Встретимся на поле боя (гет)

Свою первую встречу с Жаном Кирштайном я не помню.

Скорее всего, это было в Шиганшине. Да, наверняка. Где же ещё? В той битве, когда мы потеряли Колоссального, так и не получив Координату. И чуть не лишились Звероподобного с Бронированным — если бы не я.

Зик тогда так и сказал.

— Если бы не ты, Пик…

Мы стояли на палубе, вдвоём. Я к тому времени уже скинула оковы титаньего тела. Потому-то и чувствовала себя легко и свободно — подставив лицо ласковым лучам солнца, полной грудью, с шумом, с наслаждением вдыхала опьяняющий морской воздух.

— Если бы не ты, я бы погиб. Спасибо, малышка.

Он вышвырнул только что прикуренную сигарету за борт, шагнул ко мне, взял моё лицо в свои большие тёплые ладони, заглянул мне в глаза, а потом поцеловал меня. Тягучим, нежным поцелуем. Так, как умел целовать только он.

И мы потом долго стояли там, на верхней палубе, обнявшись.

И Райнер меня тоже обнимал. Уже после: он поднялся к нам с Зиком, когда восстановился. Обнимал, сжимая меня в кольце своих только что регенерировавших, но крепких, как и прежде, рук. Обнимал до хруста в рёбрах. Обнимал, улыбался, говорил, что соскучился по мне — ведь будто сотню лет не видел меня в человеческой форме! Обнимал и смеялся.

Смеялся ошалело. Потому что, как и я, радовался тому, что мы наконец-то возвращаемся домой. Туда, где нас — героев! — все очень-очень ждали. Даже несмотря на поражение. Ждали.

Мы пробыли на палубе до ночи. Любовались океаном, в чёрных водах которого сотнями тысяч сверкающих бусинок отражались звёзды — завораживающее зрелище!

И мне некогда было думать о демонах Парадиза. К тому же я не знала их имён, не помнила их лиц. Да и стоило ли вообще забивать голову мрачными мыслями о врагах, когда я имела полное право упиваться долгожданной передышкой?

Вдали приветливо светились огни марлийского порта. Мы, убаюканные волнами, лениво делились своими планами, загадывая, куда после прибытия пойдём первым делом. На душе было спокойно. Мы были полны надеж…

Ладно-ладно.

Хорошо.

Довольно лирики.

Я соврала.

Я хочу, чтобы всё было именно так. Но увы, на деле возвращение с Парадиза прошло куда безрадостней.

В тот раз весь обратный путь до Марлии я провела в своей каюте.

Тело после месяцев пребывания в форме титана нестерпимо ныло, а практически не прекращающиеся судороги ощутимо ограничили меня в передвижениях. Так что ни на какой палубе я не была — просто не смогла бы дойти до неё на своих двоих.

А ещё меня тошнило.

И я не понимала, из-за чего сильнее: от презрения к себе или потому, что эту ублюдочную посудину беспорядочно швыряло на волнах, словно щепку. За бортом царствовал шторм, и меня вполне ожидаемо укачивало.

Зик за всё это время заглянул ко мне только однажды. И, конечно, никаких душещипательных сцен не разыгрывал. Пф, кто всерьёз мог бы в такое поверить?

Мы говорили о деле.

Это был единственный шанс без лишних свидетелей сверить наши версии произошедшего до того, как корабль должен был прибыть в порт. Мы оба понимали, какими проблемами для нас и наших семей мог бы обернуться этот провал. И как была опасна ситуация для Райнера.

Поэтому не могли допустить разночтений.

Говорил в основном Зик. Сидя на перевёрнутом деревянном ящике, курил одну сигарету за другой. Не потрудившись даже открыть зиявший над его головой иллюминатор.

Я от протянутой мне пачки отказалась — тошнота пересиливала все остальные потребности. И просто наблюдала за ним. За Зиком. Лёжа на койке с подложенной под живот подушкой. Вдыхая ставший неотъемлемой частью меня запах его сигарет. И изредка, когда от меня требовалось, вставляла в его так складно льющуюся речь свои реплики.

