Кирие Элейсон. Книга 1.Трупный синод (гет)

Эпизод 12. 1650-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (октябрь 896 года — январь 897 года от Рождества Христова)

Очень часто бывает, что человек, вроде бы уже решившийся, наконец, на какой-нибудь отчаянный поступок, затем всячески оттягивает его фактическое осуществление, придумывая для себя разной степени благовидности предлоги. Его Святейшество, хотя и был судьбой и волею Небес вознесенным над простыми смертными, тем не менее, обладал свойственными простым смертным слабостями. Провозгласив в кругу единомышленников начало судебного процесса над своим скончавшимся предшественником, он взял паузу в оглашении этого решения на улицах города. Справедливости ради скажем, что на этом также настояли Сергий и Теофилакты, которые в тот же самый день, когда собранный совет пожелал осудить Формоза, несмотря на поздний час, почли за лучшее вернуться в Латеран.

— Решение кафолической церкви нисколько не оспаривается, Святейший, но мы предлагаем вам согласовать детали его оглашения, — вкрадчиво начала Теодора, когда они вновь предстали пред слегка удивленными очами папы.

— Вы предлагаете задержать оглашение? Почему?

— Позиции сполетской партии не очень прочны, Святейший. Реакция на начало суда над Формозом может быть непредсказуемой, наши враги способны использовать это себе на благо и вам во вред. Арнульф может послать войска на Рим, и даже угроза отлучения, которая сейчас сдерживает его в Вероне, в этом случае его уже не остановит. В сам город с каждым днем прибывает все больше паломников, и до Рождества население Рима будет представлять собой весьма пестрое собрание. Римской милиции будет и без того непросто, и это ….ммм…неоднозначное решение может завести чернь, благо есть кому в этом поспособствовать. Такого же мнения придерживается и почтенный епископ Сергий, и мы полагаем, что Его Императорское Высочество Ламберт может также возмутиться процессу над Формозом в силу своей юношеской вспыльчивости и искренней набожности.

— Вы полагаете, что император Ламберт в набожности превосходит епископа Рима? -нахмурился Стефан.

Теодора на мгновение запнулась, поняв, что допустила ошибку, но ее острый ум тут же нашел выход:

— Никоим образом, Святейший. Просто ваше решение, а значит высочайшее решение святой Церкви, преследует цель преодоления комплекса проблем, созданных Формозом, как в части христианского, так и в части светского управления. Ваше решение мудро и многосложно, но может быть неверно истолковано человеком с чистыми, но поверхностными мыслями, тем, кто оценивает только то, что очевидно глазу, но не разуму.

— Хорошо, что вас не слышит герцогиня, — улыбнувшись, отметил папа. В душе он был очень благодарен гостям за предоставление ему аргументированной задержки в воплощении опасного предприятия, затеянного им.

— Представляется, Ваше Святейшество, разумным, если суд над Формозом состоится в январе следующего года. Закончатся рождественские и крещенские праздники, Рим к тому времени опустеет, все враги будут пребывать в своих епархиях и резиденциях, а расхлябанные дороги в этот период даже при всем их желании не смогут обеспечить им быстрый доступ к Риму. Сейчас же следует заверить все стороны, в чьих руках судьбы Италии, в вашем желании не нарушать сложившуюся расстановку сил, — предложил Сергий.

— Да будет так. Прошу вас, досточтимый Сергий, и вас, мессер Теофилакт, доложить о нашем решении всем, кто сегодня присутствовал на совете, — подвел черту папа.

Пришлось запастись терпением на долгих три месяца. Впрочем, все это время, заговорщики не бездействовали. Были отправлены гонцы с письмами к Арнульфу Каринтийскому, Беренгарию Фриульскому, императорам константинопольским Льву и Александру . Все письма были наполнены пожеланиями здоровья адресатам, уверениями в их поддержке со стороны Рима и его Церкви, дарами с мощами святых. Особенный упор делался на последнее — дарить частицы останков достойных сынов Церкви уже давно и прочно вошло в обычай, монархи Европы благоговейно встречали реликварии из Рима, и даже византийский император, чья империя не так давно погружалась в еретическую пучину иконоборчества, склонял голову при внесении святых останков в храмы Константинополя. Как водится, не обходилось и без злоупотреблений, намеренных или трогательно простодушных. В свое время супруга базилевса Маврикия наивно попросила у папы Григория ни много ни мало, как уступить ей голову Апостола Павла, на что великий понтифик, едва не задохнувшись от ярости, ответил, что не только прикасаться к мощам, но и смотреть на них Небо запрещает под страхом смерти, что таковая смерть недавно постигла нескольких монахов, дерзновенно взглянувших на мощи Апостола, что для обретения чудодейственной силы и благости достаточно лоскута ткани, положенного рядом с мощами. Помимо лоскута и в качестве бонуса богобоязненной царице, папа Григорий предложил ей опилки с цепей Апостола Петра, причем в сопроводительном письме своем сокрушался, что порой Небо, осерчавши на мир за какие-то грехи, не дает возможности соскоблить с этих цепей ни стружки . Священные опилки и лоскут в итоге благополучно прибыли в Константинополь, однако нам совершенно неведомо, осталась ли сим подарком довольна императрица.

