За стеклом (гет)

Блейз медленно провел ладонью по гладкой поверхности стола и внимательно посмотрел на свои пальцы. Ни единой пылинки: красное дерево, покрытое грязеотталкивающим лаком, казалось только что отполированным. Молодцы эти ребята из экспериментального отдела, нечего сказать — не зря целый месяц над составом работали. Забини хмыкнул и, будто опомнившись, огляделся: совершенно ненужные картины, развешанные по стенам, смотрелись аляповато, а их обитатели как по команде фыркали и задирали носы. Волшебницы в расшитых мантиях обмахивались веерами, колдуны теребили обязательные бородки и хмурились. Это и понятно — не Блейза хотели видеть в мягком кресле начальника, впрочем, сам Забини с удовольствием снес бы все портреты на помойку. Неприязнь оказалась взаимной. Он повертел в руках статуэтку, покрытую дешевенькой краской из магазина близнецов Уизли, и задумчиво посмотрел в окно. Не близнецов, а Джорджа Уизли, поправил себя Блейз: вот уже три года болван держал лавку один. Ходили слухи, что после похорон брата Джордж прикрыл все шуточные отделы и начал изобретать темные артефакты, замаскированные под забавные безделушки. Насколько это было правдой, Забини не знал и знать не хотел, но до сих пор помнил бесконечную вереницу объявлений в «Пророке» о похоронах, панихидах, прощаниях и прочей лабуде, из которой сделали целое представление. На каждый акт спектакля в обязательном порядке приглашался один и тот же состав актеров и зрителей, готовых вовремя всплакнуть, произнести длинную бессодержательную речь и поблагодарить усопшего за все хорошее, что он успел сделать при жизни. Мать Блейза считала подобные трагедии отличным поводом напомнить о своей персоне, привлечь внимание и просто «себя показать», говорила она, поправляя причудливо уложенный локон и вынимая из шкафа один из кружевных платочков — как раз для таких случаев. Очередное замужество уже не входило в список вещей, способных взбудоражить магическую общественность, а парочка обмороков у гроба вызывали жалость и неприкрытый интерес, «кем же страдалица приходилась покойному». А там уже и до первых полос газет недалеко.

Блейз вытер руки о штаны, чем вызвал еще большее негодование представительного господина, изображение которого висело прямо над камином. «Ну, знаете ли!» — воскликнул тот, стащив с головы напудренный парик, и скрылся за рамой.

— Одним меньше — и то ладно, — заключил Забини и почесал переносицу. Десятки взглядов, устремленных на него, не мешали, но подавляли — будто Империус кто-то наложил.

Плавное течение мыслей сразу же обращалось грязноватым, как вода из проржавевшего крана, потоком, и в ушах звучал высокий голос матери. Словно с каждой картины на него укоризненно смотрела родительница, неустанно вереща: «Сынок, вилочку нужно держать тремя пальчиками, а не пятью, хамить взрослым нельзя, а ручки вытирать о скатерть просто неприлично!» Слова эти повторялись скороговоркой, как утренняя программа в эфире волшебного радио, после чего Блейза вытаскивали из-за стола и тащили к зеркалу, чтобы причесать. Забини с детства ненавидел зеркала и, переступив порог нового кабинета, первым делом снял со стены посеребренное стекло.

Блейз глубоко вздохнул и, крутанувшись на стуле, выхватил из шкафа красную папку с надписью «Отчеты» — заглядывать в нее не было никакого желания, но сентябрь заканчивался: скоро вновь потянутся раздолбаи-сотрудники со свеженькими сочинениями на тему «Как я провел месяц». Широко зевнув, он при помощи манящих чар выудил из портфеля перо и уставился на первый листок.

— Надо будет назначить премию тому умнику, что научит самопишущие перья изменять почерк владельца, — пробормотал Забини, вглядываясь в закорючки, означающие слова.

Разбирать писанину глаза решительно отказывались, строчки сливались воедино, и уже через пять минут начала болеть голова. Наверное, не стоило испытывать судьбу: отчеты эти никому неинтересны, к тому же вряд ли кто-то из подчиненных написал хоть слово истины — так зачем же тратить время и нервы? На самом деле, Блейз мало что понимал во всей этой бумажной волоките и потихоньку начинал ненавидеть свою должность, вместе с ней — своих подчиненных, а после — всех работников министерства. И, наконец, под вечер он желал мучительной смерти всем людям, живущим в Лондоне, а еще лучше — на земле. Его бесили старухи, просиживающие задницы на нижних этажах, выводили из себя мужчины, чьи лакированные ботинки блестели в свете факелов и напоминали о заветах матери всегда держать обувь начищенной. Раздражали, хотя и чуть менее, собственные ровесницы, заглядывающие в кабинет с оригинальным вопросом: «К вам можно-о?»

