Глава 2

Тики пребывал в мрачном расположении духа. Он не успел помочь Ноям в сражении с Апокрифом, и тот сбежал, ранив Уз. Микк сидел, опершись на балкон своей комнаты в доме Камелот, и курил.

Он мог бы успеть прийти на помощь, если бы пошел сразу, а не тратил время на попытки утащить Юношу во врата Черного Ковчега.

Юноша.

Тот, через кого черная овца семьи Ноя, предатель Четырнадцатый, пытающийся занять место Тысячелетнего Графа, вернется в мир.

— Обещаю, что выведу тебя на чистую воду, Неа Д. Кемпбелл. Я разорву твою связь с Тысячелетним Графом, — говорил ветру Тики, до боли сжимая сигарету в кулаке.

— Прошу, не надо! — послышался тихий ответ ветра.

Тики удивился. Он огляделся по сторонам и заметил вышедшего к нему Вайзли:

— Роад хочет поговорить с тобой, Удовольствие.

— А? Я думал, она…

Ранена… — не успел сказать он, но Вайзли читал мысли.

— Позволь мне показать тебе, — до того, как Тики дал утвердительный ответ, Вайзли погрузил его в пространство, где можно было связаться с Роад.

Она напоминала слабый огонек. Однако, увидев Тики, обрадовалась и попробовала принять более человекоподобную форму, чтобы обнять его.

— Рад видеть тебя вновь, Роад! Жду не дождусь, когда ты будешь с нами в реальном мире.

— Оставим это на потом, — внезапно прервала она. — Я не могу долго поддерживать эту форму, а Вайзли тяжело поддерживать мост между нами. Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное.

Тики нахмурил брови. Тон Роад был непривычным. Мечта продолжила:

— Вайзли сказал мне, что ты жаждешь узнать о Неа и Мане.

Тики внимательно слушал. Даже в форме образа Роад сделала жест, предлагающий присесть, словно разговор стоя был неуместен.

— Тики, знаешь, мы никогда не разговаривали об этом, — Мечта взяла его за руки. — И, если честно, я даже не знаю, с чего начать. Ты, как никто другой, должен знать, что у Ноев бывают человеческие семьи. Мы все знаем про Иза и твоих друзей.

Тики не понимал, к чему она клонит, все казалось подозрительным.

— Но у каждого Ноя пробуждение происходит по-разному. Кто-то, как и ты, поддерживает связь со своей человеческой «семьей». Кто-то покидает их. Кто-то, как Скин, вообще убивает всех знавших его людей, но… Но у одного из нас противостояние человеческой личности и памяти Ноя вылилось в настоящую трагедию.

— Ты про Четырнадцатого, верно? — серьезно посмотрел на нее Тики.

— Нет. Я про… — Лицо Микка выразило немой вопрос, а Роад тихо продолжила, наблюдая за реакцией: — Я про Тысячелетнего Графа.

— Что? Я думал, он не перерождался семь тысяч лет!..

— Так и было! — Роад замялась. — Но… Знаешь, у него тоже есть «светлая сторона». И его человеческое имя…

— Мана, — закончил Тики.

— Верно! Ты слышал, да? Как Неа называл его по имени.

Микка волновало другое. Он потратил уйму душевных сил на то, чтобы припомнить, где и от кого он мог слышать имя «Мана». Имя крутилось на языке. И он вспомнил. Аллен Уолкер обронил в пылу сражения, что «обещал Мане сражаться до последней капли крови». Что-то не сходилось… Ведь если Мана — Тысячелетний Граф, то…

— Роад, кем Аллен приходится Графу?

Тики смотрел пристально. Глаза Роад выразили изумление. Словно секрет, который она боялась раскрыть, уже знали:

— Откуда ты знаешь?..

— Ты так и не сказала мне, кем.

— Сыном.

Дыхание сперло. Сердце пустилось в бешеную пляску. Мысли Ноя спутались, опережая слова.

Как я мог не заметить.

