Последние слова (джен)

Пятница

Укио удалось избежать последние несколько выездов в Шинано, но в этот раз у него не было выбора. В этот раз поездка была его единственным шансом увидеть её, убедиться, что она в порядке.

У него есть план. Отель достаточно безопасен днём, по крайней мере пока он остаётся с ребятами и не уходит блуждать в одиночестве. Ночи будут проблемой, учитывая, что все расходятся по отдельным комнатам. Слишком легко застать кого-нибудь врасплох вдали от потенциальных свидетелей… Поэтому ночью он уходит из отеля.

Это хороший план. Он взял с собой камеру — если что, можно попрактиковаться в работе с лунным светом, — он гуляет по лесу — но держится подальше от чёртовой скалы, и, когда его веки слипаются, он находит уютное местечко в траве и ночует под звёздами. Холодно; так холодно, что кончики его пальцев немеют, но туристы устраивают ночёвки и в более плохих условиях, не так ли? Это всего лишь пара выходных дней. Не так важно, что это доставляет ему неприятности. Это безопасно.

Суббота

Укио прокрадывается в отель около рассвета. Он живёт один, поэтому никто не заметил, что его не было в комнате. За завтраком они, тем не менее, обращают внимание на тёмные круги под его глазами и постоянный кашель, который он не может сдержать. Сава и Мине упросили хозяина отеля приготовить ему дополнительный чайник чая и включить отопление. Шин предложил поменяться комнатами, уточнив, что его спальня показалась ему слишком жаркой, но Тома поддел его шуткой про “горячую кровь”, и предложение оказалось забыто в пылу спора.

На протяжении дня девушки приносят ему кружки чая с мёдом и ругают его за то, что он не идёт в комнату отдыхать. Полчаса-час сна в настоящей кровати кажутся Укио божественным удовольствием, но он сопротивляется искушению. Если они так о нём заботятся, когда он на виду, кто знает, вдруг кто-нибудь попытается зайти к нему, когда он будет один в своей комнате? Слишком рискованно.

Его кашель становится всё хуже, но вечером Укио всё же покидает отель. Он понимает, что утром будет чувствовать себя кошмарно, но это неважно. Назавтра поездка закончится, и они все вернутся в Токио. После этого можно будет позаботиться и о себе.

Воскресенье

Возвращение в отель даётся ему с трудом. Он готов поклясться, что ушёл от здания не дальше, чем на километр, но даже столь небольшое расстояние он преодолевал больше часа. Постоянно кружилась голова, приходилось останавливаться и отдыхать.

Когда он наконец возвращается, оказывается, что завтрак уже прошёл, и на этот раз всем очевидно, что его не было ночью в комнате. Он пытается объясниться — бормочет что-то о том, как вышел посмотреть на звёзды и заблудился, — но комната вокруг вращается и танцует, и вот он уже приходит в себя на полу, а ребята пытаются до него докричаться, зовут его по имени. Он так давно не слышал, как она произносит его имя… Под этот звук приятно засыпать.

Остаток дня смазался. Его отвозят в больницу: большая, суматошно-смешная группа ребят, кучкующаяся у стеклянной двери только ради него одного. Кент помог ему заполнить бумаги. Тома и Шин занялись билетами — нужно было поменять их на вечерний поезд. Икки даже снял очки и, очаровывая персонал, убедил их заняться пациентом как можно скорее.

Стетоскоп коснулся его груди, и доктор нахмурилась, услышав его дыхание.

Медсестра надела оксиметр на его палец и покачала головой, увидев показания прибора.

Рика стоит рядом во время рентгена. (Доктора пытались её отогнать, но она слишком устрашающе выглядит.) Икки (его никто не прогоняет) шёпотом совещается с ней, затем идёт на ресепшн передать новости остальным.

Укио остаётся в больнице сегодня.

Понедельник

Уже так поздно, что фактически слишком рано, и большая часть ребят вернулась в Токио. Каждый из них просил Икки передать Укио, что они хотели остаться, но работа и учёба не позволяют.

