Лучше поздно, чем никогда (гет)

Уже почти полдень, и я стою на крыльце дома Грейнджер в День Подарков. На улице ужасно холодно, и Скорпиус звонит в дверь в четвертый раз. Звонок издает раздражающе громкий звук, хотя, признаться, любой звук в настоящий момент для меня совершенно невыносим. У меня четкое ощущение, что Скорпиус не может дождаться, чтобы избавиться от меня, и звонит в дверь, чтобы кто-нибудь пришел и спас его от моего присутствия, а также для того, чтобы избежать любой попытки с моей стороны завести разговор. Я не знаю, как мы до этого докатились. Когда-то он смотрел на меня снизу вверх, и не только из-за разницы в росте, но и потому, что он уважал меня и считал замечательным. Я, конечно, знал, что в какой-то момент перестану быть суперволшебником в его глазах, вместо этого превратившись в обычного волшебника с кучей денег. Но он не относится ко мне даже как к обычному волшебнику. Он, похоже, относится ко мне как к грязи, прилипшей к подошвам его ботинок.

Я устал. Я хочу пойти домой и выпить бутылку бренди, которую Дафна подарила мне на Рождество. Вчерашний визит к отцу был самым ужасным из всех. У него осталась последняя апелляция, но, похоже, он смирился со своей судьбой. Он полностью поменял свои убеждения, но мама считает, что он притворяется. Она хорошо держалась на протяжении всего визита, но как только мы очутились на материке, она залилась горькими слезами, крупные капли которых немилосердно падали на мою шелковую рубашку. Это длилось всего несколько мгновений, а потом она устыдилась, и слезы словно остановились на полпути; она отодвинулась и сделала вид, будто вообще ничего не произошло.

В отместку за то, что я был свидетелем ее срыва (уж не знаю, сознательно или неосознанно), она весь день старалась заставить меня говорить о смерти Астории. Наконец я не выдержал и огрызнулся (собственно, тот факт, что я крепился так долго, достоин восхищения, потому что она семь часов кряду беспрестанно язвила и делала совершенно прозрачные намеки), сказав, что не намерен больше лить слезы по Астории. Я, конечно, имел в виду то, что у меня не осталось больше слез, потому что я их все выплакал, и что по этому поводу говорить было не о чем — что бы я ни сказал, Асторию не вернуть. Но Скорпиус, естественно, услышал в этом ответе лишь то, что я — бесчувственная скотина, которой наплевать на недавнее самоубийство жены. Позже я заметил, что один из домашних эльфов нацепил на свои уродливые лапы птеродактиля сапоги из драконьей кожи, которые я купил Скорпиусу на Рождество. Маленькое неблагодарное дерьмо отказалось от моего подарка! Сейчас я так же устал от него, как и он от меня, и потому рад, что он проведёт день у Грейнджер, в то время как я пойду домой и позволю себе с наслаждением предаться чувству жалости и ненависти к себе. На закуску я откушаю бренди и угощусь кислым виноградом, запечённым в горьком тесте.

Открывается дверь, и появляется Грейнджер.

Я чуть было не рассмеялся, увидев выражение ее лица. Она выглядела так, словно обнаружила перед своим домом Тёмного Лорда, исполняющего чечётку. Ее мозг отключился на добрые пятнадцать секунд. Но я только ухмыляюсь.

— Грейнджер.

— Малфой? — вопрошает она. Я думаю, она бы предпочла увидеть на своём крыльце Долорес Амбридж. Настолько потрясённо и растерянно она выглядит.

— Он привёл меня, миссис Уизли, — отвечает за меня Скорпиус, и она смотрит на него, на меня, и опять на него с выражением отчаянной благодарности за это объяснение. Мерлин правый, ведьма выглядит так, словно Скорпиус только что спас ее от смерти. Она заметно расслабляется.

