Встретимся на поле боя (гет)

На удивление первое неформальное собрание сколоченного наспех альянса прошло просто замечательно.

Ханджи оказалась прекрасным кулинаром, а Елена, спасённая нами от казни и преисполненная благодарности, неплохим рассказчиком — своей болтовнёй она помогла разрядить обстановку настолько, что к концу сытного ужина напряжения между бывшими врагами почти не осталось.

Беседа с подачи Елены текла плавно: то угасая, то возобновляясь, но обязательно обходя все острые углы.

Разговорился даже Райнер, вспомнив любопытную историю из их общего с ребятами кадетского прошлого, когда они с Энни…

Ох, нет. Нет. Я не могу. Не так.

Не сейчас.

Я соврала.

Всё прошло просто ужасно. Я даже допускаю, что из всех вероятных сценариев своё развитие получил самый — самый! — отвратный. Хотя нет, погодите, никто ведь никого не убил? Так что в итоге, конечно, могло бы быть и хуже. Пусть и без локальной катастрофы всё же не обошлось.

Хотя, наверное, могло бы? Обойтись?

Если бы не я — снова.

Или же я просто ускорила единственную из возможных развязку?

Не знаю.

Но ужин протекал мучительно, уж на этот счёт точно не могло быть двух мнений. Всё началось со странной недостычки Энни с девчонкой Аккерман и так и не пришедшего ни к чему толковому спора генерала Магата с Кирштайном о том, чьей вины в начавшемся кошмаре больше.

Оба конфликта скомкала Ханджи, не позволив им развиться в полноценную конфронтацию. Райнер докладывал о её своеобразном подходе к управлению и подчёркивал, что поверхностное суждение о ней может дорого обойтись.

Взбалмошная и даже временами до абсурда комичная, с головой увлечённая разгадкой устройства титанов, она, на первый взгляд, не производит впечатление командира, способного на хладнокровные манипуляции. Но да — лишь на первый взгляд.

Конечно, её нескончаемые и порой абсолютно бестактные вопросы уже успели порядком меня утомить. Но за всё время нашего своеобразного перемирия я лично убедилась, насколько точен в своих отчётах был Райнер: за напускной нелепостью Ханджи Зоэ скрывается опасный противник.

И нам повезло, что в сложившихся обстоятельствах она на нашей стороне. Правда, думаю, генерал Магат до сих пор до конца не осознаёт, с кем мы имеем дело. Он отличный воин, но напрочь лишён проницательности. К тому же он, как марлиец, впитавший антиэлдийскую пропаганду всем своим существом, явно не стремится проявлять гибкость в вопросах, касающихся демонов, — спор с Кирштайном это предметно подтвердил.

К слову, кулинарные таланты Ханджи оценить я не смогла: длительное пребывание в форме титана накладывает отпечаток на естественные процессы моего организма. И, если честно, отсутствие потребности в еде — не самая неприятная из них. Терпимая, и на том спасибо.

Так что от ужина я отказалась. Но, если судить по тому, с каким удовольствием остальные набросились на мясо, то хотя бы насчёт этого я не соврала — Ханджи оказалась прекрасным кулинаром.

Хотя, возможно, зверский аппетит группы легко объясняется банальным стрессом. Ведь каждый из нас в эти долгие минуты невыносимой тишины за пережёвыванием пищи на самом деле переваривал лишь одну мысль.

Сегодняшняя ночь — последняя.

Это начало конца.

С первыми лучами солнца точка невозврата будет окончательно пройдена, и после ограничиться полумерами уже не получится. Действовать придётся на пределе своих сил. И довериться бывшим врагам придётся тоже полностью. Без остатка.

Только вот накалившаяся до предела обстановка наглядно демонстрировала: никто из нас не был готов перешагнуть этот рубеж. И казалось, будто единственный звук, нарушавший тягостное молчание, — потрескивание — издавали вовсе не сухие поленья в разгоревшемся костре, а так и не высказанные нами друг другу в лицо обвинения и обиды.