Что до нашествия в Рим паломников, о котором упоминала Теодора, то эти традиции также насчитывали уже почти четыре века, практически с момента падения Западной империи. Римские папы постепенно концентрировали в своем городе сокровища христианской религии и культуры, что впоследствии принесло Риму как материальные блага в виде пожертвований пилигримов, так и дополнительный вес аргументации папских притязаний на первосвященство в Церкви. Все это в результате приводило к усилению роли римского папы в судьбах Европы, множило его богатства и заставляло считаться с почти безоружным городом даже самых свирепых монархов и их многочисленных армий.

С начала декабря ручейки паломников потекли в Рим. Ворота Рима каждый день принимали десятки благочестиво настроенных людей из Африки, Византии, королевств империи франков, из далекой Британии, из захваченной магометанами Испании. Многие в религиозном порыве при виде римских крепостных стен опускались на колени и последние мили до вожделенных святынь ползли, растирая колени в кровь, дабы хоть частично разделить боль и страдания многих достойных христиан, нашедших свою гибель в этом городе. В те времена укрепилось мнение, что совершивший паломничество в Рим и прикоснувшийся к мощам Апостолов Петра и Павла, получал прощение любых грехов, и рай обязательно распахивал перед ним ворота. В итоге поток паломников представлял собой странную и гремучую людскую смесь, состоявшую из земных страдальцев, религиозных фанатиков и настоящих преступников. При этом последние пользовались чуть ли не самым большим уважением в обществе, так как считалось, что эти люди нашли в себе силы переломить дьявольские искушения, в свое время толкнувшие их на путь грабежа или убийства. Они не скрывали ранее содеянного, напротив, при устройстве на ночлег в каком-нибудь монастыре охотно предъявляли аббату документ от своего местного священника, удостоверявшего факт их преступления и предписывавшего совершить покаяние в Риме. «Не суди и не судим будешь», как правило отвечали им аббаты, размещая их на всякий случай подальше от аркариев , винных погребов и женского пола.

Папа Римский Стефан ежедневно проводил почти все свое время, встречая подобные делегации паломников, раздавая им хлеб и деньги, распространяя на их головы благословение Церкви. Ближе к вечеру благочестивый порыв имел обыкновение во многих сердцах угасать, а в некоторых еще и уступать место бесовским искушениям, благо таверны Рима всегда славились своим изобилием, а его женщины пронзительной красотой и условной сострадательностью к страстям человеческим. Так что к закату дня одним из самых деятельных людей в городе становился Теофилакт, у которого, в отличие от папы Стефана, основным увещевательным оружием было не слово Божие, а, как правило, плеть и холодные подземелья темницы на Квиринальском холме.

Никак себя не проявляли в это время и враги сполетской партии. Император Арнульф по-прежнему боролся со своими болячками в Вероне и посему молча проглотил выдворение своего внебрачного сына Ратольда из Рима. По всей видимости, поняв, что тактическое сражение за Рим им безвозвратно проиграно, он и его армия собирались с силами и просчитывали такую стратегию, чтобы со временем не дать сполетцам ни одного шанса на достойное сопротивление. Кроме того, Арнульфа реально пугала перспектива отлучения от церкви Стефаном, а, стало быть, надлежало действовать дипломатично, по крайней мере, в настоящий момент. Беренгарий Фриульский, выторговав себе значительные преференции на встрече с Ламбертом, и вовсе был несказанно рад воцарившемуся политическому штилю, который до поры до времени покрывал тайной его клятвопреступление перед Арнульфом. Дело со свадьбой Ламберта с Гизелой замерло на самом старте, о чем, правда, ни одна из сторон особо не сожалела, полученные потенциальными супругами портреты своего визави, мало чем отличающиеся друг от друга из-за догматических правил тогдашней живописи, были безжалостно сданы в скринии . Византия, как обычно, была погружена в собственные проблемы и все более радостно воспринимала известия, что итальянские хлопоты оплачивает кто угодно, но только не она. Спокоен был и Беневент, благо Ламберт вовремя осознал свою ошибку и сполна расплатился с южанами деньгами и землей. Оставались, конечно, сарацины в Гарильяно, но это уже становилось перманентной проблемой для Италии, сравнимой с зубной болью — неприятно, но на судьбы коронованных особ покамест не влияет. Ну и, наконец, были еще и формозианцы, но они в настоящий момент не имели ни одного сколь-либо значительного повода для развязывания конфликтных действий — настолько грамотно сполетцы и византийцы обосновались в Риме. В итоге пресвитерам Теодору, Романо Марину, Иоанну и их сподвижникам оставалось только бессильно биться головами о стену и ждать удобного случая перехватить инициативу.