— Скорпиус! — за ее спиной восклицает ее дочь. Она высовывает голову из-под локтя Грейнджер и говорит весёлым и радостным тоном, каким ни один ребёнок (за исключением разве что моего собственного, да и то много лет назад) со мной не разговаривал:

— Здравствуйте, господин Малфой, — я настолько ошарашен ее дружелюбием, что в ответ выдаю гримасу вместо улыбки и бормочу что-то, что можно расценить и как "привет", и как нечто ещё. У нее, по-видимому, концентрация внимания не больше, чем у мухи, потому что она мгновенно переводит взгляд на моего сына:

— Скорпиус, я так рада, что ты смог прийти. Ты просто обязан на это посмотреть! — и она тянет его в дом, чуть не опрокинув Грейнджер в процессе. Через открытую дверь я замечаю какую-то картину на заднем плане и лестницу, занимающую большую часть пространства.

Грейнджер выпрямляется, видит, что я всё ещё здесь стою, и выражение страха опять появляется на ее лице — страха, что я решу остаться.

— Грейнджер, у тебя такой вид, будто Пожиратель Смерти заявился к тебе домой, — она пялится на меня. Ее глаза чуть не выскакивают из орбит, — м-да, я всегда знал, что у тебя нет чувства юмора.

Мускулы на ее лице расслабляются, и она смотрит на меня, не пытаясь скрыть раздражения. Ну, что вам сказать? Грейнджер, которую я знаю и ненавижу? Пожалуй, больше не ненавижу. Честно, таких сильных эмоций она во мне уже не вызывает. Только лёгкое раздражение.

— М-м, что ж, спасибо за то, что позволил Скорпиусу к нам сегодня присоединиться. Я знаю, что у него трудный период. Он славный ребёнок. Мне приятно видеть, что ты разрешил ему надеть подаренный мною свитер.

А, так вот откуда он взялся. Совершенно ясно, что у Грейнджер нет ни малейшего представления о стиле, или хотя бы о том, какие цвета подходят Малфоям. Она купила ему бледно-жёлтый свитер в широкую белую полоску. Он с ним полностью слился. Он похож на привидение, страдающее желтухой. И я уверен, что он и сам это знает. И всё равно его надел, мне назло, после того, как я сказал ему, что он напоминает мне чахоточного больного.

— ...возможно, ему не хватает женского участия в его жизни, и я рада его предоставить. Я была поражена, когда он мне написал.

— Подожди, что? Он тебе написал? Когда он тебе написал?

У нее такой вид, будто она собирается соврать и сказать, что он написал ей жалобу, а не письмо.

— Ты с ним переписываешься? О чём вы говорите? Он мне больше не пишет!

— Успокойся, Малфой!

— О чём вы говорите? Что с ним происходит? Он совершенно перестал со мной разговаривать. Грейнджер, чем ты забиваешь голову моему сыну? Это тебя я должен обви...

— Господи! Заткнись!

Я подчиняюсь исключительно от удивления. Впервые с тех пор, как несколько дней назад я столкнулся с ней на вокзале, мы вернулись к нашим прежним отношениям, основанным на взаимной ненависти, только сейчас, пожалуй, в роли ненависти выступало раздражение.

— Послушай, он мне написал, когда... когда умерла твоя жена. Он сказал...

— Гермиона! Иди сюда! Скорей! Кошмар какой! Настоящая катастрофа! — кричит кто-то изнутри. Похоже на голос этого идиота Уизли. Она оборачивается, потом опять смотрит на меня, выражение лица обеспокоенное и явно свидетельствующее о том, что ее раздирают противоречивые мысли. Мне хочется остановить ее и сказать, что этот болван и сам в состоянии справиться с кухонным бедствием. Он помог уничтожить Тёмного Лорда — я уверен, что он как-нибудь переживёт подгоревший ростбиф.

— Гермиона! Ты идёшь? Я не думаю, что оно должно двигаться после того, как его вытащили из духовки!

Она закатывает глаза, и я ей вторю. И тут она совершает невероятное: хватает меня за руку и втягивает вовнутрь.

— Подожди в кабинете. Я через секунду приду.

Она в прямом смысле слова вталкивает меня в комнату чуть дальше по коридору и убегает, прежде чем я успеваю протестовать. Я стою там, чувствуя, что надо мной совершил насилие и обдурил пятилетний ребёнок. Это приводит меня в замешательство.