Нам всем так или иначе нужна была разрядка. И то, что произошло дальше, уже теперь, когда буря стихла, одновременно кажется и вполне предсказуемым исходом, и самым неприятным стечением обстоятельств.

Первой затянувшуюся тишину нарушила Ханджи, избрав безопаснейшую из всех тем — обсуждение плана действий. Но Елена, с моей невольной подачи, вывернула разговор совершено в иную сторону.

И… да. Конечно, я жалею, что допустила это.

Я не должна была позволять своим эмоциям брать верх, но, глядя на неё — деланно невозмутимую, самоуверенно ухмыляющуюся, сидящую тут с нами, живую… я не сдержалась.

Генерал Магат ошарашил остальных известием о её истинном происхождении. И этого могло бы быть вполне достаточно, но мне захотелось действительно задеть её. Уязвить. Обнажить перед всеми её жалкие алчные мотивы.

Только вот Елена меня переиграла.

И я должна была это предвидеть — не зря Зик сделал ставку именно на неё. Он ведь никогда не выбирал слабых игроков.

Когда-то я считала, что Зик намеренно отбросил от себя всю ту шелуху, что могла вызвать восхищение или слепое преклонение перед ним, но — тем не менее — Елена, боготворящая его даже после полного провала его плана, остаётся живым доказательством обратного.

Стремление Зика к идеалу, к победе, к одному ему известной цели выражалось как в избавлении от недостаточно эффективных черт собственного характера, так и в последовательном отсеивании недостойных людей из своего окружения.

И этот отбор проходили немногие. Единицы. Именно поэтому появление в игре Елены меня так заинтриговало. И разозлило.

Я выяснила о ней всё. Как только поняла, кто она такая. Как только поняла, что Зик всё-таки предал нас, но доверился ей.

И, вываливая правду о ней прилюдно, я собиралась разыграть партию по собственным правилам. Я осмелилась примерить на себя роль питчера⁽¹⁾. Роль, обычно исполняемую лишь самим Зиком. Ему ведь до смешного нравилось стоять на своей метафорической горке — всегда чуть выше остальных — и активно влиять на ход игры. Контролировать. Направлять.

Но Елена, как и подобает первоклассному бэттеру⁽²⁾, смогла предугадать траекторию брошенного мною мяча — пусть и кручёного. И без особых усилий отбила подачу. А затем, лениво размахивая битой и напрочь игнорируя правила, направилась крушить базу за базой.

Досталось всем. Елена озвучила те самые обвинения, что остро заточенными ножами висели над нашими головами с самого начала вечера.

Зик бы ей гордился.

Бам! Тысячи ни чём не виноватых элдийцев, убитых неразумными титанами из-за разрушенных Райнером стен.

Бам! Сотни солдат и гражданских, погибших во время охоты на Энни.

Бам! Гавань, при обращении Арлерта сожжённая дотла вместе с военными кораблями и мирными жителями.

Бам! Бам! Бам! Каждый удар воображаемой биты наносился методично, безжалостно, прямо в цель.

— Ах, да, я ведь не знаю подробностей о ваших доблестных подвигах в Либерио, — продолжала и продолжала говорить Елена, искренне наслаждаясь производимым эффектом. — Лишь то, ребята, что вы блестяще перебили превосходящих вас по количеству солдат Марлии, окрасив всё гетто в цвет их крови… Ха! А особенно отличился ты, Жан.

Кирштайн, как и остальные, с обречённой безропотностью выслушивавший её нападки, медленно поднял голову и уставился на Елену. Она всё ещё сидела ко мне спиной, но я чувствовала в её голосе сухую улыбку:

— Ты ведь так сильно хотел добить Перевозчика, что взял на прицел и Фалько. Ребёнка, сидящего сейчас напротив тебя. Тогда ты без сомнений выпустил в него своё громовое копьё. И только потому, что оно чудом пролетело мимо, Фалько до сих пор с нами.

По лицу Кирштайна, освещаемому тревожными отблесками костра, скользнула едва различимая рябь, но он промолчал. Только перевёл нечитаемый взгляд на бледного и напряжённого Фалько.

