Метаморфозы. Игра №1. Приквел (джен)

Примечания:

22.09.24 — текст исправлен. ПБ включена.

Пластинка — G-Eazy feat. Remo — I Mean It (на репит).

Удар! Боль взорвалась в голове кровавыми фейерверками, в челюсти что-то хрустнуло. Я сцепил зубы и понял, что прикусил язык — рот быстро заполнила кровь.

Я попытался открыть глаза — это оказалось затруднительно. Лоб тоже залило, и теперь мне приходилось ежесекундно смаргивать красную жидкость. Со стороны, наверное, это выглядело так, будто я плачу, и, черт возьми, это не так уж далеко от истины.

Крайне неприятная ситуация.

Вскоре держать глаза открытыми стало просто невозможно, и я зажмурился.

— Тед, слышь… — сквозь шум в ушах донесся голос одного из амбалов Блэка. — Этот, — он смачно сплюнул, — долго не протянет. Сколько нам еще его обрабатывать?

Чиркнула зажигалка. Мысленно я нецензурно выругался — тоже сейчас не отказался бы закурить.

— А хер знает. Пока не откинется, видимо, — крякнул Тед. Раздались шаги, и продолжение он договорил, стоя совсем близко ко мне: — Да-а, парень… знатно ты выбесил нашего тихоню. Не жилец ты, — щеку обожгло близостью окурка. Только не говорите мне, что… — Как пить дать, либо калекой выйдешь отсюда, либо…

Его прервал обманчиво мягкий голос:

— Кого ты назвал тихоней, Крепыш?

Даже с закрытыми глазами я увидел, как побледнело лицо слишком уж болтливого Теда, а резкое движение воздуха сказало мне о том, что он отпрянул от меня и убрал свою гребаную сигарету от моего лица подальше.

— Н-никого, сэр…

В помещении повисло напряженное молчание.

И я был бы конченым… ну, вы поняли, если бы сказал, что не понимал, почему Крепыш так обосрался.

— Свободны.

Хлопнула дверь. Приглушенные поспешные шаги вскоре затихли. Некоторое время в помещении царила тишина.

Сидя с закрытыми глазами, я не видел ни выражения лица вновь прибывшего, ни того, чем он сейчас занимается. Возможно, он как-то перемещался, может быть, даже ходил вокруг меня… если он делал это, то совершенно бесшумно. А может быть, он оставался на месте.

Со стороны эта сцена, наверное, напоминает дешевую постановку.

Я попытался разлепить веки, но кровь уже начала сворачиваться, и мне пришлось снова их смежить. Однако я успел увидеть рыжий всполох.

Дела плохи. Если уж Адвоката отправили по мою душу, то я даже и не знаю, что должно случиться, чтобы я выбрался из этого подвала. Прав был старина Тед: я — не жилец.

— Так вот ты каков… Гриндевальд, Геллерт.

Мое имя из его уст звучало как издевка. В ответ я стиснул зубы.

— Боюсь, что, — он подошел ближе, — молчание вам, господин детектив, не поможет. Вам придется, рано или поздно, рассказать, откуда вы узнали о готовящемся покушении на премьер-министра. И лучше рано, чем…

Он наклонился вплотную к моему лицу. Здоровую скулу обожгло теплым мятным — вперемешку с цедрой лимона? — дыханием — пострадавшая щека онемела и ничего не чувствовала.

— Ради вашего же блага, мистер Гриндевальд, — доверительно, почти интимно выдохнул Адвокат.

Я не выдержал и неимоверным усилием разлепил склеившиеся ресницы. Тут же мой взгляд схлестнулся с острыми как клинок Нини ярко-голубыми глазами.

Да, это был он, определенно. Передо мной стоял неуловимый Дамблдор, самый опасный наемный убийца в Лондоне, если не во всей Британии.

Как же так вышло, что Адвокат, главный чистоплюй, ханжа и денди криминального мира снизошел до того, чтобы посетить пыточную Блэков? Да не ради какой-то крупной рыбы, а лишь для того, чтобы посмотреть на рядового частного детектива Гриндевальда?