Я немного успокаиваюсь и закрываю за собой двойную дверь в кабинет. Я не хочу, чтобы Уизли или кто-то другой из тех, чьи голоса доносятся из кухни, меня заметил, проходя мимо. Я страшно не хочу натолкнуться на Поттера. Я сомневаюсь, что Грейнджер объявит о моём присутствии, если не хочет, чтобы произошла стычка между мной и двумя ее мужьями, Поттером и Уизли. Я закрываю дверь и только теперь осознаю, что нахожусь внутри гриффиндорского дома. И как только я это осознаю, у меня возникает ощущение, что меня заперли с настоящим Грифоном. Я не удивлюсь, если увижу в этой комнате какое-нибудь отвратительное существо с телом льва и головой орла, появившееся из самых глубин ада. Я поворачиваюсь и... что ж, я совершенно не удивлён.

Комната заполнена книгами. Я никогда не задумывался о том, как будет выглядеть кабинет Грейнджер, но, глядя на эту комнату, я чувствую, словно мои представления (если бы таковые были) подтвердились. Кабинет Грейнджер должен выглядеть именно так. Две из четырёх стен от пола до потолка увешаны книжными полками. На стене напротив двери расположены огромные окна с постоянно льющимся из них магическим светом. Окна выходят на замёрзшее озеро. А в четвёртую стену встроен камин с прилегающими к нему со всех сторон книжными полками. Книги лежат на диванах и на ручках диванов, где они исполняют роль импровизированных столиков. Я присматриваюсь и понимаю, что хотя всё это и выглядит беспорядочно, определенно существует метод, по которому это сумасшествие рассортировано.

Ее коллекция книг может соперничать даже с библиотекой Малфоев, судя только по этой комнате, потому что я уверен: остальной дом также набит книгами до отказа. Астория никогда не любила читать, а я люблю. Я помню, бывало, что я с головой погружался в какую-нибудь книгу, сидя в библиотеке, а она заглядывала туда и звала меня пойти в кровать. Ей никогда не приходилось просить дважды.

Я направляю палочку на камин, и пламя просыпается к жизни. Я ещё раз оглядываю комнату, и нахожу ее очень традиционной, хотя кожаный диван цвета слоновой кости и стеклянный столик на фоне панелей из сосны и полов вишневого дерева выделяются из общей картины, как красные флаги посреди голубого моря. На каминной полке стоит свадебная фотография Грейнджер и вечно дышащего ртом Уизли. Горе обрушивается на меня, как приступ тошноты. Это всегда происходит в самые непредсказуемые моменты. У меня вчера была встреча с одним американцем. Он спросил меня, как поживает моя жена, и я ощутил физическую боль, когда опять был вынужден сказать, что моя жена летом скончалась. От чего она умерла? Произошёл несчастный случай в ванной. И я не считаю это ложью. Многие люди случайно перерезают себе вены бритвой своих мужей.

Я пристально смотрю на фотографию. Грейнджер выглядит... я не буду лгать. Она выглядит невероятно симпатичной. И когда я говорю "невероятно", я не имею в виду восхитительно. А именно не-вероятно. Потому что трудно поверить, чтобы она так похорошела. Я наклоняюсь ниже. Дверь открывается, и я отшатываюсь, вдруг осознав, что же я такое делаю. Я чувствую себя так, будто меня застали за чем-то грязным, вроде онанирования на фотографию тети Беллы. Грейнджер поднимает бровь, с подозрением глядя на меня. Мне этот взгляд хорошо знаком. В ответ я пристально на нее смотрю, скривив в усмешке верхнюю губу. Я хочу дать ей понять, что мне абсолютно на нее наплевать. Я хочу, чтобы она забыла, за каким занятием меня застала. Она первая уступает и отводит глаза, прежде чем вновь на меня посмотреть. На этот раз выражение ее лица нейтрально.

— Извини за то, что отвлеклась, — она закрывает за собой дверь. Я был прав. Она тоже не хочет, чтобы ее застали со мной, — небольшое бедствие, но кризис миновал, — она подходит и садится на диван, кивком головы предлагая и мне сделать то же самое. Я неохотно соглашаюсь, но сажусь на максимальном от нее расстоянии, спиной к двери, и от этого чувствую себя неуютно. Она пытается завести вежливую беседу.