Моё сердце болезненно сжалось.

После случившегося в Шиганшине малыш словно на пару лет повзрослел и сходство с Кольтом стало проглядываться сильнее.

Мы всегда знали, что уберечь детей от войны у нас не получится. И я бы всё отдала, лишь бы оградить их от того ужаса, что довелось пережить нам. Но теперь…

Теперь уже поздно.

— А после, — Елена тем временем доверительно понизила тон, не прекращая глумиться ни на минуту, — уже другой ребёнок, маленькая девочка, Габи, подстрелила Сашу.

Ложка в руке Габи дрогнула, и она шире распахнула глаза. Пошевелила губами, будто порываясь что-то сказать, но так и не осмелилась произнести ни звука.

Елена, похоже, ликовала.

А я всерьёз задумалась над тем, что мне сделает Магат, если я откушу этой высокомерной гадине голову, заткнув её навсегда. Я уже приподнялась на передних ногах, но, перехватив предупреждающий взгляд генерала, грузно опустилась обратно.

Ничего. У меня ещё будет шанс.

— И потому, что Саша была такой славной, меня её смерть тоже огорчила, — Елена пожала плечами, будто даже не заметив движения за своей спиной. — Только вот мои чувства не идут ни в какое сравнение с грустью… и с… хм, гневом, которые испытывают те, кто провёл с ней бок о бок столько времени. Те, кто считал её своей семьёй.

Райнер, как и я, подобрался, в мрачном ожидании косясь на остальных. Но их лица, к удивлению, не выражали никакой скрытой угрозы — лишь бесконечную печаль.

Вновь повисла вязкая тишина, которую на сей раз всколыхнул Кирштайн.

До того момента он каменным истуканом сидел практически не шевелясь, но тут вдруг завозился. И в первые секунды мне показалось, что он вот-вот сорвётся на Елену точно так же, как совсем недавно — на Магата.

Но я ошиблась.

Похвалив Ханджи за ужин, он шумно допил остатки своего супа и невозмутимо попросил добавки. Затем с нарочитой медлительностью потянулся за початой бутылкой вина.

— Спасибо, Елена, — сверкнул он в нашу сторону убийственной усмешкой, — ты ведь решила помочь всем снять тяжкий груз с сердца, чтобы мы наконец отбросили все обиды и могли начать рассуждать трезво, так?

Он небрежным жестом взболтал бутылку, источая настолько заразительное самообладание, что остальные тоже невольно расслабились. Совсем немного и, как выяснится, совсем не надолго.

Но, как бы то ни было, своей выходкой Кирштайн меня в очередной раз удивил.

— И это так мило с твоей стороны. Что ты всё ещё беспокоишься о нас, — протянул он, отпив вина, — учитывая то, как ты, наверное, погано себя сейчас чувствуешь.

Елена выпрямилась. А Кирштайн почти нараспев продолжил:

— Ну знаешь, после того, как твоя причудливая мечта, ради исполнения которой ты готова была вышибать мозги своим драгоценным соратникам, обернулась одним большим проёбом, не оставив тебе ничего, кроме желания скорее подохнуть.

Я подавила постыдную улыбку, стараясь не слишком наслаждаться происходящим. Но в тот момент я искренне жалела, что не видела выражения лица Елены. Судя по тому, как её буквально передёрнуло после услышанного, слова Кирштайна достигли своей цели. Его мяч, в отличие от моего, угодил прямиком в страйк-зону⁽³⁾.

Но Елена, как и следовало ожидать, довольно быстро взяла себя в руки и нанесла ему ответный удар. И, конечно же, с большей силой.

— Ох, совсем забыла, — передразнивая расслабленные интонации Кирштайна, заговорила она. — Не напомнишь? Имя твоего близкого друга, о котором ты когда-то рассказывал? Как же его звали… а, точно! Марко.