Икки остался. В этот раз он не работает в кафе, у него каникулы в университете, поэтому его расписание более гибкое, чем у остальных. Кто-то из сотрудников больницы попытался выгнать его после того, как часы для посещения больных закончились, но тот снял свои очки и сказал что-то вроде: “Я буду очень благодарен, если вы будете считать меня просто членом его семьи, хорошо?” — и ему разрешили подселиться в палату.

Укио лежит в больничной кровати, то выпадая из реальности, то снова приходя в сознание, несмотря на тонкие трубки в носу, подающие ему чистый кислород. Но не только двусторонняя пневмония виной тому, что он столь ненадёжно держится в мире яви, — всё-таки две практически бессонных ночи подряд тоже дают о себе знать.

Каждый раз, когда он просыпается, за окном очень темно, и он уверен, что он один. Но стоит оглядеться, и он замечает Икки, развалившегося в кресле с телефоном в руке, или стоящего в дверном проёме и разговаривающего с персоналом, или вертящего в руке бумажный стаканчик.

Наконец, Укио просыпается и не чувствует порыв тут же вновь окунуться в тёмные волны сна.

— Икки?

Икки поднимает голову и прячет телефон в карман.

— Икки, тебе не нужно было ост…

— Тише. Я не могу оставить тебя совсем одного в таком состоянии. Теперь послушай, Укио, прежде чем ты снова уснёшь: у тебя есть кто-нибудь из родственников, кому можно позвонить? Как с ними связаться? Мы проверили твой телефон, но у тебя нет контактов в записной книжке.

Всё так. Это новый телефон, купленный сразу после того, как он прибыл в этот мир. Нет смысла даже заводить записную книжку — всё равно существует лишь один единственный номер, на который он до сих пор хочет звонить и писать, и он помнит его наизусть.

— Это неважно, — глухо пробормотал Укио.

— “Неважно”? Что это значит? — брови Икки взметнулись вверх, и его прекрасное лицо скривилось в гримасе боли. — Ты имеешь в виду, что у тебя нет семьи?

Укио не стал отвечать.

— Смотри, — говорит Икки. — Твои лёгкие на снимке выглядят ужасно, и то же верно про уровень кислорода в твоей крови. Врачи говорят, что если тебе не станет лучше, им придётся тебя интубировать. Ты понимаешь, что это значит?

— Дыхательная трубка?

— Да. Ты… ты не сможешь говорить, понимаешь? Они дадут тебе ручку и бумажку для записей, но тебе нужен будет кто-то, кто будет представлять твои интересы. Если есть кто-нибудь из твоей семьи, кому можно было бы позвонить…

— Забудь об этом, — Укио ответил даже более резко, чем хотел бы. Он старается больше не думать о своей семье, и его задело то, что Икки продолжал настаивать, даже если причина у него более чем уважительная. Поэтому он добавляет примирительным тоном: — Это… не вариант.

— Мне очень жаль, — Икки сглотнул. — Тогда с тобой останусь я, хорошо? Если только ты не хочешь пройти через это один, но я не могу себе даже представить…

— Я не хочу быть один. — Это правда, хотя Укио неудобно ставить Икки в подобное положение. Это банально нечестно: Икки уверен, что он остаётся лишь на несколько дней, пока врачи не поставят Укио на ноги, и не предполагает становиться невольным свидетелем его смерти. Но Укио знает лучше. Время уже на исходе, и если ему уже достаточно плохо, чтобы врачи предлагали интубацию, нет никаких шансов, что он вскоре выйдет из больницы и встретит свою смерть каким-то другим способом. Он не планировал суицид на этот раз, но, в каком-то смысле, именно это он с собой и сделал. Он ещё никогда не умирал от пневмонии. Его смерти обычно гораздо более жестоки. Это, наверное, будет одна из самых мирных его смертей?

