Стань акума для меня, Аллен (джен)

Идея превратить Аллена в акума казалась хорошим решением ровно до момента ее реализации. Ранее он проводил этот ритуал тысячи раз, не поведя и бровью, однако над телом своего сына руки Тысячелетнего Графа дрожали.

Рациональное говорило в нем:

Аллен — экзорцист. Всю жизнь он сражался против акума.

Не потому, что они убивали людей, а потому, что он, единственный из людей, видел, что происходит у них внутри. Видел их души, изувеченные механизмами.

— Я н-не могу…

Поступить так жестоко.

Поместить его собственную душу в такой механизм. Обречь ее на вечные страдания...

Не могу.

* * *

Он не знал, сколько времени прошло. Сколько он не пускал внутрь Ноев. Сколько потратил на обустройство комнаты.

В ней были игрушки, вкусности, красивая одежда. Пианино.

Граф забывал, что Аллен не умел играть на нем.

Была жердочка для Тимкампи.

Он не знал, что голем уже мертв, как и его хозяин.

Аллен лежал на мягкой постели, как кукла. И, как кукла, был одет в красивый наряд по вкусу Графа. Хотя вкус Графа был настолько специфичным, что носить выбранную им одежду было стыдно даже Роад.

Граф наклонился к своей кукле, мечтая, чтобы она ожила, проводя по волосам и месту на лице, где некогда был оставленный им шрам. Но у мертвого Аллена не было проклятья. Как и подобает всякому проклятью, оно вернулось к наложившему его с умноженной силой.

Граф нагнулся, чтобы поцеловать лоб, и так и замер. В нос ударил неприятный запах. Гниение.

Он так долго откладывал процесс превращения в акума, что труп начал гнить. Предательская влага заставила взор поплыть. А в мыслях все крутилось:

Нужно превратить его в акума, пока не поздно.

Мана был против, но его отражение настаивало на этом. Разгорелся нешуточный спор между двумя в одном, во все стороны полетели кровь и плоть, пострадали глаза. Он вновь уродовал свое тело, только чтобы все раны вновь зажили спустя мгновения. Но только физические. Обезображенный, Граф вернулся к трупу.

Я сделаю все в лучшем виде.

Сделаю так, чтобы было только твое сознание.

Только для тебя.

Он представил, как будет происходить процесс. На сей раз без жертвы. Но залезать внутрь тела все равно придется.

Залезать внутрь тела?..

Он ужаснулся от мысли, что придется пережить его мальчику. Он вспомнил, как сам оказался в скелете акума. Это было больно. А залезать в мертвое тело будет еще и противно. Наверняка он откажется сделать это добровольно. А делать это против воли…

…По моему приказу.

Нет, так не пойдет.

* * *

Граф старался аккуратно поместить скелет внутрь, не повредив тело. Он вводил шприцами темную материю, заставляя ее приобретать нужную форму уже внутри. Однако работа оказалась ювелирной сложности и гораздо более затратной по времени, чем просто разрезать мышцы и поместить уже готовый скелет.

Зачем я делаю это?

Стоит Аллену хоть раз принять форму акума, как… Тело само порвется и изменит структуру, упорядочив детали механизма.

Упущенное время уже стоило Графу слишком дорого.

Поместив большую часть деталей на свои места, он дошел и до Чистой силы, притаившейся в руке.

Чистой силы, которая не защитила своего хозяина.

Не колеблясь, Тысячелетний Граф уничтожил ее. Однако теперь тело оставалось без руки.

Рука была воссоздана из темной материи, имитирующей правую сторону тела. Но она все еще нуждалась в регуляции.

Если бы это был обычный акума, меня бы не заботило его удобство.

В последний раз перепроверив исправность механизма, Граф неловко позвал душу:

— Аллен!

* * *

Всю округу засыпал снег. Деревья, озеро, словно бы из Эдинстона, и почему-то неуместное тут пшеничное поле, словно бы из другого мира. Ветер, дующий оттуда, приносил с собой листья и уносил внутрь снег.

Он побрел подальше от пшеничного поля. Хоть оно и было более приятным, чем снежная пустошь, оно было чужим. Почему-то он его ненавидел.

Место вокруг было пустынным и одиноким, с голыми деревьями, с могилами и темным небом. Но снег, засыпавший всю округу, был прекрасен. Сам не зная, почему, он стал плакать. Вернее, кажется, только сейчас он обратил на это внимание — возможно, уходя, он забрал слезы с собой из того мира. Они стекали с лица и замерзали, не долетая до земли — настолько здесь было холодно.

