Зверобой (джен)

Туман... Влажный, жемчужный. Жадными щупальцами растекается между спящих одноэтажных домов и стволов деревьев. Огибает колючие вереницы кустов цветущего шиповника, заволакивает пустынные тротуары. Выплёскивается на дорогу, обнимая пыльные машины. Клубится в тусклом оранжевом свете последнего в Лисьем переулке едва работающего фонаря, заставляя меня прекратить бег и замереть у края невесомого покрывала, паучьей сетью раскинувшегося впереди.

Где-то в глубине частных дворов взрывается лаем собака. Вздрагиваю. Неосознанно делаю шаг назад. Жадно глотаю влажный ночной воздух, но горло почти сразу перехватывает от проникшего в ноздри отвратительного запаха гнили... Фу! Похоже, где-то прорвало канализацию, а значит, нужно внимательнее смотреть под ноги, чтобы случайно не провалиться в забытый ремонтниками открытый люк… Как однажды это уже произошло с Эвелин. Желудок мерзко сжимается. Стараюсь игнорировать его, но получается плохо — солёная слюна набирается под языком слишком быстро. Морщусь. Сердце глухо бьется о клетку из ставших тесными ребер. Взгляд возвращается к потрескивающему среди листьев фонарю — последнему оплоту света на стыке Лисьего переулка и Кипарисового тупика, упирающегося прямиком в хвойную рощу, сквозь которую ведет песчаная тропа к моему дому. За кромкой света плещется вязкая темнота, сожравшая и дорогу, и старые деревянные двухэтажки, и будто бы весь мир. Её объятия, почти наверняка скрывающие жутких голодных монстров, только и ждущих, когда я шагну на территорию липкого сумрака, пугают сильнее возможности встретить свору бродячих собак, живущих возле заброшенной лесопилки. Зябко передёргиваю плечами, когда волна мурашек поднимается от поясницы к затылку. Может, всё-таки сдать обратно и повернуть на улицу Лютен? Тогда путь до дома займет больше времени, но... Собака неожиданно громко взвизгивает и утихает, заставляя волосы на руках встать дыбом. В воздухе повисает тишина, смешанная с томительным напряжением. Оно считывается кожей, заставляет зародившийся в глубине живота необъяснимый страх скручивать кишки в жгуты и стремительно растекаться по венам, переполняя тревогой каждую клетку тела.

Сплёвываю осевшую на горле вонь и резко оборачиваюсь, ощутив спиной чужой взгляд, но Переулок остается пуст. Внимание привлекают лишь раскачивающиеся на верёвках белые простыни. Будто восставшие из гробов мертвецы бросили тут свои саваны и, с разрешения ночи, отправились бродить по спящим улицам в поисках невезучих задержавшихся в барах пьяниц. Мои холодные пальцы тянутся к запястью, стискивают деревянные бусины, нанизанные на красную шерстяную нитку, ожидая, что те прогонят сдавившее грудь волнение, но желание вжать голову в плечи, сорваться с места и трусливо бежать обратно — до самой заправки с мигающей вдалеке тусклой неоновой вывеской — не отпускает. В голове, словно нарочно, начинает звучать пренебрежительный голос отца: «Эй, всё ещё боишься несуществующих монстров? Не стыдно? Тебе ведь уже шестнадцать! Ты должен стать сильнее, Андер, раз смеешь претендовать на лучшее место в жизни. Ты должен... Должен... Должен!»

Дыхание учащается. Несмотря на тёплый майский вечер, изо рта вырываются и сразу тают едва заметные облачка белого пара. Задираю край тонкой белой футболки, вытираю выступивший над верхней губой едкий пот. По рыхлой ткани расползается бурое кровавое пятно, а боль, причинённая неуклюжими пальцами, прошивает разбитый нос, простреливает в десну, заставляет скривиться — и на кой чёрт я только попёрся на эту глупую вечеринку? Сидел бы дома, играл в «Зомби против растений». Волна сырого холода облизывает мой голый живот, словно решив попробовать его на вкус. Слух улавливает раздавшееся за спиной шуршание, отчего скопившаяся в груди волна нестерпимого страха прорывает плотину из здравого смысла и затапливает меня с головой. Поддавшись панике, спешно отступаю в густую тень, под невысокий куст обильно цветущей сирени, растущей прямо возле покосившегося забора, лентой обхватившего ветхий одноэтажный дом. За его блестящими стёклами чёрных квадратов окон не видно ни отблеска — хозяева мирно спят, не докричаться.

Припадаю к земле, пропускаю пальцы сквозь ленты шершавой влажной травы. Жесткие края неприятно цепляются за кожу. Сладкий аромат крупных лиловых соцветий, свисающих прямо над головой, смешивается с отвратительным запахом гнили. Стараюсь дышать через раз. Не издаю лишнего шума, но в спящих сумерках даже звук собственного сердца кажется оглушающим. Шорох повторяется. Мне вдруг становится ясно, что его издают мелкие камешки под подошвами чьих-то кроссовок. Взгляд сосредоточенно изучает видимый из моего укрытия кусок освещенной дороги, скользит по кустам, присматриваясь к волнению листьев, пока не замечает движение — Анико! Страх отступает, но его место торжественно занимает едкое раздражение — нет, мне не нужна её жалость! Пусть подавится ею вместе со своим уродским дружком!

Небо расчерчивает яркая вспышка. Гром, расталкивая закрывшую звёзды мглу, прокатывается по его бездонному куполу. Фонарь вдруг с треском гаснет, но лишь на мгновение, которого оказывается достаточно, чтобы посеять в девичьей душе удушливую панику. Дрожащая фигура Анико, коротко пискнув, резво впрыгивает во вновь появившийся спасительный круг света, вздымая клубы невесомого пара. Она оглядывается, нервно поправляет розовые прилипшие к губам волосы. Её смуглое лицо с чёрными раскосыми глазами искажено страхом и отвращением. И я понимаю, что мне доставляет наслаждение следить за его болезненными метаморфозами. Я чувствую удовольствие, когда вижу, как Анико испуганно мнётся, кутаясь в свою тонкую белую ветровку. Как нерешительно топчется на краю тёмной бездны, желая скорее вернуться в безопасный дом, к друзьям, но свет не выпускает, став одновременно и спасением, и ловушкой. Стыд обжигает щёки, заставляет меня подняться и выдать своё присутствие.

— Анико? — делаю шаг из темноты. Встречаюсь взглядом с испуганными, широко распахнутыми глазами, и... Тьму рассекает ещё одна ослепительная вспышка…

* * *

— Андер?

От громкого стука в дверь голову пронзила тупая боль. Приподнявшись над подушкой, я едва приоткрыл глаза, чтобы бросить расфокусированный взгляд на красные цифры будильника. Как по команде шестёрка сменилась семёркой. Стоящее на столе старое радио с шипением ожило, наполняя комнату жизнерадостным голосом диктора: «Доброе пасмурное утро, Пригород! Выходя из дома, не забывайте свои зонтики и хорошее настроение»!

— Андер, ты встал?

Настойчивый громкий голос матери заставил меня резко сесть. Комната покачнулась. В глазах потемнело, мышцы отозвались тянущей болью. Сжав лицо ладонями, я сдавленно выдохнул, прогоняя остатки странного тревожного морока, и мысленно проклял бледный солнечный луч, просочившийся в щель между плотных синих штор. В его свете, бросающем тусклые зайчики на сваленные под окном спальни пакеты, словно напоминая о неразобранных вещах, тяжким грузом тянувших за душу, медленно плавали сверкающие пылинки. Эх… Как бы я хотел, чтобы и этот переезд оказался лишь дурным сном.

— Андер! До автобуса час!

— Уже встаю!.. Встаю, — глухо пробубнил я, протирая глаза, но вдруг осёкся, ощутив во рту вкус отдающей железом соли. Рука потянулась к стоящему на прикроватной тумбе торшеру, пальцы нащупали выключатель. Мягкий оранжевый свет лишь слегка разогнал сумрак, выхватив бурые пятна на смятой подушке. Кровь? Тело бросило в жар, пульс болезненно застучал в висках, когда среди печальных мыслей о переезде стыдливо вспыхнули воспоминания о вчерашней ночи, о драке и моем позорном бегстве… Об Анико…

С трудом выпутавшись из влажной от пота простыни, я босыми ногами прошел к стоящему в углу завешанному серым пледом зеркалу. Сдёрнул ткань, поднимая в воздух ещё больше пыли. Из бездонной глубины с маячком отражённого света на меня уставились два испуганных глаза. Русые волосы слиплись и встали дыбом, на переносице красовалась синяя припухшая гематома, а от подбородка, спускаясь по шее, тянулись смазанные коричневые ленты — кровь.

В дверь спальни забарабанили вновь, едва не заставив меня подпрыгнуть:

— Андер! Надеюсь, ты одет? Я захожу, слышишь? Имей совесть, что обо мне подумают эти выскочки из родительского комитета, если ты опоздаешь в первый же день?

Тяжёлая деревянная дверь скрипнула, впуская в комнату свежий воздух. В зеркале отразился худой силует матери. Одного короткого взгляда на неё мне хватило, чтобы понять — сегодня она опять почти не спала. Об этом красноречиво свидетельствовали тёмные синяки, залегшие под опухшими глазами. Едва успев переступить порог, она показательно сморщилась и замахала ладонью перед усталым лицом, удобнее перехватывая упёртую в бок корзину для грязного белья. Недовольный взгляд скользнул по пакетам, пробежался по криво задёрнутым шторам, письменному столу, усыпанному обёртками от сладких батончиков и банками из-под газировки, задержался на разноцветных бабочках, висевших на стене, под пыльными пластиковыми стёклами:

— Милый, мы уже неделю как переехали, когда ты собираешься разобраться с этим? — она раздраженно толкнула ногой стоявшую у порога коробку с книгами и принялась теребить светлую прядку волос, выпавшую из низкого неопрятного пучка. — Нет, я понимаю, новая школа, экзамены... отец, — её взгляд со вздохом переместился на потолок, к висящей хлопьями отсыревшей штукатурке. — Но можно же постараться? Приложить хоть немного усилий, чтобы стало, как раньше?

Стало как раньше? Как раньше?! Грудь обожгла мгновенно поднявшаяся из центра живота волна злости. Да как она посмела? Как вообще додумалась притащиться обратно, в этот дом, принёсший всем столько боли? Дом, который никто даже не захотел купить... После… Я зажмурился и крепче сжал челюсти, лишь бы зудящие на языке слова не сорвались и не впились ядовитыми шипами в натянутое между нами хрупкое равновесие. Тот пруд на заднем дворе, где шесть лет назад утонула сестра, всё так же квакал зелёными лягушками. Он существовал, а Лиза — нет. Фотографии в рамках над лестницей покрылись пылью и выцвели, но четверо улыбающихся с них людей не перестали выглядеть счастливыми. А теперь у отца появилась новая семья. И ему больше не нужны были ни я, ни мама, ни этот дом, превратившийся в сырой молчаливый памятник. Эти скрипучие лестницы с прогнившими половицами и пыльные коридоры, комната сестры, всегда закрытая на замок, — всё это приносило лишь боль.

— Как раньше уже никогда не будет, — процедил я, почти не разжимая губ.

— Ты просто не хочешь, — мама прошла вперед и, оставив корзину на стол, отдёрнула шторы, впуская в комнату рассеянный свет, и тут же звонко чихнула. — Господи, Андер! Сними их сейчас же, я запущу в стирку. К вечеру уже высохнут.

— Нет…

— Что значит «нет»? — она дернула за край ткани и испуганно отшатнулась, обхватывая себя за худые плечи, когда карниз скрипуче накренился.

— Мне пыль не мешает.

— Поросенок, только и знаешь, что огрызаться, — мама раздражённо подтащила старый скрипучий стул и недоверчиво уставилась на едва державшееся в потолке крепление. — Давай залезай, сделаем и забудем, — постучав по спинке стула, она наконец одарила мою замершую у зеркала фигуру нетерпеливым взглядом и застыла с занесенной в воздухе ладонью. — А… А что с лицом? Ты что, ударился? Почему не сказал?

— Все нормально, — быстро проговорил я, не желая сознаваться в том, что вчера без разрешения посмел сбежать из дома, умудрился получить от местных в нос и теперь едва мог вспомнить, как оказался в собственной постели. Воспользовавшись секундным замешательством матери, я спешно проскользнул в ванную комнату, но не успел закрыть дверь. Предплечье с силой сжала протиснувшаяся в щель худая рука. — Ма, отстань. У меня и без твоих расспросов голова раскалывается.

— Не мамкай! Дай посмотрю!

— Прекрати, — я попытался высвободиться. — На автобус опоздаю.

— Секунду назад тебя это мало волновало.

— А теперь волнует! Еще эту дурацкую рубашку гладить!

На самом деле гладить и тем более надевать рубашку я не планировал, скорее лишь пытался избавиться от раздражающего внимания и лишних вопросов. Дёрнув рукой сильнее, я ощутил, как мамины пальцы соскользнули ниже, зацепились за тонкую нить браслета. Щелчок! И крупные деревянные бусины со звонким стуком поскакали по гладкой бежевой плитке. Дверь с силой стукнулась о косяк, от удара приоткрываясь обратно.

— Прости, — мамин голос хрипло сорвался.

— Ничего, — с досадой ответил я, наступая голыми пальцами на одну из треснувших пополам сфер. — Отец всё равно считал, что мне нужно избавиться от этого старья. А он в этом деле мастер. Сначала разделался с пикапчиком, а потом и нас отправил в утиль. Будто семью можно слить, как надоевшую сломанную игрушку... Завести жену помоложе... Заделать новых детишек... Таких, которыми можно будет потом гордиться.

Мама прерывисто выдохнула. Послышались её быстрые шаги, дверь хлопнула, заставив радио заикнуться. В уголках глаз нестерпимо защипало. Обида вперемешку со злостью на отца и свою несдержанность комом встали в горле, не давая глотать: и зачем я опять? Неужели так трудно было заткнуться? Прикусить свой поганый язык? Чёрт! Зажмурившись, я отступил к раковине, открыл воду и впился пальцами в прохладный фаянсовый край, вслушиваясь в шум, доносившийся с первого этажа. Зазвенели столовые приборы, загремела посуда: кажется, мама загружала грязные тарелки в старенькую посудомоечную машину, а я рисковал вечером не досчитаться нескольких любимых кружек. Ну почему я опять не смог сдержаться, зная, в каком она сейчас состоянии? В груди кольнуло от горького осознания — потому что всё больше становился похожим на своего отца.

Схватив мыло, я сунул руки под струю горячей воды и принялся остервенело тереть пальцы, наблюдая, как пена окрашивается в розовый и убегает в слив. Покрытую царапинами кожу начало саднить. Головная боль усилилась. В висках запульсировало, вторя спазмам, сжимавшим желудок. Во рту горчило. Подняв взгляд на собственное хмурое отражение, я медленно коснулся влажными пальцами болезненной припухлости на переносице, оттянул веки покрасневших глаз, высунул язык, разглядывая красные отметки на припухшем языке. Переключив покрытый разводами ржавчины кран в сторону синей отметки, отбросил мыло и, набрав целые ладони холодной воды, опустил в них лицо, погружаясь мыслями во вчерашний вечер.

Воспоминания яркими вспышками замелькали за закрытыми веками: вот я ругаюсь по телефону с отцом, а вот прячусь в комнате от навязчивой заботы подвыпившей матери. Бездумно, от обиды и раздражения, отвечал согласием на сообщение Анико и сбегал на тусовку в чьём-то доме. Раньше я никогда не бывал на подобных вечеринках. Нет, не так, скорее, даже старательно избегал их. Среди людей я чувствовал себя неуместным. Пришельцем с другой планеты. А все попытки начать беседу превращал в неловкий обмен фразами, вспоминая которые, потом мог часами краснеть и корить себя за глупость и излишнюю прямоту, переставляя в голове слова уже существующих диалогов. Жаль, но и вчерашний вечер не стал исключением...

Едва успев ступить на каменную дорожку, я понял, что совершил ошибку. В большом двухэтажном доме гремела танцевальная музыка, в окнах мелькали разноцветные вспышки и тени. Остановившись неподалёку от кованых ворот, я с сомнением посмотрел на прыгающих возле крыльца парней, расположившихся у стола для игры в пинг-понг со стоящим на нём круглым аквариумом, наполненным ядовито-зелёной жидкостью. Их руки были подняты вверх, и с каждым прыжком напиток, разлитый по пластиковым стаканам, выплёскивался, попадая на одежду и волосы. Пьяные, шумные, свободные — они вызывали у меня раздражение своей неприкрытой глупостью и отсутствием стеснения и... зависть. Ведь им вряд ли было известно об одиночестве столько, сколько было известно мне. До переезда я немного общался с Анико, но лишь потому, что наши мамы были давними школьными подругами, а семьи жили в соседних домах. И только после переезда в Город у меня появился настоящий друг — Марк. Он был забавным и умел смешить, а его лохматый пёс Поко танцевал на задних лапах за картошку и сыр. С Марком всегда было что обсудить. В марте он играл на флейте, в апреле рисовал углём, а в июле занимался греблей. Его рассказы о шумных концертах и недельных походах были для меня возможностью заглянуть в другую жизнь.