— Отращиваешь бороду?

Я пожимаю плечами и скребу подбородок.

— Что-то вроде, — не все понимают, что с некоторых пор я не могу видеть бритвы.

Наступает пауза, когда мы осознаем, что не знаем, как теперь друг к другу обращаться. Это приводит нас в замешательство. Меня не покидает чувство, что она вот-вот должна начать бросаться оскорблениями, укрывшись за диваном от моих заклятий. Этого не происходит, и ее неспособность следовать сценарию — причина того, что наше общение такое странное и скованное. Я знаю, что это трудно, потому что я живу прошлым. Я помню, когда видел ее в последний раз. Это было в выручай-комнате, когда Крабб чуть было не превратил ее в груду пепла. Я решаю сделать первый шаг, но тут она напрочь поражает меня тем, что предлагает мне чай, и появляется поднос с блестящим чайным сервизом и печеньями на блюде. Интересно, сделан ли сервиз из стерлингового серебра гоблинов. Сильно в этом сомневаюсь. На блюде несколько трещинок, но, по крайней мере, оно выглядит чистым. Без пятен.

— А если ты не хочешь чай, то можешь остаться на обед... — говорит она очень тихо, отведя глаза. В этот момент она похожа на школьницу, приглашавшую мальчика на свидание.

— Это Поттер тебе посоветовал меня пригласить? Не знаю, почему он всегда корчит из себя добренького, — я беру печенье с блюда. Чертов поднос продолжает толкать меня в руку и расплескивать чай по всей поверхности. Я не выношу беспорядка. Она осторожно вытирает поднос взмахом палочки.

— Да, Гарри. Я думаю, из-за того, что Луна его попросила.

Я не знаю что сказать по этому поводу, кроме того что оба, и Поттер, и Лавгуд — тронутые. Ничего нового.

— А Уизли согласен? Вкусное печенье. Я никогда не видел этой марки.

— Рон не знает, что ты здесь. Печенье домашнее. Я его испекла. Постарайся не выплюнуть. Оно не отравлено.

Я уставился на нее, рот забит печеньем. Глотать или нет? Интересно, сколько раз Панси и Астория задавались этим вопросом. Я неохотно глотаю.

— У меня, честно говоря, не было такой мысли, но теперь она появилась. Кроме того, я никогда не думал, что ты печешь.

Она усмехается.

— Я полагаю, ты и не узнаешь, пока не станет слишком поздно.

Я не знаю, что она под этим подразумевала: то, что печенье отравлено, или свои кулинарные способности. Я сменил тему:

— Так что там о Скорпиусе?

— Ах, да, Малфой... Скорпиус мне написал после... после того, что случилось.

— После самоубийства моей жены?

— Да. Он... он хотел узнать о тебе побольше.

— И поэтому решил воздержаться от того, чтобы спросить человека, владеющего самой полной информацией по данному вопросу, то есть меня, вместо этого обратившись к кому-то, кто знает обо мне меньше всего. Полагаю, в этом есть смысл, если под смыслом подразумевать полное его отсутствие.

— Погоди. Я думаю, что достаточно хорошо тебя знаю. Я видела тебя в самых худших твоих проявлениях. Разве это не квалифицируется, как абсолютное знание человека?

Ее слова ударили меня, как пощечина.

— Ты меня не знаешь. Ты ничего обо мне не знаешь. Кроме того, знать худшее в человеке — это далеко не все. Ты не знаешь лучшего во мне.

