Что с нами делает осень (гет)

Осень за­сыпа­ет Нью-Джер­си листь­ями, и пти­цы тя­нут­ся на юг. Про­вода тя­нут­ся над до­рогой, убе­гая вдаль за об­шарпан­ные за­боры. Воз­дух ещё хра­нит теп­ло, но к ве­черу де­ла­ет­ся хо­лод­но и сы­ро. Вся ок­ру­га уже по­дёр­ну­лась зо­лотом, листья — кле­новые, зо­лотые, бе­рёзо­вые — ле­жат на зем­ле мяг­ким ков­ром. У ле­са оди­ноко тор­ча­щий до­рож­ный знак, зап­ре­ща­ющий въ­езд, не­из­вес­тно кем и за­чем пос­тавлен­ный — до­роги как та­ковой здесь всё рав­но нет, — тор­чит, по­косив­ший­ся, круг­лым крас­но-бе­лым пят­ном, по­тус­кнев­шим от вре­мени.

Об­ла­ка плы­вут по яр­ко-си­нему не­бу ку­да-то вдаль, кру­гом за­пах пре­лых листь­ев, сы­рой зем­ли, све­жего осен­не­го воз­ду­ха. Да­леко слыш­но, как в этом чис­том пус­том воз­ду­хе раз­но­сит­ся дет­ский го­лосок.

Ха­ус зап­ро­киды­ва­ет го­лову в вя­заной ша­поч­ке в не­бо, смот­рит вдаль уле­та­ющим на юг лас­точкам. Они ле­тят по нап­равле­нию до­роги и про­водов, миг — и ис­чезли за кра­ем до­роги, за тём­ны­ми вер­хушка­ми ле­са. Трость ше­велит пре­лые листья, гус­то ле­жащие на зем­ле.

Де­воч­ка бе­га­ет вок­руг за­бора, пры­га­ет по лу­жам, топ­чет листья, то­па­ет по гря­зи. Из­да­лека за­метен её яр­ко-оран­же­вый ком­би­незон.

Как же сы­ро, про­моз­гло, не­уют­но ско­ро бу­дет вок­руг, ду­ма­ет Ха­ус. От­вра­титель­ная ком­би­нация вре­мен го­да, от­вра­титель­на вся жизнь. С воз­растом ни­чего не по­нима­ешь о жиз­ни, а по­нима­ешь, что со вре­менем бу­дет толь­ко ху­же, и эта ужас­ная по­года, и боль в но­ге, и воз­раст, воз­раст. Он бу­дет нас­ту­пать, и ни­куда от не­го не де­нешь­ся. В пять­де­сят пять лет уже по­нима­ешь, что, как бы ни бы­ло пло­хо, всё, что рань­ше, бы­ло луч­ше, чем те­перь. А ког­да ста­новишь­ся ещё стар­ше — и то­го боль­ше.

Де­воч­ка под­бе­га­ет к не­му, пры­га­ет, те­ребит за по­лы кур­тки, нас­той­чи­во ок­ли­ка­ет. Он на­конец от­ры­ва­ет­ся от зре­лища осен­не­го не­ба.

Что от не­го хо­тят? Ах, да: он обе­щал зас­ту­пить­ся пе­ред её ма­терью за за­ляпан­ный ком­би­незон.

Тёп­лое коль­цо дет­ских рук об­ви­ва­ет его шею.

— …Что, прав­да бу­дет бить?

— Ага. Она зна­ешь как боль­но де­рёт­ся!

Ха­ус, как мо­жет, прис­тра­ива­ет­ся на кор­точки, бе­рет ру­ки де­воч­ки в свои. Смот­рит в ее гла­за, и она смот­рит — шес­ти­лет­няя кра­сави­ца, уве­рен­ная в се­бе. Смот­рит в ее гла­за, по­хожие на гла­за Бес­по­щад­ной Стер­вы.

— А ес­ли я не ста­ну те­бя спа­сать за прос­то так?

— Ста­нешь! Я знаю, — го­ворит она.