— Андер! — звонкий голос Анико вывел меня из задумчивого транса. — Всё-таки пришёл!

Она выскочила из тени увитой ползучим виноградом пристройки, на ходу отряхивая плиссированную юбку жёлтого цвета, и кинулась мне на шею так радостно, будто действительно с нетерпением ждала встречи. В нос хлынул аромат ванили, ежевики и ментоловых сигарет. Мягкие розовые волосы защекотали шею, заставив сердце споткнуться.

— Э-э-э... Да... Ох, — не зная куда деть руки, я нелепо махнул ими в воздухе, боясь прикоснуться к девичьей талии, но тёплые пальцы Анико ловко перехватили мою ладонь и потянули в сторону дома.

— Чёрт, а ты совсем не изменился, — она лукаво улыбнулась, и в моем животе, в районе солнечного сплетения, что-то болезненно лопнуло, обжигая желудок и внутренности пьянящим волнением: "не изменился" — это ведь хорошо? Разноцветные вспышки света, отражавшиеся в её почти чёрных глазах, ямочки на щеках, вздёрнутый нос, рассыпанные по щекам крупные голубые блёстки... Лицо обдало жаром. — Идём, а то пропустим всё веселье!

Заметив наше приближение, парни, дурачившиеся перед входом, лениво расступились, оскальзываясь на зелёных кляксах:

— Эй, Ани, а ты чё со своей пиньятой? — гогоча, выкрикнул самый рослый из них, с мелкими светлыми кудряшками по всей голове, и сморщил нос с блестящим колечком. Остальные поддержали его мерзким улюлюкающим смехом. — А Кристоф в теме?

— Не твоё собачье дело, Джаспер! — ядовито зашипела Анико, выпуская мою ладонь из своей.

— Камон, ты чё такая агрессивная?

Его голос растворился в оглушительных басах, как только мы переступили порог дома. Музыка обрушилась звуковой лавиной, заставив меня вжать голову в плечи и оглядеться.

— Пиньята? — тихо переспросил я, жмурясь от яркого неонового света, пронзающего наполненное танцующими людьми дымное пространство с парящими под потолком круглыми блестящими шарами. — Не то чтобы я рассчитывал на тёплый приём, но...

— Не бери в голову, — фыркнула Анико и, поднявшись на носочки, замахала кому-то в толпе. — Джас тупой, как гребанная индюшка. И чувство юмора у него — отстой.

Я обиженно прикусил губу:

— В моей школе за такие шутки можно было и в морду схлопотать...

— Хани! — от танцующих, среди которых я не заметил ни одного хоть смутно знакомого лица, отделилась высокая фигура девушки с длинными рыжими волосами. На её голове едва держалась золотая пластиковая корона с красными камнями в тон короткому платью, а в руках были зажаты два пластиковых стакана.

— Стелла! Познакомься, это Андер! Помнишь, я рассказывала? — пытаясь перекричать музыку, Анико схватила мое лицо пальцами за подбородок и прижала щекой к своему виску. — Сколько тебе было, когда вы уехали?

— Десять, — излишне громко ответил я, плохо скрывая волнение от её неожиданной близости. — Меня, наверное, даже кто-то помнит? Энтони? Или Красный Тони? Здесь есть кто-то из них?

Стелла натянуто улыбнулась и подала один из стаканчиков, однако по её взгляду, оценивающе взметнувшемуся от моих грязных кроссовок к обычной белой футболке, было понятно, что это скорее было знаком уважения к подруге, чем проявлением дружелюбия:

— Это вряд ли, — отрешенно бросила она, перекатывая языком жвачку. — В нашей тусовке такие как ты — исключение.

— Стелла! Ну зачем? — щеки Анико вспыхнули алым. — Семья Энтони уехала, наверное, года четыре назад, когда закрыли плавильню, многие тогда уехали, а Тони... Тони попал в плохую компанию и... Я не уверена, куда именно он делся, не хочу врать и плодить слухи.

Стела скучающе закатила глаза:

— Скажи-ка, Хани, а Кристоф в курсе твоего гостя? Просто мне ты не говорила, что планируешь прита...

— Нет, не в курсе, — спешно отрезала Анико, — Просто... Просто... Завтра у Андера первый день в школе... И мне показалось, что неплохо будет заранее познакомить его со всеми. К тому же он играет в футбол. Ты же играешь, да? А у нас суперская команда! В том году взяли кубок Города, всех уделали, — она обернулась к подруге. — Они с Кристофом точно подружатся.

Я отрицательно мотнул головой, вспоминая дни, когда пытался ходить с Марком в спортивную секцию, наивно полагая, что смогу влиться в уже существующую команду, но решил промолчать, ведь для Анико я рассказывал совсем другие истории.

Стелла безразлично пожала плечами и надула большой розовый пузырь. Когда тот с треском лопнул, повеяло ароматом клубники.

— Как скажешь, дорогая... Ка-а-а-ак скажешь. Только имей в виду, что папá не разрешил ему купить тот монстро-байк, так что... Сама понимаешь, в каком настроении сегодня мой братец. Поэтому лучше держи своего футболистика от него подальше... А то мало ли.

Кивнув в мою сторону, девушка развернулась на каблуках и, вскинув руки вверх, отправилась обратно, в толпу танцующих.

— Держи подальше? Серьёзно? Я что, собачка на поводке? — подозрительно принюхиваясь к содержимому вручённого Стеллой стакана и делая маленький глоток, проговорил я. Во рту сразу стало кисло и одновременно горячо. Гадость! Незаметно выплюнув желе обратно, я утер губы запястьем и отставил угощение на стоявшую возле входа зеркальную обувницу.

Анико взволнованно закусила губу:

— Она хорошая, но иногда немного перегибает.

— Немного? Да она такая же мерзкая, как это отвратное пойло! Зачем вообще общаешься с ней?

Анико печально пожала плечами и ойкнула, пятясь, когда входная дверь, находившаяся позади меня, с силой открылась. Получив толчок в спину, я неуклюже устремился вперёд и со всего маху наступил на аккуратную девичью ногу в белом кроссовке.

— Чё встал, придурок?

Боль пронзила поясницу. Потирая ушиб ладонью, я угрюмо обернулся, судорожно подбирая в голове наиболее язвительное оскорбление, но мой обидчик, как назло, уже растворился в толпе.

— У вас тут все такие дружелюбные? — опускаясь к полу и пытаясь стряхнуть с кроссовка Анико пыльный след, ворчливо пробубнил я.

— Извини, — она прерывисто выдохнула.

— Чего тогда ждать от этого вашего Кристофа? Он совсем урод?

— Эм... Я... Нет, он милый, — Анико замялась, когда мои пальцы случайно задели прохладную кожу её лодыжки и, нервно обернувшись, мигом отшатнулась к стене, будто оскорбления относились к ней лично. В мерцающем свете её розовые волосы, рассыпавшиеся по плечам, завораживающе заискрились. — Просто с тараканами в голове. Но у кого их нет?

В центре груди неприятно кольнуло:

— Такой же милый, как сестрица? — поджимая губы, проговорил я, поднимаясь. — Ладно, извини. За оттоптанные ноги и испорченное настроение. Впредь постараюсь держать язык за зубами.

— Нет, дело не в тебе, — Анико как-то криво улыбнулась, высматривая что-то за моим плечом, и принялась нервно теребить висевший на шее серебряный кулон "Инь и ян". — Просто здесь стало... Как-то душно. Может, выйдем? Ты куришь?

— Не курю, — тихо выдохнул я, не в силах оторвать взгляда от кончиков пальцев, скользящих по гладкой цепочке. — И... Я, наверное лучше пойду.

Едва успев промямлить последнее слово, я вдруг захрипел, ощутив взявшееся из неоткуда давления от тяжёлой руки, обвившей шею. Пальцы впились в чужое предплечье, в попытке ослабить хватку. В горле запершило.

— Кристоф! — глаза Анико испуганно расширились.

— Привет, милая, — над ухом раздался язвительный низкий голос. — Как же так вышло, — давление руки усилилось, — что я ещё не знаком с твоим новым другом?

— Ты делаешь ему больно!

Музыка стихла, и высокий голос Анико эхом прокатился по дому, заставив танцующих недоуменно обернуться. Из толпы, расталкивая зевак, тут же выскочила возмущённая Стелла:

— Нет, нет, нет! Стоп! В этот раз никакой крови, — выкрикнула она, грозя державшему меня в захвате парню пальцем с длинным чёрным ногтем, похожим на коготь дикого зверя. — Если ты опять испортишь мамин персидский ковёр, она выкинет тебя из команды и посадит под домашний арест! Ты реально хочешь остаться без каникул из-за... вот этого?

— Сорян, сестра, не разгоняйся. Видишь? Это просто дружеские объятия. Мы обнимаемся!

Я почувствовал, как волосы на макушке болезненно натянулись, и брезгливо дёрнулся. Лицо обдало жаром чужого дыхания и хвойным ароматом средства для бритья. Воздух из горла вышел с тихим шипением. Я почти задыхался, открывая рот, как выброшенная на берег рыба, отчётливо ощущая затылком, насколько выше моих плеч были ключицы стоящего позади человека. Я не знал, как он выглядит, во что верит, за какой футбольный клуб предпочитает болеть, но, чтобы начать его ненавидеть, всего этого теперь было и не нужно.

— Кристоф! Перестань! — тихо повторила Анико, но в этот раз тон её голоса показался мне каким-то отчаянным. — Я просто хотела...

— Продолжайте танцевать, здесь вам не цирк! — прерывая её, зло прорычала Стелла, поворачиваясь к гостям и взмахивая руками, но никто, кажется, не обратил на неё внимания.

Я же чувствовал себя униженным в собственной беспомощности. Загнанным в угол. Хотел провалиться под землю, но мог лишь со всей силы впиваться ногтями в кожу обвившей шею руки, оставляя на ней красные полумесяцы.

— Эй, — кто-то вскрикнул в толпе. — А это не тот ли пацан из голубого дома? Он ещё сеструху свою утопил. Мама Барри несколько лет пыталась продать их дом, а теперь поговаривают, они вернулись. Да, точно — он! Ха!

Среди зевак прокатился удивлённый ропот. Грудь обдало ледяным холодом. Я хотел протестующе закричать, но смог лишь выплюнуть хрип. Горькое чувство отчаянной несправедливости обожгло лёгкие, пальцы свело так, что в кожу впились сотни невидимых игл — я не топил её! Нет! Вдруг джинсы в районе паха стали мокрыми и мерзко прилипли к коже. Дёрнув головой, я увидел того самого кудрявого дурня, назвавшего меня пиньятой. Он держал в руках большой водяной пистолет, струя из которого била ровно в уровень моей ширинки. Заметив влажное пятно на моих штанах, толпа взорвалась ядовитым хохотом. Кто-то хрипло выкрикнул:

— Смотрите-ка, это хмырь, кажись, от страха обоссался! Что, призрак сестрицы жить не дает? Бу!

Над ухом раздался очередной оглушительный раскат смеха. Рука, сжимавшая шею, наконец ослабла, позволив мне вывернуться. Поддавшись бушевавшей в груди смеси стыда и слепой ярости, я бездумно бросился на резко притянувшего к себе Анико рослого брюнета. В груди болезненно ёкнуло. Взгляд зацепился за широкую ладонь, по-хозяйски, сжавшую девичью талию. Они... Неужели они... Анико и этот... Они были вместе? Моего секундного замешательства оказалось достаточно, чтобы упустить время. Перед глазами мелькнула тень, за которой последовала красная вспышка боли. Следом вторая. Потеряв ориентацию в пространстве, я покачнулся и осел к полу, ощущая появившуюся во рту соль.

— Джаспер! — вскрикнула Стелла. — Ну я же просила!

— И чё? — нагло ухмыляясь, ответил тот. — Мне никакие Гавайи и так не светят.

— И то! Жди счет за химчистку, придурок!

Голова закружилась. Переносица вспыхнула огнём. Из уголков рта хлынула кровь вперемешку с вязкой слюной. На белый ковёр упали алые капли. Не без усилий поднявшись, я встретился взглядом с испуганными глазами Анико и попятился к выходу. Её сочувствие было мне не нужно. Я был сыт им по самое горло. Это она была достойна жалости, а не я. Сердце забилось в горле, заглушив все голоса и звуки. Я не замечал вокруг ничего, кроме десятков уставившихся на меня горящих глаз, омерзительно разинутых в приступе смеха, бездонных ртов и покрасневших лиц. Мне нестерпимо хотелось заткнуть их и спросить, чем я заслужил такое. Но смелости хватило лишь на то, чтобы смачно сплюнуть кровавую слюну на ковёр и трусливо сбежать под очередной взрыв хохота улюлюкающей толпы.

Ополоснув лицо, я слегка промокнул его пахнущим сыростью махровым полотенцем. Воспоминания о вчерашнем вечере, об Анико, обо всех тех людях вызвали тошноту. Как после произошедшего я мог появиться в школе? Как должен был находиться с этими уродами в одном классе? Как реагировать на новые издевательства? А в том, что они будут, можно было даже не сомневаться, ведь я уже дал стае этих шакалов почувствовать вкус своей крови... Слабак! С силой отбросив полотенце в угол, из которого тенью метнулся длинноногий паук, я обречённо опустился на колени и принялся рассеянно собирать с пола деревянные бусины. Голова раскалывалась так, будто ровно по центру черепной коробки кто-то прямо сейчас вбивал раскалённый железный кол, но пойти на кухню за таблетками означало вновь встретиться с мамой. С этим её взглядом, от которого сердце сжимало какое-то особое чувство вины... Ну уж нет.

Перекатив прохладные бусины на ладони, я сжал их в кулаке и с шумом выдохнул. Этот браслет сделала для меня Лиз. В тот день в детском саду все лепили ёжиков из пластилина, а моя сестра нашла в ящике стола нянечки деревянные кругляши и никак не хотела с ними расставаться, пока та не помогла ей нанизать их на обычную шерстяную нитку. Даже сейчас, спустя столько лет, я так же отчётливо помнил, как светилось её лицо, когда сестра бежала по садовой дорожке, неся свой подарок, словно самую важную вещь на свете. Маленькая, с беззубой улыбкой и забранными в высокий хвост пушистыми волосами. В ту осень она носила жёлтый дождевик и розовые резиновые сапожки с опушкой. Те самые, которые так и остались плавать среди ряски под узким прогнившим мостом.

Звук клаксона, донёсшийся с улицы и оповестивший о прибытии школьного автобуса, вывел меня из ступора. Выскочив из ванной, я бережно сложил бусины в стоящую на столе коробку со скрепками и монетами. Выудил из оставленной мамой на столе корзины самую чистую полосатую футболку, отыскал синие спортивные штаны, впрыгнул в кроссовки. Сморщился, когда ткань накинутой на плечи зелёной кофты скользнула по воспалённой ссадине на предплечье. И откуда она только взялась? Я не помнил, чтобы получил её в драке... Я вообще толком ничего не помнил после удара: ни как добрался до дома, ни как оказался в собственной постели... Ничего. Видимо, память попросту отключилась. От этих мыслей мне стало окончательно не по себе, но второй гудок не оставил времени на раздумья. Подхватив тяжелый рюкзак, я погасил свет и бросился вниз, перепрыгивая через ступеньки. Остановившись на мгновение возле входной двери, прислушался к тихим маминым всхлипам, раздававшимся с кухни и, покачав головой, вышел на улицу, не прощаясь. Я бы хотел разделить её боль, но не мог, потому что сам во многом был её причиной.

Ржавый жёлтый школьный автобус с удушливым запахом бензина пронёсся по знакомым улицам, несколько раз останавливаясь в точках сбора учеников, пока не достиг черных кованых ворот. Всю дорогу я провел на заднем сидении в углу, нервно поглядывая из-под натянутого на глаза капюшона на входящих в салон ребят. Страх столкнуться с кем-то из свидетелей моего вчерашнего позора накатывал жаркими волнами стыда, но, к счастью, кажется, никто из них не нуждался в социальном транспорте. Наконец, пронзительно скрипнули тормоза. Двери с шипением открылись, выпуская шумную толпу на влажный асфальт. Здание школы показалось мне совсем не таким, каким я успел запомнить его в детстве: каменная серая постройка в два этажа с яркими зелёными рамами в оконных проёмах теперь была куда выше и сверкала золотыми буквами над каменным крыльцом. В год нашего отъезда я уже ходил в третий класс и хорошо помнил, как едва таскал неподъёмный красный портфель с Человеком-пауком. Помнил, как пахло йодом в школьной лаборатории, куда нас пускали, только чтобы помочь уборщице поднять стулья. Помнил, как соглашался выносить неподъёмные вёдра с грязной водой, чтобы получить разрешение хоть одним глазком заглянуть в линзу микроскопа... И как грустно было переезжать несмотря на то, что мне так и не довелось завести здесь настоящих друзей.