Язык чесался расспросить Зика, что это, мать его, было — там, на крыше одного из домов полуразрушенной Шиганшины. Когда он пообещал Эрену Йегеру вернуться за ним. Спасти его.

В официальном рапорте диалог с братом Зик собирался изложить в усечённом варианте. И я понимала: правды от него я тоже не дождусь.

Даже наедине со мной он держался так, будто ничего не произошло. Будто в его словах, адресованных мальчишке, не было ничего подозрительного. Будто он и мысли не допускал, что я могла обернуть услышанное против него.

Но он допускал. А я — могла.

Я знала Зика достаточно хорошо. Как и он меня. Мы доверяли друг другу свои жизни — на тренировках, в засадах, в пылу сражения, в постели. Мы многое пережили вместе.

Но мы никогда не сбрасывали друг друга со счетов.

Именно этому он меня сам и научил. Всегда оставаться настороже. Что бы ни происходило.

Потому Зик лучше кого-либо понимал, что мои соображения остались при мне лишь потому, что на тот момент я ещё не видела в его действиях реальной угрозы. И, пока на другой чаще весов балансировала дальнейшая участь Райнера, я рисковать не собиралась. Ведь Зик был единственным, кто мог вытащить его голову из затягивающейся петли. Единственным, кто мог спасти нас. Так я тогда думала.

— Думаешь, сработает? — вырвалось у меня, когда Зик, затушив окурок о подошву своего ботинка, поднялся. Мы закончили, и он собирался уйти.

В подкорректированной версии Зика не оставалось пробелов, но я не могла не испытывать тревогу.

— Должно.

Да, должно было. Иначе счётчик Райнера обнулился бы раньше отведённого срока — очевидно. Зик не раз предупреждал его, что атака в Шиганшине — его последний шанс. Но Райнер был полон решимости завершить начатое. Вернуть Координату. Переломить игру в нашу пользу.

Что ж. Он пытался.

— Ты видел его?

Меня к Райнеру не пускали. Да я и не добралась бы до кают нижней палубы, даже с костылями — особенно с костылями. А его, судя по всему, должны были держать где-то там.

Зик отрицательно покачал головой.

— Поговорю с ним позже. Он ещё не восстановился.

Тело Райнера регенерировало очень медленно: во время изнурительной битвы он слишком часто оказывался на волоске от гибели и растратил абсолютно все силы. Так что да, мы с Зиком тогда оба осознавали, что до прибытия в Марлию Райнер не восстановится.

И вряд ли восстановится вообще когда-нибудь — морально. Те сложные выборы, которые ему пришлось делать, и те жертвы, которые он был вынужден принести, искрошили бронированного Райнера изнутри. Какая ирония.

Тогда я не представляла, доведётся ли мне когда-нибудь увидеть Райнера не то чтобы смеющимся — хотя бы улыбающимся. И увидеть не в своих дурацких мечтах об ином исходе. А вживую.

Вживую.

Я ведь действительно могла не увидеть его вовсе. Если слова Зика не возымели бы нужного эффекта и командование всё-таки вынесло бы свой приговор, Райнера скормили бы следующему кандидату незамедлительно. И мы потеряли бы его так же, как потеряли Бертольда. Энни. Марселя. Догадывалась ли я, что эти имена — далеко не последние в списке? Осознавала ли я до конца, скольких товарищей нам предстоит похоронить?

Да.

Я встрепенулась от громкого звука: Зик задвинул ногой ящик, на котором до этого сидел, туда, где тот стоял раньше, — под койку. Мерзкий скрежет дерева о пол каюты заставил меня поморщиться.