Резко параллель была проведена.

Что они так похожи.

Одинаковое оружие.

Клоунские костюмы и поведение.

Даже речь, мимика и жесты.

Аллен и правда может быть его сыном, но…

Это невозможно.

Он экзорцист… Он сражается против Тысячелетнего Графа.

Тики резко рассмеялся в безумной улыбке, напугав этим Роад.

— А Юноша знает об этом?

Лицо Мечты совсем погрустнело, и мир вокруг стал исчезать, возвращая Тики в реальность.

— Нет.

— Пожалуйста, Тики, не делай Мане и Аллену больно… — Роад окончательно исчезла с этими словами.

* * *

Тысячелетний Граф не мог найти себе места. Дрема окончилась ощущением смертельного холода и сильной боли, словно бы ему перекрыли доступ кислорода, перерезав горло. Глаза болели и слезились, кажется, кровью, зато ум был ясным, а воспоминания на удивление четкими, становясь отчетливее с каждой минутой. Стремясь избавиться от неприятных чувств и мыслей, он стал гулять по особняку.

Его акума смотрели на него своими внимательными, пристальными глазами. Их души кричали. Резонируя с их криком, эхом в ушах стоял детский. Крик с той ночи, когда он разрезал маленькое лицо и темная материя проникла внутрь. С месяц она бушевала, не убивая, но причиняя адскую боль, такую, что ребенка связывали, чтобы он не мог причинить себе вред.

Ребенка…

Он наблюдал за ним. Он спрашивал себя, почему не убил его той ночью, на могиле, не обращая внимания на то, что впору было задавать другой вопрос: почему он не убивает его сейчас. Он отвечал себе, что Аллен связан с Четырнадцатым. Но даже до этого, даже когда он встретил его лунной ночью и устроил перед ним представление, знаменующее объявление войны. Даже тогда он…

Он наблюдал за его движениями и жестами. Он слушал его. Он сражался с ним. Он должен был убить его прямо там за само его существование, но сохранил ему жизнь. В будущем способности Уолкера настолько мешали Графу, что специально против него были разработаны особые запечатывающие техники, способные поймать Аллена в ловушку. Граф смотрел тогда на него, в этой ловушке:

— Доброе утро, — услышал он от своего покойного брата. И навсегда потерял спокойный сон. Зачем он посмотрел тогда на Аллена?

Затем же, зачем постоянно следил за ним сквозь глаза тысяч своих акум. Если подумать, это увлечение было ненормальным. Еще более ненормальным было то, что он успокаивался, видя Аллена живым, убивающим их. И что даже вносил поправки в план производства, ежемесячно дополнительно создавая количество акум, покрывающее уничтоженных одним проклятым экзорцистом.

Тем, кого проклял его отец.

Раньше это было смешным, пока чужая трагедия не касалась его. Сейчас же…

Сейчас же Граф не мог уснуть, и даже самый сладкий и вкусный чай не мог успокоить его.

Чувствовать себя Тысячелетним Графом, преданным и дарующим прощение заблудшему и непокорному брату, было приятно. Самому чувствовать себя предателем было отвратительно.

Он нарушил данное Аллену обещание. Они всегда должны были быть вместе.

Образ маленького плачущего ребенка встал перед глазами. Он менялся.

И пусть этот ребенок стал выглядеть старше, поседел, тело покрылось шрамами, а на лице клеймом осталось отвратительное проклятье-пентаграмма, полученное им ни за что… Просто потому, что Граф забыл, что является Маной. Просто потому, что Мана забыл, что является Тысячелетним Графом. Сейчас воспоминания обеих личностей давили с двух сторон, и обе были глубоко несчастны.

И сердце требовало все исправить, чтобы прекратить страдания.

Обиженный судьбой и своим отцом, ребенок ждал его. Ждал, кажется, целую вечность.

Граф должен был пойти и все исправить: извиниться перед ним, возможно, выполнить его абсурдные требования. Но он боялся провалиться и все только испортить…

Страшные мысли стали приходить в голову:

Стоит сделать так, чтобы Аллен никогда не узнал о том, кто я.