Он помнил, что ему нужно продолжать идти. Ни свое имя, ни почему плакал, ни что он оставил позади, а только эти слова.

* * *

Он бродил достаточно долго, чтобы осознать, почему плакал. Кажется, что-то случилось в жизни, которую он оставил. А здесь, в этом месте, последние следы этой жизни — воспоминания и чувства — засыпались снегом. Пришло время исчезать.

Сам не зная откуда, он знал, что если продолжит идти, то дойдет до Спирали жизни и в ней найдет все то, что искал. При жизни он больше всего боялся одиночества и потому искал любви. Он предвкушал, что же ждет его там, по ту сторону Спирали жизни, куда уходят умершие.

Веселые возгласы доносились издалека. Снег таял и уступал место макам — цветам забвения. По сторонам проносились знакомые-незнакомые пейзажи: озеро, дом Матушки, Индия, Черный Орден, дружелюбное старое и неприятное новое его здания, разные его подразделения — азиатское, североамериканское…

Люди призраками ходили вокруг него и улыбались, прощаясь. Или ему только казалось, что они улыбаются. В любом случае, он по привычке старался улыбаться в ответ. В конце концов, даже если он не помнил их, это были его дорогие друзья и множество людей, которых он встретил на своем жизненном пути: кого он спас и кто спас его. Он отдавал им дань уважения, даже если это были всего лишь призраки.

Когда он не знал, куда идти, ориентировался по указателям или другим ориентирам. Но в какой-то момент они стали противоречить друг другу и заводили в тупики или проводили кругом.

Он потерялся. При жизни он часто терялся и умудрился сделать это и здесь. Впереди показалось азиатское подразделение — его лабиринт, где, по словам какого-то знакомого-незнакомого мужчины в берете, блуждали и умирали от голода искатели, — хоть какое-то место, что он узнавал.

А потому он был рад потеряться в знакомом месте.

Здесь перед ним предстала огромная дверь. Она таила воспоминания. Когда-то он также потерялся на своем жизненном пути и до крови бился об нее руками, мечтая, чтобы она отворилась, мечтая продолжить идти. Возможно, на сей раз ему придется ее открыть.

Правда, что было по ту сторону двери, настоящей, он узнал еще при жизни, и это было нечто жуткое и неприятное, но уже совершенно неважное для мертвеца. Да и на сей раз эта дверь вела в другое место.

Наконец-то.

Дверь была крепко закрыта, но, стоило постучаться, пригласительно отворилась. Даже на том свете вежливость творит чудеса. Внутри было маняще светло и тепло, и хотелось поскорее туда уйти, чтобы окончательно забыться от всего холода, печали, боли и одиночества предыдущей жизни.

Он был уверен в своем решении, пока не услышал далекий крик:

— Аллен!

Внезапно он вспомнил свою жизнь, словно очнулся от комы. Он осознал, что он экзорцист и что сражался против Тысячелетнего Графа и что пытался спасти мир, освобождая души акум.

И куда он собрался уйти? Просто бросить все и умереть?

Как там мои друзья?! Как там акума?! Как там мир?!

Осознал он и что голос принадлежал его отцу.

Как там Мана?!

Они обещали всегда быть вместе. Он обещал сделать Ману счастливым. Даже взял имя его умершей собаки.

Аллен не мог бросить отца.

Он бегом пустился обратно на зов. Казалось, он прошел целую вечность досюда, но вот обратно вернулся мгновенно. Уходить не хотелось. Он надеялся встретить Ману на той стороне, но его голос отчетливо доносился из мира живых. Теперь хотелось поскорей вернуться, как Аллен сделал это, когда его позвал Джонни.

— Мана!

В месте, где когда-то была занесенная снегом могила Маны и где был совершен жуткий ритуал, изменивший всю жизнь Аллена, он вновь увидел своего отца. Живого, улыбающегося, с распростертыми для объятий руками. Он звал его.

Аллен подбежал к Мане и раскрыл руки в ответ, чтобы кинуться обнимать его, но в последний момент остановился.

Что-то не так.

Пахло кровью. Само место было жутким. И почему Мана звал его из реального мира, а не ждал в Спирали жизни?

Ведь Мана давно умер.