Подняв голову, я встретилась с Зиком глазами. Конечно же, он догадывался, о чём я тогда задумалась. Он знал, что меня беспокоило. Чувствовал меня. Читал меня. Именно этим он когда-то давно, будто бы даже в прошлой жизни, поразил меня. В самое сердце.

Любила ли я его? Теперь-то — после всего, что случилось, — мне сложно сказать, а тогда… тогда казалось, что да.

— Не переживай за Райнера. Он справится, — нависнув надо мной, Зик сунул руки в карманы брюк и скупо улыбнулся одними губами. — Лучше отдохни, малышка Пик. Пока нам дали такую возможность.

Вот про «малышку» я не соврала. Зик и впрямь меня так время от времени называл, но совсем не с нежностью, как могло бы показаться. Скорее со снисходительной лаской, которая порой доводила меня до бешенства. Зик умудрялся относиться ко мне и как к идеальному солдату и как к неразумному ребёнку одновременно. Но я несомненно была его любимицей. Во всех смыслах.

Про поцелуй, кстати, тоже — не соврала.

Зик всё-таки наклонился ниже и ужалил меня в губы. Именно так я обычно это и ощущала: обжигающе, отрывисто, собственнически. Царапалась не только его борода, Зик весь был колючим. И всегда оставлял метки. На моей коже. В моих мыслях. Снаружи. Внутри.

Он ждал от меня абсолютной отдачи во всём — и в битве, и в постели. И всегда брал больше, чем предлагал в ответ. И меня манило это причудливое сочетание внешней холодности и сдержанности с натурой зверя, не признающей полутонов.

Я перевернулась набок, притянув Зика ближе к себе за лацканы его пиджака. Мне хотелось забыться, укутавшись в его грубые ласки, но Зик почти сразу отстранился, прерывая этот слишком болезненный для того, чтобы считаться чувственным, поцелуй.

В общем, технически я не соврала. Потому — в конце концов — так целоваться действительно умел только он. Пусть в этом и не было ни капли той нежности, о которой я постыдно грезила.

Ответить Зику я ничего не успела — меня пронзила очередная короткая судорога, и я вновь ощутила себя ничтожно слабой. Моё тело начало изнашиваться уже тогда, четыре года назад.

— Серьёзно, Пик, отдохни, — повторил Зик, в ободряющем жесте старшего товарища сжав моё предплечье. — Ты должна быть в форме, когда мы прибудем в порт.

Слов благодарности за спасение его обезьяньей шкуры я от него так и не услышала.

Не стоило даже надеяться, конечно. Это ведь с самого начала было моей главной функцией. Моей задачей. Моим долгом. Долгом почётного марлийского воина. Иначе поступить я не могла.

— И хотя бы ненадолго выкинь из головы мысли об этом проклятом острове, — добавил Зик перед тем, как покинуть мою каюту. — В последнее время ты стала слишком много думать.

Касались ли его слова только эпизода с мальчишкой на крыше? Или он хотел предостеречь меня от чего-то ещё? Я до сих пор не знаю этого наверняка.

Если быть до конца честной, Зик никогда меня ни к чему не принуждал. Манипулировал? Возможно. Но он всегда оставлял окончательный выбор за мной.

Потребовать от него откровенности или покорно промолчать. Остаться с ним до утра или уйти. Любить его или ненавидеть. Я всегда решала сама.

Наверное, вместе с силой Звероподобного он впитал в себя и страсть Ксавьера к экспериментам, к наблюдению. Он раз за разом раскладывал передо мной свои карты — рубашкой вверх, конечно же. Ведь он никогда не мог позволить себе быть откровенным до конца с кем-либо, даже со мной. Раскладывал — и с каким-то отстранённым исследовательским интересом ждал, к какой из карт я потянусь. И что я буду с полученными знаниями в итоге делать.

Так было и в тот раз.

Зик ушёл, а я уткнулась лицом в сложенные руки. Он был прав: я действительно слишком много думала в те месяцы. После всего, что мы сделали с этими людьми — не демонами, людьми, — я не могла не думать.