Я впервые слышала это имя, ведь ни Райнер, ни Бертольд прежде никогда его не упоминали. Но по тому, как едва обретённое у костра равновесие хрупким стеклом треснуло сразу в нескольких местах, я поняла: Елена вытянула из рукава очередной — и я уверена, далеко не последний, — козырь.

Кирштайн резко переменился в лице, не донеся до рта бутылку для очередного глотка. А слова, произнесённые Еленой дальше, расставили для меня всё по своим местам:

— Ты упоминал, что к его смерти каким-то образом причастна Энни. Ты уже спрашивал её? О подробностях его гибели?

Нет, он не спрашивал. Я наблюдала за ними с самого начала — за ними всеми. С того момента, как мы ударили по рукам и заключили этот странный союз.

Магат приказал мне оставаться в Перевозчике не только для транспортировки людей и оборудования — для таких банальных целей у них были традиционные повозки с лошадьми. И даже не потому, что утром мне предстоит отправиться в порт на разведку. Просто в облике титана я для генерала полезнее. Мои слух, зрение и обоняние усилены. Как и моя реакция — на случай возникновения непредвиденных проблем. И к тому же, в отличие от титанов Райнера и Энни, моя форма вызывает у разведкорпуса куда меньше опасений.

И я могу следить за ними без особых подозрений.

Потому я совершенно точно знаю, что Кирштайн, встретившийся с Энни в лагере, её присоединение к команде никак не прокомментировал. Даже когда она зачем-то обратилась лично к нему, повторив свой короткий рассказ о том, как именно смогла добраться до Шиганшины, он лишь молча кивнул.

Если он и винил Энни в смерти своего друга, то никаким образом своего отношения к ней не выразил. Он, похоже, намеренно не хотел поднимать эту тему.

Но Елена не оставила никому из них шансов. Ни самому Кирштайну.

Ни Энни.

Ни Райнеру.

Оказывается, я знала эту историю. В отчётах четырёхлетней давности ей было выделено особое место, но теперь мелькавший на страницах безликий «кадет», которого Райнеру пришлось убить, чтобы сохранить своё прикрытие, обрёл имя.

Марко.

Что четыре года назад, что сейчас, сидя лицом к лицу к бывшим товарищам, Райнер взял всю ответственность за его гибель на себя. Потому что именно он отдал приказ. И теперь я знаю наверняка, чего это ему стоило. И когда именно у него начались проблемы.

Зик эти самые проблемы игнорировал, и раньше я не понимала, почему. И злилась на него за бездействие. Сейчас же становится ясно, что в таком изломанном состоянии Райнер для Зика был куда сподручнее. Для него и для его проклятого плана.

Потому и нам было запрещено вмешиваться. Но мы с Порко всё же наблюдали за Райнером — со стороны. Присматривали за ним. Чтобы он не наделал глупостей.

Глупостей, как, например, в эту ночь.

Я с нарастающей тревогой следила за реакцией Кирштайна, пока Райнер, не позволив Энни отвечать, сам рассказывал о том, что произошло в Тросте.

Лицо Кирштайна вновь облачилось в непроницаемую маску. Губы вытянулись в тонкую линию, и взгляд, который совсем недавно метал язвительные насмешки, заволокло сумраком.

Я не знала, чего от него ожидать. Этот человек мог как сорваться на крик, так и перевести всё в злую шутку, снова начав кривляться. Но он не сделал ни того, ни другого. Он опять меня удивил — пожалуй, скоро я собьюсь со счёта, в который раз.

— Марко… — сипло проронил он, когда пестрящий подробностями рассказ Райнера подошёл к концу. — Он что-нибудь успел сказать перед смертью?

Райнер опустил голову. В этот момент он выглядел уязвимее чем когда-либо. После своеобразной исповеди ему, похоже, совсем не стало легче. Напротив.

— Да. Он сказал: «Мы ведь так и не поговорили».

— Именно! Мы даже не пытались поговорить! — с внезапным жаром подхватил Кирштайн, подавшись корпусом вперёд. — Вот почему мы продолжали всё это время сражаться, убивая друг друга. Если бы мы нормально поговорили с самого начала, то всех этих смертей можно было бы избежать.