Казалось бы, живи и радуйся — в просторном кабинете, с тремя шкафами и фарфоровым сервизом, между прочим, не то, что у того же Голдстейна из Отдела магических происшествий и катастроф.

Откровенно говоря, Блейзу его должность не доставляла никакого удовольствия, разве что завистливые вздохи за спиной скрашивали повседневность. Да и те он предпочитал списывать на свою привлекательную внешность, доставшуюся от матери, а не на занимаемое место в Министерстве магии. Место, собственно, тоже было подобрано заботливой мамой, а точнее — ее будущим восьмым мужем, крупным чиновником, близким к министру. За три года, прошедших после окончания Хогвартса, особых успехов в карьере Забини не достиг, зато получил сомнительную славу постоянного посетителя Лютного переулка и пару предупреждений из Отдела по борьбе с неправомочным использованием магии. Мать, прочитав очередную бумажонку, украшенную официальными печатями, округлила глаза, обернулась к Блейзу, прислонившемуся к косяку, и фальцетом спросила:

— И что это должно означать?

— Что мне опять придется плестись в сраное министерство, я полагаю, — с вызовом отбил подачу Забини.

— Я спрашиваю, когда это прекратится? — она пошла пятнами.

— Кажется, ты спрашивала, что означает письмо, или я что-то путаю? — Блейз скрестил руки на груди и усмехнулся.

— Не смей так со мной разговаривать! — выдала мать стандартную фразу всех родителей. — Сколько можно шляться по пабам? Пора бы уже и за ум взяться!

— Зачем? Наследство, оставленное твоими многочисленными муженьками, которых ты спровадила в могилу, позволит мне вообще не работать и жить припеваючи.

— Замолчи! — прошипела она и быстро захлопнула дверь: в гостиной сидел в ожидании чая очередной претендент на руку прекрасной дамы. — Ты рассчитываешь, что я позволю тебе шататься без дела? Сильно ошибаешься.

— О да, ты сделаешь все, лишь бы мне было хреново — как иначе, сын не должен быть счастливее матери, — пожал плечами Блейз и развернулся, чтобы выйти из спальни.

— А в министерство тебе придется сходить. Потому что отныне ты там работаешь, — услышал он перед тем, как дверь со стуком захлопнулась.

* * *

Когда ты мертв, становится неважным, зачем за жизнь цепляются глупцы.

Драко чувствовал лишь запах копоти — мелкая пыль забилась в ноздри, липкой пленкой покрыла легкие и осела где-то в горле.

Гойл скорчился на полу, похожий на уродливого младенца с обожженной кожей — будто нерадивый папаша искупал ребенка в кипятке и заботливо уложил обратно в кроватку: мол, спи и не ори. Дружно — пожалуй, это выглядело даже комично — они выблевывали кровь вперемешку со слюнями, с грязно-желтой слизью и остатками пищи. Да, еще пару часов назад студенты сидели в Большом зале и запихивали в себя поджаристые куски курицы. Паркинсон, кажется, верещала о Слагхорне, похвалившем ее зелье, Нотт по привычке вытирал абсолютно сухие ладони о брюки и нервно поглядывал на Крэбба, а Малфой разглаживал смятый пергамент. Покрытый жирными пятнами листок был испещрен бессмысленными словечками и непонятными закорючками — на заклинаниях он писал первое, что приходило на ум, лишь бы не слышать писклявого голоса Флитвика, назидательно вещавшего о семи законах чего-то там.

Когда ты жив, покажется однажды, что смерти верные торопятся гонцы.

Если легенды о других мирах не врут, Малфой и Гойл варились в огромном котле, а какой-то паразит стоял рядом и с удовольствием помешивал в нем длинной палкой. И пускай палка ломала им ребра и оставляла синяки — все неважно по сравнению с необходимостью сварганить неповторимое блюдо из мяса, костей и кишок. На краю посудины, полной густой жижи, сидела птица, любопытно склоняющая голову то вправо, то влево. Время от времени она снималась с места, чтобы совершить круг под потолком и вновь уставиться на перемолотых людей. Коварному существу надоело скрести прутом по дну, и оно одним пинком опрокинуло котел, отчего месиво растеклось по полу, исчезая в трещинах и ямках. И лишь два тела остались лежать — целые и невредимые, обваренные местами, но живые. Птица вежливо наблюдала за ними, маленькими шажками подбираясь все ближе, раздумывая, размышляя. Стоило Малфою приподнять голову, он увидел яркий глаз, обращенный на него, бурые перья и крепкий клюв. Ворон — или не ворон? — взмахнул крыльями, снимаясь с холодной поверхности, и отхватил крохотный кусочек мяса с запястья Драко.