— Лад­но. Пош­ли, — го­ворит он, и они от­прав­ля­ют­ся к до­му, где всю­ду рас­кры­ты две­ри, где на кух­не в оди­ночес­тве мол­чит Бес­по­щад­ная Стер­ва.

Он с тру­дом взби­ра­ет­ся по сту­пень­кам, сту­ча тростью. Ку­сочек кух­ни вид­но из при­хожей в рас­кры­тые две­ри. Свет­лые за­навес­ки раз­ве­ва­ют­ся от сквоз­ня­ка.

Она рез­ко обо­рачи­ва­ет­ся к не­му, ког­да он вхо­дит. Сма­хива­ет что-то со ще­ки — во­лосы? си­гарет­ный дым? Под­но­сит ко рту си­гаре­ту, за­кури­ва­ет. Гус­то нак­ра­шен­ные рот и рес­ни­цы, и за­витые длин­ны­ми ло­кона­ми, яр­кие во­лосы. И все её силь­ное, кра­сивое те­ло.

Ха­ус, пос­ту­кивая тростью, вхо­дит в кух­ню.

— За­кури­ва­ешь?

— А те­бе что? — от­зы­ва­ет­ся она.

— Мне — ни­чего, сжаль­ся над единс­твен­ной поч­кой.

— На­выду­мыва­ешь, — от­ве­ча­ет она и от­го­ня­ет дым.

Ха­ус смот­рит на неё.

— Мне по­руче­но быть де­лега­ци­ей от млад­ше­го по­коле­ния. По по­воду сля­кот­ной по­годы.

— А, — от­зы­ва­ет­ся она, — на­жало­валась уже. (Дым плы­вёт, се­рый, гус­той, за­вива­ясь вол­на­ми).

— Ме­ня поп­ро­сили воз­дей­ство­вать на те­бя, в на­деж­де, что за ис­пачкан­ный ком­би­незон ты не бу­дешь её, э-э, ру­гать.

— С то­бой всё вос­пи­тание бу­дет нас­марку, — го­ворит она и сно­ва за­тяги­ва­ет­ся.

…А вок­руг зве­нит и ды­шит осень, вы­сокая, проз­рачная, дым­ная, зо­лотая осень. Ко­лышет­ся за­навес­ка­ми, вле­та­ет в от­пертые две­ри. Ос­тавля­ет сквоз­няк в уг­лах и за­ко­ул­ках до­ма. Ос­тавля­ет тем­но­ту в тём­ных, про­межу­точ­ных уг­лах.

Ха­ус смот­рит в её под­кра­шен­ные гла­за. "Кук­ла моя…" Как он пе­режи­вал за неё тог­да, де­сять но­чей не спал, по­ка ей пе­реса­жива­ли поч­ку, по­ка шла вся, вся дол­гая ре­аби­лита­ция ор­га­низ­ма. Пе­режи­вал не мень­ше У­ил­со­на, бо­ясь за их друж­бу с У­ил­со­ном. За то, как бу­дет смот­реть в гла­за луч­ше­му дру­гу, ес­ли с ней что-то слу­чит­ся. По­тому что слу­чилось бы это по его ви­не, Ха­уса, не­чего от­ри­цать. "Кук­ла…"

— Все ва­ши мо­раль­но-вос­пи­татель­ные ус­та­нов­ки дав­но прог­ни­ли, — го­ворит он.

— Да ну? — от­зы­ва­ет­ся она, сма­хивая дым. — Ин­те­рес­но…

— Ко­роче, не бей её, — го­ворит он, — а то У­ил­сон уз­на­ет всё.

— Что всё? — спра­шива­ет она.

— Всё! — го­ворит он и смот­рит ей в гла­за.

— Лад­но, — го­ворит она, упер­шись ру­ками в край сто­ла, — са­дитесь чай пить, я сей­час на­лажу.

— А для ме­ня есть что-ни­будь? — спра­шива­ет он, кри­во ус­ме­ха­ясь.

— Я дос­та­ну те­бе ви­кодин, — го­ворит она без улыб­ки.