Небо покраснело. Похолодело. Зловещая луна взошла на небе. Отовсюду смотрели голодные взгляды. Однако злые призраки не осмеливались подходить. Что-то пугало их самих.

Аллен посмотрел на лицо отца. Его улыбка показалась ему зловещей.

Ему стало страшно.

А человек с лицом его отца позвал снова:

— Аллен!

Или не с лицом? Аллен чувствовал, что Мана был самый что ни на есть настоящий.

Раз Мана настоящий, разве может он причинить мне вред?

Раз Мана настоящий, все остальное неважно.

Ведь я так хотел увидеть тебя вновь!

Сказать тебе, что я никогда не прекращал идти, до самого последнего вздоха!

Узнать, гордишься ли ты мной.

Заглушив смутные сомнения, Аллен подошел к отцу и обнял в ответ, зарываясь лицом в грудь, чтобы не чувствовать запах крови и мертвечины и не видеть голодных взглядов.

Что-то холодное и тяжелое звякнуло на шее. Это застало экзорциста врасплох.

Аллен с непониманием уставился на отца. Но во взгляде того читалось нечеловеческое ликование.

— Что это? — со страхом и надеждой на обнадеживающий ответ спросил ребенок.

— Цепь.

И экзорцист вспомнил, что Мана был Тысячелетним Графом — создателем акума, обманом навечно заключавшим души умерших в изувечивающие механизмы. От одного воспоминания начинало тошнить.

— Неееет!!! Отпусти!!! — он начал судорожно вырываться.

Это было нечестно.

Его жизнь и так была отвратительной.

С самого детства к нему относились, как к мусору.

Только Мана любил его.

Но даже это оказалось ложью.

Черный Орден стал ему домом.

Но он потерял и его.

Все отказались от него.

Даже друзья.

Он ничем никому не смог помочь.

Учитель выбрал Четырнадцатого и предложил ему умереть.

Вся его жизнь была ложью.

Он закончил этот фарс своей смертью.

Он хотел, наконец, просто уйти.

Чтобы больше не причинять боль и не терпеть боль.

Может, следующая жизнь была бы лучше?

Он не сможет узнать этого.

Он пойман навечно.

Как и множество других жертв Тысячелетнего Графа.

В этот страшный механизм, один взгляд на который навсегда лишал сна.

Экзорцист попытался отпрянуть и убежать, но все было бесполезно: у него не было ни оружия, ни сил. Чужие руки с силой сомкнулись на теле и потащили вниз, словно в ад, под хохот тысяч голосов неизвестных существ, кидающих вслед гадости:

— Еще одна игрушка Тысячелетнего Графа! Ахахахахахахаха!

Было нестерпимо горячо, затем — нестерпимо холодно. Темная материя опутала его вокруг. Она держала на месте, при малейшей попытке вырваться — причиняла боль. Сначала легкую, затем сильнее, и, наконец, совершенно невыносимую. Выбраться было нельзя.

Я застрял в этой штуке!

Он открыл глаза.

Помогите!

* * *

Неприятный свет ударил в глаза. Тело жгло.

— Агх! Мана! Как ты… Как ты… КАК ТЫ ПОСМЕЛ ПРЕВРАТИТЬ МЕНЯ В АКУМА?!

— Тише, успокойся!.. — Тысячелетний Граф аккуратно приподнял новосозданного акуму за руки.

— Почему, Мана?! Почему?! За что?!

Мана был готов к такой реакции и попытался успокоить:

— Не волнуйся! Я вернул тебя не чтобы навредить… Я хотел все исправить! Давай жить одной семьей!..

— Исправить? — Аллен в недоумении и боли скривил лицо. — Семьей?.. Мана, ты… Как ты можешь говорить такое?! Ты… Ты… Ты просто использовал меня! Ты бросил меня! И, более того, все эти годы…

Ты был моим врагом.

— Твои акума кромсали моих друзей на части!

Ты забыл обо мне.

— Твоя семья издевалась над людьми!

Почему ты выбрал не меня?

— Ты… Вы все — зло!

Почему я все еще так люблю тебя?

— Аллен, я могу объяснить! Все это делалось не просто так, а ради высшей цели.

— Высшей цели?..

— Да.

— Что может стоить столь многого?!

— Моя цель — привнести три дня тьмы в мир…

Аллен залился хохотом. У Тысячелетнего Графа в груди похолодело.