Они интубировали его на рассвете. Это было не то чтобы больно — операция проводилась под анестезией — но ощущения были пугающие. Когда тебе запихивают нечто прямо в трахею, при том, что тебе уже и без этого сложно дышать… А потом — кошмар несамостоятельного дыхания, даже более страшный, чем банальное утопление. Тебе нужно вдохнуть, но ты не можешь вдохнуть; приходится ждать, когда машина сделает это за тебя, и снова, и снова, на протяжении часов. И это “мирная смерть”, на которую он так рассчитывал?! Каждую пару минут его охватывало сокрушительное желание схватить трубу, торчащую из его рта, и вырвать. Все его силы уходят только лишь на то, чтобы справиться с этим позывом, ему невероятно тяжело даже оставаться в сознании, и он погружается в тьму между краткими визитами медсестёр, проверяющих его состояние (с их лиц никогда не пропадает обеспокоенность) и собирающие дополнительные анализы.

Вторник

В какой-то момент — после полудня, кажется? — он проснулся и увидел, как Икки ходит туда-сюда у окна с телефоном у уха.

— Да, вероятно, ещё по крайней мере до конца недели. Если он… если в воскресенье мы всё ещё будем здесь, я… ну, тогда я что-нибудь придумаю.

Пауза.

— Спасибо, Кен, но нет. Поезжай на конференцию. Ты сделаешь прекрасный доклад, а потом уже проведаешь меня, хорошо?Ещё одна пауза. Икки издаёт смешок.

— Посмотрим. Но я отказываюсь иметь дело с любым твоим “орудием”, пока ты не разберёшься с конференцией, понятно? И ещё одно…

Короткая пауза.

— Да. Скажи ей, что тебе нужна её помощь. Пусть поможет тебе привести в порядок записи, например. И не сообщай ей, что сказал доктор. Не дай ей сюда приехать, даже если она будет настаивать. Я справлюсь без неё.

Укио одновременно осуждает его за ложь и благодарен ему за то, что держит её подальше отсюда. Как бы его ни отвращала идея врать ей, он не хочет, чтобы она видела его в таком состоянии. И, как бы мелочно это ни было, он рад, что ему не придётся провести свои последние часы глядя на то, как они с Икки милуются.

Среда

Многими словами обменялись Икки и доктора: “никаких улучшений”, “сепсис”, “быстрая регрессия”.

Укио вскоре понял, насколько Икки был прав: даже несмотря на то, что Укио всё прекрасно слышал и мог писать ответы на бумаге, персонал больницы игнорировал его, как будто то, что он не может говорить, делало его невидимым или недееспособным. Иногда они как будто даже не замечали его присутствия, сообщая Икки подробности его самочувствия и прогнозы, и не бросали ни единого взгляда в его сторону. Икки пытался изо всех сил сгладить эти неприятности, когда они оставались вдвоём, повторяя всё, что Укио мог пропустить, пытаясь ободрить его, даже если ему самому было сложно смотреть Укио в глаза.

Снова и снова он слышал шок в голосах медперсонала, они не могли поверить, как такой молодой, такой здоровый, если не считать пневмонии, человек мог так тяжело переносить несмертельное, в сущности, заболевание. Одна врач предположила, что у него имеются недиагностированные проблемы с иммунитетом. Объяснение не хуже прочих. Укио сомневался, что они могли бы поверить в истинную причину его состояния, поскольку её нельзя было обнаружить никакими анализами.

Четверг

На этот раз доктор не стала обращаться к посредничеству Икки и сразу повернулась к Укио. Его состояние продолжило ухудшаться и дела были настолько плохи, что у него осталось два варианта: оставить дыхательную трубку ещё на несколько дней и молиться о чуде, или извлечь её и дать персоналу “облегчить его страдания настолько, насколько это возможно”.

Когда Укио взял ручку, Икки сказал:

— Подожди, Укио, ты не обязан выбирать прямо сию секунду, ты можешь подумать… он же может ещё подумать, правда?

Доктор кивнула, но Укио потряс головой и дрожащей рукой вывел: “Достаньте”.

Укио решил больше никогда не проходить через это, если это будет возможно. Даже если забыть о кошмарной процедуре собственно интубации, всё остальное просто слишком тяжело вынести: беспрестанное выныривание из леденящего душу сна и невозможность ему сопротивляться, болтание на грани между сном и явью и вечно помутнённое сознание, в то время как все смотрят на него своими жалеющими глазами.

По крайней мере теперь, он должен признать, они весьма… “облегчили его страдания”.

