Исповедь писателя (джен)

Поз­дний час. Про­куре­на квар­ти­ра. Ку­саю до кро­ви гу­бу, вли­ваю в глот­ку де­шёвое ви­но. Ти­шина да­вит со всех сто­рон, и сер­дце бьётся в гряз­ном рит­ме. От ль­да паль­цев до пят сколь­зит энер­гия. Дай во­лю ей, шеп­чет ра­зум.

Ту­шу оку­рок, са­жусь за стол. Вос­па­лён­ная ду­ша рвётся в пус­то­ту — нач­ну про­цесс тво­рения.

Не за­мечая вре­мени, не счи­тая си­гарет и ка­пель кро­ви, я от­да­юсь то­му, что греш­нее сек­са, страш­нее смер­ти, хо­лод­нее сне­га.

Ба­раба­нит дождь. Или так сту­чит моё сер­дце? За­дыха­юсь, лёг­кие сжа­ты от из­бытка ды­ма, но я про­дол­жаю: паль­цы сжи­ма­ют ка­ран­даш, а на клоч­ке бу­маги, как ра­ны, всплы­ва­ют кон­ту­ры строк. Фан­та­зия кри­чит в эк­ста­зе, но про­цесс не за­вер­шен. Пе­ред гла­зами всплы­ва­ет об­раз пти­цы. Опе­ренье скуд­но, не кос­ну­лось оно го­ловы и спи­ны, об­на­жая че­реп и поз­вонки. Пус­тые глаз­ни­цы прон­за­ют ду­шу, из­гиб клю­ва нек­ра­сив, блестит металл когтей.

Гри­фель сло­ман. Хрип­лый крик. Пти­ца рва­нулась с мес­та, скрыв­шись в гряз­ном уг­лу.

Курю пос­леднюю. Слы­шу, что ноч­ной кош­мар де­тей ти­хонь­ко пла­чет. Слё­зы сме­шива­ют­ся с пылью.

— За что? — всхлип про­из­ве­дения. — Я столь убог! А ты — не­веж­да и ль­стец! Убей ме­ня!

— Нет.

Дым пол­зет к по­тол­ку, как бе­лый змей.

Бро­саю оку­рок на пол, встаю. Пти­ца вздра­гива­ет, слов­но жер­тва.

Не убе­гай.

Под­хо­жу. Опус­ка­юсь на ко­лени, об­ни­мая, го­ворю:

— Ты — лишь наб­ро­сок, что бу­дет ле­тать, бро­сать­ся на тех, кто сла­бее, впи­ва­ясь эти­ми ког­тя­ми в плоть. Го­лос ста­нет сла­ще сви­рели, а опе­ренье ос­тавлю я таким. Оно великолепно.

Мол­чит. Но не сбе­га­ет.

Не бой­ся ме­ня, пой­ми, что ше­девр вос­кре­са­ет, как фе­никс — из пеп­ла.

Сей­час ты жа­лок, и нуж­но вре­мя.

— Я дам те­бе всё: силу, жертву, яр­кое имя.

— И лю­бовь свою?

— Я сей­час те­бя люб­лю.

И хищ­ник мой вер­нулся на мес­то, при­тих сми­рен­но. Он по­нял, что каж­дый соз­да­тель пла­тит кровью за своё тво­рение.