— Довольно, Мана. Довольно, — Аллен закрыл плачущее лицо руками, — пожалуйста, просто отпусти меня. Пожалуйста!..

Но даже закрытое руками, Граф отчетливо слышал хныканье, от которого внутри все переворачивалось.

Не зная в сущности, что теперь делать, Граф приподнял Аллена за руки, оторвав их от лица и потянув того с кровати.

— Ай! Что ты?!..

— Пойдем умоем твое заплаканное личико, — Граф ласково улыбнулся, стирая слезу с щеки.

— Двигать это мертвое тело так неприятно, Мана!.. Почему ты держишь меня здесь?.. Почему из всех именно меня?!.. Я не хочу быть твоей игрушкой! Отпусти!..

— Успокойся, — он довел Аллена до рукомойника.

— Ты не игрушка! Кто сказал тебе такое?

— Голоса…

Ох уж эти болтливые души.

Кажется, я слишком мягко с ними обхожусь. Надо это исправить, — в глазах Тысячелетнего плескалось что-то темное. Обманчивая мягкость с людьми семейного круга скрывала невообразимую жестокость ко всем остальным.

Аллен с трудом стоял и, заметив это, Граф донес его обратно до постели, приговаривая:

— Тебе, наверное, интересно, почему так тяжело двигаться.

Не прекращая тихо скулить, Аллен невольно прислушался.

— Ты ведь видел новорожденных акум, и они прекрасно ходили. Дело в том, что мои механизмы не предназначены для того, чтобы ими управляла сама заключенная внутри душа. Тогда теряется весь их смысл… Но ты — другой случай. Мы же не хотим, чтобы темная материя сформировала новое сознание в теле, правда?

— …

Аллен смотрел приемному отцу в глаза с нечитаемым выражением лица.

— Так что тебе нужно больше двигаться. Осваиваться. Управлять. Пройдет некоторое время, и тебя будет не отличить от живого человека. Обещаю! — Граф на вид искренне улыбался.

— …

«Не отличить от живого человека».

Мана, почему ты улыбаешься даже тогда, когда делаешь мне больно?

Граф посадил ребенка с нечитаемым выражением лица на постель. Прошло некоторое время, прежде чем Аллен заговорил вновь.

— Мана, нет, Тысячелетний Граф.

Граф навострил уши.

— Где ты был все эти годы? Почему ты проклял меня? Почему ты бросил меня? Мы сражались…

— Прости, — Граф потупил взгляд и приложил голову к плечу Аллена. — Знаешь, я вспомнил тебя… Только когда ты умер…

— А?

— Моя память была запечатана в проклятье и… Когда ты умер… Оно спало.

Аллен невольно провел рукой по месту, где некогда красовался шрам.

— Прости. Прости. Прости. Это так нечестно! Что ничего уже нельзя было исправить…

— Да, ты прав, — Граф удивился его словам. — Это нечестно.

Они упали на кровать, рыдая в объятиях друг друга.

Сон все не наступал. Волнуясь, какие грустные мысли приходят на ум его сыну, Граф прошептал тихое, но четкое:

— Усни.

Даже не успев удивиться, акума тут же исполнил его приказ.

* * *

Тики с предвкушением шагал по узкому светлому коридору. Граф, наконец, оставил свое затворничество, и можно было увидеться с ним. С ним и…

Когда Тики вошел, его взору открылась следующая картина: Тысячелетний Граф, озаренный светом солнца из окна, улыбался, широко расставляя руки в попытках заставить пройтись по комнате второго человека.

Тики не верил своим глазам, его сигарета выпала изо рта, поджигая ковер.

Неловкими шагами, словно ребенок, который учится ходить, комнату пытался пересечь Аллен Уолкер — экзорцист, который давеча умер и которого они с Роад, Джаздеби, Шерилом и Вайзли уже успешно оплакали. Правда, кажется, Шерил притворялся — он ненавидел Аллена, ему просто нравилось утешать Роад.

— Чтоб мне так выглядеть после смерти! — воскликнул португалец.

Отвлекшись на звук и не рассчитав шаг, Аллен смачно грохнулся на пол.

Он смотрел на Тики с яростью и недовольством, сморщив лицо от боли.

Граф поспешил поднять его и осмотреть, не ушибся ли он.

— А Юноша правда акума, Граф? Черт побери, он выглядит, как живой!