Стоя в густой тени кустов, я разглядывал толпившихся у крыльца старшеклассников, не находя ни в одном из лиц знакомые с детства черты. Конечно, вместе со сносом старых рабочих трущоб многие покинули загнивающий Пригород, но с постройкой нового дорогого района жизнь здесь кардинально поменялась, а наша школа из самой обычной вдруг превратилась в закрытое элитное заведение. И, честно говоря, я совершенно не понимал, как маме удалось устроить меня сюда и зачем. Ведь, как правильно подметила та противная девица, подруга Анико, я был здесь исключением. Белой вороной. Новой игрушкой для сынков богатеньких буратин.

Наконец в воздухе, наполненном гулом множества голосов и запахом свежеиспечённого хлеба, раздался школьный звонок. С низкого серого неба упали холодные капли, оставившие морщины на поверхности больших мутных луж с ободками из жёлтой пыльцы. Обернувшись, я угрюмо посмотрел за решётку забора, где вдалеке виднелись разрушенные опоры старого завода, уродливо соседствующие с рядами прилизанных белых домиков, и поправил лямки оттягивающего плечи рюкзака. Я должен был засунуть куда подальше свои чувства, перетерпеть эти месяцы, сдать экзамены и вернуться в Город. Чего бы мне это всё ни стоило.

Коридоры школы были пусты. Пахло свежей краской и средством для мытья пола. Борясь с головной болью и тошнотой, я без труда по памяти отыскал кабинет с нужными цифрами и тяжело выдохнул, смыкая пальцы на холодной ручке. Из-за двери донесся тихий монотонный голос учителя, и я, кажется, мог бы простоять в нерешительности целую вечность, но в глубине переплетений школьных коридоров послышался гул и топот. Замелькали тени. Сглотнув, я робко постучался и, наконец, сделал шаг. Большой светлый класс с сидящими за столами учениками мгновенно затих, стоило мне только переступить стертый порог. Несколько десятков глаз уставились в мою сторону с нескрываемым интересом. Угрюмый Кристоф, деливший первую парту прямо перед учительским столом с суетливым Джаспером, смотрел надменно, я бы даже сказал, с отвращением. В сонном взгляде Стеллы, казалось, даже читалось какое-то подобие сочувствия, но мне был важен лишь один человек, которого никак не удавалось найти. Анико отсутствовала.

— А, вот и наш новенький, — громко проговорила стоявшая у интерактивной доски учительница, снисходительно улыбаясь, отчего на ее лице залегли глубокие морщины. — Ты опоздал, у нас такое поведение не приемлемо, но на первый раз мы тебя простим. Проходи, будем знакомиться.

— Здравствуйте, — тихо ответил я, сутулясь. — Извините, я заблудился.

— Тебе следует изучить школьный план, — невысокая женщина с короткими седыми волосами, улыбнулась ещё шире и заправила за ухо длинную чёлку. — Выходи сюда, прямо в центр. Как тебя зовут?

Я тихо откашлялся, стискивая пальцами широкие лямки:

— Андер...

— Ссаные штаны, — сидящий за первой партой придурок Джаспер неожиданно подал голос и уткнулся носом в кулак, пытаясь скрыть смех.

— Так! Это кто там? Пауэлс? — учительница вышла вперёд, останавливая прокатившиеся по классу редкие смешки. — Давно не встречались с директором? Продолжай, Андер, пожалуйста.

— Что ещё? — едва сдерживая волну раздражения, глухо ответил я, наблюдая за побежавшими по стеклу каплями дождя, размазывающими пейзаж унылого школьного двора.

— Расскажи нам, откуда ты приехал? Чем увлекаешься? Какие имеешь награды? В чем преуспел?

В этот момент в дверь громко постучали. Мгновение и посреди классной комнаты появились несколько полицейских в форме и... мой отец.

— Господа? — увидев их, учительница растерянно окинула взглядом заволновавшихся детей и, подтолкнув меня в проход, направила к последней свободной парте, шепнув. — Присядь-ка пока тут.

Хмуро скосив взгляд на отца, я скинул рюкзак и плюхнулся на стул, складывая руки на груди. Зачем он явился? Не хватало ещё, чтоб и это добавило поводов для травли. Отец же выглядел, как всегда, спокойно и отрешённо. Высокий, худой, с аккуратно зачёсанными назад тёмными волосами. Он достал из внутреннего кармана коричневого пиджака удостоверение детектива и, раскрыв его перед носом напряженной учительницы, отошёл назад, пропуская упитанного полицейского с блестящей лысиной в центр класса. Тот крякнул, поправляя кожаный пояс с прикреплённой к нему длинной дубинкой, и громко начал:

— Доброе утро. Я — начальник участка полиции по Пригороду, лейтенант Николсон. Это детектив Джой.

Рассеянный взгляд отца, блуждавший по классу, встретился с моим. Его нахмуренные брови, сощуренные глаза, губы, сжатые в тонкую полоску под пижонскими усами, и упёртая в бок рука красноречиво говорили о недовольстве — не иначе, как заметил красующийся на моём носу синяк, о котором тактично промолчала учительница. По телу пробежали мурашки, понурив голову, я уставился на парту и принялся катать пальцем по столешнице графитные катышки, оставленные чьим-то ластиком.

— Сегодняшним утром к нам поступило сообщение о пропаже человека, — продолжил полицейский, и по классу прокатился взволнованной ропот. — Прошу всех выключить свои телефоны и поднять руку тех, кто вчера вечером виделся с Аникой Хан. С вами будет проведена беседа в первоочерёдном порядке.

Анико пропала — эта мысль билась в моей голове, словно птица, загнанная в клетку. Анико пропала — с каждым ударом сердца пульсировало в висках. Анико пропала. Анико пропала... Всё вокруг вдруг показалось каким-то ненастоящим, искусственным, как декорации к плохому фильму. Стиснув голову в руках, я зажмурился. Запустил пальцы в волосы и натянул их до цветных искр, отпечатавшихся на веках.

После оглашения порядка проведения допроса для соблюдения протокола, называемого "беседой", отец и начальник участка покинули класс, оставив после себя звенящую тишину, в которой было слышно, как залетевшая в кабинет муха билась крупным чёрным телом в запотевшее стекло: бамц, бамц, бамц... Нас же передали дежурному помощнику и вызывали по одному. Каждый, кто покидал классную комнату, больше не возвращался, и только учительница, с застывшей на лице скорбной маской, иногда заходила в комнату, чтобы нервным шепотом спросить что-то у блюстителя порядка, нарушая всеобщее безмолвие.

Сжимая и разжимая пальцы, я пытался сосредоточиться на мерцающих за веками вспышках, пока темноту не сменил тусклый зелёный свет. Сердце забилось быстрее. Я стоял в Переулке. Видел туман. Чувствовал тот самый тошнотворный запах гнили. Видел оранжевый столб света от фонаря, в котором испуганно суетилась хрупкая фигура Анико. Тело бросило в жар, ладони покрылись холодным липким потом — а что, если это всё было не сном? Если я действительно был там? Если... Что, если это я причинил ей вред? Я натянул волосы сильнее. Но разве Анико могла пойти за мной? Зачем? Хотела извиниться за своего тупого... ухажёра? Не думаю, что тот так просто позволил бы ей уйти. Я бросил взгляд на пустое место, где совсем недавно сидел Кристоф, и покачал головой: нет, Ани и слова поперек не могла ему сказать, а то, что я видел во сне, было лишь игрой моего растревоженного воображения…

Появившийся в дверях начальник участка громко произнёс мою фамилию, вырывая из размышлений. Открыв глаза, я сощурился от света, хлынувшего через окно в разрыв между стальных низких туч. Дождь прекратился, но это было лишь обманчивое затишье перед бурей. Вдалеке слышались рокочущие, будто урчание огромной небесной кошки, раскаты грома. Не обращая внимания на немногочисленные косые взгляды, я молча подхватил рюкзак и отправился следом за дежурным.

Комнату для бесед обустроили из крохотного технического помещения. Зайдя внутрь душного кабинета с одним узким закрытым наглухо окном, я скривился от ударившего в нос запаха хлорки, затхлой влажной тряпки и пряного мужского одеколона. С протянувшихся под потолком труб монотонно капала вода, разбиваясь о кафельный пол. За стоящей посредине комнаты партой сидел отец. Он смотрел в лежащие на столе бумаги, непринуждённо держа пальцами бумажный стаканчик из кофейного автомата.

— Андер Михаэль Джой? — проговорил он, не отрываясь.

— Так точно, — ответил я, выдыхая.

— Ноэ, можешь отъехать, перекусить. С сыном я побеседую сам.

— Отлично, — тут же воодушевился лейтенант, не пытаясь скрыть радости от представившейся возможности сбежать. — С самого утра только и делаю, что думаю о кофе. Чертова Сьюзи вчера дробила орехи для своего дурацкого печенья и сожгла кофемолку, будь она неладна. Тебе что-то привезти из…

— Нет, ничего, — отставив стакан, отец раздраженно поднялся, со скрипом отодвигая стул. Из-за плинтуса выбежал потревоженный рыжий таракан. Выскочив в центр комнаты, он шевельнул усами, но почти сразу пал в неравном бою с подошвой мужского ботинка. — Лучше захвати воды, а то эти их хвалёные мэровские автоматы разливают какую-то липкую дрянь.

Когда дверь за начальником участка наконец захлопнулась, в комнате повисла неуютная тишина, наполненная раздражающим «кап-кап-кап». Я смотрел на отца, пытаясь уловить его настроение, понять, чего ожидать, но тот целенаправленно старался не пересекаться со мной взглядом. Грудь стянуло тягостное предчувствие.

— Есть новости? — наконец выдохнул я, ощутив, как по рукам побежали мурашки.

Отец шумно прочистил горло и отрицательно покачал головой, опускаясь на своё место:

— Садись.

Медленно пройдя к столу, я сбросил рюкзак на пол и приземлился на край сидения. В висках пульсировала боль, во рту пересохло, переносица опять принялась ныть. Глянув на выцарапанные на зеленой столешнице нецензурные слова, я натужно сглотнул:

— Извини за вчерашнее.

Отец поднял на меня суровый взгляд и шевельнул усами:

— Как ты оказался на той вечеринке? — тихо проговорил он, отчеканивая каждое слово.

— Анико пригласила.

— Я же запретил тебе оставлять маму. Ты видел, в каком она была состоянии, так почему позволил себе...

— Маму? — я не дал ему договорить, поддавшись вскипевшему в груди раздражению. — Во-первых, когда я уходил, он крепко спала, наевшись своих таблеток, а во-вторых... Я забираю свои извинения назад. Ты их не заслужил. И не нужно сейчас притворяться, что тебе есть до неё хоть какое-то дело!

Отец шумно выдохнул и попытался стереть ладонью отпечатавшуюся на лице усталость:

— Ты действительно такой дурак или притворяешься? — неожиданно вскочив с места, прорычал он. — Девушка пропала, и все, все, кто сидел до тебя на этом месте, утверждают, что в последний раз видели её уходящей следом за тобой. Всё ещё хочешь обсудить мою правоту?

Я прикусил губу, ощутив, как загораются щёки — неужели она действительно пошла?

— Значит, я теперь главный подозреваемый?

Схватив со стола карандаш, отец принялся стучать им о раскрытую ладонь:

— Нет, пока нет, но послушай ты меня вчера, сегодня мы бы всё это здесь не обсуждали, — он кашлянул и указал карандашом на моё лицо. — Что с носом?

— Ударился о дверку шкафа...

— И какое имя у того шкафа? Андер? — настойчиво переспросил отец.

— Джаспер, — сквозь зубы выдохнул я, — дружок этого Кристофа, — кончики ушей вспыхнули алым. — Кажется, он с Анико состоит в каких-то отношениях. И... Он вел себя как урод. А я... Короче, пропустил удар.

— Джаспер состоит в отношениях?

— Нет же. Не он, а Кристоф! — злясь, ответил я. — Кристоф, когда увидел меня с ней, накинулся и душил. Походу, пытался показать, кто в этой собачьей своре главный. А Джаспер бил. Трус.

— Значит, Кристоф напал первым?

— Да. Они пытались унизить меня. Все они. Говорили гадости… Про Лиз.

Отец побледнел и нервно поправил усы средним пальцем с красной отметиной от карандаша.

— Остальные дали другие показания, — он принялся листать разложенные на столе бумаги. — Вот, к примеру, некая Вероника утверждает, что: «Кристоф не склонен к агрессии, он хотел показаться дружелюбным, но тот новенький вел себя агрессивно. Мы сначала старались не реагировать. Потом пытались успокоить его, но становилось только хуже. Я очень сильно испугалась. Мне показалось, что он в любой момент может достать нож и прирезать каждого из нас. Как в том сериале про маньяка в маске, который показывают по пятницам на ТриТВ».

— Что? Я вёл себя агрессивно? — сердце подскочило к горлу, перекрыв путь устремившейся к нему обиде. — А, ну конечно. Теперь они скажут что угодно, лишь бы прикрыть свои богатенькие задницы, — оттянув воротник кофты, я повернул шею к свету, показывая отцу синяки, оставшиеся на тонкой коже. — Как? Похоже на дружеские объятия?

Взгляд отца скользнул по моим покрытым царапинами пальцам, сместился на шею и вернулся к бумагам, словно кровоподтёки ничего не значили:

— Ты успел ударить его в ответ?

— Серьёзно?

— Ударил?

— Нет!

Мне отчего-то вдруг показалось, что, услышав отрицательный ответ отец снова разочаруется, но он лишь устало поджал губы:

— Что с руками?

Я выставил ладони тыльной стороной вперёд, разглядывая несколько распухших, воспалившихся ранок на костяшках:

— Ежевика. Мама сама хотела обрезать, но я ей не дал. Заодно и велосипедный сарай разобрал. Между прочим, мне пришлось грузить ветки, считай что голыми руками и купить новый гвоздодёр.

— И зачем? Я же сказал, что пришлю рабочих в среду.

— Думаешь, ей нужны твои подачки? — уязвлено процедил я. — Она всё равно не простит тебя. Я бы не простил.

Карандаш, которым отец делал пометки, хрустнул. Осколок грифеля покатился по столу, пока не уткнулся в стаканчик с кофе.

— Что случилось, когда Анико тебя догнала? — как ни в чём не бывало холодно продолжил отец, доставая из кармана пиджака новый карандаш и поправляя тугой ворот рубашки.

— Я не видел её.

— Хочешь сказать, вы так и не встретились? — он привстал и опёрся руками о стол, нависая надо мной тенью.

— Нет. Я прошёл мимо заправки, свернул в Лисий переулок и через несколько минут уже был дома, — без запинки соврал я, не сводя взгляда с сосредоточенных карих глаз.

— Мама сможет подтвердить время твоего возвращения?

— Я же сказал — она спала.

Оттолкнувшись от стола, отец осел обратно:

— Значит, будем трясти заправку. У них должны быть записи с камер.

Дверь кладовой открылась, запустив в комнату аромат свежей выпечки и крепкого кофе.

— Это я, — из-за высокого бумажного пакета красного цвета, появившегося в дверном проеме, выглянуло сосредоточенное, лоснящееся лицо начальника участка. — Успехи?

— Нужно связаться с "Голд Петрол", запросить записи, — отец выразительно развёл руками, откидывая карандаш на стол, а потом обратился ко мне: — А ты — свободен. Передай маме, что я заеду после пяти.