О. Ну… Крепыш и тут был прав: я очень серьезно ему насолил, а еще будет откровенным враньем заявить, что Геллерт Гриндевальд — это обычный детектив.

Подобное не прощается. Только не этими людьми, поверьте, я точно это знаю.

Что ж. Раз я, так или иначе, уже не выйду отсюда живым (после встречи с Адвокатом этого еще никому не удавалось), то почему бы и не развлечься напоследок?

Я оскалился настолько, насколько позволяла распухшая физиономия. Это, должно быть, выглядело довольно жутко, потому что все зубы у меня были залиты кровью.

Дамблдор перевел взгляд на мой рот, а я выплюнул в длинноносую очкастую морду:

— Поцелуй меня в зад, Дамблдор. Ничего я не скажу гнилой шестерке черных.

Выражение его бледного лица никак не изменилось, по крайней мере, так мне показалось поначалу. Только в глубине ярких глаз мелькнуло что-то и тут же затаилось.

Адвокат отстранился:

— Вот как?

Казалось, что его вовсе не задели мои слова. Я был разочарован. А потом много, очень много раз пожалел о том, что не стеснялся в выражениях, и не раз спросил себя о том, как же, мать вашу, я оказался в такой ситуации.

Действительно, как?

* * *

Пожалуй, все началось еще в юности, когда наивный мальчик Геллерт, сын немецких иммигрантов, в девяностых переехавших из Германии в Англию, отправился учиться на юриста в Лондоне. Может, и раньше, не знаю. Знаю только, что еще в школе меня бесила несправедливость, классовое неравенство и то, что нам, малышне, приходилось прогибаться под банду богатеньких ублюдков из старших классов. Причем не потому что они действительно чем-то лучше нас… а просто потому что родились с серебряными ложками в задницах, никогда не знавших отцовского ремня. Ну, и потому что они были старше, а значит, сильнее.

Чем они заслужили право править балом? Да ничем.

Право сильного? Идите нахер.

Я очень хотел изменить положение вещей, хотел добиться блага для себя и для своих друзей. Душа просила справедливости. В конце концов, это ведь правильно, когда у руля находятся лучшие? Умнейшие? Достойнейшие?

Такие как я.

Звучит как хреновый план, но у меня получилось. Школу я заканчивал тем, кого мои сверстники запомнили как сильного и справедливого лидера. Правда, того же нельзя сказать о наших учителях, но у каждого правого дела всегда имеются как сторонники, так и противники.

Диплом, вопреки всему, я получил идеальный.

После школы я хотел поступить на политолога и продолжить менять мир к лучшему. Однако жизнь внесла в мои планы свои коррективы: везде, куда я ни отправил бы документы, мне отвечали отказом… нет, не так.

Меня приняли бы с удовольствием, но сугубо на коммерческой основе.

Гриндевальды же не могли похвастаться большим состоянием, и финансировать мое обучение в тех местах, куда я хотел бы поступить, священник и домохозяйка не могли. Отец нес службу в церкви Святой Марии, и не смотря на то, что она являлась историческим и архитектурным наследием Британии, на его содержание это, к сожалению, никак не влияло. Думаю, пояснений тут не требуется.

Помню, в детстве меня удивляло, почему мы так скромно живем, ведь я сам видел, как и сколько жертвуют церкви восторженные туристы. Каждый год они толпами совершали паломничество к нашей местной достопримечательности, Шервудскому лесу, и одним из пунктов обязательной культурной программы являлось посещение церкви, в которой, по легенде, обручились Робин Гуд и Мэриан.

Однако отец мой был тем еще поборником заповедей Господних, помешанным на служении фанатиком, защитником традиционных ценностей… да и мать — туда же. Ну, в общем, вы поняли. И это они еще, слава тебе, Господи, и прости за сарказм, о моей ориентации не знали.

В другие университеты поступать смысла не было. Я так и остался бы никому не сдавшимся теоретиком, не нажив необходимые для политической карьеры столичные связи — никому не нужны неизвестные политики из глубинки. Оставим этот удел таксистам и тунеядцам.