Боли не было. Ужаса и отчаяния тоже. Его больничная койка — бледная гробница, к которой он был прикован целыми днями — преобразилась в мягкий, тёплый кокон, самое безопасное место для того, чтобы отдохнуть. Он смотрит на Икки и не может перестать улыбаться. Да, между ними не всё гладко, но он так рад, что Икки здесь, так рад, что Икки не оставил его одного.

Икки поймал его взгляд и поднял брови.

— Они дали тебе сильную дозу? Тебе теперь хорошо?

— Восхитительно. — Скрежет его собственного голоса удивил его, но, если задуматься, это естественно: было бы странно, если бы его голос не изменился после того, как из его гортани целых два дня торчала труба. Ему повезло, что он хотя бы не чувствует, насколько раздражена его трахея.

Икки улыбается.

— Рад слышать. Хм. Я, кажется, кое-что здесь припрятал… немного выпивки. Можем отметить, так сказать.

Укио сдавленно хихикнул.

Дверь открылась и вошла женщина — если ему не изменяет память, одна из медсестёр. Задала пару вопросов. Икки едва успел надеть свои очки, прежде чем она забыла, зачем пришла. Этот манёвр Укио уже видел несколько раз. Когда ребята впервые привезли его в больницу, суперспособность Икки им очень пригодилась, чтобы упростить процесс регистрации и позволить ему остаться при Укио. После же она была в лучшем случае бесполезна, а то и представляла нежелательную угрозу, отвлекая медперсонал от собственно больного. Каждый раз, когда сёстры заставали Икки спешно надевающим солнечные очки, они одаривали его странными взглядами, но, по крайней мере, никто не задавал лишних вопросов.

Как только сестра ушла, очки снова оказались сняты. Укио задумчиво посмотрел на Икки.

— Эй. Ты не мог бы подойти поближе?

— Конечно.

Икки пододвинул свой стул ближе к кровати. Теперь Укио может рассмотреть его получше, и его подозрения подтвердились.

— Ты знаешь, у тебя действительно очень красивые глаза, Икки, — прошептал он мечтательно. — Как жаль, что тебе приходится их всё время прятать. Ты загадал желание, верно?

Вначале Икки отреагировал со сдержанной улыбкой, но последний вопрос застал его врасплох. Он, кажется, был даже задет.

— Кто тебе сказал? Кент?

Интересно. Видимо, после достаточно сильного предательства он перестаёт быть просто “Кеном”. Укио чувствует лёгкий укол вины от этого открытия.

— Нет, это не был Кент. — Это Икки сам ему сказал, но в другом мире. Время от времени Укио хочется спросить Nhil, не знает ли он подробностей истории Икки, но он всё ещё не удосужился. Обсуждение желаний с Nhil часто вгоняет его в тоску. — Слушай, если ты захочешь полюбоваться ночным небом двадцатого или двадцать пятого августа, сможешь увидеть падающую звезду.

— Я… что? — Икки растерянно моргнул, потом затряс головой и продолжил: — Двадцатое уже прошло, и если я соберусь смотреть на звёзды сегодня, это будет значить, что мне придётся тебя оставить.

Ах, точно. И всё же.

— Я умру ещё до полуночи, можешь быть в этом уверен. Вероятно, даже раньше. Ты можешь ещё успеть. Ты сможешь загадать другое желание, чтобы избавиться от своей… особенности. Я не уверен, сработает ли это, но, может, ты хотя бы попробуешь?

— Эм… Наверное, я мог бы… — Икки, очевидно, всё ещё в смешанных чувствах от того, куда зашёл их разговор, но Укио спрашивает себя, нет ли в его сомнениях ещё чего-то?

— Ты же хочешь от этого избавиться, не так ли?

— Я, хм… это… — Икки покачал головой. — Послушай, я не знаю, как ты узнал о том, что я загадал это желание, но знаешь ли ты, когда это случилось? Я был всего лишь ребёнком. На сегодняшний день я дольше жил с этой особенностью, чем без неё. Если бы я мог вернуться в прошлое и остановить себя, я бы сделал это без промедления, но менять что-либо сейчас? — он нахмурился, взгляд опущен. — Разве уже не слишком поздно?