Поразительно. После всего случившегося в этом человеке под слоем сарказма и целым пластом вялой озлобленности до сих пор живёт пылкий идеалист. Это одновременно и умиляет, и злит.

Или злит потому, что умиляет?

Не знаю.

Но то, что речь Кирштайна вновь возымела на остальных действие, — факт. И всё могло бы закончиться на этой воодушевляющей ноте, которую Ханджи — опять же, как искусный кулинар и проницательный лидер, — от души приправила мудрым наставлением. Но Райнера это не устроило. Он продолжил говорить.

Чувство вины все эти годы беззастенчиво пожирало его изнутри, и сейчас, с туполобой методичностью расковыривая застарелые раны Кирштайна, он просил вовсе не прощения. Он просил наказания.

Он добивался наказания.

И Кирштайн, до последнего державший себя в руках, сломался. Хотя сначала он даже пытался остановить — оправдать, надо же! — Райнера. Но тот, терзаемый суицидальными настроениями, никак не замолкал.

И мы получили то, что получили.

Кирштайн сорвался с места и за какие-то мгновения превратил лицо абсолютно не сопротивляющегося Райнера в тёмно-красное — а в отблесках костра почти чёрное — месиво. И до того, как его успели оттащить, в запале пнул Габи, кинувшуюся прикрыть собой брата. А затем испуганно замер.

Я паром вытолкнула своё тело наружу, но в творившемся хаосе внимания на меня никто не обратил. Все, кроме Елены, соскочили на ноги, но в атаку бросаться никто не собирался. Несмотря на отвратительность ситуации, все присутствующие понимали её… э-э-э… закономерность? Пожалуй. Закономерность. Неизбежность. Нужность.

Хотя я никак не могу избавиться от едкого привкуса вины: не тронь я Елену первой, она бы продолжала хранить своё траурное молчание до самого утра. И обошлось бы без кровопролития.

И без откровений.

Габи, прижав руку к ушибленным рёбрам, упала на колени перед ошарашенным Кирштайном, которого всё ещё по инерции удерживали Спрингер и Арлерт. И стала молить о помощи, потому что испугалась. Испугалась, что теперь они откажутся от нашего альянса. И не станут останавливать Гул. Габи озвучила то, что с самого начала следовало сказать генералу Магату Ханджи и её людям: да, нам до безумия жаль, что так вышло, но без их помощи мы не справимся. Иначе все наши родные погибнут.

Фалько помог Габи подняться, бережно поддерживая её за локоть.

Они оба слишком рано повзрослели. Их привычный мир перевернулся за считанные дни. Никакие тренировки, никакие разъяснительные беседы и никакие проверки боем не могли подготовить их к тому, что творилось сейчас. Если уж мы, взрослые, оказались ко всему этому совершенно не готовыми. Я украдкой сморгнула слёзы, хотя на меня по-прежнему никто не смотрел.

Кирштайн вырвался из рук друзей и, не слушая никого, решительно направился вглубь леса.

— Он ушёл, — прошептала Габи, всхлипнув. — Всё бесполезно…

— Габи… — растерянно выдохнул генерал Магат.

Он протянул руку, желая, видимо, коснуться её, но в последний момент будто передумал, так и оставшись на месте. Таким я его никогда не видела. Похоже, порыв Габи и её попытки попросить прощения за навязанную ей ненависть к демонам проняли даже его.

— Когда они уже заткнутся?

Ханджи, схватив наполненную до краёв миску с добавкой Кирштайна, понеслась к проснувшемуся Аккерману. И принялась уговаривать его поесть, тот же на её заботу вяло огрызался.

Оньянкопон, за весь вечер не обронивший не единого слова, подошёл к вполголоса переговаривающимся Арлерту, Спрингеру и девчонке Аккерман.

— Может, надо за ним пойти? — неуверенно спросил он.

Арлерт и Спрингер переглянулись. На лице второго читалось озвученное Оньянкопоном желание: догнать друга. Аккерман тоже с тоской покосилась туда, где скрылся Кирштайн.