Но решать что-то нужно было, и мне пришлось выбрать немного иной путь. Он был дольше, и вообще не факт, что привел бы меня к нужному результату, но позволял вырваться из болота Эдвинстоу. Я поступил на юридический в лондонский городской университет и следующий за выпуском из школы сентябрь встречал уже в столице.

Пришлось согласиться на меньшее, но хотя бы так.

Как же я тогда злился!

Позднее я выяснил, что там, на удивление, было вполне неплохо. Я быстро стал своим, а когда вокруг меня сформировался крепкий круг друзей, стал понемногу развивать с ними концепцию лучшего мира. Нам нравилось, идеи превратились в нечто большее, и ко мне быстро пришла популярность.

Ну, что тут сказать? Восторженные юнцы, мечтающие изменить систему правосудия и этот гребаный пропащий мир в целом. Мне нравилось называть их своими последователями в мыслях.

Прошло три курса, и все продолжалось бы так же хорошо до самого выпуска, если бы в один момент мне не позвонили из прихода. Родители погибли в автокатастрофе.

Мне пришлось в срочном порядке взять академический отпуск на месяц. Я очень надеялся, что мне хватит этого времени для того, чтобы разобраться со всеми вопросами… но не вышло, и трясина родного болота затянула меня на три долгих года.

Похороны помогла организовать епархия — благо во главе нее тогда находился добряк Диппет. Епископ всегда уважал моего отца за его непоколебимую, граничащую с фанатизмом веру и преданность англиканской церкви. Наверное, в большей степени все же за последнее. Жили мы всегда, действительно, небогато, потому что отец ни разу за всю свою жизнь не приложил руку к опустошению церковной казны и палец о палец не ударил ради улучшения условий существования своей семьи.

Я же… впал в натуральную депрессию после прощания с родителями.

Разумеется, их смерть, такая внезапная, стала для меня ударом. Кроме того, я был молод и крайне чувствителен к горю: мне было больно, очень больно, ведь я любил своих стариков, даже несмотря на их некоторую закостенелость. Я всегда был и оставался обычным человеком. Хотя многие мои новые знакомые, которых я оставил в Лондоне, могли бы поспорить с этим утверждением. Они всегда смотрели на меня немного не так, как обычно смотрят на какого-нибудь до звезды популярного Мэтью из сборной университета по регби.

Смерть самых родных людей повлияла и на мои взгляды тоже: я понял, что жизнь человека очень хрупка, и мало что в этом мире можно считать по-настоящему незыблемым.

Так я провел без малого три месяца, не в силах взять себя в руки и выйти из состояния беспросветной апатии.

Деньги, меж тем, заканчивались.

Не скажу, что я много тратил… в том моем состоянии мне вообще мало, что нужно было: поддерживать в себе жизнь, курить и изредка топить свое горе в алкоголе. Однако содержание дома, как оказалось, является довольно-таки затратным процессом. Оплачивая очередные счета за электричество и воду, я вдруг понял, почему родители не смогли накопить на Оксфорд или Кембридж, где я так хотел учиться. Тогда я в полной мере оценил все прелести утопического коммунизма, к которому в свое время стремился давно развалившийся Советский Союз.

Я стал искать работу. Как-то не клеилось.

Я начал подумывать о сумеречных заработках, о которых по старой дружбе обмолвился один из моих бывших одноклассников. В городе меня все еще помнили, как надежного славного парня, что, несомненно, играло мне на руку, и именно поэтому малыш Франсуа легко поделился со мной тем, откуда у него вдруг появились нормальные шмотки и тачка.

Франсуа барыжил. За это беспросветное дерьмо я его презирал, однако, есть мне хотелось, больше. Он предложил мне вписаться в тему с закладками, и выгребая последние сбережения на оплату счетов, я уже собирался согласиться… но спасение пришло откуда не ждали.

Все тот же Молсон предложил мне должность приходского священника, пустующую после смерти моего отца. Он никак не мог найти подходящего кандидата, и решение временно пригласить на эту меня показалась ему приемлемым.

Его можно было понять, и не могу сказать, что это являлось плохой идеей. Это и впрямь казалось идеальным разрешением всех проблем: у меня появлялись средства к существованию, в идеале я смог бы накопить на продолжение образования, а у прихода появлялся пастырь — минус головная боль у Армандо.