Боль все не уходила, хотя Малфой уже пару минут растирал руку. Ну надо же — уснул прямо на рабочем месте: похоже у ребят их Отдела магического хозяйства сегодня хорошее настроение, за окном солнце, вот и разморило. Драко пригладил волосы и сгреб в кучу бумаги: очередной отчет так и остался недописанным, да и кому это нужно — читать его никто не будет, писать особо не о чем, все как обычно, экстраординарных событий не произошло. Какие такие сенсации могут быть в самом скучном Департаменте магического делопроизводства? Сплошная волокита с циферками, со статистикой и правильным оформлением документации.

Но даже будь здесь весело — что ни день, пожар, выезд или другая фигня, — Малфою все равно было бы невыносимо скучно. Любая работа вызывала у него тошноту и зуд, он физически ощущал, как ненавидит каждый лист пергамента, каждую рожу, что возникает в щели между дверью и косяком. Рвотные позывы вызывало и название его должности: «Третий помощник начальника Главного управления Департамента магического делопроизводства». Нормальный человек с одного раза не выговорит.

— Понимаете, мистер Малфой, мы бы и рады взять вас на место заместителя начальника Департамента магических связей с общественностью, но эта должность, к сожалению, уже занята, — елейный голосок толстушки с жидкими волосами едва доносится до Драко, настолько он был зол.

— Все предельно ясно, — выдохнул он и, не прощаясь, вышел в коридор. Прислонившись к стене, пробормотал: — Ну-ну, просто вчера эта идиотка невнимательно прочитала мою фамилию, а сегодня, видите ли, уже и место занято, и министерство закрыто, блин.

Малфой никогда не был дураком, а со временем научился еще и разбираться в людях. Негласный приказ высшего начальства не брать на работу родственников Упивающихся вступил в силу. После победы — да-да, Драко искренне верил, что это и его победа — никаких гонений или притеснений бывших сторонников Темного Лорда не последовало. Во всяком случае, официальный курс министерства предусматривал «реабилитацию и планомерную работу на принципах гуманизма», а плакаты, налепленные на каждую свободную поверхность, кричали яркими буквами: «Долой репрессии, построим новый мир!» или что-то такое. Малфой догадывался, что за этими словами скрывается нечто гораздо более угрожающее и унизительное. Ни один человек в здравом уме не списал бы все долги одним махом, не подмахнул коллективную индульгенцию, не забыл. А если людей много? И каждый из них затаился, ждет, думает, просчитывает ходы? Тогда лучше держать палочку наготове и пореже появляться на улицах. Напялить обычную маску надменности ничего не стоило, но, похоже, потеряло всякий смысл — то ли Малфой разучился лгать, то ли люди стали умнее. Драко помнил, как Поттер протянул ему ладонь, до сих пор чувствовал крепкое рукопожатие, слышал тихо сказанное: «Надеюсь, что ты одумался». Да уж конечно, бля — как тут не одумаешься, когда чуть не обосрался от страха.

Если бежишь по прямой дороге, а вокруг сверкают вспышки, есть лишь одна цель — добежать до конца пути. И неважно, кто в тебя стреляет — свои или чужие: в такие моменты кажется, будто мир разделен на две половины. Одну ты видел лишь в черно-белых тонах, вторая играла яркими цветами, а тут в один миг густо наложенные краски потекли, и весь рисунок превратился в унылый набросок с жалкими вкраплениями акварели. Дважды избежав смерти, начинаешь по-другому смотреть на мир, ставший серым. Отходят на задний план былые чувства: уже не так радуют склоки и издевательства, уже не до такой степени раздражает любовь, да и окружающие, раньше бесившие до зубовного скрежета, становятся лишь декорацией — мертвой, но неизбежной.

Малфой понимал свою мать, которая заперлась в спальне и глотала Успокаивающую настойку, но все равно распахивал дверь, брал ее за руку и часами уговаривал привести себя в порядок, чтобы отправиться на слушание дела отца. Нарцисса смотрела на сына воспаленными глазами и шептала немудреные слова, взывающие к осторожности. Драко кивал.