— Я видела и лучшее в тебе тоже, — она смотрит на меня и удерживает мой взгляд. Я мгновенно понимаю, о чем она говорит: о том печально известном эпизоде в моем доме, когда я мог выдать Поттера, Уизли и ее, но не сделал этого. Настольная лампа расположена прямо за ней и опасно балансирует на стопке книг в твердой обложке. Лампа освещает ее... я не хочу использовать слово «романтично», но освещение именно такое. Мягкое и нежное. Она также освещена сбоку светом, льющимся из окна; бледно-голубым, отражающим чистоту неба. Ее волосы растрепаны, но в этом свете, в этом свете она выглядит... Мне неприятно это говорить, но она выглядит... почти красивой. Я отвожу от нее взгляд и вместо этого смотрю на свои сжатые ладони, но она заставляет опять на себя взглянуть, когда произносит:

— Вот, возьми, — и протягивает мне чашку чая. Она так далеко от меня сидит, что ей приходится вытянуть руку, чтобы передать мне чашку. По-видимому, мысль о том, чтобы придвинуться поближе или использовать палочку, не пришла ей в голову. Она слегка наклоняется, и, будучи гораздо выше нее, я вижу часть ее груди в вырезе кофты. Я чувствую себя извращенцем. Я мог поклясться, что уголком глаза увидел Асторию, смеющуюся и приговаривавшую: «грязный старикашка».

— Малфой, да возьми же, наконец, чай! — раздражённо повторяет она, потому что я отвлекаюсь. Я несколько раз моргаю, чтобы убедиться в том, что в комнате на самом деле нет моей покойной жены. Грейнджер подозрительно на меня смотрит.

— Что? — спрашиваю я, отрывисто и виновато. Опять я чувствую себя так, словно меня поймали за чем-то непотребным, вроде воровства какого-нибудь из кошмарных журналов Лавгуд.

— Да ради бога! — она придвигается ко мне, хватает меня за запястье левой руки и впихивает в руку чашку чая. Чашка опасно качается, а она обеими руками держится за блюдце. Рефлекторно я тоже пытаюсь его взять, но поскольку ее руки все еще там, вместо блюдца я хватаю ее за левое запястье. В результате мы держимся друг за друга, разделенные чашкой чая. Мы смотрим на чай, чтобы убедиться, что все в порядке, и он не пролился, и только затем осознаем, что делаем. Мы касаемся друг друга. И при этом она не дает мне пощечину. А я не поливаю ее горячей водой из своей палочки. Мы касаемся друг друга, и ничего плохого не происходит. Хотя, где-то в подсознании я ожидаю, что метеорит вот-вот свалится на Великобританию в качестве наказания за такой нечестивый альянс. И именно в этот момент дверь открывается, и входит Уизли.

Взгляд на его лице чуть было меня не убил. Настолько уморительно он выглядит. Словно только что застал нас занимающихся страстным и яростным сексом на диване. Грейнджер обстановку не разряжает, подскакивая, словно ее ужалили, и восклицая:

— Рон!

Поттер только сыплет соль на рану, когда секундой позже вкатывается с воплем:

— Рон, послушай, я могу все объяснить, — как будто он стоял на стреме или еще что-нибудь. Что объяснить-то?

— Малфой. Что ты здесь делаешь?

Чай проливается, и я вытаскиваю палочку, чтобы сразу же убрать пятно, но запах на диване останется. Ей придется диван оттирать. Это кожа. Она будет пахнуть. Я тоже встаю и кладу чашку с блюдцем обратно на парящий поднос.

— Я разговаривал с Грейнджер о своем сыне.

Он смотрит в недоумении. Словно узнает значение каждого слова, и, в принципе, понимает, что слова следуют друг за другом в правильном порядке, но смысла в целом предложении не видит. Он никогда не был самой быстрой метлой в когорте. Уизли глядит на Грейнджер, и она кивает.

— У Скорпиуса были некоторые... — бормочет она, но не завершает фразы.

— Теперь это миссис Уизли, — говорит он, опять направив на меня взгляд, и тут уже я прихожу в недоумение. Почему он говорит мне о своей матери?

— Что?

— Ее фамилия больше не Грейнджер. Она теперь Гермиона Уизли, — это сказано с тенью гордости и намеком на предупреждение. Я смотрю на Грейнджер и удивляюсь, почему она меня ни разу не поправила. Я знаю, что она сменила фамилию, но продолжаю называть ее по-старому. Привычка? Он опять смотрит на нее.

— Все уже собрались, Миона. Мы ждем только тебя.