И Граф, и Аллен уставились на маркиза, словно вопрос застал их врасплох. Аллен ждал, что ответит Мана, но тот молчал.

— Правда, — высказался сам экс-экзорцист.

— А какого ты уровня? — не унимался Ной.

— Пятого, — злобно сверкнул глазами подросток-акума.

— Первого, — улыбнулся Граф, а затем сощурился, неловко почесал затылок рукой и добавил — или Второго. Возможно. Аллен эволюционирует без убийств… И это грустно, на самом деле.

Лицо Графа выражало надежду и отчаяние, а также сильную вину.

— Ну, быть акума оказалось не настолько плохо, насколько я это себе представлял. Но тело будто чужое.

Португалец удивился:

— Думаешь, зря ты уничтожил всех тех акум? Не так и плохо им живется, так ведь? Хоть я и не вижу их ду…

— Нет! Ты ошибаешься! Пусть я больше сам не вижу их души, — потупил взгляд Аллен, — и у меня нет Чистой Силы, чтобы спасти их, но я знаю, что они все еще там, страдают, запертые внутри.

— Давайте не будем об этом говорить.

Граф приподнял недовольного Аллена за руки и попытался заставить пройти дальше.

— У тебя уже так хорошо получается. Еще немного, и будем тренировать цирковые трюки. Хочу поскорее вновь научить тебя стоять на шаре. Ты так мило цепляешься за меня, когда падаешь!

— Мана! — Аллен жутко смутился.

Тики не должен был этого слышать! — гордость Аллена как циркового артиста была задета.

Заслышав шум приближающихся Роад и Вайзли, Тики продолжил неотрывно смотреть на Аллена.

Он совсем как живой.

Будто и не умирал вовсе.

Нет, неверно. Его вернули. Воскресили. Тысячелетний Граф.

Впервые Тики задумался о том, что во всех этих механизмах находятся души когда-то живших людей. И что сила Тысячелетнего так велика, что мертвые действительно возвращаются к жизни. До этого он относился к ним лишь как к бездушным вещам, пусть и имитирующим поведение человека. Устои одного Ноя пошатнулись.

В комнату ворвалась Роад, приобняв беловолосого экс-экзорциста.

* * *

Они сидели вдвоем в беседке.

— Сколько времени я уже здесь, Роад?

В форме ребенка Мечта грустным взглядом смотрела на него, но улыбалась:

— Время летит незаметно, когда ты с нами, Аллен. Давно Граф не был так счастлив.

— Правда? — Аллен нахмурился. — Мне кажется, я, наоборот, делаю его несчастнее своим существованием, — он слегка улыбался, но Мечте казалось, что он плачет.

Это у них с Маной общее.

— Знаешь, Роад, я пытался убедить его… Убедить его прекратить все это.

Роад слушала со вниманием.

— Убедить прекратить эту священную войну, отречься от своей миссии, отпустить души всех этих несчастных людей.

— Аллен, это…

— Невозможно! Да, я знаю! — Юноша бурно отреагировал, а затем затих: Но как я могу продолжать эту игру в семью, зная, что люди страдают, что ничего не кончено, что за пределами этого особняка разворачивается трагедия. Он творит трагедию!

— Аллен, — Роад обхватила его лицо своими руками, заставив поднять опущенный взгляд, — поверь, это не «игра в семью». Чувства Графа к тебе настоящие. Если бы ты знал, как плохо ему было, когда он потерял тебя. Как он искал тебя. И как плохо ему было до того, как он встретил тебя. Ты — его семья. Моя семья.

Она приобняла подростка:

— Поэтому, пожалуйста, просто дай нам шанс, хорошо?..

* * *

Он проходил весь день в смутных чувствах. Не стал отпираться, когда Тики предложил съесть рыбу живьем. Примерил все наряды, которые подготовила для него Роад, сыграл с близнецами в карты.

И вечером у него было странно приподнятое настроение. Он не стал послушной куклой сидеть в своей комнате и пошел встретить Ману по ту сторону открывшейся двери Черного Ковчега.

Настроение как рукой сняло. Мана был в своем боевом облачении с вечной клоунской улыбкой на лице. Аллен не видел его жертв, но кладбище и явственный запах крови, витающий в воздухе, выдавали, что здесь произошло.

Завидев его, Граф удивился и мигом ретировался домой в особняк, аккуратно прихватив Аллена за плечи и отдав акумам деликатный приказ «развиваться».