Полностью сменить внешность и манеру поведения…

Тысячелетний Граф зарыдал от отчаяния, закрыв лицо руками. Он часто делал это в последнее время, боясь встречи с Четырнадцатым, и вся семья собиралась утешать его. Сейчас же он сидел в одиночестве в своей комнате со множеством телефонов, упорно игнорируя поступающие звонки.

Ему было не до чужих трагедий.

Собственная поглощала с головой. Как хорошо было бы, если бы Роад была сейчас рядом и могла поддержать его. Она была с ним десятилетиями и знала о нем больше, чем кто-либо. И, конечно, знала об Аллене. Не могла не знать. И только она могла помочь — придать ему смелости своими словами пойти к Аллену, убедить его, что так будет правильно. Но Роад здесь не было.

Зато в таком неприглядном виде его застали Тики и Шерил. Шерил был невероятно зол. Лично он не видел, что именно Четырнадцатый сказал Графу, но был готов медленно и мучительно пытать его и его близких за это. Оставив Графа более спокойному Тики, тот отправился искать, на ком выместить свою злость. У него было много пленников.

Тики, как и множество раз до этого делали Вайзли с Роад, отвел Графа в его комнату и уложил спать, но услышал только:

— Не спится, — Тысячелетний Граф потянул Тики за рукав, когда тот уже собрался уходить.

— Хотите, пойдем ужинать?

— Не хочу. Ничего не хочу. Мне бы только увидеть его.

Тики с понимающим видом посмотрел на Графа. Он уже привык к такому и в какой-то момент роль сиделки стала ему нравиться.

— Не волнуйтесь, Тысячелетний Граф. Юноша не сможет долго скрываться. Скоро мы поймаем его, и Четырнадцатый вновь будет с вами.

Речь Тики должна была успокоить мужчину, но возымела обратный эффект.

— Нет! Не надо! — Граф подскочил с постели и схватился руками за рубашку Ноя. — Мы сделаем только хуже! Он будет меня ненавидеть! Не хочу…

— Успокойтесь, Тысячелетний Граф, — Тики старался говорить ровным тоном, но у него не получалось. — Если хотите, можем отозвать всех акума, что вы отправили за ним. И прекратить преследование.

Выражение лица Адама выразило ужас.

Верно. Сотни моих акума преследуют его прямо сейчас. Как и вся семья Ноя.

Как и Черный Орден. Из-за меня. Потому что я оборвал все его связи.

Как и Апокриф.

От мысли, как это существо добирается до него раньше него, Мане стало плохо. Он вспомнил сцену, подсмотренную проклятым глазом Аллена, когда разумная чистая сила пыталась проникнуть внутрь.

— Нет!.. Нужно забрать Аллена немедленно, пусть даже силой. Даже если возненавидит меня, он будет рядом! Просто… Мне бы хотелось, чтобы он был рядом добровольно, — Тики усадил Графа обратно на постель.

— Можно попробовать шантаж.

Правда, все наши попытки шантажировать Книжника провалились, — про себя подумал Тики.

— Точно нет!

— Ваши взгляды сильно переменились, Тысячелетний Граф. В тот раз в североамериканском подразделении Юноша почти согласился пойти с нами. Уверен, надави мы посильнее, он сдастся.

— …Если бы я не забыл все, я бы забрал его еще тогда.

— Что? Вы о чем?

— Если бы я был рядом все это время, ничего бы не дошло до такого.

Тики продолжал строить вопрошающий вид, хотя обо всем уже догадался.

— Это моя вина…

Поэтому португалец постарался помочь дорогому им мужчине:

— Не убивайтесь так! Ничего непоправимого не случилось. Если так хотите, чтобы Юноша присоединился к нам, просто поговорите с ним. Попробуйте. Уверен, вам есть, о чем поговорить.

Мне только показалось, или Тики обо всем знает?.. — невольно пронеслось в голове Графа.