Подхватив рюкзак, я поспешно выскочил в коридор, бросив на ходу сухое «до свидания», и сбежал вниз по лестнице, к выходу. Ноги не слушались. От спёртого влажного воздуха технического помещения в груди разлилась тяжесть. В голове крутилась одна и та же болезненная мысль: Анико пошла за мной. Все подтвердили это, но... Я стиснул голову в руках — неужели… Перед глазами возникло испуганное девичье лицо, легкие опалили злость и ядовитый стыд. Нет, нет! Я не мог причинить ей вред. Внутренности окатило холодом. Как бы ни был зол — не мог! Я не видел её, не видел! А что, если все сговорились и Анико не покидала дом? Что, если они все решили подставить меня? Или, если она действительно ушла... Что, если с ней сразу случилось что-то плохое? Как же вспомнить?! В груди стало жарко и тесно. Желудок болезненно сжался, заставив меня метнуться к мусорному ведру. В лицо хлынул аромат кислой влажной бумаги, но так было даже лучше — к горлу быстрее подкатил горький ком, и, едва почувствовав облегчение, я мигом спустился в холл, толкнул тяжёлую железную дверь с кованной ручкой, выбежал на крыльцо, глотая свежий, напоенный влагой, воздух. Во рту мерзко горчило, но голова прояснилась — мне нужно было вернуться в Переулок. Нужно было попытаться разобраться. Сбоку от лестницы донесся какой-то шум. Медленно заглянув за угол, я нахмурился, увидев Стеллу, снимавшую себя на телефон.

— Вы же знаете, Хани была мне как сестра! — с надрывом выкрикнула она. — Мы вместе делили горе и радость, вместе выбирали платья на выпускной. Вместе хотели поступать в колледж, представляли, как будем жить в одной комнате, — картинно всхлипнув, Стелла растерла по щекам черную тушь. — Господи, на её месте должна была быть я! Слышите? Я! Хештег «Аниконайдись»! И… что там еще нужно сказать, чтобы залететь в популярное?

Мгновение ушло на осознание услышанного. Ощутив, как в горле заклокотало, а в груди, ровно по центру вспыхнула нестерпимая злость, я гортанно зарычал и подался вперед:

— Врунья! Какая же ты мерзкая врунья!

Оторвав взгляд от экрана, Стелла испуганно дернулась, но почти сразу взяла себя в руки и, хитро улыбнувшись, с визгом, принялась закрывать голову руками, растрепывая свои пышные непослушные волосы:

— Не приближайся ко мне, маньяк, — пищала она, тыча телефоном мне в лицо. — Ай! Больно! Нет, не надо! Помогите!

— Что… Что ты делаешь? — я недоуменно попятился, только сейчас понимая, что она так и не прервала съемку. — Я не трогаю тебя!

— Ай! Рука! — девушка застонала и следом разразилась глухим истеричным смехом. — Вот и не трогай! А посмеешь рассказать кому-то об услышанном, придурок, я и это видео в сеть солью, — неожиданно спокойно проговорила она, поправляя блузку и направляясь к дверям школы. — И как только им в голову пришло, что такой тюфяк, как ты, мог убить её…

Хлопнула дверь. Ветер завыл в макушках деревьев. С листьев сорвались крупные капли, отстукивая особый ритм на гранитных ступенях, а для меня мир словно остановился. Рука потянулась к браслету, но пальцы нащупали лишь голую кожу запястья. Сердце вспухло и принялось распирать грудь. Воздух… Воздуха не хватало. Оттянув воротник футболки трясущимися пальцами, я осел к земле. Школьный двор отдалился и сжался, словно я смотрел на него со стороны. Тело оцепенело от липкого, сковавшего мышцы ужаса.

— Эй, всё в порядке? — обеспокоенный тихий голос лишь на одно мгновение пробился к моему сознанию.

Не отдавая отчёта движениям, я затравленно обернулся:

— Я не убивал её! Не убивал!

Стоящая рядом девчонка с двумя длинными косами испуганно отскочила, когда, подхватив свой упавший на гранитные плиты рюкзак, я на ватных ногах спрыгнул с крыльца и сорвался на бег. Ворота. Красный сигнал светофора, истеричный звук клаксона. Я несся, не разбирая дороги, лишь бы вырваться из удушливых лап паники, сжавших горло.

Переносица пульсировала тупой болью, отдающей в затылок, по спине струился холодный пот. Напитавшаяся влагой футболка неприятно липла к груди, а сердце, казалось, было готово пробить преграду из рёбер и вывалиться на асфальт, когда я, наконец, остановился. Упёршись руками в колени, несколько раз сдавленно вдохнул, пытаясь усмирить вспыхнувший в лёгких пожар. Блуждающий по влажной грязной плитке взгляд зацепился за медленно дрейфующие в потоке дождевой воды мятые фиолетовые лепестки и поднялся выше, пока не встретился с уже знакомыми тёмными глазницами одноэтажного дома. Рядом, склонившись под тяжестью дождевой воды, словно пьяница, подпирал забор тот самый сиреневый куст. По дороге с шумом пронеслась красная машина, поднявшая в воздух веер мутных брызг. На разгорячённую кожу лица и шеи брызнули ледяные капли, но я даже не моргнул. Медленно двигаясь вперёд, ощущая, как скованное напряжением тело нервно подрагивает, я пытался отыскать следы вчерашнего происшествия. Вспомнить, что на самом деле произошло…

Вдруг где-то сбоку мелькнуло тёмное пятно. Среди тяжелых от влаги серых полотен постельного белья, так напугавших меня прошлой ночью, я заметил невысокую тучную женщину, укутанную в пушистую вязаную алую шаль. В её чёрных с обширной проседью волосах, забранных в высокий пучок, торчали несколько длинных вязальных спиц. Ухватившись за мой взгляд, она растянула губы в пугающе, по-детски наивной улыбке и выкрикнула, широко разевая рот:

— Эй!

Я сжал челюсти и порывисто поправил лямки рюкзака, нахмурился и растерянно отвернулся. Ещё проблем с сумасшедшими старухами не хватало...

— Эй, ты! Иди! — снова раздалось, но уже ближе.

Теперь женщина стояла вплотную к закрытой калитке, так, что полный живот выпирал сквозь широкие щели между досок, а у её ног вилась худая сиамская кошка в зелёном бархатном ошейнике.

— Я?

— Не это ли ищешь? — женщина ловко вытянула руку вперёд, и в зажатом кулаке с нанизанными на полные пальцы кольцами блеснула цепочка — кулон "Инь и ян", его я видел у Анико прошлым вечером.

— Откуда он у вас?

Женщина странно скривилась и вдруг, развернувшись, молча поспешила в сторону дома. Кошка последовала за ней, подняв тонкий змееподобный хвост.

— Извините? — подойдя к калитке, я раздраженно повысил голос. Пальцы легли на деревянные доски, покрытые пятнами жёлтого и серого лишайника, но почти сразу соскользнули на холодный металл ржавой ручки. Идти за ней?

С кряхтением забравшись на крыльцо, женщина словно в ответ на мой немой вопрос ещё раз обернулась, чтобы поманить за собой, и скрылась за тёмной деревянной дверью с витражным старинным окном, так не подходившим этому обшарпанному домишке. Грудь наполнило уже привычное тягостное предчувствие чего-то плохого. Наверное, мне не следовало открывать калитку, не следовало, аккуратно ступая, продвигаться к крыльцу, подниматься по скрипучим ступеням, касаться холодной покрытой зелёной патиной ручки, но...

В лицо хлынул сухой жар, наполненный сильным сладким ароматом индийских специй, однако неспособный заглушить стойкий запах старости. В лучах тусклого оранжевого света от одинокой стоящей в углу пыльной лампы прихожая показалась мне какой-то заброшенной, неуютной. Не разглядев хозяйки, я нервно выдохнул, ощущая, как приторный сладкий аромат оседает в легких, и отошел в сторону, к стоявшим у дверей старым часам с массивным деревянным основанием. Подошвы ботинок утонули в аляповатом красном ковре. Кажется, у нас когда-то тоже лежал подобный…

— Чего встал, проходи, — вдруг хрипло проговорила, появившаяся из соседней комнаты, хозяйка, едва не заставив меня подпрыгнуть. Проследовав через прихожую, она вошла в гостиную и принялась разливать дымящийся кипяток в стоящие на заваленном пожелтевшими журналами столике кружки.

— Простите, — проговорил я, делая неуверенный шаг и брезгливо морщась. — Откуда у вас этот кулон?

— Садись. Чай остынет, — женщина ткнула пальцем в пухлое жёлтое кресло без одной ножки, подпёртое стопкой потрепанных книг. — Мы думали, что уж и не явишься совсем. Ждали тебя, ждали…

Лоснящийся к её меховым тапкам кот коротко мяукнул и посмотрел на меня пронзительными голубыми немного косящими к носу глазами.

— Ждали? — недоуменно переспросил я, сбрасывая рюкзак в угол, и, сложив руки на груди, прошёл в гостиную. — Вы знаете меня? Вы что-то видели?

— Садись, в ногах правды нет. На вот, держи, — едва дождавшись, когда я опущусь в объятия мягкой спинки, женщина сунула в мои руки чай в сколотой фарфоровой чашке и блюдце со слегка заплесневевшим печеньем. Сама же с трудом, прихрамывая на одну ногу, уселась на табуретку напротив, уставившись на меня немигающим взглядом чёрных глаз.

В комнате повисла неуютная напряженная тишина. В ней отчетливо было слышно, как где-то в глубине дома тихо шипело радио, булькала вода. Стараясь заполнить паузу, я поднёс кружку ко рту, но остановился, почуяв неприятный запах сырой застойной воды. Щиколоток вдруг что-то коснулось — кот. Он скользнул мимо моих лодыжек и нагло запрыгнул на колени, едва не заставив расплескать кипяток.

— Это Бубенчик, — довольно заулыбалась женщина, шумно отхлебывая из своей кружки. — А меня можешь звать бабушка Лу.

— Андер. Меня зовут Андер, — ответил я, отставляя блюдце на единственное свободное место на журнальном столе и запуская пальцы в теплую котовью шерсть. — А этот кулон принадлежал моей подруге. Она пропала прошлым вечером.

Бабушка Лу невнятно хмыкнула и покачала головой.

— Что вы видели?

Она кивнула.

— Расскажите, что?

— Сначала угостись, — щурясь, выплюнула она прямо мне в лицо, обдавая новой волной аромата специй. — Уважь бабушку.

— Да я не…

— Пей!

Перехватив обжигающую пальцы кружку и стараясь не дышать, я закрыл глаза, делая короткий глоток. По языку растеклась противная полынная горечь.

— Теперь расскажите? — дернув головой от отвращения, процедил я, ощущая, как по спине пробегают колючие мурашки. — Что… что случилось с девушкой вчера ночью?

— Так провалилась она, — удовлетворённо крякнув, проговорила Лу, не сводя с меня пытливых глаз.

— Провалилась? — непонимающе повторил я, ощущая, как тело принялось наливаться странной сонливой тяжестью. — Куда? В люк? В канализацию?

Бабушка Лу резко качнулась вперед и недовольно цокнула языком, хватая меня сухими пальцами за подбородок и заглядывая в глаза:

— Кажись, крепко тебя об асфальт головешкой-то приложило…

Близость её морщинистого лица и запах исходящий от похожей на тонкую бумагу кожи рук вызвали тошноту.

— Да не трогайте вы меня! — раздраженно отпрянув, высвобождаясь от хвата, я со стуком отставил ставшую почти неподъёмной кружку прямо поверх печенья. Отчего та незамедлительно потеряла равновесие и, разбрызгивая свое «ароматное» содержимое, глухо упала на толстый пыльный ковер. — Отвечайте, что я сделал с девушкой?!

Последние слова эхом разлетелись по комнате, отражаясь от потолка. Я выкрикнул их в сердцах, но так, будто уже вынес себе обвинительный приговор.

— Так я тебе человеческим языком и говорю — провалилась она да и померла, поди, раз туман клубился…

— Я убил её? — сердце забилось чаще, разгоняясь за долю секунды. Кот, до этого спокойно сидевший на моих коленях, спешно спрыгнул и шмыгнул под шкаф.

Лу небрежно пожала плечами, поднимая с пола кружку, и недовольно пробубнила:

— Тут как посмотреть…

Обессиленно откинувшись на мягкую спинку, я сжал лицо в ладонях и с шипением выдохнул:

— Но я ничего не помню, — надавив пальцами на уставшие глаза, вздрогнул, когда в темноте век заплескался жемчужный зеленоватый туман.

— Тю, — протянула бабушка Лу. — Так беспокойница весь дух из тебя выбила, тварина неуемная! Как только просочиться сумела? Хотя, туман ей, что рыбе какой вода… Даже дитятке малому известно, что в такую вонь из избы хода нет — непременно сгинешь... А ты подружку свою выгуливать решил. Аль не мила она тебе была?

— Беспокойница? — в охваченную диким страхом и едким разочарованием голову вдруг закралось крохотное сомнение.

— Жинка хозяина леса… Одна из тех девок, что каждый год в Требный день туман у деревенских отбирает.

— Ха… Ха-ха, — смех, будто против воли, вырвался из горла. — А я ведь почти вам поверил! Верните кулон!

Раздосадовано подскочив на ноги, я едва успел протянуть ей руку, как тут же упал обратно в объятия кресла, получив сильный удар узловатыми пальцами прямо по центру лба. В это же мгновение комната закружилась, превращая всё вокруг в смазанные цветные пятна. Теряя равновесие, я вцепился в мягкие подлокотники кресла и, осев обратно, сильно зажмурился. Перед глазами сверкнула мягкая фиолетовая вспышка, заполнившая всё пространство. Сознания достиг голос бабушки Лу:

— Видишь? — с придыханием прошептала она.

Фиолетовый неспешно сменился зелёным, и в этом свечении заклубился уже знакомый мне жемчужный туман.

— Что вы наделали? — прохрипел я, сильнее стискивая мягкую обивку. — Что-то подсыпали в чай? Наркотики? Мой отец... он... детектив! Он это так просто не оставит!

— Эка, посмотрите какой неблагодарный, я ему истину сокровенную тут ведаю, предназначение раскрываю, чтоб годами потом не ходил да не маялся, дара своего чураясь, а он…

Среди тумана вдруг вспыхнул оранжевый огонёк, головокружение прекратилось, оставив после себя тошноту, в нос хлынул знакомый запах гнили. Я смотрел на Лисий переулок сверху, словно на аквариум с рыбками. Видел крохотную диораму, которая дышала жизнью: ветер путался в листьях сонных деревьев, через дорогу тенью бежала неуловимая черная кошка. Неожиданно в одном из углов импровизированной карты, ограниченной туманной завесой, я заметил движение и быстро узнал себя — крохотную фигурку, стремительно бегущую по плиточной ленте тротуара.

— Ви-и-идишь, — довольно протянула женщина. — Значит, не ошиблась старая… Не ошиблась!

Следом за мной почти сразу появилась и Анико. К моменту, когда она достигла последнего фонаря, моя фигурка уже успела спрятаться в тени куста сирени. Её же — успешно преодолела расстояние и впрыгнула в круг света. Ровно как было в моём жутком сне! Ладони похолодели. По спине скользнула волна колючего ужаса. Дёрнув плечом, я прикусил губу и нервно застучал носком ноги по деревянной ножке кресла. Туман стал плотнее, в нём было уже сложно что-то различить. Сжав подлокотники до онемевших пальцев, я нагнулся сильнее, с тревогой наблюдая за выскочившим из укрытия и побежавшим в сторону Анико собой. Что я сделал? Что?! Звука не было, но в голове эхом звенел пронзительный девичий крик. В этот момент тьму рассекла ослепительная вспышка. От фонаря разлетелись искры. Туман взметнулся вверх, опережая сожравшую свет тьму. Мгновение… И лампочка вспыхнула вновь, освещая мирно спящую улицу. Будто ничего и не произошло. Вот только Анико бесследно исчезла. Испарилась. А на её месте, буквально соткавшись из воздуха, на асфальт выпрыгнула худая женщина с длинными чёрными волосами. Её бледное тело, облачённое в рваную серую рубашку, волочившуюся по земле, столкнулось с моим, сбивая и откидывая его к другой стороне дороги. Что за чертовщина? Я нагнулся ещё ниже, наблюдая за растворяющимся в темноте кустов шиповника светлым силуэтом. В доме Лу загорелся свет. Из открывшейся двери появилась её длинная тень. Она спешно достигла моего лежащего ничком тела, нагнулась, проверяя пульс и, достав из кармана какой-то кулёк, принялась рассыпать вокруг какой-то искрящийся фиолетовым порошок. В этот момент на противоположной стороне улицы, в вязких сумерках парка, зажглись два красных огонька, а видение померкло так же внезапно, как и началось.

— Теперь вспомнил?

Я приоткрыл глаза, щурясь:

— Почему всё прекратилось? Я хочу знать, что было дальше! Что стало с Анико и кто… эта девушка?! Откуда она... — я схватился руками за голову и запустил пальцы в волосы. — Нет, нет... Стоп Андер, дыши… Люди так просто в воздухе не растворяются. Это сон. Ты уже видел это. Не знаю, что и зачем вы подсыпали в чай, но это карается по закону!