Обычно он говорил: «Идите и убивайте», — но ему было стыдно сказать такое перед Алленом, который надеялся, что он прекратит священную войну.

Акума провожали своего беловолосого собрата с недоумением во взглядах. Как и везде всю его жизнь, за его спиной его присутствие активно обсуждалось.

Аллену было больно от того, что Мана делает, и от своего бессилия.

Меж тем мужчина снял свой костюм, отряхнулся и спросил, привычно улыбаясь:

— Что, соскучился по мне? Я не ожидал, что ты придешь через Ковчег.

Как тебя только пустили? Бестолковые стражи. И они получат свое наказание.

* * *

Аллен весь вечер был тих и спокоен, но Граф ожидал, что он вот-вот что-то выкинет. Однако он был улыбчив и весел, вероятно, притворно, вплоть до момента отхода ко сну, когда они остались наедине. Аллен лежал к Графу спиной:

— Папа, отпусти их души, пожалуйста.

Мана замялся:

— Прости, я… Не могу.

Я должен.

— Папа, отпусти, мою душу, пожалуйста.

— Прости, я… Не могу.

Я не хочу.

Мана чувствовал себя ужасно.

— Но я вернул тебя в мир живых не для того, чтобы заставить убивать людей, а потому, что мне просто хотелось обнимать любимого человека перед сном.

С этим Мана крепко стиснул ребенка, а тот поперхнулся.

Мана старался казаться веселым и улыбаться, а Аллен все ждал, когда же он не выдержит и произнесет свой последний аргумент: «Усни». И когда он уже почти услышал знакомые слова, закричал:

— Стой!

Граф удивился.

— Не надо! Знаешь, я и сам могу уснуть! Дай мне побыть живым еще немного!

— Хорошо, — Мана приобнял его.

Они молча пролежали в объятиях друг друга так долго, что должны были бы заснуть. Но оба только притворялись спящими. Посреди ночи Мана привычно для себя начал шептать:

— Аллен, ты так хорошо стал играть на пианино. Уже лучше меня в твои годы. Так же красиво, как и мой младший брат. И так красиво показываешь цирковые трюки, когда втайне тренируешься. Но мои акумы видят это, и это вижу я. Как вижу и то, на что вы с Тики играете в покер… И во что вы превратили пруд Шерила. А ведь он будет ругать меня. А я отругаю Тики, но не тебя, — граф погладил ребенка по голове. — Знаешь, не только я, но и вся семья Ноя души в тебе не чает.

Аллену сложно было сохранить молчание, но он сохранил, чтобы подслушивать дальше.

— И мне кажется, что мы счастливы. Но, наверное, мне только кажется… — Мана начал плакать и закрыл лицо рукой. — Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости.

— Прости меня! За то, что я превратил тебя в акума! Я говорил, что хотел, чтобы ты был счастлив, но правда в том, что я думал только о себе! Я не смогу без тебя! Я сойду с ума! Мне так одиноко! Тысячелетиями!

— Прости, что не отпускаю тебя! Было бы справедливо, если бы ты ненавидел меня, проклинал меня. А ты… Ты все время сохраняешь улыбку. Хоть я делаю тебе больно. Очень больно. Мне бы правда хотелось, чтобы тебя больше не заботили акума, война… Чтобы ты был ко всему равнодушен, кроме своей семьи.

Как мы.

— Но я знаю, что ты никогда таким не будешь. И, знаешь, я… Горжусь тобой.

Аллен был рад, что лежал спиной, а потому Граф не мог заметить выступившие в уголках его глаз слезинки.

Тысячелетний Граф чувствовал все, что чувствуют его акума, а потому знал, что Аллен всего лишь притворялся спящим.

* * *

Это был дождливый и прескверный день.

День, когда Аллен впервые надолго отлучился от Графа и Ноев.

День, когда он впервые столкнулся с экзорцистами в новом теле.

День, когда он впервые принял форму акума.

Тело словно разорвало на части, но одновременно это болезненное ощущение было сродни экстазу. Его лицо невольно исказилось в гримасе. Форма отдаленно напоминала вид Коронованного Клоуна, каким он когда-то был, но была жуткой и выполненной из темной материи. Проявилась звезда акума, выполненная в форме и расцветке его проклятья. Аллен был уверен, что точно уже не являлся первым уровнем.