Он послушно являлся в зал суда, подписывал какие-то бумаги и нервно оглядывался вокруг, каждую секунду ожидая удара или обвинения. Так же ненавидел героев-победителей, презирал полукровок и гордился — гордился, блин, — сидя на корточках перед фамильным гобеленом. Разглядывая маленькие точки, обозначавшие многие поколения семей Блэк и Малфой, думал о том, что известное имя сделает свое дело, и все обойдется.

И вроде бы даже ободранные плакатики министерства не солгали: посадили лишь тех, чье участие в убийствах магглов и финальной битве удалось доказать. На суде Драко мало вслушивался в обличительные речи и аргументированные доводы защиты, люди за трибуной менялись, голоса их сплетались в клубок, который с каждым часом становился все больше и опаснее. С последним словом Шеклболта Драко подскочил на ноги и одним из первых вышел за дверь, почти бегом пронесся по коридорам и вывалился из унитаза — их в суматохе забыли убрать. «Они здесь к месту, — подумал про себя Малфой, — мы все сейчас в полной жопе». Драко чувствовал себя пирогом — большим, праздничным, многослойным. Сверху толстый слой крема, а ковырнешь чуть глубже и наткнешься на сухой корж. Он всеми силами выуживал из себя радость: сам жив, родители живы, отец вернется через полгода — выдержит, не сломается — обвинения сняты, впереди неизвестность, правда, но хуже-то уже не будет. Однако стоило соскрести тонкую пленочку надежды, и сразу показывались отчаяние, злость, любопытные взгляды, которые провожали его повсюду, и бессильная ненависть к тем, кому удалось выкрутиться.

«Почему? — иногда думал Драко, лежа на кровати. — Почему участвовали в сваре все, а оказались наказанными лишь некоторые? Чем лучше меня Паркинсон? Или Нотт? Их родители никогда не скрывали преданности Лорду, разве что ни у той, ни у другого нет метки на левом предплечье, да в битве они не участвовали. Но разве пару пинков под зад, полученных мною, можно считать участием? Нет. Тогда почему так?»

Часы противно тикали, отсчитывая время, которое отцу предстояло провести в компании с дементорами. Шесть месяцев вылились в годы. Сначала мудак Шеклболт с еще несколькими мудаками приняли закон, суммирующий наказания. Драко мало понимал в крючкотворстве, но извещение, принесенное министерской совой, изучил вдоль и поперек: срок Люциуса мгновенно увеличился в разы, и никто точно не мог сказать, когда он выйдет на свободу и выйдет ли вообще. А после особого указа об оплате тюремного пребывания деньги на гринготтском счету начали таять как кусок сливочного масла на сковороде — благо, их могло хватить на сотни лет, но койка среди заплесневелых стен оказалась поистине «золотой». «Оплати место в камере сам», — называл про себя Драко новый документ и улыбался своему отражению в зеркале.

Отражение поскучнело, когда крупные буквы заголовков «Пророка» объявили о новых мерах незлопамятного правительства. Постановление министра магии, принятое за день до Рождества, стало для Малфоя ударом ниже пояса. Можно было часами сидеть под елкой и тупо перечитывать строчки, призывающие «каждого волшебника, чьи поступки и помыслы рождают сомнения в его благонадежности, приступить к поиску работы».

— Какая забота, — пробормотал он, глотнув воды из стакана. — Не тюрьма, не конфискация, а всего лишь трудовая повинность. Даже список приложили, и моя фамилия подчеркнута, будто я сам не увижу. И где искать эту гребаную должность? — разбив стекло и хорошенько пнув комод, Драко не получил никакого удовлетворения. А пергамент, испещренный печатями, отправился в камин.

Всюду, куда бы Малфой ни пришел устраиваться на работу, отвечали вежливо, но твердо: место занято. Победители, герои, друзья героев и родственники победителей, нацепившие на головы лавровые веночки, сидели по кабинетам, а сотни таких же, как он, толкались у порогов, стучали кулаками по столам начальников и в спешке писали давно забытым знакомым со связями.

«Может, вам поискать должность не в министерстве?» — предположил какой-то чудак.

«А где? Где еще может работать наследник фамилии? В магазине?» — нет, этот путь Драко решительно отмел. Либо в правлении, либо нигде. С детства усвоенный принцип «лучше последним взобраться на вершину, чем первым остаться внизу» не позволял опуститься до обычных лавочников. Еще лоточником предложили бы стать!