— О. Я была... — она поворачивается ко мне, и вот уж чего я никогда не ожидал, так это того, что Грейнджер захочет провести со мной больше времени. Она стоит в нерешительности, не уходит.

— Малфой, почему бы тебе не остаться на обед? — спрашивает Поттер, и на секунду я должен напрячься, чтобы вспомнить, чей же это все-таки дом. Совершенно очевидно, что Уизли бы предпочел, чтобы я ушел. А Поттер приглашает меня остаться, будто он здесь хозяин. Уизли меня удивляет.

— Да, оставайся, — он настолько явно этого не хочет, что я решаю остаться только назло ему. Кроме того, я все еще не закончил разговор с Грейнджер о Скорпиусе, да и предложение Блейза внезапно всплывает в памяти.

— Конечно, почему бы и нет? — все выглядят потрясенно, будто только что проиграли пари. Надеюсь, что так оно и было. Поттер первым приходит в себя.

— В таком случае, пошли. Я поставлю еще один стул.

И опять я пытаюсь понять, чей же это дом. Уизли последним выходит из кабинета, после меня. Я чувствую себя страшно неловко. И не только из-за всей этой ситуации, но и из-за того, что вдруг обнаруживаю себя пялящимся на задницу его жены, идущей передо мной. Что она такого положила в эти печенья?!

ХХХ

О чем я только думал?

Я, наверное, был не в себе. Может, на меня наложили дурильное заклятие? Или заклятие империус? Я возвращаюсь к своему изначальному подозрению о том, что Грейнджер подмешала что-то в печенье, но в этом явно нет никакого смысла. Я не вижу ни одной причины, по которой она бы хотела задержать меня в своём доме, и еще меньше понимаю, зачем сам на это пошел. Ах, да. Проклятый Блейз со своими махинациями...

Они везде — в смысле, Уизли. Я стою за домом, где возвышается огромный, накрытый к обеду стол, и смотрю, как Уизли высыпают из грейнджеровской кухни. Это напоминает мне о том случае в ванной Плаксы Миртл, когда она стукнула ногой по трубе, и сотни тараканов повылазили из своих нор. Это было омерзительнейшее зрелище, и я чуть на стену не забрался, пытаясь как можно дальше отстраниться от отвратительных тварей. А теперь — словно дежавю.

Вот старая мамаша и ее поношенный муженек. А вот тот, кого полоснул оборотень. Кстати, а вот и мой племянник, полукровка с волосами ярко зеленого цвета. Я слышал, его определили в Слизерин — единственное положительное качество в нем, что, вероятно, объясняет наличие зеленых волос. Вот вейла. Она наверняка тоже отведала печенья, потому что совершенно непонятно, что она нашла в Уизли. Я думаю, что та, что вышла замуж за одного из близнецов, тоже съела печенье. У этих Уизли просто талант отхватывать себе женщин, во всем их превосходящих — в статусе, уме, внешности. Вот пафосный зануда. Вот близнец. Второй близнец, вроде, погиб? Хвала Мерлину, он сделал миру одолжение, избавив нас от своего присутствия. Жаль, что он всех остальных с собой не прихватил. Ой-ой-ой, а вот и Уизлетта. Она, похоже, набрала пару килограммов. Особенно в груди и бедрах. Я не знаю, какой волшебник может считать ее привлекательной. Люди всегда говорят о ее огненно-рыжих волосах. Их цвет на самом деле, скорее, оранжевый. Она похожа на морковку зимой. Я полагаю, Поттер должен быть счастлив. Он всегда казался мне бесполым. А вот и все их потомство, бегает вокруг, спущенное с привязи. Скорпиус бегает вместе со всеми. Какой позор!