— Не тараторь, — Лу раздражённо стукнула сухим кулаком по столу, заставив фарфор звонко подпрыгнуть, — я же сказала, дубина, что провалилась эта девка твоя в Навь. Сам ты туда её и отправил. И раз уж так нужна она тебе, то могу помочь отыскать. Знаю способ один. Но только если ты и меня домой согласишься провести, — старуха сверкнула глазами и жадно вцепилась мне в руку. — Зря я, что ли, столько лет это тонкое место караулила?

— Куда провести? — я непонимающе моргнул, выдергивая руку и вскакивая на ноги. Журнальный столик покачнулся, на пол посыпались разрозненные желтые журнальные листы.

— В земли рогатого Зайца, куда, — Лу поднялась за мной следом. — Домой хочу. А без согласия проводника таким, как я, на ту сторону хода нету!

Она потянула ко мне свои пухлые руки, заставив поднырнуть под ними и выбежать в прихожую. Под пятку попало что-то мягкое. Натужно мяукнула кошка. В ушах зашумело, во рту пересохло, перед глазами разлилась мутная пелена.

— Какой еще на хрен рогатый заяц? — хрипло прошептал я, подхватывая рюкзак. — Какой проводник? Вам лечиться нужно!

— Такой! Ты девку отправил? Значит, и меня сможешь! Не пущу!

— Нет!

Едва не споткнувшись о край ковра, я со всей силы толкнул ставшую вдруг непосильно тяжёлой входную дверь. В лицо хлынул свежий, напитанный ароматом сирени воздух. Скользкие ступени бросились из-под непослушных ног. Скатившись по ним, я уткнулся коленями в траву и, зажмурившись, принялся исступлённо щипать себя за запястье. Всё, что я видел, было выдумкой, галлюцинациями из-за этого отвара! Не зря отец с детства повторял, что нельзя брать ничего из чужих рук! Вот только я так ничему и не научился!

Слуха достиг далёкий раскат грома. Сверкнула молния, пригрозившая вспороть небу, нависшему тёмным куполом, брюхо и вылить на город очередную порцию воды. Несмотря на обрывистое дыхание и боль в коленях, я поднялся, едва услышав за спиной шаги этой сумасшедшей, и двинулся в сторону своего дома, волоча рюкзак по земле. Запястье болело. Голова нестерпимо кружилась.

— Стой, непутёвый! Куда ты? — послышалось издалека, но я не обернулся. Лу выкрикивала что-то ещё, но её голос тонул в рокочущем грохоте. — Помрет девка твоя! Как на духу говорю, помрет!

Слабость давила на плечи. Шептала в ухо. Предлагала остановиться, прислониться к ближайшему дереву, прикрыть глаза хотя бы на секунду. Отдохнуть. И я очень хотел ей поддаться, но не мог. Мне нестерпимо хотелось сбежать из этого места. Спрятаться, затаиться. Подумать. В конце концов, рассказать всё отцу. Когда вдалеке замаячили светящиеся окна нашей кухни, небо опустилось совсем низко. Поднялся сильный ветер. С листьев посыпались крупные холодные капли. Одна упала прямо мне за шиворот, прибавив бодрости. Перекинув рюкзак через забор, набитый из некогда окрашенных в белый досок, я с трудом перелез следом, оказываясь на нашем заднем дворе. Хлопнула входная дверь. На крыльце загорелся свет. Уловив обрывки женских голосов, я затаился в тени заросших высокой травой кустов чёрной смородины, пытаясь выровнять обрывистое дыхание. Над ухом возмущённо зажужжали спрятавшиеся от дождя пчёлы. Пахнуло смесью сырой земли, застойной воды и сладких цветов.

— ...обязательно, Ингрид, — на ступенях мелькнул закутанный в тёплую вязаную кофту мамин силуэт. — Как только он явится, сразу свяжусь с тобой. Не переживай, Михаэль знает свою работу, он сделает всё возможное.

— Спасибо, — всхлипнул хриплый женский голос. — Не представляю, что мне делать. Не могу просто ждать. И сделать ничего не могу... Моя девочка...

Ладони похолодели. Сердце забилось в горле. Я узнал этот голос, он принадлежал матери Анико. Анико... Что же произошло на самом деле? Как вспомнить? Чему мне верить?

— От одной мысли, что она где-то там, что ей больно, холодно, очень страшно… У меня сердце разрывается. Я... я не знаю, Кэт... И ругаться с тобой не хочу, но что, если...

— Не думай о таком, не нужно, — мама прервала её. — Ступай домой и постарайся отдохнуть. А после приготовь пирог с вишней, который вы съедите вместе с Анико, когда та вернётся. Поняла? Ей будут нужны силы.

— Да, да… Спасибо. Наверное, ты права. Я не имею права раскисать. Не представляю, как ты держалась, когда... Лиз... Но, скажи, ты хоть раз думала, что это могла быть ошибка? Допускала хоть одну мысль, что А...

— Нет, — строго отрезала мама, отчетлив давая понять, что не собирается продолжать разговор.

Послышался тихий всхлип. Заскрипели старые ступени. От дома отделилась высокая фигура женщины в красном дождевике. Проводив её взглядом, я осел прямо на мокрую землю, стряхивая с травы холодные капли. Ветер стих, и мне сразу стало душно из-за поднявшейся от земли липкой влажности и болотистого запаха заросшего камышом пруда. Лиз... взгляд зацепился за сгнившие, едва заметные, обрушенные опоры моста. Я был ей не лучшим братом, но с её уходом мой мир потускнел. Ни разу в жизни я потом не чувствовал в груди такой звенящей пустоты. Даже когда отец заявил, что уходит из семьи. Может, потому что вместе с Лиз не стало и её?

— Андер!

Властный и отчужденный голос матери заставил вздрогнуть. Спешно утерев рукавом кофты выступившую на глазах влагу, я кое-как поднялся, отряхивая штаны.

— В дом, — она выпустила в воздух облако дыма и затушила сигарету о державший крышу украшенный резьбой деревянный столб.

— Курение убивает, сама же постоянно твердишь, — вспоминая, что последний раз видел в её руках сигарету после похорон сестры, проговорил я, подходя к крыльцу.

В ответ на мой укор мама лишь скривила рот, плотнее закуталась в кофту и молча вошла в дом, оставив дверь за собой приоткрытой. Небо осветила вспышка. В траве зашуршали первые капли надвигавшегося на Пригород ливня, но их шум почти сразу утонул в грозном раскате грома. Поднявшись на крыльцо, я скинул тяжёлые, мокрые кроссовки, следом снял насквозь влажные носки. Холодные голые ступни приятно коснулись расстеленного у двери старенького круглого ковра, сплетённого из остатков ставшей давно негодной одежды. Когда-то я любил разглядывать его, выискивая кусочки своих футболок, штанов Лиз, папиных рубашек и маминых платьев. Изучать, словно карту жизни, каждый отрезок, которой был наполнен воспоминаниями. Но сейчас от этих мыслей сердце переполнялось тяжестью, дополненной предчувствием очередной головомойки от матери. Сделав ленивый шаг к двери, я замедлился, посмотрев на соседский дом — в окне, принадлежащем комнате Анико, мелькнул крошечный тусклый огонёк. Следом за ним дёрнулась штора, над подоконником показалась взъерошенная макушка Милы — младшей дочери семейства Хан. Не знаю, заметила ли она меня, но поставив фонарик рядом с собой, девочка ещё долго вглядывалась в глубину улицы, ожидая, что, заметив зажжённый ею ночник, сестра вернётся домой, подобному тому, как корабли возвращаются в порт на свет маяка.

— Папа заезжал, да? — настороженно спросил я, появляясь на пороге крохотной кухни, отделенной от прихожей пустым дверным проемом, но мама показательно проигнорировала мой вопрос. Дрожащими руками она достала из холодильника молоко и принялась порывисто взбивать яйца в глубокой металлической миске. — Мам?

— Где ты был? Что с телефоном? Я звонила тысячу раз! — поджимая губы, бросила она.

— В школе попросили выключить, а потом... — я похлопал себя по карманам и попятился. — Чёрт! Он остался в рюкзаке, — сиганув через прихожую, открыл дверь и замер: с неба упругими струями хлестала вода, из-за которой едва ли можно было разглядеть не то что рюкзак, а и сами заросли черной смородины. — А он... В саду…

— Хватит клоунады! — из-за дверного косяка, заставив меня дернуться и испуганно обернуться, на почерневший от времени деревянный пол со звоном приземлилась металлическая миска, следом покатился венчик, оставляя за собой след из жидкой яичной пены. — Где ты был, Андер?!

Бросив входную дверь открытой, я осторожно сделал шаг вперед, попадая в зону видимости из кухни, и принялся наблюдать, как мама, вытерев рукавом кофты покрасневший нос, достает из кухонного шкафчика едва початую бутылку белого вина и дрожащими руками наливает полный мерный стаканчик, предназначенный для муки. Сделав жадный глоток, едва не захлебывается. Не обращая внимания на побежавшие по подбородку капли, встречается со мной покрасневшими глазами:

— Что ты сделал с ней?

Сердце сжала ледяная рука ужаса:

— Я не трогал твоё вино, — прекрасно понимая, о ком идет речь, почему-то проговорил я, зябко обнимая себя за плечи. В открытую дверь ворвался ветер и запутался в длинном кружевном тюле. Желтый свет моргнул, отзываясь на рокочущий раскат грома.

— Хватит держать меня за дуру! Что ты сделал с Анико Хан? — голос мамы сорвался на визг. — Я думала, что знаю своего сына, а оказалось — нет. Оказалось, он может позволить себе сбежать из дома... Ввязаться в драку. И... Бог знает, что сделать ещё...

— Ты же... Я не… Это тётя Ингрид, да? Она тебя накрутила? — я старался заставить голос перестать дрожать, но горло всё сильнее сжимала обида. Прихожая пошатнулась, как палуба попавшего в шторм корабля.

— Куда ты направился после разговора с отцом? — мама стукнулась зубами о пластиковый край стакана, делая очередной глоток.

— Я пошёл в Переулок.

— Пошёл, чтобы избавиться от улик? — она сделала шаг вперёд, брезгливо морщась.

— Нет! Я просто… Я хотел помочь. И, между прочим, даже кое-что смог узнать. В крайнем доме от Кипарисового тупика живёт бабушка… Лу. Она что-то знает, я видел у неё кулон Анико.

— Лу? — мама булькнула в стакан. — Её считали сумасшедшей, ещё когда я сама была ребёнком. И с чего ты взял, что это кулон принадлежал именно Анико? Он что, один такой в целой вселенной? Или потому, что сам подкинул его этой полоумной? Мозгов на такое тебе вполне бы хватило.

— Нет! — Сердце пропустило удар. — Ты вообще слышишь меня?! Я не трогал её! Не трогал! — На глазах выступили жгучие слёзы. — Почему ты поступаешь со мной так? Почему не веришь? — я сжал кулаки с такой силой, что ногти болезненно впились в кожу ладоней. — Чем я это заслужил?! Чем я всё это заслужил?!

— Из-за тебя нам придётся снова переезжать! — словно не слыша меня, мама вздорно всплеснула руками. — Думаешь, с такой репутацией тебя будут терпеть в элитном классе? Мы станем изгоями... Господи... Все мои унижения — зря! Всё — зря!

— Да срать мне на нашу репутацию! И на этих придурков — срать! Я ненавижу Пригород! Ненавижу школу и этот дом! Ненавижу тебя! — не выдержав холодного пронзительного взгляда матери, я сорвался с места и, как был, прямо босиком, выбежал, на успевшую облачиться, в сумерки улицу, оглушительно хлопнув скрипучей дверью.

Слёзы душили, стекали по щекам, мешаясь с ледяными каплями дождя. Тёмную улицу расчерченную полосками хлеставшей сверху воды осветила белоснежная вспышка, следом, словно руша небо прямо мне на плечи, прокатился гром. Я бежал, не разбирая дороги. В онемевшие от холода ступни впивались камни, но боль от них была настолько ничтожной по сравнению с той, которая разрывала душу, что я не замечал её.

Наконец, когда лёгкие вспыхнули огнём, а дождь окончательно превратился в непроглядную мутную стену, я остановился. Этот район Пригорода был мне совсем не знаком, но он не выглядел пугающим даже в накрывших город ватных сумерках. В окнах низких домов горел тёплый свет, их жители готовились к ужину и сну, а я теперь едва ли мог мечтать о тёплой кровати. Ну и ладно. Ну и пусть. Я лучше буду жить в канаве, чем вернусь туда, где меня считают убийцей! Оглядевшись, я заметил невысокий каменный мост через бурлящий грязный ручей и без раздумий ринулся к нему. Вытерев ладонью сбегающие по лицу струйки дождевой воды, сел на корточки, прижавшись спиной к холодной кирпичной опоре. Здесь пахло сыростью, прелыми водорослями и плесенью. Сверкнула очередная вспышка, отразившаяся в морщинистом потоке воды, дав мне мгновение, чтобы оглядеться: неширокий ручей был заключён в узкие песочные берега, по краям которых обильно рос казавшийся чёрным мох, возле самых опор виднелись несколько разбитых пустых деревянных ящиков и смятая пластиковая бутылка из-под газировки. Обхватив руками ледяные ступни, я зажмурился, пытаясь угомонить трясущуюся от холода челюсть, но мои пальцы едва ли были теплее.

Слабость, отступившая под напором адреналина, вновь забирала свое. Мне становилось все сложнее открывать ставшие неподъёмными веки. Холод обволакивал, а далекие раскаты грома, мурча, убаюкивали. Вдруг макушку лизнул теплый солнечный луч. Морщась от яркого света, я обернулся, ловя кожей мелкие водяные брызги. Я сидел в голубой деревянной лодке, а позади, опершись на борт, мне улыбалась Лиз. Она то и дело поправляла стремившуюся улететь вместе с ветром розовую панаму и указывала пальцем на растущие прямо из воды озера длинные кривые сосны, чьи корни, похожие на иссохшие пальцы старухи, цеплялись за осыпавшийся край рыжего берега. В своих же пальцах я ощутил прохладное древко удочки и сразу закинул красный поплавок в бирюзовые воды. Леска натянулась, звякнули колокольчики. Откинувшись к противоположному борту, я принялся закручивать катушку, пока на дно лодки, с чавканьем выскочив из ставших черными волн, не упал череп. Клацнув гнилыми зубами, он перекусил леску и уставился на меня своими пустыми глазницами. Сердце, до этого мерно отсчитывающее удары, пустилось в пляс. Где-то вдалеке раздался лай.

— Эй! — раззявил рот череп. — Ты что там делаешь?

Вздрогнув от громкого мужского баса, эхом отразившегося от невысокого кирпичного свода, я подскочил на ноги, ударился головой о низкий кирпичный потолок и оглушено попятился в темноту. Шаг и ногу пронзила острая боль — в темноте я не заметил, как наступил на обломки ящиков. Деревянная рейка на долю секунды взметнулась в воздух следом за моей ступнёй, но под тяжестью собственного веса соскользнула обратно, оставляя в грубой коже глубокую кровоточащую дыру от острого края торчащей из рыхлого дерева металлической скобы.

— Рекс, фу! Стоять!

Собака утробно зарычала. Сдержав стон, я сжал зубы, стараясь переждать волну жгучей боли, от которой потемнело в глазах и, выглянув с другой стороны моста, наугад пустился бежать вдоль раскисшего песчаного берега, стараясь не наступать на пятку.

— Эй! Эй?!

В попытке рассказать о моей трусости всему миру, вдоль дороги зажглись оранжевые фонари, их свет хлынул по улице, разгоняя мрак и обнажая стоявшую у моста фигуру мужчины с большим белым псом на длинном поводке и красным зонтом. Он грозно махал им из стороны в сторону, собака лаяла в такт, а я из последних сил нёсся вперёд, едва разбирая дорогу и молясь, чтобы не наступить ни на что похуже. В ушах шумела кровь, пятка остро пульсировала. Когда дождь утих, мост остался далеко позади, а ручей упёрся в большую круглую ливневую решётку, забитую палками, листьями и мелким пластиковым мусором, я наконец позволил себе выдохнуть и, удостоверившись, что вокруг нет чужих глаз, взобрался по песчаному откосу и уселся прямо на тротуар, укладывая раненую ногу на второе колено. Стерев рукавом кофты налипшие на подошву песок и мелкие травинки, закусил губу, раздвигая пальцами рваные края ранки. Крупные капли красной крови, словно рубиновые бусины, одна за другой, сразу же набухли над кожей и, упав, разбились о плитку. Со стороны ручья что-то звонко хрустнуло. По ребрам взметнулись колючие мурашки. Утерев рукавом с лица едкий пот, я взволнованно уставился в темноту растущих на противоположной стороне кустов, но смог различить лишь горящие вдалеке на стоянке рядом с церковью красные стоп-сигналы авто. Хруст повторился.