— Мне страшно. Я сделал много ужасных вещей. Причинил боль. Что мне сказать, чтобы все исправить?

— Просто скажите все, как есть. Скажите правду.

— А если это сделает хуже?

— Вы не узнаете, пока не попробуете, — уверил его Удовольствие.

Граф все еще колебался в нерешительности, но теперь чувствовал себя увереннее. Вдруг в комнату ворвался Вайзли и посмотрел на Тики с упором. Выражение глаз Микка изменилось. Маркиз произнес:

— Почему ты не говоришь этого вслух, Мудрость?

— Но! — был мысленный ответ.

Тики решил сказать сам:

— Аллен пропал. Он «все узнал» и исчез в неизвестном направлении еще утром, — с невозмутимым видом процитировал мужчина. Вайзли был ошарашен, Граф осмысливал сказанное.

— Что ты творишь?! — вскрикнул Мудрость. Но Тики был невозмутим:

— Граф, Вы ведь хотите все исправить? — продолжил он. — Сейчас самое время.

— Но ведь никто не знает, куда Уолкер ушел! — отчеканил Вайзли.

Не дослушав разговор Ноев до конца, Граф встал с постели, натянул свое боевое облачение, оставив лицо открытым, и мгновенно исчез во вратах Черного Ковчега.

* * *

Канда был зол. И вновь Мояши решил убежать, используя Белый Ковчег. Бросив все и стремглав преследуя его, Канда, единственный из особняка Кемпбелл, успел пройти вслед за ним через врата. Канда ожидал, что Аллен выкинет что-то подобное.

Мечник узнавал красоты Эдинстона, но не мог понять, куда же делся сам Аллен:

— Вот же придурок! Тч.

Наверное, он открыл вторые врата и сбежал через них.

Как бы он не натворил чего.

Нельзя оставлять его одного в таком состоянии.

Канде было страшно. Все так запуталось и так отличалось от его изначальной миссии. Убить Четырнадцатого, когда он захватит тело Аллена, было просто. Помочь Аллену в борьбе против Четырнадцатого — сложнее, и Канда был безмерно благодарен Джонни за то, что тот справлялся с этим лучше него. За то, что мог поддержать Аллена. Но сейчас Джонни рядом не было. А Аллен нуждался в человеке, который может утешить его и помочь ему. Канда сжимал рукоять катаны крепче от страха, что он не сможет быть таким человеком. Он обещал спасти Аллена, но в итоге не знал, что сказать ему.

Мечник продолжил свои поиски, переворачивая вверх дном все места Эдинстона, про которые Аллен ему рассказывал.

— А знаешь, когда я увидел поля пшеницы и Мастер сказал мне, что это внутренний мир Четырнадцатого, я понял, что мой выглядит… Ну, как-то так, — В воспоминании перед взором Канды предстало огромное озеро Эдинстона, на которое Аллен театрально указывал.

Тогда его мысли были заняты открывшейся ему благодаря Матушке правдой, и он не придал словам Аллена особого значения. Сейчас же он вновь искал беловолосого юношу, и любое место служило зацепкой. Канда предчувствовал, что Аллен тоже рано или поздно захочет поговорить с кем-то. Возможно, с ним. С единственным человеком, кому рассказал о своем прошлом и кто точно был на его стороне.

Поэтому Аллен придет туда, где мы были… Надеюсь.

Я должен спасти его.

* * *

Воспоминания одно за другим проносились перед глазами экзорциста.

* * *

— Покажите ему того ребенка.

— А? Того, плаксивого, с уродливой красной рукой? У нас ведь столько «нормальных» есть.

— Говорю, покажите. Настаивайте на высокой цене.

— Что? Он же бесполезный калека.

— Директор цирка найдет применение его уродству. К тому же, ты правда думаешь, что он покупает их для работы?..

* * *

— Не приносишь денег, так еще и бездельничаешь?.. Жалкий уродец, который даже лиц родителей вспомнить не может!