Чаоджи был зол и удивлен, но не фактом превращения Аллена в акума, а самим фактом его существования в окружающем пространстве:

— Вот мы и нашли тебя, предатель!

Однако Чаоджи не решался напасть первым. Как не решалась и Линали, которая почти плакала и боялась сделать и шаг вперед к своему ныне погибшему и превращенному в акума другу, только отбиваясь от его непроизвольных атак темной материей.

Но больше всех ошарашен был Канда.

Мечник был уверен, что предал Аллена земле, что помог ему, наконец, обрести покой.

Ты уже давно как не должен был принадлежать этому миру.

Что-то грустное и болезненное впилось в грудь, выжимая все соки. Словно только сейчас он понял, что за смутное предчувствие не до конца выполненного долга не давало ему самому уйти все это время. Уже второй самый дорогой Канде человек без его ведома был превращен в акума.

Мечнику не давала покоя мысль о том, как Тысячелетний Граф мог сотворить такое со своим собственным сыном.

Аллен, твой отец — чудовище.

— Ради твоего блага я уничтожу тебя, — Канда обнажил муген. — Все, отойдите прочь.

Возможно, у Аллена был шанс в сражении против Мечника, когда тот утерял способность к регенерации, но Аллен не стал проверять это. Спокойно и стараясь сохранить улыбку, он позволил убить себя во второй раз. И вновь с улыбкой сказал:

— Спасибо.

Он был удивлен тому, что акумы продолжают жить и чувствовать даже тогда, когда люди уже умирают. В первый раз он умер довольно быстро. В этот раз чувствовал то, как Канда Юу в клочья измельчал его тело, возможно, думая, что его душа уже освободилась к этому моменту. Но она была еще там и чувствовала каждый удар. Чувствовала, как ее тело превращалось в неразборчивое месиво на земле.

Смерть, наступай поскорее. Прошу!..

Наконец, все было кончено. Неприятные ощущения сменились знакомым холодом загробного мира. Он еще раз сказал «спасибо» товарищам на прощание, но никто на это никак не отреагировал. Они просто не видели его душу.

* * *

Граф собирал разрушенное тело своего сына по кусочкам без слез. Ему хотелось рыдать от отчаяния, но он боялся пропустить и кусочка от разрушенного механизма. И все-таки он не смог сдержаться, когда собрал его лицо. На нем была улыбка. Не та безумная улыбка, которой улыбаются его создания. А та, которой улыбался его сын при жизни. Та искусная улыбка, в которой сложно было раскусить притворство, которая растапливала сердца.

Когда Граф был уверен, что собрал абсолютно все, он принялся восстанавливать детали. Еще никогда ни один механизм не занимал у него столько времени и труда. Даже производство завода акума с нуля. Он проклинал экзорцистов, сделавших с его Алленом такое, и мечтал отплатить им той же монетой.

Однако Аллен был бы недоволен мной за это.

В конце концов даже самые невыполнимые задачи оказываются завершены, если потратить на них много времени. А у Тысячелетнего Графа как раз его было много.

После сборки и обновления всех частей, проверки работоспособности, Граф попытался повторить ритуал. Никогда он не делал такого прежде: не пытался позвать одну душу во второй раз. Он не знал, возможно ли это в принципе или она уже навсегда ушла в Спираль жизни.

Чем дольше он звал, тем больше убеждал себя, что хорошо, если душа и не придет во второй раз.

Ведь Спираль жизни — место, куда уходят умершие. Место, откуда душам не следует возвращаться в мир живых. Не в виде акума. И Аллен тоже вернулся в Спираль.

— Ты встретил его там, Неа? Нашего Аллена. Чтобы ему не было там одиноко.

— Пожалуйста, все, кого я убил и кого спас Аллен, встретьте его там, чтобы ему не было одиноко.

Нет, Аллену не будет одиноко. Ведь там, в Спирали жизни, все находят тех, кого любили и искали, все обретают покой.

Верно. Одинок буду только я.

Раз за разом Граф приходил в его комнату. Заглядывали и другие Нои, но уже без веры. Семья была достаточно безумной, чтобы никогда не хоронить труп. Напротив, Нои меняли ему одежду на новую, которая входила в моду, прихорашивали. Иногда даже назначали ему роль в картах или в бутылочке.

Но Аллен так и не пришел, сколько бы его ни звали, в шутку или всерьез.