Ирландская легенда (джен)

— А вы когда-нибудь были в Ирландии? — спросил юнга, сидящий на бочке.

— Был, — негромко ответил старый кок, опускаясь на койку. Жалобно затрещала под ним ветхая и грязная парусина.

— Конечно наш Падди был в Ирландии, — гоготнул боцман, доставая откуда-то из-за пазухи колоду потрёпанных карт, — наш Падди ирландец, верно я говорю, а, Падди?

Старик не ответил, достал из кармана деревянную трубку, тяжёлыми пальцами медленно залез в кисет за табаком.

— Эй, Флойд, слезай с бочки. Тут сейчас играть будут, — боцман отвесил юнге лёгкий подзатыльник, а затем добавил громче:

— Чего ж ты молчишь, а, Падди? Ну, и как выглядит твоя Ирландия?

Юнга посмотрел в угол каюты, туда, где сидел на койке кок. В темноте слабый огонек трубки освещал испещренное морщинами лицо старика-ирландца.

— Прошу прощения, сэр, но моё имя Джон, — сказал старик, выпуская изо рта кольцо дыма. — Хотите что-то спросить, так будьте добры, обращайтесь ко мне по имени.

— Был бы ты человеком, так и обращались бы к тебе по-человечески, — неожиданно гневно воскликнул боцман, — а покуда ты ирландец, будешь Падди! Благодари нашего капитана за то, что он вообще взял тебя на борт, а не отправил в загон со свиньями!

— Я благодарен ему за это, — отстраненно произнёс кок.

— Да что-то не видно твоей благодарности, Падди. Или ты из тех, кто называет нас, британцев, саксов «сассанахами»? Ты что ж против великой Британской империи, а? Так я передам капитану и он выкинет тебя в первом же порту, хочешь?

Кок глухо засмеялся и закашлялся:

— Томми-боцман, — сказал он, прокашлявшись, — ближайший порт на нашем пути — это Голуэй, куда я и держу дорогу. Устал я от Англии, от скитаний. Ей-богу... А в Ирландии, в Голуэе, моя жена растит мою дочь, а мой кот поет им колыбельные о тех бочках хорошего виски, что лежат в наших погребах. Так что это вы плохую угрозу сочинили, Томми-боцман.

Томми от гнева покраснел так, что даже в полумраке были видны его огромные красные уши.

— А теперь я сочиню угрозу для вас, — проговорил старый Джон, снова выпуская кольцо дыма, — и уж моя-то куда пострашнее будет, так что вы слушайте, Томми, слушайте и запоминайте. Мой дом как стоял на месте, когда к нам пришли сассанахи, так и стоит до сих пор. И я на вас зла не держу, Томми, совсем не держу. А вот те, чьи дома вы разрушили, те, чьё достоинство унизили, те, чьих родных вы загубили, ничего вам не простят. И дай бог вам, Томми, чтобы это были люди, а не…

— Что ты имеешь в виду, ирландец? — перебил его боцман, громко ударив по столу кулаком. Кажется, он совсем позабыл про свои карты.

Старик замолчал.

— Говорят, что неистовый гон начинается в Голуэе, — хрипло и еле слышно сказал он. — Свора адских гончих вынюхивает грешников. И это было всегда, а теперь-то гончие обозлились за то, что англичане переложили все дороги, и не унюхать по ним ни одного грешника. Псы бесятся, с ума сходят, а уж коли унюхают англичанина — так песенка его спета. А в полночь стая начинает выть. И воет так, что слышно ажно в Дублине. А держит их на поводке сама дева смерти — Банши. Кто-то говорит, что она юна и бела, кто-то, что она боле на старуху похожа. Раньше Банши жила в лесах, да только теперь все леса срубили сассанахи, и ей некуда деваться. Если услышите стон Банши и увидите её белые глаза — знайте: ждет вас неминуемая смерть.

Потух последний уголёк в трубке ирландца.

— Не ступайте на ирландскую землю, Томми-боцман, коли вам дорога ваша жизнь. Вот вам моя угроза.

— Эко ты, брат, завернул! — фыркнул из темноты, внимательно слушавший их, старший помощник, поджигая масляный светильник, — мастак ты рассказывать истории, старик Падди. Кончай! Вон, как юнгу перепугал. А ты, Томми, вместо того что б кипятиться и орать, поди-ка встань на вахту. Спокойной ночи, старик Падди. Спокойной ночи, юнга.

Флойд, сидевший подле бочки, встал, отряхнулся и подошёл к койке кока.

— Я вовсе не испугался, — сказал он. — Расскажите мне про Ирландию, старик Джон.