Родители.

Сколько раз Аллен видел маленьких посетителей цирка, которых за руку приводили их родители. Такие же маленькие существа, как и он, они были одеты в теплые красивые костюмы, улыбались и смеялись. Родители покупали им игрушки и сладости, платили за то, чтобы детям дали потрогать зверей и… Аллен помнил, как похожие на него существа с удивленными лицами трогали его красную руку, пока тот сидел среди экспонатов цирка уродов.

— Дорогой, не трогай ее! А вдруг она заразна?! — схватив маленького ребенка, мама оттащила его от руки Аллена. Ребенок упирался, но после крепко обнял женщину.

Почему родители продали меня? Почему никто не любит? Неужели я так отличаюсь от этого ребенка? Что будет, если я также обниму эту женщину и скажу: «Мамочка».

Аллен посмотрел женщине в глаза и прочитал неприкрытое отвращение. Он не выдержал и отвернулся.

* * *

Неприятные взгляды преследовали его всю жизнь. Когда появился шрам проклятья на лице, а волосы побелели, они стали только пристальнее. Не спасали ни капюшоны, ни перчатки. Спасало только приобретенное равнодушие.

Но больно все равно.

* * *

— Это нечестно.

* * *

Учитель. Я хочу, чтобы он сказал мне, что все хорошо. Что я могу доверять Мане. Этого было бы достаточно. Только с одним этим знанием я бы отдал всего себя.

* * *

— Аллен, я люблю тебя.

* * *

— Это нечестно.

Когда Мана сказал: «Я люблю тебя», он сказал это мне или…

Лицо удивленного Кросса сменилось воспоминаниями Четырнадцатого, пробудившегося в теле Аллена. Костюм Тысячелетнего Графа раскрылся перед ним, подобно бутону цветка навстречу долгожданному солнцу, и Мана заключил любимого брата в объятия.

Хотя это было всего лишь недавнее воспоминание, в глазах Аллена застыли слезы обиды.

* * *

— Мана — Тысячелетний Граф.

* * *

Аллен бежал в неизвестном направлении. Мир рушился под ногами. Все в нем теряло смысл. Проклятье на левом глазу побаливало, или Аллену так показалось оттого, что он расцарапал его до крови, пытаясь восстановить былые черты исчезающего узора, который стал для него символом любви. Его мир начал рушиться, еще когда он узнал знакомую партитуру на Ковчеге Тысячелетнего Графа. Он стал сомневаться в Мане. А со дня разговора с Кроссом стал сомневаться и в своих чувствах.

Он отдал всю свою жизнь на обещание отцу всегда продолжать идти. Поклялся защитить друзей, уничтожить акум, спасти мир.

Так нечестно и до беззвучных рыданий ночью в подушку раскалывался мир, когда в нем появился Четырнадцатый. Один за одним близкие люди стали отворачиваться от него. Чтобы спасти самое дорогое для них, они делали выбор. Всегда не в пользу Аллена. Выбрать Орден, а не его. Выбрать долг, а не его. Выбрать мир, а не его. Аллен действительно нравился окружающим, но ни для кого не оказался самым дорогим человеком.

Мана не может быть Тысячелетним Графом!

Мана был добрым и заботливым. Единственным человеком во всем мире, кто любил его всем сердцем. Единственным, кто взялся воспитывать взбалмошного ребенка-инвалида.

Тысячелетний Граф не любил Аллена. Его акумы равнодушно ранили, его Нои игрались с ним и издевались над ним. Сам Граф устроил целую резню, чтобы вынудить Аллена покинуть Орден. Когда Канда пронзил Аллена своей Чистой силой, Граф ликовал:

— Ты бельмо на моем глазу, Аллен Уолкер.

Больно. Больно. Больно.

Все это неправда! Неправда! Неправда!

* * *

— Так ты узнал про Ману, да? — Аллен не обронил ни слова, но по его заплаканному виду, налившемуся стекающей кровью проклятью и безумному взгляду Матушка уже все поняла.