— Это енот, — изо рта вырвалось облачко пара. — Просто енот, копошащийся в мусоре...

В разрезе блестящих под лучами фонарей листьев скользнула тень. Бесшумно сверкнула маслянистой бледной кожей, встречаясь со мной взглядом тлеющих красных угольков-глаз в глубоких, почти человеческих глазницах. В горле заклокотало. Желудок окатило волной ледяного ужаса — она. Это была она! Женщина из видения! Её длинные спутанные чёрные волосы ниспадали на изуродованное струпьями бледное лицо со впалыми щеками и горящими глазами, спускались на костлявые плечи. Тонкие серые губы едва прикрывали длинные острые ряды зубов. Она. Такая же реальная, как и я сам. Неожиданно где-то совсем рядом взвизгнули тормоза, заставив меня вжать голову в плечи и зажмуриться. Свет фар от резко остановившейся возле обочины полицейской машины выхватил из темноты кусты и блестящую гладь ручья, спугнув гостью.

— Андер? А ну быстро в машину!

В тёмном лице, высунувшимся из приоткрытого окна, я с облегчением узнал отца.

— Почему ты босиком? — он раздражённо прочистил горло, открывая заднюю дверь. — Господи...

— Там, в кустах, пап, в кустах, — подскочив, я, хромая, бросился к машине, указывая трясущимся пальцем на ручей и залезая внутрь теплой кабины.

Двигатель нетерпеливо взревел. За окном понеслись бесконечные вереницы фонарей и домов, стремительно оставляя ручей далеко позади.

— Пап, я видел там что-то, — хрипло повторил я, пытаясь успокоить дыхание.

— Да? И что же? — он, с усмешкой, посмотрел на меня в зеркало заднего вида. — Мутировавшую крысу из канализации? Сплинтера?

Эти его полные презрения глаза. Скривившиеся в ухмылке губы. Пренебрежение, сквозившее в голосе. Он ни за что не поверил бы мне. Никто не поверил бы. Я прерывисто выдохнул, стискивая тонкую кожу запястья.

— И чего затих? — папа опустил стекло и смачно сплюнул в окно. — Не хочешь ничего пояснить, нет? Какого хрена вместо того, чтобы патрулировать улицы в поисках девчонки, я трачу время на выслушивание пьяных бредней твоей матери?

Его телефон словно в насмешку сразу издал пронзительную трель, прерывая гневную тираду:

— Да. Нашёлся, — отец бросил на меня короткий взгляд, — успокойся, он в норме. Нет. Всё, давай. Я сказал — позже, — он раздраженно выдохнул, откидывая телефон на соседнее сидение. — Не вечер, а хрен знает что.

Вжавшись в спинку, я зажмурил глаза. Страх от мысли, что замеченное мной существо прямо сейчас могло бежать за папиной машиной, сковал легкие ледяным холодом. Радио, работающее фоном, переключилось с монотонной болтовни диктора на бодрый джаз.

— Что с ногой? — небрежно бросил отец, делая музыку тише.

— Пустяк... — выдохнул я сквозь зубы.

— Повторяю вопрос, что с ногой?

Я распахнул глаза, отвечая громче, чем нужно:

— Наступил на какую-то железку!

Отец отрицательно покачал головой, причмокивая губами:

— Ты осознаёшь, что подверг свою жизнь опасности из-за какой-то глупой ссоры? Оторвал меня от работы, расстроил мать, а теперь, до кучи, ещё и, вполне возможно, подцепил столбняк?

— Да, — спокойно ответил я, ожидая привычную порцию нравоучений, но её не последовало. Видимо, усталость брала верх и над отцом.

Наконец, машина остановилась. Выглянув в запотевшее окно, я бросил обеспокоенный взгляд вдоль темной улицы — влажные тротуары искрились в свете фонарей.

— Выходи, — раздраженный моим замешательством, проговорил отец, оборачиваясь. — Мать ждет.

— Можно я поеду с тобой? — ловя его нетерпеливый взгляд, прошептал я, стараясь не показать собственного волнения от ожидаемого отказа. — Разберу бумаги в участке, рассортирую письма, что там ещё.

— Нет.

— Ну…

— Нет.

— Ты сам говорил, что мне пора повзрослеть! Я хочу помочь! Я могу! Я буду полезен! — я опустил глаза и принялся ковырять круглую дыру в обивке кожаного сидения, оставленную чьей-то сигаретой. Признаться в очередной своей слабости было стыдно, но возвращаться к человеку, который смог вот так спокойно обвинить меня в настолько ужасных вещах, казалось ещё более унизительным. — Меня тошнит от этого дома. Я ненавижу его настолько, что даже вещи не разбираю. Знаю, что твоя новая...

— Рэйчел.

— ...что Рэйчел беременна, но можно я поживу у вас? Это только на пару месяцев. Закончу школу, поступлю в нормальный колледж в Городе, а не в то убожество, на котором настоит мама, и сразу съеду в общежитие.

Папа с силой сжал пальцами виски, так что кожу лба разрезали глубокие длинные морщины.

— Вы даже не заметите меня. А здесь я задыхаюсь, понимаешь?

— Не понимаю.

— Но...

— Хочешь доказать, что повзрослел? Не сбегай на вечеринки и сделай одолжение — позаботься о своей матери, а то с причудами Рэй у меня и так дым из ушей валит.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы злоба вперемешку с обидой вновь сжала моё горло. Не дожидаясь, когда она выдавит из глаз слёзы, я молча вышел из машины и со всей силы хлопнул дверью, так что стёкла звонко задрожали.

— Эй! Давай поспокойнее, — крикнул отец, опустив окно. — Слышишь? И чтоб без глупостей!

Вдруг, висевшая на приборной панели полицейской машины рация, с треском, ожила.

— Детектив Джой, на связи?

— Да, Ларсен, говори.

— У церкви при Чёрной речке обнаружен труп.

— Подожди, я только что оттуда. Там всё было тихо.

— Сообщение оставил мужчина. Его собака нашла тело возле съезда к рыболовному магазину. Сможете подъехать?

— Принял.

Мотор взревел. Мгновение и машина скрылась за поворотом, а я все смотрел за удалявшимися красными стоп-сигналами. Чёрная речка? Труп? Может, зря я не рассказал отцу про странную гостью? Нет. Он бы просто решил, что я окончательно тронулся. А может, так оно было? Может, и не было никакой женщины? Ощутив волну страха, поднявшуюся к сердцу из центра живота, я сгорбился и как мог быстро поковылял к дому.

— Андзер, постой...

Пьяный голос матери не смог заставить меня остановиться, сейчас её слабость была мне особенно противна. Отпихнув её протянутую руку, я влетел в дом, схватил стоящую на полке аптечку, несколько бутылок воды из холодильника и сгрёб в охапку открытый пакет кексов с обеденного стола.

— Андзер…

Несмотря на дергающую боль в пятке, молча вскарабкался по лестнице, зашёл в свою спальню и, громко хлопнув дверью, свалил еду на стол. Бутылки со стуком прокатились по столешнице, падая на пол. Потянувшись за ними, я в недоумении замер. На ковре, со стороны правой ножки, лежали несколько деревянных бусин. Но я чётко помнил, как бережно складывал их в коробку. Все до единой, даже разлетевшиеся на кусочки...

Взгляд придирчиво скользнул по пакетам с вещами, неплотно закрытым дверкам покосившихся шкафов, стоящим возле кровати коробкам с кривыми надписями. Все вещи, казалось, лежали на своих, ставших уже привычными за неделю местах, но что-то неуловимо изменилось. Словно кто-то сначала перевернул здесь всё вверх дном, а потом... Я сжал кулаки — мама! Понимание, что она настолько не доверяла мне, что решилась на обыск, ранило сильнее всех сказанных ранее слов... Подобрав с пола бутылку, я с трудом отвинтил крышку и, сделав несколько жадных глотков, с разъярённым рыком бросил её прямо в стену над кроватью:

— К чёрту! К чёрту вас всех!

На белых обоях растеклось уродливое тёмное пятно. Отскочив на кровать, бутылка с булькающим звуком скатилась на пол, разбрызгивая воду на постель и ковёр. Плевать! Плевать на маму, на Анико, на отца! Единственное, чего мне сейчас хотелось, это закрыть глаза и забыться. Избавиться от скребущегося за грудиной нестерпимого чувства обиды и разочарования. Зажмурившись, я дёрнул молнию кофты вниз, освобождаясь от грязной мокрой тряпки. Следом отправились футболка и штаны. Замёрзшее тело благодарно расслабилось, стоило только коже ощутить прикосновение сухой мягкой ткани: в пузатом пакете нашлись довольно приличные голубые джинсы, белая тенниска и серое тёплое худи. Отяжелевшие руки непослушно подхватили валявшийся на полу серый плед. Едва передвигая ногами, я опустился в объятия брошенного возле шкафа набивного пыльного кресла-мешка, потирая воспалившуюся ссадину на предплечье. Я знал, что должен был обработать раны, знал, что завтра сильно пожалел бы о своём разгильдяйстве, но сейчас проще было утопиться в жалости к себе, провалиться в тревожный сон и надеяться, что утро попросту никогда не наступит.

Сон то наваливался мягкими боками, унося в забытьё, то окунал с головой в водовороты бессвязных картинок с мечущимися безликими образами, от которых я пробуждался в холодном поту и напряжённо наблюдал за плывущими по потолку тенями, так и ждущими момента, чтобы напрыгнуть, навалиться и начать душить. В одно из таких мучительных пробуждений тишину ветхого дома нарушил скрип ступеней. Жалобно пискнули петли.

— Угу, — хрипло икнул мамин голос. — Спиыт.

Она разговаривала по телефону.

— А? Пауэлс? Бозже, как же так... Да что же тврится? Угх. Хорошо. Ты заедешь? Мне страшно, Михаэль...

Дверь захлопнулась, в личине с щелчком повернулся ключ, окончательно сбив с меня остатки липкого сна. Папа? Так вот чья идея была запереть меня! Неужели?! В груди кольнуло... Сначала устроил обыск, а теперь и под домашний арест решил посадить! Чтобы я не сбежал и не оставил его без главного подозреваемого! В горле заклокотала ярость.

Подскочив, я накинул капюшон на голову и принялся суетливо вышагивать из одного угла тёмной комнаты в другой, не обращая внимания на гудящую в пятке боль. Мысли метались, как загнанные в клетку звери, пальцы теребили прохладный язычок молнии. Я не мог оставаться на одном месте, но и не имел никакого понятия о том, что должен был делать дальше. Как мог одновременно доказать свою невиновность, рассказать правду и не загреметь в изолятор для душевнобольных? Взгляд зацепился за мерцающий в темноте красный огонек почти разрядившегося ноутбука. Про что там говорила эта сумасшедшая Лу? Про Мавь? Э-э-э... Какую-то... Правь? Явь? Я истерично рассмеялся — точно спятил, но спешно бросился к столу... Экран вспыхнул бледным светом, заставив меня сощуриться. Пальцы заскакали по клавишам. Не ожидая хоть какого-то вразумительного ответа, я нажал на иконку с лупой и клацнул по первой же выпавшей ссылке.

«Явь или сон — свидетельства очевидцев, столкнувшихся с сонным параличом» — что за бред?

«Правь-центр: правильный ремонт велосипедов» — мимо...

«Скачать книгу «Правь, мой юный король» бесплатно без регистрации и....» — отстой.

«Правь, Явь и Навь — трёхмерное деление мира в мифологии и былинах» — оно?

Ощутив волну мурашек, устремившуюся от копчика к затылку, я поёжился и на всякий случай обернулся, но комната, освещённая голубым светом экрана, была пуста. Курсор мышки скользнул к выделенному заголовку. Закрутилось колесо загрузки. Дождавшись, когда красочный сайт наконец отобразится, я жадно схватился взглядом за буквы.

«Правь, навь и явь — три стороны бытия, три мира, разделённые непреодолимыми границами и в то же время сосуществующие всегда вместе и неразделимо, каждый по своим собственным правилам. Иногда они всё же пересекаются и взаимодействуют, не всегда с хорошим результатом. Места соприкосновения трёх миров принято называть тонкими. Страшные истории о нежити, колдунах и нечистой силе, которые рассказывали в народе — это и есть отражение такого взаимопроникновения. Часто заигрывание с потусторонними силами оказывалось для человека роковым». Я сглотнул и спешно промотал картинку с изображением тёмного леса и пугающего призрака девушки в длинной оборванной тунике.

«Что же такое Навь? Страшный, потусторонний мир, ставший пристанищем для неупокоенных душ. Считается, что навь — это самое древнее название мертвецов, которое произошло от названия погребального обряда. И не просто мертвецов, а именно тех, кто «умер нехорошо» — не своей смертью, покончил с собой, утонул, сгорел и т.д. Навьям не спалось в могиле, не сиделось на том свете, они не находили себе места и всеми силами старались попасть в мир живых. Общаться с такими потусторонними силами нужно было очень аккуратно, чтобы не навлечь беду. Для общения с навьями существовали колдуны и ведьмы — проводники, которых, правда, опасались не меньше».

Проводники! Не так ли назвала меня Лу? От навалившейся на грудь духоты стало тяжело дышать. Подойдя к окну, я отпихнул в сторону пакеты с вещами и с силой дёрнул деревянную раму вверх. На пол посыпались хлопья белой краски, распухшее от воды дерево поддалось с трудом. В лицо хлынул влажный холодный воздух. Зябко передёрнув плечами, я обхватил себя за бока и высунул голову в темноту. Покрытый мраком Пригород с цепочками светящихся фонарей полнился звуками ночи: гулом от работающего за линией железной дороги кирпичного завода, криками ночных птиц, ревом одиноких машин, несущихся по дальней магистрали в сторону Города. Где-то вдалеке завыла сирена пожарной машины. Подняв глаза к небу от тянувшейся по краю горизонта вереницы оранжевых огней, я нахмурился, словно надеясь найти в этой бездонной мгле ответы на мучившие меня вопросы, но оно лишь подмигивало красными лампочками пролетавших высоко над землёй самолётов. Такими же, как те, что я видел возле ручья. Волосы на руках встали дыбом: навья. Вотткем была та, кому принадлежали эти глаза-угольки! Вот кого я видел возле церкви. Вот про кого говорила Лу! Внизу, в кустах, что-то вдруг хрустнуло. Поддавшись тревоге, я метнулся к одной из стоящих возле кровати открытых коробок, схватил большой железный фонарь и вновь высунулся во влажные сумерки, нажимая на большую красную кнопку. Тьму разрезал белый луч света, скользнувший по макушкам кустов чёрной смородины. Рука дрогнула, когда свет разогнал пугливые тени от листьев и выхватил нечто серое, на поверку оказавшееся прижатым к забору, опутанным плющом, деревянным шезлонгом с пристроившемся на нем черным котом, недовольно жмурившим зеленые, ярко светящиеся глаза. Фух... Сердце бешено застучало о ребра. А что, если бы там взаправду оказалась «она»? Эта жуткая... Существо? Чтобы я сделал? Напал первым или замер в оцепенении? Отчаянно защищался? Погасив фонарик, я осел к полу и уткнулся лбом в сложенные на подоконнике холодные руки.

Едва ли. Я не годился в герои. Не годился на роль спасителя. Не мог похвастаться храбростью или силой.

Сердце болезненно сжалось: а Анико? Хрупкая девчонка, попавшая черт знает куда... Каково ей было сейчас? И имел ли я право решать её судьбу, являясь, возможно, единственным человеком, знающим, что случилось на самом деле? И к тому же, это был не её выбор, а только моя вина. Я подставил её. Я подверг опасности. Я... возможно, и вправду мог оказаться повинен в её смерти.

Нет! Воздух с шипением вышел сквозь плотно сжатые зубы. Думать о плохом категорически не хотелось — Анико была жива, и я должен был сделать всё, чтобы вернуть её домой! Поднявшись, я снова нажал на кнопку и посветил вниз, сдавленно сглатывая. Мне следовало вернуться к бабушке Лу и найти ответы. Я должен был попытаться помочь Анико, чего бы мне всё это ни стоило, вот только как это можно было сделать, если дверь спальни была заперта, а до земли навскидку оказалось около четырёх метров? Не так уж и много, если не брать во внимание сваленные под окном беспорядочной грудой доски с длинными чугунными гвоздями, о которые я вчера умудрился сломать старенький гвоздодёр. И дернуло же разбираться с этой проклятой рухлядью!