— В такие моменты его лучше не трогать, — с удивившей меня твёрдостью покачал головой Арлерт, кладя руку на плечо Спрингера. Тот недовольно фыркнул.

Фалько успокаивал плачущую Габи. Энни, переложив голову Райнера к себе на колени, мокрым платком оттирала его лицо от крови — регенерация шла медленно. Магат всё так же беспомощно нависал над ними, не решаясь вмешиваться.

Все выглядели опустошёнными. Измотанными. Но, следует отметить, что от висевшего меж нами всеми густой пеленой напряжения не осталось ни следа — накалённый воздух разрядила гроза в лице Кирштайна.

Елена, вместе со мной наблюдавшая за остальными, наконец поднялась с земли. Обернулась ко мне, как ни в чём ни бывало разминая затёкшие мышцы, и улыбнулась, перехватив мой раздражённый взгляд.

— Ты ведь думаешь о том же, о чём и я? — склонив голову набок, протянула она. Я поджала губы. — Ему бы понравилось, как считаешь?

О, устроенное представление Зику определённо понравилось бы. Но отвечать вслух я не намеревалась. Вместо этого я, игнорируя язвительный смешок Елены, вернулась обратно в титана. Как выяснилось, я ещё недостаточно владею собой, чтобы вступать в очередную схватку с этой женщиной.

— Он упёрся вглубь леса один, без экипировки, — продолжал тем временем возмущаться Спрингер. — Там может быть опасно, между прочим. Надо идти на ним.

— Конни, перестань, — мягко одёрнула его Аккерман. — Жан хочет побыть один. Мы должны уважать его решение. Дай ему время.

Но Спрингер, прищурившись, будто из вредности добавил:

— Вдруг он нарвётся на йегеристов?

«Просто считай, что мы постоянно окружены врагами».

Я едва не расхохоталась, когда в памяти всплыло это воспоминание — словно из прошлой жизни. Той, где мы были по разные стороны тёмного леса Шиганшины.

Что ж, Кирштайн, можешь собой гордиться. Спрингер и спустя годы помнит о твоих наставлениях. Как и я.

В необъяснимом порыве я поднялась на ноги и направилась в ту сторону, куда ушёл Кирштайн.

Девчонка Аккерман нахмурилась, видимо, приняв меня за угрозу. Арлерт вопросительно приподнял брови. А Спрингер единственный из них, кажется, понял.

— Я прослежу, чтобы ничего не случилось, — пробасила я на ходу, обращаясь к нему.

Спрингер кивнул, и я скрылась за деревьями.

Я догнала его довольно быстро: на деле Кирштайн ушёл не так уж и далеко, хотя ни свет, отбрасываемый костром, ни звуки голосов остальных до этого места не доносятся.

Я догнала его и вот уже полчаса исподтишка наблюдаю за тем, как он во второй раз оплакивает смерть своего друга. Теперь уже зная всю правду о его гибели.

Я наблюдаю за ним, затаившись на безопасном расстоянии, и наконец позволяю самой себе тоже отдаться тем гнетущим чувствам, от которых убегала всё это время. Я больше не храбрюсь, думая о том, что ждёт моего отца. Больше не сдерживаю слёзы, вспоминая о том, что случилось с Порко. Больше не отмахиваюсь от той боли, которую испытываю после предательства Зика.

Правда, за толстой шкурой Перевозчика меня — распускающую сопли — никто не увидит. А вот Кирштайн, по-детски затыкающий уши руками и пытающийся сдерживать всхлипы, стоит передо мной, словно на ладони. Арлерт оказался прав, не позволив никому догнать его.

Кирштайн не нуждается в утешениях. Ему нужно пережить это самому.