Я думала обо всём этом тогда. И думаю сейчас.

И — да, я соврала: я прекрасно помню лица. Всех тех, кому мы так или иначе навредили.

И свою первую встречу с Жаном Кирштайном я тоже прекрасно помню.

Отчёты Райнера и Бертольда оказались довольно подробными, и это только укрепило наше преимущество над противником. Мы знали о них достаточно. Они о нас — ничтожно мало.

Портреты элиты разведкорпуса, которая могла представлять для нашего плана серьёзную угрозу, Райнер расписал детальнее: досье тех же Аккерманов, например, заняло несколько страниц. А вот напротив фамилии Кирштайн, помимо перечня стандартных физических характеристик для опознания, значились только ёмкое «хорошо ориентируется в бою», туманное «может удивить» и пришедшееся мне по вкусу «не стоит недооценивать».

Зик надменно отмёл почти все досье, в конечном итоге выделив для себя только одну угрозу, Леви Аккермана. Он мог себе это позволить: знал, что остальное я возьму на себя. Как всегда. Так, собственно, и вышло — мы ведь были хорошей командой.

Я изучила все отчёты вдоль и поперёк. И фамилии людей, чьи жизни мы собирались разрушить, чтобы отвоевать наконец шанс на собственное счастье, накрепко въелись в мою память.

Поэтому, когда посреди тёмного леса Шиганшины один из мальчишек шикнул на второго за то, что тот окликнул Йегера по имени, я почти не удивилась, распознав в нём этого самого Кирштайна. Которого не стоило недооценивать, да-да. А отчитывал он Спрингера — парнишку, всю родню которого мы совершенно недавно обратили.

Несмотря на сотни прошедших операций, я всегда испытывала волнение, когда безликие «объекты» со страниц досье обрастали плотью и обретали голос. Зик ворчливо обвинял меня в излишней эмпатии, но работать в разведке любил именно со мной. И не только из-за моего титана. Надеюсь.

— Просто считай, что мы постоянно окружены врагами, — снисходительно подытожил свои наставления Кирштайн. И я, наблюдавшая за их отрядом неполных полчаса, едва удержалась от язвительного смешка. Хотя, возможно, я тогда всё же издала какой-то шум, потому что в этот момент Кирштайн резко повернул голову в мою сторону и завопил: — Титан слева!

На доли секунды мне показалось, что наши взгляды пересеклись, и я подобралась, готовясь атаковать. Но через мгновение всё решилось: речь шла не обо мне. Холодные языки фонарей осветили сидящего в паре метров от меня неразумного обращённого.

Но отступить, мысленно проклиная Кирштайна, мне всё же пришлось — обнаружение титана в непосредственной близости встряхнуло группу. Противники лишь ненадолго замешкались, но зато потом напряжённее стали вглядываться в облепившую их со всех сторон тьму и заметно ускорились. А я, прервав наблюдение, была вынуждена спешить к Зику, чтобы успеть доложить об их приближении.

Освежить впечатление о себе Кирштайну удалось немногим позже — пусть по моим ощущениям между этими двумя крошечными событиями и прошла целая вечность.

Мы отступали, и Зик отдал мне чёткий приказ: забрать то, что осталось от Райнера, устранив при этом так удачно стоявшую на пути Зоэ. Её маниакальный интерес к титанам рано или поздно мог выйти нам всем боком, вдобавок она принадлежала к той самой элите. И Зик, подстёгиваемый яростью от поражения, хотел хоть как-то отыграться напоследок.

Бертольда нам пришлось бросить из-за Аккермана, но со спасением Райнера проблем возникнуть не должно было. Как и с убийством Зоэ в угоду задетому самолюбию Зика. Ведь на нашей стороне, несмотря на провал, по-прежнему играл эффект неожиданности.

Собственно, с первым в сухом остатке я справилась — Райнера мы не потеряли.