Согревательное заклятье наложено вокруг стола. Еда парит кругом, а вместе с ней витает в облаках и Луна Лавгуд с каким-то высоким волшебником, которого я не знаю. Гости делятся на две явно выраженные группы: тех, кто смотрит на меня с нескрываемым подозрением и тех, кто делает вид, что меня не существует. Скорпиус относится ко второй группе. Грейнджер садится, и я отодвигаю стоящий рядом с ней стул, потому что общество всех остальных для меня еще менее желанное, чем ее. По крайней мере, так я смогу продолжить наш разговор. Я слишком поздно замечаю, что Луна Лавгуд сидит прямо напротив меня. Черт! Ее любопытный взгляд пронизывает до костей. Все догадываются, что вступать со мной в разговор не следует. Не говоря уже о том, чтобы спрашивать, что я здесь делаю, но к Луне Лавгуд это не относится. Я подозреваю, что Поттер убедил всех ко мне не лезть, но, как я уже говорил, это не остановит Луну Лавгуд с ее нелепыми вопросами. Я внимательно изучаю посуду. По крайней мере, на ней нет пятен.

— Привет. Я доктор Деннис Грейнджер, отец Гермионы. Мне кажется, мы с вами не знакомы, — говорит мужчина, сидящий рядом со мной, и протягивает руку.

Я смотрю на его руку и гадаю, вспомнит ли он меня, если я скажу, что был самым заклятым врагом его дочери на протяжении нескольких лет, но я знал ее не как Гермиону. Я знал ее как мерзкую, отвратительную и злобную грязнокрову. Я принимаю его руку.

— Драко Малфой, — он улыбается и крепко пожимает мне руку, пытаясь сообразить, почему мое имя кажется ему знакомым. Он представляет меня своей жене, и я и ей пожимаю руку. Наша беседа ограничена запатентованными англичанами безопасными и официальными темами. Все остальные меня игнорируют. Через какое-то время разговор затихает, и я слышу только звон приборов о фарфор. Кто-то упоминает о Неопожирателях Смерти, которых все еще не поймали. Я поднимаю глаза и вижу, что Лавгуд пристально на меня смотрит. Похоже, она собирается что-то сказать. К счастью, в этот момент Грейнджер решает привлечь мое внимание. Я разворачиваюсь к ней почти полностью, чтобы не видеть Лавгуд.

— Ты был прав. Я ничего о тебе не знаю.

— Что изменило твое мнение? Кстати, это очень хорошее ризотто. Есть один рецепт, использующий шампанское.

— Ты пожал руки моим родителям. Тот Малфой, которого я знала, никогда бы этого не сделал. Я использовала топленое масло. Оно придает блюду ярко выраженный вкус. Но я бы хотела попробовать приготовить ризотто по рецепту с шампанским.

— «В молодости учишься — к старости понимаешь». Грибы — мое любимое блюдо. Мне довелось попробовать ризотто с шампанским только в Венеции. Что это — мясной соус, заливающий грибы?

— Да, мясной соус. Я запекла грибы портобелло и потом добавила соус. Я никогда не была в Венеции — всегда слишком занята. Погоди: Мари фон Эбнерэшенбах? Малфой, я представить себе не могла, что ты читаешь маггловскую литературу.

— Это вина моего отца. Или заслуга — смотря как смотреть на вещи, — она глядит на меня озадаченно, — да, Грейнджер, он изменил свои взгляды в тюрьме. В конце концов, если бы и двадцать лет тюрьмы его не исправили, он был бы абсолютно безнадёжен. Но он изменился. Ты должна найти время на то, чтобы поехать в Венецию и попробовать то ризотто. Кстати, эти грибы даже лучше, чем ризотто.

— Мне трудно в это поверить. Добавить топлёное масло посоветовала Падма. Ты ведь ее помнишь? Падма Патил. Она сейчас редактор Ежедневного Пророка.

Я опускаю вилку, и она поворачивается ко мне.

— Тебе трудно поверить в то, что отец изменил свои взгляды, или в то, что твои грибы лучше, чем ризотто Патил?

— Довольно трудно поверить в то, что твой отец изменился.

— Знаешь, во что трудно поверить? Трудно поверить в то, что я сижу здесь вместе со всеми этими... людьми, — она подозрительно на меня смотрит, зная, что я хотел сказать что-то гораздо более оскорбительное, чем просто слово "люди", — я ем твою еду. Я ем с твоих тарелок. Мы болтаем о кулинарии и маггловской литературе. Я в буквальном смысле нахожусь бок о бок с магглами. Было время, когда, только заслышав твой голос или увидев написанную тобой статью, мне хотелось вырвать. Моя ненависть к тебе была такой сильной, что один лишь взгляд на тебя наводил меня на мысль о школе для бокса, — она тоже опускает прибор и сосредотачивает на мне свой чисто по-грейнджеровски пристальный взгляд.

