Вии-бурудха (джен)

Она не могла, не могла вместить, как это могло случиться с ними, с нею... посреди всего их благополучия, на оборудованном пляже. Просто её муж вышел из воды, пошатываясь, и через несколько шагов рухнул лицом вперёд, в песок. Кто-то закричал — не она, другая женщина, и купальщики выплеснулись на берег, а вокруг них начала собираться толпа бесполезных сочувствующих, а другой врач, живой, только покачал головой...

И действительно, как сейчас тараторил спасатель, размахивая руками, это была не глупость и не халатность, а просто несчастный случай. Случай. Потому что взрослых сети задерживают, а это, наверное, была молодь, они просачиваются, медузы же. А Хьюго, её Хьюго лежал на песке, и по его телу тянулись длинные красные рубцы, как от плети — ожоги от щупалец кубомедузы. И даже если бы сыворотка была, не кончилась, и новую бы привезли — шансов было бы процентов двадцать. Это больше, чем ничего, но всего двадцать, и...

Она уже не слушала спасателя, проваливаясь во тьму, из которой всплывёт через два месяца.

«Джин. Тебя зовут Джин», — говорили ей, и она соглашалась, потому что ей было всё равно. Хорошо. Пусть Джин.

А ещё она обнаружила себя посреди молчания. Она слышала только биение своего сердца, но все мысли словно улетучились. Она не ощущала границ своего тела. Не могла понять, где оно начинается, а где заканчивается. На месте прошлого зияла пустота.

Спустя два месяца ей сделали операцию, удалив из мозга кровавый сгусток. Память возвращалась постепенно, кусками. Как будто у срезанной ветки отрастали корешки и тянулись в прошлое. Стали возвращаться слова и мысли. Но не воспоминания о прошлой себе. Джин смотрела на свои руки, руки сорокалетней женщины, и не могла представить их восемнадцатилетними.

Ей, разумеется, рассказали обо всём произошедшем, о несчастном случае с Хьюго, об их прошлой жизни — всё, что знали. Но Джин чувствовала странную лёгкость от того, что потеря была, а боли от неё не было. Она откуда-то знала, что ей следует горевать, умом знала, только вот горе обходило её стороной. Её гораздо больше волновало отсутствие воспоминаний о себе самой. Это было как потерять ключи от дома, в котором осталось нечто очень важное.

Впрочем, кроме чувства потери были также и покой, и облегчение. Покой — потому что бесконечная внутренняя болтовня больше не вставала между нею и миром вокруг, и восприятие всего необыкновенно обострилось. Зрение, слух, обоняние — все чувства словно обновились и посвежели. Облегчение — потому что она ждала боли, но боль не приходила.

Бытовые навыки восстановились довольно быстро. Профессиональные — нет. Поэтому решение, как жить дальше, сложилось само собой. Она продала их с мужем бизнес, вернее, их долю в бизнесе, и их дом. Теперь, ей одной, большой прежний дом был уже не нужен. И зачем-то вернула себе свою девичью фамилию, Тейлор. Прежней Джин больше нет — ну и ладно.

Очень помогли друзья. Внезапно оказалось, что австралийцы дружат, да ещё как. Джин с облегчением приняла их грубоватую, порой бестактную заботу, потому что Грейс как бульдозер прошла через все круги бюрократии, согласовывая, подтверждая и получая необходимые справки. И Грейс, исполненная всяческой благодати, предложила к тому же работу. У них с мужем был семейный бизнес, садово-цветочный магазин в пригороде Брисбена. Подумав, Джин согласилась. Она вложилась остатками денег и стала совладелицей — так ей было спокойнее. Уж торговать цветами и садовыми гномами она могла. И купила неподалёку новый дом — небольшой, как раз ей одной по размеру.

Несколько лет всё складывалось неплохо. Если вам нравится однообразие, то даже и хорошо. Джин была занята, она возвращалась к себе, поэтому однообразие было скорее другом, чем врагом. У неё наросли привычки, любимые места, увлечения. Не оставляло только чувство, что она проделывает эту работу не в первый раз — что ж, ну и пусть, так даже легче. И ведь получается же. Внутреннее молчание давало покой. Оно позволяло словно бы смотреть на себя со стороны и одновременно, со спокойствием и отстранённостью врача, собирать эту самую «себя» из обломков.