Аллен сжал руки в кулаки и говорил, не подняв взгляда:

— Вы! Вы все! Все это время вы все знали и скрывали это! Ты, Роад, Учитель! Все! — Аллена трясло.

— Присядь. Успокойся, — Матушка провела рукой по его спине и усадила на стул. — Да, мы скрывали от тебя правду. Но вот она открылась сейчас и разве от этого стало лучше?

— Как давно? — Аллен попробовал скинуть руку Матушки со своего плеча.

— С самого начала, — Матушка поддалась ему и отошла, чтобы закурить.

— Жестоко…

— Прости. Знаешь, мы хотели никогда тебе этого не рассказывать. Ты едва пережил такую травму. Ты очень изменился. Скажи мы все тогда, тебя бы это сломало.

Аллен молчал.

Из глубины души Матушки вырвался страх. Страх того, что Аллен опять закроется в себе и будет игнорировать действительность. Она надеялась, что он продолжит бороться, что он не сдастся.

С другой стороны, даже если бы он сломался окончательно, тело просто занял бы Четырнадцатый.

Эта невольная мысль сделала ей больно.

Старая женщина обнимала ребенка, которого считала за своего внука. Проплакавшись, на вид Аллен успокоился. Но стоило ей отойти от него, как мальчик просто бесследно исчез.

* * *

Он бежал босиком по снегу, забыв свою обувь в доме. Физическая боль отвлекала от душевной.

Мана проиграл Тысячелетнему Графу.

А я проиграю Четырнадцатому.

От перспективы провести вечность в воспоминаниях Неа о Мане Аллена разрывало на части. Это было больно, еще когда он считал Ману мертвым. Но это было в тысячу раз больнее теперь, когда он представлял, что будет лишь призраком в чужих воспоминаниях, пока Неа будет с живым Маной.

Ненужный.

И клятва такая же.

Ненужная!

Никому!

Окончательно околев от ходьбы и собрав на себе слой снега, Аллен добрел до озера. Оно было таким же пустынным и засыпанным снегом, как и его мир. И все-таки более привлекательным в реальности. Мысленно Аллен дорисовывал могилы, выступающие из земли. Они невольно ассоциировались с отцом.

* * *

— Папа.

Аллен смутился. Он долго морально настраивался, чтобы впервые попробовать назвать Ману папой. Мана заботился о нем: кормил, одевал, играл с ним. Только он прикасался к нему с нежностью и заботой, только он не делал больно. Смотря на других детей и их родителей, Аллен пришел к мысли, что Мана ему не кто иной, как отец. Ребенку хотелось услышать подтверждение.

Но Мана смутился:

— О боги, Аллен, что я слышу! Я слишком молод, чтобы быть отцом!

Сердце пропустило удар. Аллен отвернулся.

Кажется, Мане не понравилось.

Аллен старался не подать виду, как его это задело. Но Мана смог заметить:

— Ну что ты! Я очень рад быть таким молодым отцом, — Мана потрепал его по голове и обнял.

Аллен растаял.

Как и Мана. До этого момента клоун не придавал значения тому, кем приходился Аллену. И хотя тайно хотел услышать, как ребенок называет его отцом, не ожидал, что это произойдет столь скоро.

* * *

Я люблю тебя, Аллен!

Пожалуйста, уничтожь меня…

* * *

В роковой день, когда Мана потерял память, Аллен пообещал сделать его счастливым. Стать его Алленом. Хранить то, что он забыл.

Сейчас это ранило.

Мана, ты такой же.

Аллен задавался вопросом, откуда взялась память Четырнадцатого в его теле. Он умер столь давно, что она никак не могла быть передана ему перед его смертью. Даже Кросс не знал, как такое возможно. Теперь все вставало на свои места.

Такой же, как и мои родители, продавшие меня в цирк. Такой же, как Директор. Как те, кого интересует только мое тело.

Такой же, как все.