А вот с устранением Зоэ возникла загвоздка. Потому что раненный Кирштайн, которого мы не взяли в расчёт, умудрился преодолеть разделявшее их с ней расстояние буквально за считанные мгновения, спасая её из-под прицела моих челюстей и едва не став их жертвой сам.

Пожалуй, считать нашей первой встречей следует всё же этот момент — так честнее. Потому что тогда мы и действительно пересеклись взглядами. Опять же, на доли секунды, но…

Я криво усмехаюсь.

Как же давно это было.

В следующий раз Жан Кирштайн взглянет мне в глаза в Либерио. Перед тем, как попытается убить. Но почему-то не сможет довести дело до конца. Почему?

И почему я вспоминаю обо всём этом сейчас? Только ли потому, что мы все снова здесь, в Шиганшине? И собираемся провернуть почти тот же трюк, что и четыре года назад, только теперь Кирштайн в попытке спасти своего товарища совершенно точно должен стать жертвой — пусть и номинально, но на сей раз я его действительно проглочу.

Смешно.

Привычная мне реальность давно уже вывернулась наизнанку.

И то, что происходит сейчас, в настоящем, кажется какой-то нелепой, отвратительно небрежно прорисованной карикатурой на события прошлого. Ведь на поле боя всё те же фигурки, только расставлены теперь иначе. Теперь Зик где-то там, по другую сторону баррикад. А я...

Глядите, вот она я — посреди беснующейся толпы, готовлюсь исполнить свою часть сделки.

Сделки с теми, кого в прошлом пыталась убить, равно как и они — меня. Сделки с теми, кого в настоящем должна называть союзниками, пусть нас всех это и не особо радует.

Зик, ну и наворотил же ты дерьма… Неужели ты всерьёз верил, что можешь спасти этого мальчишку? Мальчишку, непостижимым образом превратившегося в угрозу человечества. Мальчишку, лишившего нас всех выбора.

Хотя винить одних лишь Йегеров в наступившем хаосе, наверное, не до конца правильно. Мы все так или иначе приблизили этот час.

А… а случилось бы это всё, если бы… если бы не я?

Если бы я не вмешалась и позволила Аккерману добить еле живого Зика тогда, четыре года назад? Или если бы не смолчала после, поделившись своими подозрениями о мотивах Зика с генералом Магатом?

Очень хочется вновь соврать самой себе, выдумав очередную альтернативную реальность. В которой Зик Йегер так и не встретился с младшим братом. Так и не предал нас. Так и не превратился в ничтожный винтик беспощадной махины геноцида. Так и не стал косвенным убийцей близких мне — нам, Зик, нам обоим, — людей. Марселя. Энни. Бертольда. Кольта.

Порко...

Я вздыхаю и прикрываю на мгновение глаза. Без толку изводить себя сейчас — я понимаю. Нужно думать только о том, как остановить весь этот кошмар. Земля под стопами армии Йегера гудит. И не перестанет, если мы ничего не сделаем. Нужно отбросить в сторону страх, сожаления и обиды. Нужно сосредоточиться на деле.

Прячу окровавленную руку глубже в карман — на зелёной ткани чужой мне униформы проступают первые тёмные капли. Продолжаю пробираться через толпу, готовясь обратиться в любую секунду. За высокими крылатыми спинами йегеристов я не вижу, что происходит в самом эпицентре этого парада безумия. Но мне и не требуется. Я жду. Сигнала.

Хотя часть меня отчего-то не верит, что Кирштайн сделает это. Судя по всему, у него есть вполне осязаемый шанс обратить одну из моих дурацких мечт в реальность — плюнуть на всё и отойти в тень, чтобы жить спокойной жизнью в стороне от ужасов войны.

Впрочем, может, у него совсем иные мечты?

Когда раздаётся очередь из четырёх выстрелов, я нахожу в себе силы тускло улыбнуться.

Кажется, мне пора окончательно усвоить: Жана Кирштайна не стоит недооценивать.