Так началось мое трехлетнее служение Богу.

Поначалу все шло как по накатанной. Я вжился в новую роль и отыгрывал ее безупречно: речи мои были зажигательны, паства была в восторге, прихожан становилось все больше, пожертвования — крупнее. В епархии мной были очень довольны.

Со стороны могло бы показаться, что я проникся религией, а проповеди мои исходят от сердца… но это не было правдой. Меня спасали мои отточенные в университете ораторские способности, природное обаяние, а также то, что отец с матерью с самых пеленок вбивали в мою голову учение божие. Теперь же от меня требовалось лишь повторять то, что я успел усвоить, а учился я всегда прекрасно.

Возможно, именно из-за фанатизма родителей я теперь так же далек от Бога, как Франсуа Де’Лемонтруа от звания законопослушного гражданина.

Жизнь постепенно налаживалась. Но однажды я проснулся с четким пониманием того, что не прощу себя, если проведу всю свою жизнь на отшибе Ноттингемшира, предав все то, о чем мечтал всю жизнь. Мысль, как же мне снова вырваться из этого болота, вновь стала как никогда актуальна. Как обычно, все упиралось в деньги.

На ум пришел вопрос, которым я задавался в детстве. Ну, тот, который насчет пожертвований прихожан и их роли в жизни нашей семьи. Вернее, об ее полном отсутствии.

Прикинув на досуге, насколько увеличились доходы церкви по сравнению с былыми временами, я даже присвистнул — цифры получались нехилые.

Не мудрствуя лукаво я решил, что эта разница станет вполне себе справедливой премией за мою первоклассную службу во славу Господа. Это явно было посущественнее скупых благодарственных писем от епархии… да и что может быть важнее для любого бога, чем растущее количество его последователей? А деньги… деньги — это мирское, так вот пусть мирянам и остаются.

Одному конкретному, вернее.

Короче говоря, святой отец Геллерт страшно проворовался. Чего только не сделаешь ради великой цели?

В мой карман каким-то абсолютно диким потоком вливались суммы куда большие, чем моя так называемая премия. Поступления от церкви Святой Марии сократились в несколько раз за последние годы, епархии доставались лишь жалкие объедки с моего стола.

Уже в Лондоне, готовясь сдавать экстерном экзамены (восстановился в университете), я вдруг понял, что мои телодвижения в сторону церковной казны не могли не остаться незамеченными, ведь я… почувствовал свою полную безнаказанность, растерял остатки осторожности и в край обнаглел, запустив свои жадные руки даже туда, куда не планировал изначально. Если быть до конца откровенным, под конец карьеры священника я стал просто неприлично богат. По меркам Эдвинстоу, конечно.

Но Диппет так ничего мне и не сказал по этому поводу, хотя абсолютно точно не мог ни о чем не догадываться. Не слепой же он и, вроде, не совсем дурак. Так почему он промолчал?

Это до сих пор остается для меня загадкой. Я спросил бы, да к тому моменту было уже не у кого: епископ отошел в мир иной через несколько недель после моего отъезда.

Тем не менее, я оценил, какими могли бы быть последствия моей жадной глупости и принял решение впредь быть осторожнее. А если когда-нибудь мне доведется преступить закон вновь — в особенности.

Постепенно я начал восстанавливать ослабевшие за время моего отсутствия связи со своими последователями (о, мне все еще нравилось их так называть) и обнаружил, что многие из них к этому времени обзавелись семьями или вовсю строили карьеру; кто-то ушел на изнанку; а кто-то скатился и больше не представлял для меня никакого интереса.

Это жизнь. Куда в ней без таких историй?

Экзамены я сдал успешно и стал дипломированным юристом. В день, когда заветная корочка стала моей, я отправился в бар со своим хорошим приятелем Анджеем Войцеком отметить это знаменательное событие.

Именно он мне и поведал о том, что именно произошло в Лондоне, пока меня не было.

Лондон… это не просто город, нет. Это, скорее, дикое живое существо, настоящий необузданный дракон, или бурная река. Такой же непостоянный, быстрый и никогда не спящий. Только ему, моему старому доброму другу, удалось бы измениться до неузнаваемости за столь короткий срок… точнее, той его части, что традиционно именуется теневой.