— Место в Департаменте магического спорта занято, — услышал Малфой в очередной раз и совсем уже собирался хватить дверью об косяк, когда дедулька, похожий на кузнечика в мантии, продолжил: — Но могу предложить небольшой пост в Департаменте магического делопроизводства.

Малфой ненавидел бумажки и чернила.

— Привет, Блейз, — уже через полчаса он стоял напротив Забини, все еще не в силах поверить в происходящее. Друг и бывший однокурсник — не худший вариант начальника, рассудил Драко и протянул руку. Блейз быстро пожал ее и, хлопнув себя по коленям, предложил:

— Выпьешь? — Полированный, красного дерева стол Малфой тоже уже ненавидел.

— Эльфийское вино, если у тебя есть, — с сомнением протянул Драко и скинул мантию, устраиваясь поудобнее.

Насколько он знал своего друга, тот не был ни ответственным, ни щепетильным, ни уж тем более педантичным, и потому приготовился к непыльной работе. Напряжение отпустило как-то слишком быстро, его сменила пустота — такая наступает, когда долго карабкаешься на вершину, а потом оказывается, что, кроме льда, там ничего нет. Целый месяц Малфой искал место, ходил по кабинетам, а закончилось все стремительно и легко. И бесславно, да, без теплого приема и распростертых объятий. К этому он не привык.

Забини полностью оправдал ожидания: появлялся в министерстве с таким видом, будто хотел изничтожить каждого попавшегося на пути. Отчеты сотрудников Блейз складывал в папочку, не читая, и частенько приглашал Драко выпить. Воспоминания о школьных годах затягивались до позднего вечера, правда, как только дело доходило до седьмого курса, оба замолкали, что и понятно. Дружеских похлопываний по спине и совместных посиделок в пабах тоже не было — Блейз за те полгода, что слонялся по Лютному переулку, нашел другую компанию, а Малфой старался не показываться в людных местах. Встречались утром, сухо здоровались, иногда сидели в кабинете Забини под пристальными взглядами возмущенных портретов и так же равнодушно прощались. Иногда от Блейза прилетали фиолетовые записки, Драко приходилось подниматься с места и плестись к нему, чтобы в очередной раз выслушать нытье на тему «Как тяжело человеку просиживать штаны в кресле начальника». Малфой кивал, почти не различая слов, Забини выдыхался, и расставались они весьма довольные друг другом. Но сегодня бумажная птичка прилетела озлобленной, с оторванным крылом, стыдливо прикрывая матерное слово, что Блейз нацарапал в конце послания.

— Ну что там случи?.. — начал Драко, нагло усаживаясь на стул.

— Что случилось? А я тебе сейчас покажу, что случилось. Читай. — Поймав пергамент налету, Малфой пробежал глазами по строчкам:

— Совместный проект департамента магических связей с общественностью и департамента магического делопроизводства… курируется ведомством… суть заключается в нахождении единственно правильного решения… подписано министром магии… приступить к работе… Что это?

— Это очередное тупое мероприятие, задуманное нашей неугомонной однокурсницей, — вызверился Забини, швырнув в мусорку сломанное перо, корзина смачно икнула и проглотила хлам.

— Патил? — приподнял брови Малфой.

— Если бы! Грейнджер. Патил до такого не додумалась бы, — фыркнул Блейз, разжигая камин.

— Честно, я не понимаю, что написано в этой писульке. Переведи, а?

— Здесь написано, что члены нашего отдела совместно с членами отдела Грейнджер — я надеюсь, ты помнишь, что она начальник связей с общественностью — должны составить статистику…

— Причем здесь мы? Мы бумажки перебираем, а связи с козлами из общества — не наше дело, или я чего-то не догоняю?

— В бумажонке сказано, что результаты описи необходимо фиксировать сразу же, для чего наш отдел и привлекается. Протоколы, справки и все дела — это наша работа, если ты не в курсе.

— И для чего толпа? Мы что, все вместе должны эту статистику подсчитывать?

— В послании министра сказано: «Перечислить все отделения министерства и соответствующие департаменты, в которых они расположены, с целью последующего составления списка вакансий для будущих выпускников Хогвартса».

— То есть мы будем носиться по кабинетам и заполнять тысячи бумажек, чтобы какие-то ублюдки пришли и заняли освободившиеся места после окончания школы?

— Именно так.

— И начнем мы, пожалуй, с вашего кабинета, — дверь захлопнулась, а Драко и Блейз, не оборачиваясь, как по команде закатили глаза.