Однажды в грозу этот её покой закончился. Джин проснулась от грохота ливня и громовых раскатов, и через разорванный сон к ней просочилось, догнало её то, с чем она определённо не хотела встречаться. Но решала вновь не она. Сны стали тревожными, смутными, в них появился Хьюго, молодой Хьюго — она опознала его потом на фотографии в альбоме, и какие-то пожилые люди, похожие на неё саму — родители? — и смеющаяся девочка с каштановыми волосами, думать о которой было особенно больно. Сны постепенно уплотнялись, обрастали деталями, превращались в отрывки связной истории. Вероятно, это была её история. Но мысли об этом вызывали не радость узнавания, а что-то сродни панике. Она каким-то образом знала, была уверена, что все эти люди имеют к ней отношение, но понятия не имела, какое именно. Не узнавала никого, кроме Хьюго. Но даже её муж в этих снах был каким-то... другим. И дело было не в том, что он выглядел сильно моложе. Он был совершенно иначе одет, и место, в котором они встречались, точно не было Австралией. Откуда бы в Брисбене взяться снегу с дождём.

После снов пришли голоса. Вернее, ей стало казаться, что сны прорываются в повседневность, в её настоящую жизнь, и эти незнакомцы из прошлого пытаются говорить с нею, о чём-то спрашивать, предупреждать, звать... Психолог назначил таблетки. Они помогли наяву, но не помогли во снах. Но хотя бы так.

Поэтому когда проклятая рептилия опрокинула несколько горшков и метнулась в темноту, а потом исчезла у неё на глазах, просто растаяла в воздухе, Джин испугалась. Она подумала, что к пустоте на месте прошлого добавится безумие — и что тогда? Что останется от неё, от Джин Тейлор? Что бы это ни значило, эти два слова, эти мысли о себе, эта уверенность в своей нормальности — они ведь и были ею, ведь правда?

И тот спокойный, дружелюбный мужчина сделал для неё больше, чем ему казалось. Он не просто поймал сбежавшее животное. Он поймал саму Джин. Удержал на краю. Джин думала об этом снова и снова. Ей хотелось поблагодарить, объяснить, но она даже не запомнила его имени.

Теперь этот мужчина сидел под зонтиком кафе на берегу озера. «Простые радости», славное местечко. Красноватое от загара лицо, чашка кофе, газета. Тёмно-серая шляпа-стетсон. Глаз не видно — солнечные очки. Но это определённо он.

Джин несколько раз глубоко вздохнула.

«Поблагодарить. Я просто хочу поблагодарить», сказала она себе очень убедительно. Поднялась на террасу и подошла к столику. Улыбнулась.

— Привет. Меня зовут Джин. Джин Тейлор. Вы меня помните? Вы ловили ящерицу в нашем магазине.

* * *

МакНейр не знал, зачем он отправился этим утром в Брисбен. Во всяком случае, никаких конкретных дел у него не было. Кроме разве что намерения позавтракать. Он прихватил в офисе позавчерашний номер «Волшебных Хроник Фрейзер-Коуст»⁽¹⁾ и, покружив немного по набережной реки и окрестностям, через публичный очаг на почте перенёсся в район Форест Лэйк, где на берегу одноимённого озера располагалось кафе «Простые радости». Он уже бывал там пару раз, и ему глянулись тамошние сэндвичи и довольно пристойный кофе.

Его чашка как раз опустела, когда к его столику подошла какая-то женщина средних лет. Когда она заговорила, МакНейр припомнил, где они виделись. Цветочная лавка, ловля Матильды. Ну конечно.

— Привет, Джин. Да, я вас помню. Чем могу быть полезен? — он уже научился говорить с дружелюбной фамильярностью, как оззи, хотя поначалу его самого это слегка подмораживало.

Женщина неловко улыбнулась.

— Я просто... Просто хотела вас поблагодарить. То, что вы тогда сделали, было для меня очень важно. Мне бы хотелось вам об этом рассказать. Вы позволите?