Погасив фонарик, я сунул его в задний карман джинсов и, задумчиво потирая виски, вышел в центр спальни. Первым делом на глаза попался лежавший на столе складной нож — нужная вещь, вот только хватит ли мне смелости воспользоваться им? Следом в карман отправились бусины — мысль о них успокаивала, а починить браслет можно будет и позже. Притащив к окну плед, я без раздумий сдёрнул шторы, упавшие вместе с карнизом. Замер, ожидая, что на шум поднимется мама, прислушался, не скрипят ли ступени, и, удостоверившись в тишине, принялся связывать полотна между собой прямым узлом — длины этих трёх кусков плотного хлопка вполне должно было хватить, чтобы добраться до земли и, раскачавшись, спрыгнуть на безопасном расстоянии от мусора. Пока я мастерил верёвку, на стыке чёрного горизонта с небом появилась тонкая оранжево-розовая полоса, разбавившая чернильную тьму. Над Пригородом поплыл сырой туман, будто облака, уставшие сутками проливать воду, наконец решили отдохнуть и прилечь на влажные покатые крыши домов. Занималось утро, а значит, времени оставалось всё меньше.

Закусив губу, я еще раз осмотрел комнату и сжал ручку складного ножа прямо через грубую ткань. Короткая дорога к дому Лу лежала через хвойную рощу. Пройдя по ней, я бы точно мог избежать случайных любопытных взглядов и столкновений с патрульной машиной, но от мысли, что там, среди корявых стволов с колючими ветками, могла скрываться не только свора бродячих собак, но и сбежавшая из параллельного мира агрессивная тварь, по спине пробежали колючие мурашки. Что ж, оставалось лишь надеяться, что за последние шестнадцать лет я не полностью истратил запас выданной мне при рождении удачи.

Обернувшись к окну, я придирчиво осмотрел проходящую под подоконником отопительную трубу с облупившейся белой краской и с особым усердием привязал к ней один конец импровизированной верёвки, свободный же выкинул в окно, наблюдая, как тот растворяется в темноте. Времени, чтобы позаботиться о раненой пятке, не оставалось, поэтому, отмахнувшись от боли, я потряс кистями рук и залез на подоконник. Делать первый шаг оказалось страшнее, чем можно было представить. В своих самых ужасных фантазиях я уже лежал во влажной холодной траве с торчащими в спине ржавыми гвоздями, но... Отступать мне было некуда? Дернув канат, чтобы проверяя прочность узла, я развернулся, медленно проваливаясь спиной в оконный проём, и, сильно стиснув вспотевшими пальцами ткань, сделал шаг, упираясь ступнёй в деревянные набитые ровными полосами доски ниже рассохшейся рамы. Так, пытаясь не шуметь и не терять равновесие, я смог опуститься до уровня окна первого этажа и, раскачавшись, спрыгнуть в высокие заросли мальвы с набухшими розовыми бутонами. Плечо отозвалось тупой болью от удара о влажную землю. Пульс застучал в висках. Вытерев потные ладони с горящими красными мозолями о штаны, я ещё раз посмотрел наверх. Поразительно! Я смог! Где-то глубоко в подсознании проскользнула мысль, что отец мог бы мною гордиться, но я злостно избавился от неё, отмахнувшись, как от назойливой мухи. Мне больше не нужно было его одобрение. Я устал пытаться его заслужить.

Из приоткрытой в гостиной форточки донеслись обрывки фраз из работающего телевизора. Прокравшись к окну, я заглянул в щель между неплотно закрытых штор: мама, укрытая вязаным пледом, мирно спала на диване с зажатым в руке пультом. На стоящем рядом кофейном столике в стеклянной пепельнице дымились окурки: похоже, Морфей заглянул к ней совсем недавно. Тяжело вздохнув, я отогнал мысли, что вопреки указаниям отца опять оставляю маму одну, и не оглядываясь кинулся за дом, в сторону второй калитки, за которой розовели макушки сосен. Да, я не знал, что ждет меня впереди, не осознавал, во что ввязывался, но впервые в жизни не намерен был отступать.

В роще было тихо и влажно. Пустынная, смазанная туманом тропинка, светлой лентой видневшаяся среди темного мха и кустов брусники, бодро вилась под ногами. Шаг за шагом пробираясь к цели, я чувствовал себя агентом на специальном задании, неуловимым ниндзя, пока, выскочив на тротуар, чуть нос к носу не столкнулся с укладывающим в пикап снасти рыбаком. Повезло, что успел сесть на корточки и спрятаться за густыми кустами жимолости, когда рослый мужчина с седыми усами, скрипя резиновыми сапогами, вышел из-за машины. Насвистывая простенький мотив какой-то песни, он составил в багажник несколько тяжёлых вёдер и скрылся за дверьми гаража, дав мне возможность тенью скользнуть вдоль забора к нужному дому. Просочившись под низом калитки, мне навстречу тут же выскочил встревоженный сиамский кот.

— Бубенчик? — неуверенно прошептал я, опускаясь к земле.

Кот приветственно дёрнул хвостом, подставляя под мою ладонь холодные уши и влажную от дождя шерстяную голову.

— Замёрз, бедняга? Как же тебя умудрились забыть?

Взгляд скользнул по тёмным квадратам окон, переместился к крыльцу, цепляясь за неплотно закрытую входную дверь. Между деревянным полотном и косяком, казалось, была заметна тёмная щель. Пальцы легли на холодную щеколду. Мне нужно было поспешить, пока усатый мужчина не вернулся, но открытая дверь и метавшийся на потертых деревянных ступенях кот не добавляли уверенности. Что-то подсказывало, что, войдя в дом, я не найду там ничего хорошего. В утренней тишине послышался отдаленный свист. Сердце забилось чаще. Поддавшись волнению, я спешно распахнул калитку и побежал по садовой дорожке. Висевшее на верёвке бельё призывно захлопало на ветру, заставив меня вжать голову в плечи. Пальцы стиснули прохладный, покрытый патиной металл.

— Бабушка Лу? — едва шевеля губами прошептал я, не сводя взгляда с чернеющей между дверью и косяком щели. Бубенчик, крутанувшись на месте, принялся точить когти о деревянный косяк. — Лу?

Тьма не ответила, а оставаться на чужом крыльце дольше было просто глупо.

— Бабушка Лу? Простите, я стучал, но у вас тут не заперто... — войдя в дом, я остановился, давая глазам привыкнуть к густому сумраку. — Бабушка Лу?

Ответом мне стало лишь странное шипение, исходящее из чрева дома, и стойкий аромат уксуса, резко ударивший в нос. Взгляд почти сразу различил едва заметные отблески света, падавшие на пол из кухонного проёма. Грудь стянуло волнительное ожидание чего-то плохого — кто мог лечь спать, оставив открытую дверь и кипящий на плите суп?

— Ох, и не нравится мне это всё...

Аккуратно ступая, стараясь не производить лишнего шума, я прошёл через прихожую и украдкой заглянул за дверной косяк. Посреди просторной кухни стояла невысокая печь с открытым огнём, а на ней, булькая и шипя, кипел суп в пузатом чёрном казане. Густое кашеобразное варево оранжевого цвета пузырилось и сильно парило, из-за чего я не сразу заметил лежащее на полу тело, вокруг которого призывно скакал кот. Сердце пропустило удар, чтобы с силой толкнуться о рёбра и сорваться на бег. Страх окатил внутренности холодом. Неосознанно отшатнувшись, первым делом подумав, что старуха мертва, я выскочил в прихожую: нужно было найти помощь, вызвать скорую, полицию, позвонить отцу. Я осёкся и застыл на месте... Но как бы я пояснил им своё присутствие здесь? Развернувшись, я сжал голову руками и рыкнул — нет. Сперва нужно понять, жива ли хозяйка. Метнувшись обратно, я шикнул, отгоняя кота, и брезгливо коснулся пальцами шеи старухи, отмечая излишнюю бледность её лица и синеву губ. Мягкая дряблая кожа была странной на ощупь, но под ней всё ещё прослеживался слабый пульс — жива! И... Что теперь?

Я закусил губу и окинул кухню взглядом в поисках телефона: на комоде стояла хлебница, лежал пакет сухих яблок; под полками висели лысоватые пучки трав; под столом виднелась корзина с очистками и подключённая к электросети мясорубка; на полу валялся грязный нож и кулон. Тот самый! Действия опередили мысли. Пальцы сжали холодный металл и в один миг надели чёрно-белую монетку на шею. Я не воровал. Нет. Лишь намеревался вернуть украшение настоящей хозяйке. Не сумев отыскать никаких средств связи, я бросился к двери и выскочил на улицу, плохо понимая, что делать дальше. Бубенчик струсил и сиганул за мной. Но едва я успел сделать шаг за забор, как позади с шумом затормозили шины нескольких велосипедов, отчего шерсть на спине кота встала дыбом.

— А ну, стоять!

Я вжал голову в плечи. По небу прокатился трескучий раскат грома, оповестивший о скором начале нового цикла гроз. Поднялся ветер. В воздухе запахло озоном. Раздался пронзительный свист, звякнул велосипедный звонок. Мгновение, и в плечо впились чьи-то пальцы, разворачивая меня на девяносто градусов.

— Куда намылился, урод? Выискиваешь новую жертву?

— Женщина, в доме. Ей нужна помо... — в этот раз я успел пригнуться, когда в челюсть едва не прилетел кулак Кристофа. Его покрасневшее потное лицо исказила гримаса отвращения, глаза налились злобой, ноздри расширились, а дыхание сбилось.

— Чмо! — выкрикнул кто-то из приехавшей с ним толпы.

— Давай, Кристоф, отделай его за Джаса и Ани!

— Да!

Не понимая, как преодолеть полосу из перекрывших дорогу ребят, я попятился и едва не свалился, оступившись на влажном каменном бордюре раненной пяткой. С неба упали первые крупные капли.

— Вызовите скорую! Женщина в том доме... Ей нужен врач!

— Врач сейчас понадобиться тебе! — не желая слушать, прорычал Кристоф и с разбега ударил меня под дых плечом, роняя на влажный асфальт.

Бок стянуло спазмом, лёгкие вспыхнули огнём, я начал задыхаться, хватаясь пальцами за влажный шершавый камень. Глаза ослепил свет оказавшегося ровно над головой фонаря и... Я пропустил удар. За веками рассыпались миллионы искр, из носа в горло хлынула тёплая солёная кровь, за которой последовала тупая, распирающая кости боль. Опять…

— Эй? — вдалеке раздался грозный мужской голос. — Эй! А ну…

Зашуршали шины. Звякнул велосипедный звонок. Застигнутые врасплох, друзья Кристофа спешно сматывались, но тот словно не замечал ничего вокруг.

— Больной ублюдок! — ослепленный яростью, выкрикнул он, наваливаясь на мой живот. — Думаешь, раз батя из легавых, то тебя не достанут?! Так ты просчитался, Джас — живой, и он всё расскажет... А Стелла покажет видео! Больной ты ублюдок!

Кристоф замахнулся, но не успел опустить кулак — на мою грудь с шипением вскочил Бубенчик, выгибая спину и топорща длинные седые усы. Кот выиграл немного времени, за которое я успел поднять руки, защищая голову, и зажмуриться в ожидании очередного удара. Как улицу вдруг озарила ослепительно белая вспышка, ощутимая даже сквозь плотно сжатые веки. Мгновение и… С очередным оглушительным раскатом грома небо, кажется, в буквальном смысле раскололось надвое и посыпалось нам на головы.

Сжавшись в ожидании удара, я обхватил голову руками и крепко зажмурился, но его не последовало. На лицо и шею упали холодные брызги. В ноздри хлынул запах застойной воды, прелой травы и леса. Тяжесть сидевшего на мне тела исчезла, оставив после себя странную невесомую легкость.

— Что... Что ты наделал? — где-то совсем рядом раздался испуганный голос, заставивший меня резко распахнуть глаза.

Взгляд упёрся в бездонное персиковое небо, расчерченное паутиной чёрных изломанных веток. Не было больше ни света от фонаря, ни густой зелёной листвы, ни нависшего надо мной красного лица Кристофа с пульсирующей на лбу веной. Только чёрные вороны, спящие, плотно прижавшись друг к другу, на ветвях мёртвого дерева. В висках глухо застучало, вторя бьющемуся о ребра сердцу. Я всё так же лежал на спине, но теперь вместо твёрдого асфальта, в который секунду назад упирались лопатки, было что-то мягкое и влажное, неприятно холодившее кожу.

— Что ты сделал, придурок?!

Кристоф? На какое-то мгновение я даже успел позабыть о нем. Не понимая, что происходит, я нахмурился и медленно повернул голову. Мой обидчик был совсем рядом. Он сидел на покрытой ровным слоем мха земле, возле необъятной ширины ствола дерева, к которому испуганно льнул всклокоченный Бубенчик.

— Ты оглох, что ли?!

Вздрогнув от глухого рыка, я приподнялся на локтях. Из носа, падая на траву, повалились тёплые сгустки крови. Сплюнув кислую вязкую слюну, я встал на ноги и настороженно огляделся: вокруг, покуда хватало глаз, простирался чахлый ольховый лес. Корявые стволы низких деревьев, больше походившие на прутики, увитые лианами жестколистного плюща, едва качались от редких порывов ветра. От тонких ветвей с липкими мелкими листиками тянулись седые нити паутины с нанизанными на них хрустальными бусинами воды. Над толстым ровным слоем мха безмятежно парили ватные облака пушицы на тонких стеблях. Под ними, словно в насмешку над всей этой мнимой безмятежностью, белели обломки человеческих костей и осколки черепов.

Это что же… Мы тоже… Провалились? Но как? Это не укладывалось в голове, но глаза не могли врать: мы больше не были в Пригороде. Мы переместились. Попали в другую реальность, словно герои какой-то фантастической книги. А значит, ни я, ни Лу не сошли с ума? От этого осознания по спине побежали колючие мурашки. Стиснув пальцами лежавший в кармане нож, я медленно обернулся, боясь увидеть подкрадывающийся туман или красные огни, но вдаль уходили лишь бесконечные вереницы тонких черных стволов.

— Эй! — вновь зло гаркнул Кристоф, заставив меня попятиться и едва не упасть. Нога оперлась на казавшуюся довольно устойчивой кочку багуна, поднимая в воздух облако мелкой звонкой мошкары, но комок травы вдруг в одно мгновение провалился ниже уровня земли. Кроссовок погрузился в бурую холодную воду. Черт! Слева, метрах в двух от Кристофа, вверх тут же брызнул фонтан бурой воды. Зелёный ковёр из мха заволновался, как наполненный водой матрац. Удивленно окинув взглядом замученный болезнями и грибком лес, я закусил губу. Кажется, до меня начинало доходить: это место не было просто лесом, за этими чахлыми деревцами пряталось зловонная, гнилая топь, полная ловушек и покрытых мхом костей, среди которых я распознал нижнюю челюсть с серебряным зубом…

— Не двигайся, придурок, — выставив руки вперед, выкрикнул я, обращаясь к Кристофу, рассматривающему ошарашенным взглядом место, откуда мгновение назад била струя воды. — Здесь до хрена слепых окон и продушин, а под ними бездонная пропасть. Намертво сдохнуть хочешь?

— Сам придурок! — непослушно делая шаг назад, выкрикнул в ответ Кристоф.

Его звонкий голос эхом прокатился по бескрайним лабиринтам трясин, нарушая глухую тишину. Потревоженные вороны недовольно заклокотали, им гортанно ответили жабы. Ставшее уже привычным предчувствие беды мурашками скользнуло от затылка к лопаткам:

— Заткнись! — прошипел я, подхватывая на руки испуганно метнувшегося мне навстречу мокрого кота. — Если жить хочешь…

— Да кто ты такой, мать твою, чтобы мне указывать?!

— Да тише же! — нетерпеливо повторил я, но было уже поздно. Вдалеке, среди редких кривых деревьев, появилось бледное, едва заметное свечение.

— Туман, — коротко выдохнул я. — Бежим!

— Отвали!

— Да и хрен с тобой! — ядовито выплюнул я и обернулся: щупальца тумана стремительно приближались, наполняя воздух уже знакомым смрадом. Они клубились, нахлёстывая друг на друга, как волны в разгар шторма, облизывали тонкие стволы деревьев, двигались наперегонки. — Это низинное болото, под мхом сотни метров воды. Шансов, что выберешься без моей помощи — ноль...

Заметив, как Кристоф переменился в лице, я отодрал протестующе орущего Бубенчика от кофты, удобнее прижал его к груди и, утерев выступивший под носом пот, прыгнул на ближайшую кочку возле кривого ствола дерева. Трясина жадно чавкнула, подошва кроссовка погрузилась в воду, но переплетение травянистых побегов оказалось прочным. Пятка исступлённо заныла, вторя пульсациям в измученной переносице, но я старался игнорировать боль и сосредоточенно следить за отражающими свет крохотными блюдцами воды, вспучивающимися при каждом новом прыжке. Любой необдуманный шаг мог оказаться последним, перепутай я рыхлую чарусу с молодой порослью ярко-зелёного багульника, но времени на холоднокровные раздумья не было. По пятам шла сама смерть. Наполненный её запахом воздух застревал в горле, по вискам стекал пот, на который слетался кусачий гнус, так и норовивших забраться в глаза или рот, кот впивался когтями в грудь. Кристоф же, несмотря на все сомнения, бежал следом, я слышал его тяжёлое дыхание и чавкающую под подошвами воду.