— Для такой несуразной громадины ты на удивление шустрый и тихий, — вдруг абсолютно ровным тоном заявляет Кирштайн. Я увлеклась своими собственными переживаниями и упустила момент, когда он вернул себе привычное самообладание. Он всё ещё стоит ко мне спиной, но, похоже, моё присутствие он обнаружил уже давно. — Теперь понятно, почему мы никого не заметили. Ну, тогда, четыре года назад. На подходе к Шиганшине. Это ведь ты следил за нами. И успел предупредить своих. Верно?

Я выхожу из своего укрытия и подхожу ближе. Прятаться больше нет смысла.

— Верно, — отзываюсь я, и, несмотря на то, что я стараюсь говорить тише, от звука моего голоса, изменённого титаньей формой, Кирштайн едва уловимо вздрагивает. Или мне кажется? — Когда требуется, я могу передвигаться практически бесшумно. Но ты тогда почти заметил меня.

— Серьёзно?

Кирштайн оборачивается и, скрещивая руки на груди, вопросительно задирает свой острый подбородок. Он старается держаться невозмутимо. И его, кажется, не смущает то, что я стала свидетелем его слабости.

— Тот титан, — его лицо озаряет понимание, — у возвышенности. Ты прятался где-то рядом?

— Да. Но ты поднял шум, и мне пришлось отступать.

Я подхожу к нему почти вплотную и опускаюсь на землю. Выжидаю. Чувствую, что ему некомфортно от такой близости, но он упрямо продолжает делать вид, что всё в порядке. И что он контролирует ситуацию.

Забавный.

— Если бы я тебя тогда всё-таки заметил…

Он вдруг замолкает и хмурится.

— То одного из нас сейчас не было бы в живых, — продолжаю я его очевидную мысль. — Хотя следующие две наши встречи доказывают, насколько мы плохи в этом.

— В чём? — уточняет он мрачно.

— В попытках убить друг друга.

Кирштайн всё-таки не выдерживает и, отвернувшись, отходит от меня подальше. Засовывает руки в карманы пальто, принимаясь раскачиваться с носка на пятку.

— Ну и зачем ты здесь? — спрашивает он, задирая голову и высматривая над кронами деревьев тусклую луну. — Пришёл поквитаться за случившееся в Либерио? Валяй. Не тяни.

Я сверлю взглядом его затылок, догадываясь, что сейчас его переполняют почти те же чувства, что и Райнера. Что и нас всех. В той или иной степени.

Я смотрю на человека, отдавшего приказ разбомбить весь мой отряд. Сразу после того, как они — по моей команде — расстреляли часть его солдат.

Я смотрю на человека, выпустившего громовое копьё в моё развороченное тело и в стоявшего на линии огня Фалько.

Я смотрю на него и понимаю, что не ненавижу его за это — в отличие от него самого. Сам себя Кирштайн за Либерио никогда не простит. Как и я себя — за Рогако, за Шиганшину, за десятки других сражений с тысячами жертв. Как Райнер — за Марко, за Марселя, за Бертольда, за всех погибших по его вине людей. Мы можем сколько угодно находить оправдания своим действиям, можем позволять другим находить оправдания за нас, но… пережить это, забыть, отпустить… у нас не получится никогда.

И всё же я считаю, что он должен знать:

— Пар Перевозчика не такой мощный, как у Колоссального.

Кирштайн запускает правую руку в волосы, взъерошивает их. Молчит.

— Если бы ты действительно хотел нас убить, то копьё не пролетело бы мимо.

— Зачем ты мне это говоришь? — его голос звучит приглушённо, будто он еле-еле заставляет себя разлепить губы.

— Чтобы хотя бы одному из нас стало немного легче.

Он опускает голову, смотрит себе под ноги. Носком сапога всковыривает кусок сырой земли вместе с растущим на нём мхом и тут же втаптывает его обратно. Проделывает это несколько раз. Я наблюдаю.

— Так всё-таки, — тихо произносит Кирштайн спустя минуту, и по его тону я понимаю: нет, легче ему всё же не стало. — Какого хрена ты потащился за мной?

— Твои друзья за тебя переживали.

Он хмыкает.

— А ты-то тут при чём?

А действительно? При чём?