Я узнал, что расстановка сил на изнанке в корне изменилась: к власти пришла старинная семья Блэк, подмяв под себя другие группировки. Отрезав головы своим конкурентам, они монополизировали черный рынок и теперь упорно пропихивали своих людей в большую политику.

А когда я узнал, что теперь представляет из себя Скотланд Ярд и вся судебная система, то поперхнулся виски — от правосудия осталось только название. Сказать, что я удивился — значит ничего не сказать: цензурных слов, чтобы прокомментировать эти новости, у меня не нашлось.

Одним из самых громких и значительных символов наступивших перемен было имя «Адвокат». Почему его называют именно так, я понял немного позднее, но сути это не меняло.

Ко времени моего возвращения в Лондон, этот человек уже успел стал стать страшной городской легендой, поставив свою кровавую подпись под революцией теневого мира. Не оставляющий следов, всегда безупречно выполняющий задание… он был поистине лучшим в своем деле: киллер, как сказал Анджей, и карманный ликвидатор, как сказал бы я, из личного состава Эдварда Блэка. Он выполнял самые значимые заказы своего босса и напрямую влиял на положение и репутацию семьи Блэк не только в преступном, но и в легальном мире. Пусть и своеобразным образом: устрашая и оставляя за собой дорогу из трупов.

Иногда Адвокат слетал с катушек, не без этого. Анджей показал мне фото кровавой бани, устроенной им в Ист-Энде незадолго до нашей встречи.

Ну, что тут сказать? Всегда было известно, что гении — те еще отморозки, а теперь ему и прятаться было не обязательно.

Правосудия-то больше нет, помните?

Мир изменился. Правят балом теперь Блэки — хмм, где же я это уже видел? — и с их понятиями справедливости я был в корне не согласен.

Тогда я понял, что мне нет места в этом прогнившем механизме. Мне нечего делать в Скотланд Ярде, я не вписался бы в гильдию адвокатов. Ясно как день: мне не дадут продолжать дело, как я стал называть его в последнее время, всей моей жизни. В то же время меня не отпускали мои юношеские стремления и, возможно, надежда на то, что все не так уж и плохо, как описал Войцек.

Какое-то время я все же поработал в полиции, но лишь убедился в правоте моего друга. Одно было хорошо — я нажил новые связи.

Денег после моего церковного прошлого было еще предостаточно. Я ушел из Скотланд Ярда и открыл частное детективное агентство.

Конечно же, как и в любом деле, которое начинаешь с нуля, поначалу ничего не было гладко… но это уже совсем другая история. Важно здесь то, что, в конце концов, мне удалось заработать доброе имя, и когда-то никому не известный детектив по прошествии нескольких лет стал довольно востребованной фигурой в узких кругах. Дела стали серьезнее, значительнее… и опаснее.

Но когда Геллерта Гриндевальда останавливала опасность? Ха! — она только подогревала кровь и заставляла верить, что все, что я делаю — не зря. Более того, не мытьем, так катанием, но я претворял свои идеи справедливости в жизнь, помогая сильным мира сего, чьи идеи мне импонировали. Что же до остальных…

Ну, детектив Гриндевальд очень востребован и часто бывает занят. Один такой на всех, понимаете? Не удалось ничего найти, извините. Вот ваш чек мистер или миссис… а то, что ваши деньги пойдут на действительно правое дело, вам знать совсем не обязательно.

Поэтому, когда ко мне обратился премьер-министр, подозревающий о том, что на него готовится покушение, я не стал отказывать ему в помощи. Этот политик всегда мне нравился как своими идеями, так и тем, что его слова редко расходились с делом. Славный малый.

И живой, благодаря моим стараниям.

Все бы хорошо, мир, как говорится, дружба да жвачка. Вот только покушение готовил… как вы думаете, кто?

Конечно же, Адвокат. Собственно, вот так я и перешел ему дорогу. Ну… с моими претензиями в большую политику, рано или поздно, это должно было случиться. В конце концов, мои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, шли вразрез с идеологией Блэков.

