Причина жить, причина умереть (гет)

На первый взгляд, глаза Ремуса были совершенно обыкновенного цвета, как совершенно обыкновенны и безыскусны были огрублённые морщинами черты его лица. Глаза его были светло-карими и выдавали уроженца Уэльса. Красивыми, как отметила Тонкс позже, но всё же ничем особенно не выделяющимися, и красивыми в основном своей живостью, не соответствующей вечно усталой бледности лица.

Но что-то в его взгляде не давало ей покоя с самой первой их встречи на Гриммо. Нечто, что не вязалось ни с обликом интеллигентного профессора, ни со знанием, что тактичный Ремус — оборотень.

Тонкс лишь по счастливой случайности как-то забрела на Гриммо раньше времени, на которое было назначено в тот день собрание, и наткнулась в гостиной на Сириуса, который разбирал старые колдографии. Её взгляд невольно зацепился за их общую — четверо друзей (Сириус ещё не успел откромсать Петтигрю) у школьных ворот, и она так и застыла, будто ослеплённая вспыхнувшим осознанием.

Молодой Ремус выглядел на редкость изнурённым (очевидно, снимок сделали близко к полнолунию), но тем не менее в его глазах читалось желание жить.

Во взгляде Ремуса, вошедшего в комнату буквально пару секунд спустя, поднявшая голову Тонкс увидела тщательно подавляемую усталость от жизни.

Подозрения её возросли больше, когда она впервые увидела его в бою. Стычка вышла случайной, дурацкой и какой-то чересчур скомканной. Ремус среагировал первым и бросился вперёд, оттесняя её в лучших традициях героических гриффиндорцев. Тонкс, разумеется, не заставила себя ждать, но тогда обратила внимание, цепко высматривая Ремуса в пылу сражения, как близко он, вроде бы обороняющийся, подходит к грани. И рискованность его не имела ничего общего с адреналином.

Ремус был прекрасным бойцом и не лез на рожон бессмысленно, но если, например, Грюм дрался с холодной злостью, Кингсли — с уверенностью тарана, а сама Тонкс предпочитала боевой азарт, то Ремус бился с обречённой отчаянностью.

Что Нимфадора Тонкс ненавидела, так это отчаяние. Ремус, воплощение тихой стойкости, в её глазах никак не вязался с отчаянием, и сознание Тонкс раз за разом отказывалось принять этот парадокс.

И она не намерена была пускать дело на самотёк.

Тонкс заставляла его смеяться, рассказывала анекдоты, подшучивала над Сириусом, тестировала на Ремусе уизлевские вредилки, смущала его и заразительно хохотала, иногда нарочно задевая очередной стул или спотыкаясь о порог. У Ремуса, очень скоро поняла Тонкс, была чудесная улыбка, и это наблюдение придало ей сил: она просто не могла позволить, чтобы человек, который умел так улыбаться, впадал в чёрную меланхолию.

Она хотела заставить его жить.

Но погиб Сириус, и когда Ремус пришёл к ней в больницу, Тонкс ужаснулась тому, что увидела в его глазах: впервые на её памяти он не скрывал своей жажды смерти. И это оказалось куда больнее, чем проклятья, которыми Тонкс наградила тётушка Беллатрикс.

В следующем же бою Ремус дважды едва отбился от Авады, и она впервые по-настоящему испугалась, хоть оба пережили сражение без царапины. Позже, перед тем, как вернуться домой, Тонкс буквально зажала его в угол и выпалила, как на духу, что любит, втайне надеясь, что её любви будет достаточно, чтобы повернуть вспять его саморазрушительные потуги, пока не стало слишком поздно.

Когда упрямый Ремус засыпал Тонкс бесконечными аргументами, почему ей стоит о нём забыть и ретировался, воспользовавшись замешательством, она целую ночь была готова броситься под смертельное заклятье сама, боясь до дрожи, что проиграла. Но Тонкс не была бы Тонкс, если бы на следующее утро не перерешила со злостью, что у него нет шансов её переумпрямить.

Шансов у Ремуса действительно не было, и она со слабым удовлетворением чувствовала, как с каждой их встречей ему всё больнее сдерживаться. В больничном крыле, после гибели Дамблдора, Тонкс почти физически ощущала, как в нём борются, поочерёдно вспыхивая, желание любви и стремление исчезнуть. Любовь перевесила тогда едва ли не случайно и едва ли надолго, но это уже было неважно: свою победу Тонкс не отдала бы никому, тем более Ремусу.

Она знала, конечно, что жажда умереть — иррациональная, крепнувшая с самого Хэллоуина восемьдесят первого — не отпустит Ремуса так просто. И на их собственной свадьбе в глазах Ремуса за переполнявшей его любовью Тонкс видела взгляд приговорённого к смерти, получившего краткую отсрочку.

Но в тот момент она, пожалуй, уже знала главное: теперь всё зависело только от него.

Тонкс даже ухитрилась не удивиться, когда Ремус настоял на том, чтобы она переехала к матери, и ушёл — сбежал в ночь на поиски Гарри, найдя наконец долгожданный повод умереть достойно и небессмысленно.

Вглядываясь в щербатый круг просматривающейся через тучи луны, Тонкс лишь надеялась, что она — достаточная для Ремуса причина жить.

В конце концов, он слишком любил её, чтобы по-настоящему верить в смерть.

А она верила в Ремуса.