— А сейчас?

— А сейчас я думаю, что, безусловно, изменился, раз ты видишь меня здесь, и я говорю тебе: в этом была заслуга моего отца.

— Он всегда оказывал на тебя огромное влияние.

Она бросает быстрый взгляд на рукав моего черного свитера, который, как она знает, прикрывает татуировку. Я смотрю себе на руку, а потом на нее. Она глядит на меня демонстративно, не смущаясь того, что я поймал ее взгляд. Она никогда не любила отступать.

— Он изменился, и я тоже.

Какое-то время она ничего не говорит, и я знаю, что она тщательно подбирает слова.

— Я много лет тебя не видела, — тихо говорит она. Мне приходится наклониться, чтобы ее расслышать. Я нахожусь так близко от нее, что вижу лёгкую россыпь веснушек на носу, и ровно две веснушки над верхней губой, под носом. — За прошедшие двадцать лет я слышала лишь об основных событиях, произошедших в твоей жизни: о твоём осуждении, освобождении, браке, рождении сына, смерти твоей жены — ну, ты знаешь, всё то, что попало в газеты. До этого последний раз я видела тебя в выручай-комнате. И это последнее, и самое значимое моё воспоминание о тебе за двадцать лет. То, что навсегда со мной останется. Ты пытался сдать Гарри. И при этом чуть было не убил меня.

— Я делал это ради родителей, — прошипел я в ответ. — Я не хотел, чтобы Тёмный Лорд нас наказал. Я лишь хотел, чтобы мы были в безопасности. Я сделал это ради своих родителей.

— Ты в этом уверен?

— Я верю в то, что родителей надо почитать. Я верю в семейные ценности, ужас позора и гордость долга. Так меня воспитали, — я оборачиваюсь на Скорпиуса. Он сидит в конце стола. Совершенно очевидно, что он задумал какую-то проделку. Он мельком смотрит на меня и отводит глаза, словно от пустого места. Я опять поворачиваюсь к Грейнджер. Она наблюдала всю эту двухсекундную сцену. Ее глаза смягчаются.

— Он тебя ненавидит, — откровенно говорит она.

— Я знаю. Но ты ему нравишься. Сделай так, чтобы он перестал, — говорю я, и тут же понимаю, сколько отчаяния прозвучало в моём в голосе. Она тяжело вздыхает.

— Я не знаю, смогу ли это сделать. Сейчас мы с ним в одинаковом положении. Он видит в тебе самодовольного расиста, Пожирателя Смерти, и проблема в том, что и я вижу в тебе то же самое.

Я не знаю, что ей на это сказать. Неизвестно почему, но в этот момент я чувствую себя побеждённым и опозоренным. Я лишь знаю, что вся эта идея никуда не годилась. Я смотрю в конец стола на Скорпиуса и вижу, что он смеется вместе с другими детьми. Старая мамаша разговаривает с ним, и он краснеет, когда она треплет его по волосам. Близнец что-то говорит, и весь стол взрывается от хохота, и мой сын вместе со всеми. Он поворачивается к младшему сыну Поттера и что-то ему нашептывает, отчего тот вспыхивает, широко раскрывает глаза и притворяется, что злится. Скорпиус показывает язык дочке Грейнджер. Сын Грейнджер говорит что-то, и все, включая моего сына, громко смеются. Я сто лет не видел, чтобы он смеялся. Так вот чего он хочет? Я не могу ему этого дать.

Внезапно я встаю из-за стола и быстро иду за антиаппарационное заграждение. Я почти не слышу, как Грейнджер меня зовёт. Я разворачиваюсь на каблуках и мельком вижу ее, стоящую напротив своего замёрзшего сада, прежде чем исчезнуть и появиться у входа в собственный дом. Она выглядела потерянно. Я чувствую себя раздавленным.