Была ли текущая ситуация следствием допущенных мной ошибок при работе над этим делом? Безусловно.

Я мог бы действовать осторожнее. Я же обещал себе. До сих пор мне удавалось выходить сухим из воды. Но на этот раз всегда предусмотрительный и осторожный, лучший детектив Лондона, Геллерт Гриндевальд банально увлекся. Заигрался.

Как хотите назовите, не ошибетесь.

Возможно, эти несколько лет моей несколько политизированной детективной карьеры, каждый день из которых я ходил по острию ножа, балансируя одним лишь своим умом, попросту сделали из меня гребаного адреналинового наркомана.

Но одно я знаю точно.

Дело мое — правое.

* * *

Я уже не мог сидеть на стуле и просто в какой-то момент тихо сполз на пол. По телу разливалась свинцовая слабость — так хреново мне еще никогда в жизни не было.

Дамблдор сидел напротив меня, лежащего в луже собственной крови. Адвокат оказался не только гениальным киллером, но и мастером пыток.

Да… я раскололся: поведал ему всю свою жизнь, всю свою подноготную, рассказал ему то, чего обо мне не знал и не мог знать никто в этом городе.

Как на исповеди побывал, не иначе.

Ну… возможно, это не так уж и плохо — хоть один человек будет знать всю мою историю от начала и до конца перед тем, как я умру. Если этим человеком будет Альбус Дамблдор… плевать.

Вот только оправдательные речи мне не нужны — я считаю, что прожил свою жизнь достойно.

Бывший проворовавшийся священник, не верящий в Бога, исповедался наемному убийце с позывным Адвокат, вот так номер! Просто обхохотаться можно.

Я и впрямь хрипло рассмеялся, но тут же закашлялся, отхаркивая кровь. Блевать было уже нечем.

— Интересный вы человек, мистер Гриндевальд.

«Ну да», — я так ему и ответил. Если честно, мне было плевать на то, как он отреагирует на мои слова — сил совсем не осталось, в глазах двоилось, даже боль, и та отошла куда-то далеко, на самый край восприятия.

Я очень устал. Дайте мне поспать.

Кажется, я сказал это вслух.

Мягкой шалью на глаза опустилась темнота, стало вдруг очень тепло и хорошо. Если это смерть вот такая… а она не так уж и плоха, доложу я вам. Хотя вряд ли я кому-то смогу об этом рассказать.

Просто отпусти мне мои грехи, святой отец.

Примечания:

Город приватных писем — https://t.me/private_letters

Иногда городская легенда появляется на Чердаке — https://t.me/my_little_cherdak

Примечания:

22.09.24 — текст исправлен. ПБ включена.

Сознание возвращалось не сразу — толчками.

Сначала пришла боль, разумеется.

О, мой бог! Как же болело все тело… надо же, я все еще жив.

Вот тут можно было бы возрадоваться и начать горячо благодарить Господа Бога за такое счастье. Однако сейчас мне было, пожалуй, даже еще хуже, чем когда я был в подвалах Блэков, поэтому от благодарностей я воздержался. Затем открыл глаза — их тут же взрезала белизна.

Слева пищали медицинские приборы.

Клиника? Как я здесь оказался?

В палату заглянула медсестра. Увидев, что пациент очнулся, молодая девчушка забавно расширила глаза и поспешила ко мне. Ее взгляд был цепким, она внимательно изучала показатели приборов. В руке блеснул сталью старомодный ртутный градусник, и она резво сунула его мне под мышку.

Так. Нужно спросить, пока она не ушла…

— Кха… кха…

М-да. Во рту — Сахара и кошки наделали.

— Мистер Гриндевальд, не спешите. Вот, — она помогла мне приподняться и поднесла к губам стакан воды. — Ну как? Лучше?

— Да, — я выдохнул и откинулся на подушки. Как же больно, черт возьми. — Как я…?

Помещение не было похоже на палаты общего типа.

Как я здесь оказался, да? А то ты не догадываешься, детектив хренов.

Девушка вернула стакан на прикроватную тумбочку и с готовностью ответила:

— Вас принесли люди Блэков.