МакНейр кивнул.

— Садитесь, пожалуйста, — он переложил шляпу на другой край стола, освобождая место. — Заказать вам что-нибудь? Здесь прилично делают кофе. Сэндвичи тоже очень хороши, — сказал он и удивился: это не была простая вежливость; он в самом был не против беседы с этой магг... женщиной. И ему было бы приятно её угостить.

— Наверное, не стоит, — ответила она. — Мне и так неловко отнимать ваше время...

— Вы ничуть его не отнимаете, — живо откликнулся МакНейр. — Я ничем не занят и совершенно не против выслушать вас. К тому же сегодня такой приятный день. Я буду рад побыть в вашем обществе.

«Мерлин милостивый, что я несу?!»

Джин осторожно присела на краешек стула.

Её рассказ, вопреки её же опасениям, не оказался ни длинным, ни бессвязным. Она рассказала о смерти мужа, о том, как потеряла память и как её... выращивала обратно, что ли. И о своём страхе перед безумием.

— Так что, — закончила она, — вы меня в некотором роде тогда спасли. Спасибо вам большое.

МакНейр ещё некоторое время сидел молча.

— Что ж. Нелегко вам пришлось. Но я рад, что смог быть вам полезен. Мне доводилось раньше... видеть людей, потерявших память. Это в самом деле страшная потеря. Пожалуй, страшнее, чем смерть близких. Ведь нас по-настоящему касается только одна смерть: наша собственная. Без всех остальных мы можем жить, хотя порой и очень не хочется. А вот потерять себя... Да, это действительно страшно.

Думал он при этом о тех бедолагах, которым достался поцелуй дементора. Довелось как-то видеть. Случай этой Джин, безусловно, отличается буквально всем, но всё же... собирать собственную память, не имея никаких нужных для этого навыков... Если сравнивать с тюремным заключением, то, возможно, Азкабан был бы предпочтительнее. Ещё он мельком вспомнил о Лорде и его попытках обмануть смерть. И поспешно убрал эту мысль поглубже.

Джин кивнула.

— Я пришла к тому же. Знаете... собирать себя из осколков оказалось даже забавно. Это похоже на то, как если собирать пазл без картинки. Вот у тебя есть коробка с картонными кусочками, и ты собираешь их по форме, один к другому, но что там должно получиться — не знаешь. Можно от этого беситься, а можно... ну, в общем, как игра — очень даже ничего. И надолго занимает голову. А вам нравятся пазлы?

МакНейр осторожно покачал головой.

— Не думаю, что я когда-либо... разве что в детстве. У нас были приняты другие развлечения. Но я примерно представляю, что вы имеете в виду. Это в самом деле может быть занимательно.

— А во что вы играли? В вашем детстве.

— Я? — он задумался. Как рассказать этой... мугги про своё детство? — Ну, во-первых, я вырос практически в лесу. До школы мало куда выбирался, разве что к родственникам. Так вышло, что меня воспитывал дед. Поэтому он брал меня на охоту, на рыбалку, да и по хозяйству я помогал... Мне нравилось. Ну, с другими детьми играл, конечно, но не то чтобы часто. Игры — это ведь понарошку, а мне больше нравилось делать что-то по-настоящему.

— И вы не считали себя обделённым? Другие дети живут иначе, вы не могли этого не замечать.

— Другие — это другие, а я — это я. Мне нравилось, — повторил МакНейр и понял, что говорит сущую правду. Он никогда не сомневался в том, что его жизнь с дедом — правильная. Матери почти не помнил, да и где та мать. Об отце грустил, конечно, когда тот внезапно... умер? Погиб? Так и не выяснил до конца. Киран МакНейр был всей его семьёй, и ему хватало.

— Ой, простите, — Джин вдруг спохватилась, — это вообще ничего, что я так расспрашиваю? Понимаете, у меня сейчас там, где у других детство — одна пустота, вот я и добираю чужими воспоминаниями... Всё пытаюсь предоставить своё.

— Да спрашивайте, конечно. Мне не жалко. Моё детство было довольно счастливым. Как я теперь понимаю.