— Стой! — вдруг, хрипло выкрикнул он и, схватив меня за капюшон, резко потянул назад.

Жёсткий ворот грубо врезался в шею. Дыхание перехватило. Оступившись, я едва не рухнул, стискивая кота. Впереди, ровно в том месте, куда я намеревался поставить ногу, одеяло из мха приподнялось и запульсировало, будто под слоем зелёной кожи забилось чьё-то огромное сердце. Один удар, второй. Послышался треск рвущихся стеблей, и из появившейся в канве бреши сначала показалась усохшая осклизлая рука с болтавшимися на сухих фалангах пальцев золотыми перстнями, а потом и неровная голова, покрытая редкими слипшимися пучками светлых волос, падающими на затянутые третьим веком горящие красным глаза. Горло сжал спазм, не позволяя сделать вдох: навья!

— Что за?.. — воскликнул Кристоф.

— Дерьмо, — коротко закончил за него я и без объяснений бросился в другую сторону, вздрагивая от натужных стонов, которым вторили вороны.

Всё болото вмиг наполнилось всполохами, воздух задрожал от гулкого карканья и гонимых ветром обрывков чужих шепчущих голосов. Они то стонали, то молились, то срывались в истерический хохот. Проникали в голову, заглушая мои собственные мысли. Среди всей этой какофонии стук сердца, готового проломить рёбра, был похож на тиканье часов, отсчитывающих последние секунды: тук-тук-тук... Туман всё ближе. Тук-тук-тук... Изо рта вырвались облачка белого пара, нога попала в неглубокую лужу с бурой водой, края которой уже успели подёрнуться тонкой коркой льда. Тук-тук-тук... Вскрик!

Обернувшись, я увидел, как Кристоф упал ничком, а на его спину запрыгнула уродливая длиннорукая тварь. Она была гораздо крупнее той, что мы встретили ранее, и ещё меньше походила на человека, чем та, которую я видел в кустах возле ручья. Её облачённое в истлевшую, покрытую бурыми пятнами тряпку, похожую на остатки ночной кружевной сорочки, тело с бледной кожей и серыми струпьями, под которыми отчётливо угадывались слои сильных мышц, напряглось. Чёрные магистрали вен вздулись и запульсировали. Длинные ноги с вывернутыми суставами распрямились, позволив победно возвыситься над добычей. Запрокинув голову, навья издала пронзительный гортанный крик, царапнувший перепонки. В жидких рыжих волосах я заметил тусклую искру золота — макушку монстра венчала диадема с крупными круглыми изумрудами. В небо взметнулась стая чёрных воронов, принявшаяся кружить в ожидании начала пира. Птицы знали, что скоро и они смогут поживиться свежим, ещё не успевшим остыть человеческим ливером.

— Помоги! — задыхаясь под весом чудища, прохрипел Кристоф, отчаянно хватаясь пальцами за рыхлый мох и выжимая из него влагу, как из губки.

Я же будто оцепенел. Мышцы сковало леденящим внутренности ужасом. Не в силах отвести взгляда от покрасневших, с мерзким чавканьем разверзшихся губ, обнаживших несколько рядов острых, словно иглы,зубов, я схватился за карман, стискивая нож через толстую ткань. Голоса в голове уже не просто шептали. Они кричали, срывались на вой, стонали в припадке звериного возбуждения. Ой! В грудь впились острые когти. Бубенчик с шипением выскользнул из моих ослабевших рук на землю и сиганул между чёрных стволов.

— Куда?! Стой! — прохрипел я, возвращаясь к реальности, но кот почти сразу смешался с жемчужными волнами, пропав из виду.

Кристоф утробно рыкнул. Медленно повернув к нему голову, я встретился взглядом с полными отчаянной мольбы и невообразимого страха глазами. На мгновение в них, кажется, проскользнула крохотная искра надежды:

— Прошу, — прошептали бледные губы.

Но почти сразу угасла. Сжав челюсти до зубного скрежета, я отрицательно мотнул головой и сделал шаг назад.

— Нет... — только и успел пробормотать Кристоф, прежде чем его голос сорвался на сдавленный крик.

Сверкнули влажные от крови крючковатые когти. От звука разрываемой плоти и хруста костей к горлу подкатила тошнота. Закрыв уши руками, я неуклюже попятился и сорвался на бег. Прочь от тумана, прочь от голосов, прочь от щемящей боли в груди, прочь... Очередной вопль заставил чахлый лес содрогнуться. Чёрный хоровод птиц, без устали круживших в небе, раскололся надвое. Сердце, стучавшее из последних сил, сбилось с ритма, вынудив меня остановиться. Лёгкие горели, горло сжималось, не давая вдохнуть едкий смрад, который будто бы успел проникнуть даже под кожу. Казалось, так пах я сам. Словно за одно мгновение успел сгнить изнутри. А может, я и был таким всегда? Как испорченный арбуз: снаружи гладкий и аппетитный, а внутри почерневший и превратившийся в вонючий липкий кисель? Глаза начало печь. Я был готов разрыдаться от невыносимой жалости и одновременной ненависти к себе. Подступающие слёзы душили. Ослепляли. Я давился ими, каждое мгновение ожидая, что мой мир вот-вот оборвётся. Куда бы я ни бежал, как бы ни пытался извернуться — смерть уже была здесь. Она дышала мне в спину своим зловонным ртом с гнилыми зубами-иглами, трогала за шею ледяными пальцами, выла в уши, заглушая мысли. А я так боялся утонуть в пучине этого бесконечного забытья, что был готов на всё, лишь бы хоть на мгновение оттянуть встречу с неизбежным.

— Трус! — зажмурив глаза, выкрикнул я так громко, что не узнал собственный голос. — Трус, Андер! Ты — трус!

Пальцы дотронулись до разбитых губ, переместились на отозвавшийся жгучей пульсацией нос. Что бы сказал отец, увидев меня сейчас? Какое бы новое оскорбление выдумал, стараясь посильнее унизить? Ведь для него я был просто обузой. Ошибкой. Упущенным временем. Тряпкой. От этих мыслей в груди вспыхнула знакомая злоба. Скользнув рукой в задний карман джинсов, я вытащил складной нож и, выстрелив лезвием, медленно развернулся. Злость стёрла страх, подтолкнула вперёд. Голова очистилась. Наверное, сейчас я впервые в жизни ощутил жгучее желание бороться. Выжить любой ценой. Назло всем. И единственное, что всё ещё отзывалось болью под рёбрами, это воспоминание о последних словах, брошенных в порыве обиды в лицо матери. О словах, за которые я, в худшем случае, уже никогда не смог бы попросить прощения...

— Эй! — горло надсадно заныло, но жуткое чудище даже не подняло головы, выбирая, куда вонзить зубы в белеющее среди мха тело Кристофа. Вдалеке, в туманной дымке замаячили ещё несколько пар красных глаз. — Тварь!

Вторая рука нащупала в кармане фонарик. Дрожащими пальцами я нажал на кнопку и направил яркий луч прямо в морду чудовищу. Едва свет коснулся его бледной кожи, как оно зашипело и резко отпрянуло вбок, но лишь для того, чтобы в следующее же мгновение, пружинисто оттолкнувшись, преодолеть разделяющее нас расстояние. От сильного удара в грудь из лёгких выбило воздух. Неуклюже всплеснув руками, я полетел назад, ощущая телом немалый вес навалившегося сверху монстра. Его красные глаза хоть и не имели зрачков, но, кажется, видели меня насквозь. Из приоткрытой пасти с обломанным клыком волнами шла обжигающая влажную кожу вонь. Не замечая сковавшего грудь спазма, я сжал зубы и замахнулся, но навья среагировала быстрее. Когти со свистом рассекли воздух. Левая бровь и щека вспыхнули огнём, глаз ослеп от хлынувшей в него горячей крови. Следом боль пронзила плечо. Что-то звонко хрустнуло, и фонарик покатился по земле — сжимавшая его рука обвисла плетью и перестала слушаться, пасть существа окропилась алым. К горлу подкатила тошнота. Высокое небо покачнулось, грозясь обрушится прямо на голову. Я чувствовал, как силы стремительно уходят. Боль, терзавшая тело, уступала место липкой дрёме. Веки тяжелели. Перед глазами вдруг возникло улыбающееся лицо матери. Как давно я видел её такой счастливой? А папу? Когда он в последний раз говорил со мной без упрёка? А Анико… Чёрт! Если бы я не согласился пойти на эту дурацкую вечеринку... По щекам потекли слёзы, но я не чувствовал их тепла. Если бы лучше приглядывал за Лиз... Если бы, если бы... Сердце забилось так быстро, что я испуганно распахнул глаза и прижал к груди руку с зажатым в липких от крови пальцах ножом. Холодный металл напомнил о себе. Из последних сил стиснув зубы, я почти наугад ткнул им перед собой. Тонкое лезвие встретило на своём пути препятствие в виде жёсткой кожи и с ощутимым щелчкомтвошло в грудь до самой рукоятки. Пластик глухо треснул, закусив кожу ладони. В лицо хлынул яркий голубой свет. Мир вокруг замедлился, а небо всё-таки пошатнулось и тяжёлым чёрным покрывалом обрушилось сверху, не позволяя мне больше сделать ни одного вдоха. Сквозь его ватную тьму я не слышал ни рёва умирающего монстра, не испуганных криков воронов, ни раздавшегося над лесом плача охотничьего рога.

* * *

Сначала вернулся звук. Тихий стук поварёшки о борта железной кастрюли, — тук-тук-тук, — будто идущий сквозь ватную толщу тьмы. Затем защебетали птицы. Звонко щёлкнул нагретый солнцем железный подоконник. Нос распознал запах горелого молока, мяты и сосновой смолы. Похоже, у мамы опять убежала овсяная каша. Я попытался перевернуться, мысленно ругая себя за то, что забыл с вечера захлопнуть дверь в комнату, но не смог. В голове вспыхнула боль. Тупая, жгучая боль. Она распирала кости глазницы, поднималась к левому виску, простреливала в плечо и ключицу. В пересохшем горле запершило. С трудом приоткрыв правый глаз, я сквозь ресницы уставился на низкий деревянный потолок, на котором резвились солнечные блики. Воткнутый в щели между досок серый мох, свисавший седыми бородами, вздрагивал каждый раз, когда с улицы доносился звук глухих ударов, ошибочно принятых мною за звон кухонной посуды. Что за?..

Сердце, до этого размеренно стучавшее в груди, сорвалось на бег и заколотилось в горле. Рука взметнулась к лицу. В том месте, где должен был быть левый глаз, пальцы наткнулись на что-то твёрдое и бугристое, маслянисто-влажное. Воспоминания закружились, как картинки в сломанном калейдоскопе: жуткая тварь с блестящей в жидких волосах тиарой; стонущие в голове голоса; кровь — липкая и тёмно-красная; беснующиеся в небе вороны; неподвижно лежащее среди изумрудного мха тело Кристофа. Смерть. Грудь сдавило, когда я попытался сесть. На пушистые шкуры просыпался оплавленный жёлтый воск и сгустки жирной зелёной кашицы. Левому глазу стало немного легче, кожа ощутила приятную прохладу, но слипшиеся ресницы всё ещё не позволяли разомкнуть веки.

Собрав упавший на мех комок, я растёр его между подушечками пальцев и аккуратно поднёс к носу. Запах был горьковатым, отдающим ментолом и анисовой настройкой для полоскания больного горла. Бр-р-р... Мой взгляд поднялся по бледным пальцам, зацепился за красную вышивку, идущую по рукаву белой рубахи, в которую я оказался одет... Где моя одежда? Где нож? Где... Где я?

Одним коротким движением я откинул одеяло, сшитое из серых шкур — две голые волосатые ноги смешно показались из-под подола нелепой женской ночной сорочки. Пальцы ног коснулись прохладного деревянного пола. Натянув край рубахи на острые колени с жёлтыми цепочками синяков, я воровато огляделся. Сколько времени я провел здесь и кто спас меня? Взгляд скользнул по гладким крупным брёвнам сруба и висевшим на них круглым красным щитам с серебряными заклёпками. Переместился на подвешенные под самым потолком пучки сухих трав. Остановился на каменной печи, в открытом чёрном зеве которой тлели алые угли. Заметил стоящий на широкой лавке железный таз, высокую туго сбитую из досок кадку и деревянный черпак. Вода! Как же я хотел пить. Пересохшие губы разомкнулись, когда щелястый пол застонал под моим весом. Шаг. Ещё. Глаз принялся нестерпимо чесаться, но я лишь с шипением выдохнул сквозь зубы — трогать слипшиеся веки было страшно. Наконец пальцы сжали деревянную ручку черпака, в горло хлынула ледяная вода, выплёскиваясь через уголки рта и стекая по шее. В тот момент мне показалось, что я никогда не пробовал ничего вкуснее.

— Ха-а-а-а, — от холода свело зубы.

Распустив шнурок, державший не по размеру широкий ворот рубахи, я стянул её до пояса. Под тканью, на липкой от пота коже, обнаружились несколько свежих, розовых шрамов. Сколько же я пробыл в отключке, раз раны успели затянуться? Коснувшись кончиками пальцев намотанного на предплечье ровного отреза холщовой ткани, тихо выдохнул и упёрся руками в борта деревянной кадки. Водная гладь на мгновение покрылась рябью, но быстро успокоилась, и на зеркальной поверхности отразилось бледное, измождённое мальчишеское лицо с широким бордовым шрамом, протянувшимся от лба до середины впалой щеки.

— Что я теперь скажу родителям? — я поджал губы, зачерпывая воду в ковш и переливая её в таз.

Аккуратно смочив ладонь, дотронулся пальцами до век, ожидая ощутить острую боль, но её не последовало. Была только та, что пульсировала где-то глубоко за костями. Ещё немного воды, и ресницы без труда освободились от липкого плена. В воду упали бурые капли со взвесью травянистого порошка, от которых по поверхности потянулись масляные разводы. Веки не слушались, словно вовсе больше мне не принадлежали, тьма, плескавшаяся за ними, не отступала. Желудок сжала когтистая лапа страха... Переметнувшись к кадке с водой, я натужно сглотнул и дрожащими пальцами аккуратно растянул непослушные кожные складки. Отражение пошло рябью от моего прерывистого дыхания, но искажённая поверхность не смогла скрыть, что узкий зрачок потерял круглую форму, а радужка из привычной тёмной превратилась в светло-голубую, настолько контрастирующую с налитым кровью белком, что могло показаться, будто бы она светилась.

— Нет, — прошептал я, с горьким сожалением констатируя, что, несмотря на разомкнутые веки, мир с левой стороны так и оставался в туманной мгле. Глаз был практически слеп.

— ...етитская богомышь! — гортанный мужской голос вдруг громогласным эхом обрушился на меня со всех сторон, заставив испуганно вжать голову в плечи и обернуться в сторону открытого настежь окна. — Соль!

Напряжённое тело, отвыкшее от нагрузок, отозвалось болезненной тяжестью в мышцах. Сердце, и без того оглушительно бухающее в висках, ускорило ритм. С подоконника на меня смотрела лисица. Рыжая, как пожар осенней листвы, с пытливым взглядом янтарных глаз и белой прядкой на кончике хвоста. Прижав уши, она оскалила мелкие жемчужные зубы и, подняв дыбом шерсть на загривке, текуче спрыгнула в белую дымку цветущего за рассохшейся деревянной рамой вишнёвого куста. Брусья старого дома загудели от зычного мужского голоса, доносящегося с улицы. Широкий отрез холщовой ткани, которую я сперва не заметил, заволновался от влетевшего в дом тёплого сквозняка, обнажая чёрный проём. Не знаю почему, но ожидая, что в комнату вот-вот войдёт её хозяин, я занервничал. Да ещё и глаз... Было в нём что-то пугающе ненормальное. Стыдное. Хотелось спрятать его. Скрыть. Настолько, что, метнувшись к кровати, я с силой дёрнул край холщовой простыни. Нитки жалобно затрещали под пальцами. Жёсткая ткань неприятно кольнула тонкую кожу век. Завязав концы импровизированной повязки на затылке, я едва успел сесть на край набитого соломой матраса, как в комнате появилась молодая худая женщина с длинными рыжими волосами, забранными в густую косу. Застыв в проходе, она осмотрела меня тяжёлым взглядом пронзительных карих глаз и, улыбнувшись, крикнула через плечо:

— Вук, он очнулся!