Меня переполняет сюрреалистичный азарт… переполняет какое-то почти истеричное веселье, и я даже нахожу в себе силы слабо улыбнуться. Только Кирштайн этого не видит. И не только потому, что до сих пор стоит ко мне спиной.

В очередном импульсивном порыве принимаю единственное, как мне сейчас кажется, верное решение — выбираюсь наружу. И услышавший шипение пара Кирштайн настороженно замирает.

Я вдыхаю пропитанный сыростью лесной воздух, хотя больше не различаю в нём никаких отдельных оттенков. Обоняние, как и остальные чувства, притупляется.

— Мне захотелось с тобой поговорить, — наконец отвечаю я, и от звука моего естественного голоса Кирштайн теперь точно вздрагивает — я вижу, мне не кажется. — Твоя пылкая речь, как ни странно, меня задела. И вот я здесь.

Он медленно оборачивается ко мне.

Я спрыгиваю на землю, пытаясь не морщиться от неприятного покалывания в пояснице. Без зрения Перевозчика я уже не так чётко разбираю в темноте выражение лица Кирштайна, но я уверена: он поражён.

Что ж, не ему одному меня постоянно удивлять, верно?

Конечно, он мог бы догадаться и раньше, если бы ему было до меня хоть какое-то дело. Ханджи обсыпала меня своими вопросами постоянно, и порой они были уж настолько откровенными, что заставляли того же Арлерта смущённо краснеть. Но Кирштайн игнорировал моё присутствие с той же настойчивостью, с какой избегал разговоров с Энни. И уж точно не вслушивался в мои ленивые отмашки от притязаний чрезмерно любознательной Ханджи.

Кажется, ему было легче воспринимать меня как какую-то абстрактную громадину. Наделив Перевозчика личностью, он лишь усилил бы своё чувство вины. Но, после всего случившегося за этот вечер, стало ясно, что идеальнее момента раскрыть все карты мне не найти.

К тому же я не соврала: мне действительно захотелось с ним поговорить. И не только для того, чтобы разрешить вопросы с Шиганшиной или Либерио — если подобные вопросы вообще возможно хоть каким-то образом разрешить. Нет, не только.

Когда я пошла за ним сюда, в лес, мною руководило безрассудное любопытство.

Зик отравил меня своей болезненной любовью к препарированию людских характеров. И Жан Кирштайн уже давно кажется мне интересным экземпляром. Немного безжалостно с моей стороны, но кто в нашей с ним ситуации может говорить о честной игре?

Одёргиваю пальто, поправляю пояс. Подхожу к нему ближе. Подошвы сапог вязнут во влажной земле, и каждый мой шаг сопровождается звонким чавканьем мха.

— В таком виде ты производишь куда больше шума, — растерянно выдаёт Кирштайн, оглядывая меня с ног до головы. — Хоть и кажешься теперь такой… маленькой.

Он почему-то хмурится, а я смеюсь, вгоняя его в ещё больший ступор.

— Можешь звать меня Пик.

Протягиваю ему руку, и он мешкает перед тем, как всё-таки её пожать — очень осторожно пожать.

Ладонь Кирштайна тёплая и сухая. А глаза по-прежнему озадаченные.

— Тогда ты, полагаю, можешь звать меня Жаном, — говорит он сдержанно, всё с той же умилительной аккуратностью размыкая рукопожатие.

Похоже, считать нашей первой встречей теперь правильнее этот момент.

— Приятно познакомиться, Жан.

Я улыбаюсь — и теперь он это видит.

---

1) Питчер — главный игрок бейсбольной команды, который стоит в центре внутреннего поля на небольшой земляной насыпи («горке»). Начинает игру, производя подачу.

Вернуться к тексту

2) Бэттер, бьющий, отбивающий — игрок атакующей команды, противостоящий питчеру. Человек, который отбивает мяч битой.

Вернуться к тексту

3) Страйк-зона — область, в которую питчер обязан попасть мячом. Строго ограниченный прямоугольник, перед бэттером на уровне от колен до подмышек.

Вернуться к тексту