Молодой император Ламберт, стараниями своей матери, лишь частично был посвящен в планы людей его круга. Все свободное от молитв время он проводил на охоте, в компании друга своего детства Гуго, сына миланского графа Майнфреда. Покинул Рим и Адальберт. Вернувшись в свою резиденцию в Тоскане, он обдумывал сценарий своего поведения на предстоящем процессе, на котором его обязали присутствовать, хотя он лично предпочел бы в этот момент находиться как можно дальше от Рима.

С присущим ему благочестием и святостью Рим отпраздновал Рождество и Крещение Христово, после чего город начал заметно пустеть. Благоприятный момент приближался и, наконец, 14 января 897г. глашатаи Рима зачитали папский указ о совершении суда над Формозом из Остии, епископом Порто, преступно, по мнению Церкви, занявшим престол Святого Петра и в течение пяти лет осквернявшим его своими деяниями.

Стефан не стал тянуть с датой процесса. Суд над покойным был назначен на 21 января. При этом в речи глашатаев было отражено, со ссылкой на римское право, требование папы к Формозу о личном прибытии последнего на суд и принудительном приводе в случае его отсутствия. Римлянам это дало повод позубоскалить над своим епископом, само же объявление о суде было встречено достаточно спокойно, горожане понимали, что новая метла, появившаяся на святом троне, начинает мести по-новому и, что было весьма заурядным делом и тогда и сейчас, первые шаги своей деятельности начинает с очернения действий предшественника.

Накануне судного дня все злачные заведения Рима были полны сальных шуток относительно завтрашнего прихода Формоза на суд. Владельцы постоялых дворов громогласно зазывали к себе путников, обещая, что именно у них сегодня на ночь остановится покойник, которому во всеуслышание были обещаны бесплатная пища и вино. Наиболее хитроумные попрошайки клянчили подаяние, называя себя именем покойного папы, которому не хватает нескольких денариев для того, чтобы добраться до Латеранского дворца и защититься от нападок церковников.

Гораздо менее игривые настроения были у инициаторов суда. Римская милиция была приведена в полную готовность. На суд были приглашены все епископы близлежащих городов и двадцать восемь кардиналов Рима, однако за сторонниками Формоза, помимо папского гонца, были умышленно посланы и вооруженные отряды, по сути напоминавшие конвой, в результате чего практически все формозианцы, почувствовав себя оскорбленными, под предлогами внезапной охватившей их хвори, письменно отказались от присутствия на суде. Исключением явился только Иоанн из Тибура, который все-таки прибыл в Рим под охраной. Папа Стефан радостно потирал руки — именно таких результатов он и добивался.

Накануне суда в Рим пожаловали Адальберт Тосканский и Агельтруда Сполетская. Герцогиня получила полномочия представлять на суде интересы императора Ламберта, коего, от греха подальше, предпочли оставить в его охотничьих угодьях. Остаток дня Агельтруда провела в Латеранском дворце, где папа Стефан Шестой с единомышленниками до поздней ночи обсуждал все нюансы будущего процесса. Почти все.

После того, как гости удалились, Стефан распорядился вызвать к себе своего верного кубикулария Адриана, который был неотлучно при нем последние лет тридцать и делил со своим господином все радости и печали. После короткого наказа, Адриан, показавшись из покоев епископа, позвал двух молодых остиариев , которые, в своем рвении угодить папе и сделать шаг-другой в карьере, не пришли, а прибежали к спальне, чуть ли не отпихивая друг друга локтями. Спустя пять минут все трое покинули покои понтифика, весьма при этом переменившись в лице. Взяв нескольких рабов и пятерых стражников, они вышли из Латерана, устремившись в направлении папской Леонины. Стефан провожал их ледяным взглядом, каким обычно удостаиваются покорные, но бестолковые слуги, после чего, наконец, затворил в своей опочивальне дверь.

Все, кто с нетерпением, кто с ужасом, ждали наступления следующего дня.