— Только теперь? А раньше?

— Раньше... Бывало, что и завидовал. Тем, у кого и отец, и мать, и в доме всего через край...

— Потом перестали?

— Перестал. Посмотрел на другие семьи — и перестал. Мы с дедом жили душа в душу. Даже когда я... ну, словом, наделал глупостей, он остался для меня своим, близким. Ну и я для него. А других-то и из дома выгоняли, и мучили ожиданиями, и заталкивали против воли... во всякое.

— Кажется, вам не слишком приятно об этом говорить, — заметила Джин.

— С чего вы взяли?

— Выражение лица изменилось. И форма взгляда... — Джин замялась. — Я... не знаю, как объяснить. Просто вижу. То время, которое я провела в молчании... Оно не только забрало моё прошлое. Я научилась уделять больше внимания настоящему. Но говорить мне об этом особо не с кем, так что, пока вы не спросили, я даже не думала об этом... Словами не думала. Извините, я вряд ли смогу сказать точнее.

— Кажется, вы объяснили, — МакНейр ободряюще улыбнулся. — Во всяком случае, мне кажется, что я понял. А что вы имели в виду, когда сказали про молчание?

— Да, верно. Это нужно пояснить, — Джин закусила губу, и МакНейр подумал, что ей это очень идёт... — Молчание — это когда нет внутреннего диалога, вообще. Никакого. Люди обычно постоянно что-то говорят у себя в голове, а я очнулась в полную тишину. Потом внутренний голос вернулся, вместе со снами, но долгое время я провела в молчании.

— Мне как-то говорили, — задумчиво произнёс МакНейр, — что у других людей эта болтовня в голове никогда не умолкает. У меня не так. Помню... Один мой друг, давно, спрашивал меня, о чём я думаю, и не верил, когда я говорил, что ни о чём. Кажется, обижался даже. А мне всегда казалось нормальным, что можно просто смотреть, и видеть, и... ну, просто созерцать. Не обсуждать это с самим собой. Или вот когда что-то делаешь, что забирает тебя всего, целиком. Например, охотишься, или вот... — он запнулся, внезапно подумав, что не хочет касаться сейчас той части своего опыта — не просто не хочет упоминать, а даже и вспоминать о нём — никак, не сейчас. — Ну, словом, есть занятия, которые вбирают тебя целиком, и когда ты ими занят, ты — целый. Для слов там просто не остаётся места, они не нужны... Что?.. — МакНейр заметил, что Джин смотрит на него во все глаза, с очень непонятным выражением лица. Восторженно, что ли, смотрит. Или изумлённо?

— Знаете, — её голос внезапно стал очень звучным и глубоким, — может быть, то, что я скажу, не совсем уместно, но видели бы вы сейчас себя со стороны!

— М... А что такое? — он недоуменно нахмурился. — Что-то не так?

— Всё так. Вам просто очень это идёт — вдохновенно говорить такие вещи. Я сейчас вспоминаю нашего пастора — я англиканка... во всяком случае, бываю на службах, хотя и не каждое воскресенье. Так вот, он не всегда производит впечатление человека, который пережил то, о чём рассуждает. Вы — производите. И это очень красиво.

— Ну уж... — МакНейр почувствовал, что краснеет, и понадеялся, что под загаром это не заметно.

— И не спорьте! — строго сказала Джин. — Мне со стороны виднее. Настолько виднее, что я даже захотела вас нарисовать.

— А вы — художник?

— Вообще-то нет, — она усмехнулась. — Ну, то есть я рисую. До сих пор только цветы, мелками или карандашом. Но вот смотрю на вас — и думаю, что человека тоже можно будет попробовать. Это идея, я запомнила, спасибо, — Джин тряхнула мелкими, коротко подстриженными кудряшками и ненадолго зажмурилась. — И я, пожалуй, действительно не художник. Художник, как мне кажется, не может не рисовать. Я — могу. Просто сейчас рисование тоже меня собирает.

1) «Fraser Coast Magic Chronicle», номера квинслендской газеты «Fraser Coast Chronicle», издаваемые специально для волшебников. С колдофото и прочими эффектами

Вернуться к тексту