцога, пока оно не перешло границу.

Девушка довольно резко встаёт и быстро, почти небрежно делает реверанс. Смотрит в тёмные глаза герцога. И чувствует, как гнев берёт верх над её попытками совладать со своими эмоциями. Она ещё старается держать себя в руках, но уже не может этого делать... Она разревётся, как дурочка, прямо на его глазах, если не выскажет ему сейчас всё, что она о нём думает. Она просто не выдержит этой пытки...

— Обязательно передам, сэр! — огрызается Янжина и почти выбегает из кабинета.

Задерживается лишь на несколько секунд. Чтобы успеть резко обернуться перед самой дверью и сказать язвительно: «Со своей женой, сэр, вы тоже так разговаривали? Неудивительно, что она умерла. Любой бы вашего характера не выдержал. Мне уж интересно, не покончила ли она собой, устав от вас?», после чего выбежать из кабинета, пробежать через все те залы, сквозь которые её вели, промчаться мимо старичка-дворецкого, который смотрит на неё с каким-то сочувствием, сбежать по лестнице, покрытой жёлтым ковром, а после — на улицу... И на улице, прислонившись к каменной колонне, зареветь в голос...

Ей безумно не хочется здесь оставаться и минутой дольше, но у неё нет сил, чтобы отцепиться от колонны и уйти. Поэтому она стоит перед самым замком герцога Рэйна и плачет. Янжина ненавидит себя за эту слабость. Но она ничего не может сделать. У неё на душе так безумно горько, что она не может заставить себя сделать и шага... Её тело будто парализовано. Она не может даже пошевелиться... Так и продолжает стоять, прислонившись к колонне, схватившись за неё, будто она — единственное, что не позволяет ей упасть в данный момент...

Она размазывает слёзы по лицу и чувствует, что не может остановиться... И ей уже почти всё равно, что о ней будут думать слуги этого проклятого герцога! Ей просто хочется, чтобы её отец был жив! Она не выбирала для себя эту участь! Она пришла к королю только потому, что больше ей не к кому было идти... И если все люди считают, что она фаворитка Его Величества, которой вдобавок доверяют служить кем-то вроде мальчишки на побегушках, то они очень ошибаются! Ей выпала возможность хоть как-то изменить это королевство, и она честно пытается выполнять свою работу. Разве не это требуется от человека, чтобы сделать лучше мир, в котором он живёт — честно выполнять свою работу?

Она со злостью смотрит на свой кафтан... Впрочем, скоро снова разражается слезами. Ей почему-то вдруг становится очень жалко себя, хотя раньше такого не случалось... Она хочет к отцу... Хочет, чтобы в мире был хотя бы один человек, которому на неё не наплевать! Девушка с отчаяньем всхлипывает, с ожесточением пытается стереть рукавом слёзы со своего лица, кое-как отходит от колонны, медленно, не слишком уверенно пытается уйти из этого места...

А потом прислоняется к другой колонне и снова даёт волю слезам, рвущимися, словно, из самого её сердца... Она уже не думает ни о короле, ни о государстве — мысли об этом помогали ей выживать, но сейчас они её полностью покинули... Ей вспоминается только отец — вспоминается его уставшее лицо, его почти полностью седые волосы, его добрые глаза... Она сама толком не может понять, что вызвало в ней это. Впрочем, и не считает нужным понимать...

Она просто размазывает слёзы по своему лицу, в раздражении сдёргивает ленту из своих волос, заставляя их рассыпаться по плечам, прижимает свою руку ко рту, чтобы не закричать от отчаянья и боли. Достаточно уже и того, что она ревёт прямо перед замком герцога Рэйна. И всё же... Она просто не может остановиться... Янжина уже ничего не замечает — ни того, как падает на землю шёлковая алая лента, последний подарок её отца, ни того, как подкашиваются ноги и она оседает на землю, всё так же уцепившись за колонну, словно за последний оплот, ни того, как подбегают к ней дворецкий и сам Великий герцог, обеспокоенные тем, что произошло на улице...

Она уже ничего не замечает. Она уже дала боли захлестнуть себя.

Боль...

Что она такое?

Чем отзывается она в человеческих сердцах?

Злобой? Алчностью? Гордыней? Завистью? Безумной горечью? Неутолимой жаждой?

Примечания:

Канцлер Ги — Тем, кто сводит с ума

treasure (англ.) — сокровище