Я обещал хранить все то, что ты забыл, но не в таком же смысле! За что, Мана?! За что?!

Ты даже хуже других!.. Ты хуже всех!..

Так почему же я так люблю тебя?

* * *

— Аллен, если бы я сказал тебе, что, когда ты обратишься в Четырнадцатого, тебе придется убить самого дорогого человека, что бы ты сделал?..

* * *

Впереди его ждал Канда. Мечник говорил что-то о том, что им следует куда-то вернуться. Неуклюже, но пытался утешить. Ругал за побег и за босые ноги. И за пятна крови в следах, которые Аллен не заметил, потому что ему было не до разодранных ног. И не до разодранного лица. Канда обычно был тихим и спокойным, но в этот раз не замолкал. Когда Мечник на миг прекратил говорить, Аллен заговорил:

— Канда, у меня к тебе просьба.

* * *

Вечерело. Тысячелетний Граф добрался до дома Матушки. Он знал, что ему здесь не рады, но не мог отступить. Будучи по натуре вежливым человеком, он постучался.

Долго было тихо. Затем спутанные шаги дошли до двери и открыли ее, чтобы тут же попытаться закрыть.

— Явился! Ты! Убирайся! — закричала на него старая женщина.

Граф был ошарашен яростью в ее голосе. Она ведь простой человек и должна понимать, что, если он разозлится, то сравняет это место с землей. Затем он заметил.

Она плакала. Случилось что-то нехорошее.

— Мне нужно внутрь! Я хочу увидеть его.

Граф грубо отворил дверь, проскочил мимо женщины в особняк и стал изучать комнаты одну за другой на предмет наличия беловолосого экзорциста.

— Аллен!

К счастью Графа, он нашел Аллена наверху.

Его сын мирно спал на кровати.

Женщина попыталась оттащить его от двери комнаты, но Граф только жестом показал ей:

— Тшш. Ты его так разбудишь.

Старушка обомлела.

Граф прошел внутрь и тихо присел на кровати.

Только сейчас он заметил, сколь скверно выглядел ребенок. Сердце защемило.

Одежда была порванной и старой. На ногах, воротнике и на лице красовалась засохшая кровь, выдающая места, где проходили дорожки из уже высохших слез. В руках мальчик крепко держал мячик. Граф присмотрелся к нему и узнал предмет.

Так ты все еще помнишь Аллена.

Адам хотел рукой стереть следы слез на щеке.

Он аккуратно схватил Аллена и стал стирать следы, чем случайно оторвал ему голову.

Граф перестал дышать.

Только сейчас, когда голова Аллена лежала отдельно от тела, Тысячелетнему Графу открывалась полная картина. На две части шею делил аккуратный порез, которым голова и была отсечена.

* * *

— У меня к тебе просьба.

Мечник замер. От холодного, безучастного и молчаливого вида Аллена у него в груди похолодело. Он внимательно слушал, что седой экзорцист скажет ему. А когда он услышал сказанное, земля ушла из-под ног:

— Пожалуйста, убей меня. Ты сказал, что убьешь меня, если я вновь сбегу.

— Мояши, ты воспринял это слишком буквально!

— Канда, я серьезно, — с этими словами Аллен закатал воротник и убрал волосы, обнажив шею. — Руби.

— Это не выход! — злился Мечник.

Глаза беловолосого были нечитаемыми.

— А какой еще у меня есть выход? Сдаться Четырнадцатому? Сдаться Апокрифу? Тысячелетнему Графу? Ты слышал мою историю и знаешь, что выхода у меня нет.

— Я бы… Лучше умер.

— Если хочешь спасти меня от судьбы, тогда убей! Прошу! Пожалуйста! — Аллен смотрел с отчаянием и мольбой, по щекам текли слезы, голос дрожал, но что-то в глубине глаз было решительным, словно сталь.