М-м. Понятно. Ну… хоть не лично явился, и на том спасибо, клиенты меня после этого не поняли бы. Премьер-министр Риддл — в особенности.

— Спасибо.

— Нужно ли вам что-нибудь еще?

— Нет, милая.

Иди уже отсюда, скорее.

— Хорошо. Если что-нибудь будет нужно, то нажмите вот на эту кнопку, и я приду. Выздоравливайте, мистер Гриндевальд, — она скользнула по мне заинтересованным взглядом, кокетливо опустила ресницы — та сторона лица, на которую она смотрела, не пострадала.

Наивная. Какая же ты, девочка, наивная.

Я прикрыл глаза. Усталость навалилась с новой силой.

Чертов Адвокат.

* * *

Врачи, на удивление, не задавали вопросов, просто выполняли свою работу. В этом был только один минус: лишнего они не говорили тоже, как бы я ни старался.

Лечащий врач, разве что, как-то покачал головой, осматривая меня в очередной раз, и пробормотал что-то про то, что поработал надо мной явный профессионал.

«Кто бы еще сомневался, умник» — подумалось мне тогда.

Дамблдор и впрямь отлично знал свое дело. Пытал мучительно больно, но непоправимого вреда не нанес. Судя по всему, и не хотел. Собственно, именно поэтому я еще был жив и довольно быстро восстанавливался.

Меня выписали через две недели.

Я вернулся и домой, и что вы думаете? Квартиру разгромили вышибалы Блэков, когда явились по мою душу — а теперь она была восстановлена. Ключи для новой двери я нашел под ковриком.

Это очень… нет, ОЧЕНЬ плохо: мне придется менять адрес.

Очень жаль! — я успел привыкнуть к прекрасному виду из окна и к превосходным фирменным лимонным пирогам от старушки Марджи из квартиры напротив.

В спальне меня тоже ждал сюрприз… и нет, это был не перевязанный подарочной красной лентой Адвокат в моей постели, как можно было бы подумать.

На прикроватной тумбочке стоял букет желтых хризантем. Рядом лежал конверт.

Я выругался.

Сложенный вчетверо лист бумаги казался мне гремучей змеей, готовой ужалить при малейшей ошибке. Ничего хорошего от письма Адвоката я не ждал, но и не прочесть его не мог.

С возвращением, Геллерт.

Ну ты и клоун. Даже мысленно благодарить не стану.

А знаешь, как тебя называют в наших кругах?

Ну давай, удиви меня.

Робин Гуд. Поборник справедливости и защитник обездоленных, главный сторонник легальной политики. Услышав твою историю полностью, я смог оценить иронию в полной мере.

Я не сдержал усмешку. Ну… тут я не мог не согласиться с Дамблдором.

Судьба превратна, ты не находишь? Очень интересно, куда в итоге приведет тебя твое правое дело. Однако не советую вновь переходить мне дорогу.

Да как же. Лирика это все — угрожай кому другому.

Хотя… судя по тому, что я услышал, это обязательно произойдет вновь.

В этом Адвокат тоже был прав: Гриндевальд — я усмехнулся — не отступится. И встретимся мы, судя по последним новостям в Таймс, очень скоро.

Но не думай, что я вновь буду милосерден.

Кто бы сомневался. Вот только я учусь на своих ошибках.

А.Д.

Альбус Дамблдор. Адвокат Дьявола.

Я просто сжег его записку к чертям. Пусть катится со своими измышлениями куда подальше — мне до них нет абсолютно никакого дела.

Я подошел к панорамному окну и закурил.

Лондон внизу пульсировал.

Хорошо. Ладно.

Главное в этой всей истории то, что Снейпа я не сдал, мамкиного бунтаря, Блэка-младшего — тоже. И Риддл остался жив.

Эти черти даже не представляют, на верхушке какого айсберга стоит Геллерт Гриндевальд, которого они величают Робином Гудом.

Что ж… война так война.

Абсолютно точно. Вне всяких сомнений… дело мое — правое. И я пойду ради него на все.

До конца.

Примечания:

Город приватных писем — https://t.me/private_letters

Иногда городская легенда появляется на Чердаке — https://t.me/my_little_cherdak