Укио прикрыл глаза и сглотнул. Ему приходится целую минуту подбирать слова, прежде чем он может их произнести. Наконец, ему удаётся:

— Ты же понимаешь, что это не ты сегодня умираешь?

— До боли, мой друг, — отвечает Икки натужным смехом. — К чему это ты?

— “Поздно” ли… Если… если сегодняшняя звезда сработает, и ты исцелишься, через десять лет ты… ты будешь жить дольше без своей “особенности”, чем с ней.

— Хах. Никогда об этом не думал в таком ключе. Я обычно стараюсь не думать много… об этом.

— …о том, что будешь жить ещё десять лет?

На сей раз смешок Икки куда более искренний, хотя в нём всё ещё чувствуется острая грань.

— О возможном “излечении”. Если я буду слишком много воображать себе то, как мне живётся без моей особенности, реальность станет для меня слишком разочаровывающей.

Укио обдумал это. Он тратит безумное количество времени на размышления о том, что бы он делал, если бы смог встретить сентябрь вместе с ней. Неужели он только бессмысленно мучает себя этими мыслями?

Икки принял его задумчивость за неверие, и добавил:

— Это примерно так же плохо, как представлять себе мир, где моя особенность работает на мою девушку.

— Что?

— Что?

Икки, кажется, понял, что эту мысль ему стоило оставить при себе.

Укио, однако, не заметил, что внутренний фильтр Икки совершил ошибку, и спросил:

— Ты бы скорее предпочёл, чтобы это на ней работало, чем избавиться от неё совсем, так? — Он уже подозревал это какое-то время, но надеялся, что это всё же не так.

— Я бы так не сказал… — быстро ответил Икки. Но тут его глаза встретились с глазами Укио, и что-то словно откололось от него. — …с другой стороны, зачем скрывать? Не то чтобы ты мог ей это сообщить.

По крайней мере, не в этом мире. Он ненавидит умирать в одиночестве, не имея никого, кроме себя самого, чтобы обменяться последними словами, а разговаривать с собой ему и в лучшие времена не нравилось. Перед смертью же, когда решение уже принято, это сущее наказание.

— Без обид, — говорит Икки, — но ты такой странный, Укио. Ты телепат или что-то вроде? Или ты как я? Тоже загадал желание?

Говорить становится труднее, и прежде чем Укио успевает произнести “я не такой, как ты”, Икки продолжил:

— Или ты всего лишь более наблюдателен, чем все мы? Это, должно быть, неплохое качество для фотографа. Что ж, как бы это ни было, ты прав. Более всего на свете я хочу, чтобы она любила меня так же, как я её. И если бы это было так, я бы справился со всеми вытекающими из этого трудностями.

— Она… — В глазах Укио потемнело. Он скоро снова потеряет сознание, и этот раз, вероятно, будет последним. — Она заслуживает лучшего, чем ты.

Икки вздыхает.

— Думаю, нет смысла отрицать и это тоже.

Укио уже не может держать глаза открытыми.

— Ты выглядишь очень усталым, Укио.

Он даже не может представить, насколько прав.

— Отдыхай. Я буду рядом, когда ты проснёшься.

Если проснётся. Невысказанная мысль тяжестью замерла в воздухе.

— Я сказал, что не оставлю тебя одного, и я действительно имею это в виду! Если ты так хорошо смог меня прочесть, значит, и в этом ты должен быть уверен.

Укио знает. В этом весь парадокс Икки: при определённых обстоятельствах он ведёт себя поразительно приверженно. Укио, теряя сознание, испытывает к нему благодарность почти достаточную, чтобы пожалеть о своих последних словах.

— Знаешь, что? — Голос Икки звучит как бы издалека, словно Укио слышит его, находясь под водой, а сам Икки возвышается над тёмными волнами. — Может, мы потом выберемся на крышу, если захочешь. Попробуем поймать ту падающую звезду. Только представь, как отреагируют остальные, когда я вернусь с нормальными глазами? Мы должны попробовать.

Звучит здорово. Укио умирает в надежде, что Икки действительно имеет это в виду.