К горлу Мечника пристал ком. Он хотел начать препираться, попробовать отговорить Аллена, но вспомнил, что изначально пришел как раз за тем, чтобы убить его. Чтобы это не сделал кто-то другой. Чтобы отплатить долг. Что с того, что Канда узнал больше об Аллене? Ситуация от этого не изменилась. У него не было права отказывать Аллену в последней просьбе. Оставлять его одного на растерзание судьбы.

Скрепя сердце, он нанес злосчастный удар. За миг до соприкосновения лезвия с шеей он услышал тихое «Спасибо» с привычной вежливой улыбкой на губах.

* * *

Матушка увидела возвращающегося Мечника с Алленом на руках и было обрадовалась, но заметила взгляд азиата. Холодный, скорбный, тяжелый. С тяжелым сердцем она присмотрелась к человеку, что он нес, чтобы тут же зарыдать.

У него не было головы.

* * *

Они уложили его на кровать.

— Я сделаю тебе лучшее надгробие из всех, что я когда-либо делал, — сокрушался Барба.

Они не обратили внимания на Мечника, что незаметно ушел и исчез в снежной буре.

* * *

Он лежал на кровати с лицом, как у мраморной куклы. Теперь Граф понял смысл жеста, в котором были сложены его руки: как у покойного. Прощание с землей. Ману интересовало, умер ли Аллен с мячом-надгробием в руках или же его вложили ему уже после смерти. Здесь, в этом убогом месте.

Раскиданный вокруг цирковой реквизит был возложен к могиле, словно цветы.

Он не верил в произошедшее. Теребил щеки, целовал лицо, пытался нащупать пульс или услышать дыхание. Но молодой человек все не оживал. Время для него замерло. Меж тем время продолжало идти вперед.

Матушка выкрикивала ругательства и в какой-то момент стала бить Тысячелетнего тростью. Это отвлекало от его печали и раздражало.

Ты не должен оставаться в этом месте.

Можно, я заберу тебя с собой?

Ты не против?

Граф приобнял мертвое тело и открыл врата Черного Ковчега, в которые они вместе провалились.

Они оказались в комнате Адама, отделенной от остального мира. Аллен упал на кровать, а цирковой реквизит посыпался вокруг сквозь закрывающиеся врата.

* * *

Мана не знал, сколько сидел так и почему решил не пускать Ноев, сходящих с ума от волнения, внутрь.

Он привел Аллена в нормальный вид и усадил его, все молясь на его пробуждение. Но оно никак не наступало. Шок от увиденного отошел, и он понял, что оно не наступит никогда.

Кажется, он не чувствовал себя так плохо даже когда убил Неа своими руками.

Смерть Неа отличалась от смерти Аллена. То была смерть счастливого человека в сражении, пыл жизни, желание жить. То была роковая посмертная просьба любимому человеку всегда продолжать идти вперед.

Мана передал роковые слова Аллену.

И Аллен Уолкер всегда продолжал идти.

Почему он нарушил клятву?

— Потому что ты первый нарушил клятву, не так ли? — отвечал ему некто его голосом.

Граф сходил с ума. Внутри было столько голосов, и все были злы и растеряны. Он мечтал забыться в работе вновь, создавая акум одного за одним.

Акум.

Верно. Тысячелетний Граф — единственное, кем ты являешься, — помнил он.

Он должен свергнуть Бога, принести три дня тьмы в мир и исполнить свой долг. И с этой целью он сеет трагедии вокруг, возвращая души умерших на землю в виде своих слуг.

Но если он делает это для тысяч и тысяч посторонних людей, то почему не может сделать для себя?

Безумный взгляд упал на мертвое тело, похожее на прекрасную куклу.

Почему бы не создать акуму для себя? Только чтобы заключить в механизме желанную душу.

Смерть — это ведь не конец.

Не для Тысячелетнего Графа.

Даже если его сын уже умер, его можно вернуть в мир живых.

Нужно только позвать.

Чтобы я мог сказать тебе все, что не успел.

Чтобы мог все исправить.

Чтобы сдержать обещание.

— Пожалуйста…

Стань акума для меня, Аллен.