Старик Джон закашлялся и улыбнулся.

— Удивительная страна Ирландия, — прохрипел он. — Там люди пьют и утром и вечером, а солнце пьёт вместе с людьми, а во хмелю то плачет, то смеётся, и потому так часто сменяется погода в Ирландии. Ирландия богата золотом, ибо на затылке у каждого ирландца рассыпано рыжее золото. Нет в Ирландии ни одного человека, ни одной нечисти, кто не любил бы её всей душою и не защищал бы каждый её уголок от чужаков, горя и страданий. Но спи без страха, мой юный друг, ты чист и светел, а значит Ирландия примет тебя. Спи. Завтра мы прибудем в порт.

* * *

«Не ступайте на ирландскую землю, — мысленно передразнил старого кока Томми, входя в Голуэйский паб, — тьфу, деревня».

На улице было темно, только редкие таверны да трактиры оставались открытыми. И лишь над старым пабом рядом с пристанью всё ещё горела масляная лампа.

— Эй, трактирщик, бутылку виски! — крикнул боцман, как только переступил порог заведения. — Чистого, ирландского!

— Стакан виски три шиллинга, бутылка — десять, — трактирщик презрительно глянул на боцмана. — Всё ещё хотите взять бутылку?

— Изволь называть меня «сэр», я англичанин! — рявкнул боцман, пересчитывая монетки в кармане своего синего мундира. Насчитал он только два шиллинга, — остальное проиграл сегодня вечером в какой-то подворотне.

— Да по вам видно, сэр, — слово «сэр» из уст трактирщика прозвучало почти ругательством. — Будете брать бутылку, сэр?

— Ирландские черти! Подожди с полчаса, салага, я вернусь! И коли не куплю у тебя бутылку, то куплю стакан!

Томми вылетел из паба, как пуля из мушкета. Красный и злой, он зашагал вперед по мостовой, размышляя, где найти лишний шиллинг на виски.

Рядом с одним из домов сидела старушка с протянутой рукой. Рядом с ней стояла кружка, в которой блестели пенни и шиллинги, а к ногам её ластились собаки. Женщина раскачивалась из стороны в сторону, не обращая внимания на бегущего мимо моряка.

«Вот возьму я у этой побирушки шиллинг, — подумал Томми, замедляя свой шаг, — что изменится? Эта деревенщина так и будет сидеть здесь. А я, если не заберу, то не выпью своего виски».

Боцман остановился рядом со старухой. Та не шевельнулась. Тогда моряк сунул руку в кружку и достал оттуда монетку в один шиллинг. Шиллинг заблестел в лунном свете, и этот блеск напомнил Томми о вкусе ирландского виски…

Вдруг холодные костлявые пальцы сжались на запястье боцмана.

— Подожди, не уходи, посмотри в мои ослепшие глаза и скажи, близко ли сассанахи?

Женщина вздёрнула голову. И на лице её, неожиданно молодом и красивом, в лунном свете блестели два белых, слепых глаза.

— Близко ли были сассанахи, когда вырубали наши леса? — простонала она, вставая.

Боцман отпрянул. Женщина отпустила его запястье. Собаки завыли.

— Откуда ж мне знать? — пролепетал Томми, пятясь.

— Близко ли были сассанахи, когда горели наши города?

Стоны вязли в ушах моряка.

— Близко ли были сассанахи, когда убивали мою семью?

Боцман пустился наутек по мостовой, а перед глазами у него стояли мертвенные глаза не то старухи, не то девушки.

— Близко ли были сассанахи, когда лишали жизни целой Ирландии?

В спину его тяжело дышала тысяча гончих.

— Близко ли были сассанахи? — стучало в его висках.

Дыхание начало подводить его.

— Близко были сассанахи, Томми, и ты был среди них.

* * *

Поговаривают, что каждый житель Голуэя в ту ночь проснулся от собачьего воя и душераздирающего крика. Поговаривают даже, что звук тот донёсся аж до самого Дублина. А ещё говорят, что тела Томми-боцмана так и не нашли. А вот правда это или байки, кочующие из паба в паб, — судить я не ручаюсь.

Но точно знаю, что в Голуэй к жене и дочери вернулся старик Джон. Вернулся, да не один, а вместе с широкоплечим матросом, по имени Флойд, за которого спустя полгода и выскочила его дочь — первая красавица Голуэя, равной которой во всей Ирландии вряд ли сыщешь.

А ещё поговаривают, что на пристани нашли изорванный синий мундир, в кармане которого лежало ровно три шиллинга.