Элементы (джен)

Температуры уже не было, кашля тоже, оставалась только лёгкая слабость. Я тогда первый раз жил на Окружном один — дедушка с бабушкой уехали на запланированный отдых в санаторий, доверив Ане заботиться обо мне, практически выздоровевшем.

В тот день Аня прогуливала школу у меня. Мы расположились на кухне, я сделал нам чаю. За окном светило уже такое редкое для конца октября солнце. Аня пыталась держать меня в курсе того, что происходит в школе, но я слушал её вполуха, а сам думал о том, что она сказала мне, как только вошла.

Когда я вешал её пальто, она сказала, что её очень заинтересовал один объект неподалёку — старый башенный кран, стоявший рядом с долгостроем бассейна на Мироновской. Я ответил, что как только мне дадут справку в поликлинике, мы позовём Лёху и втроём отправимся его изучать, а может быть, даже и залезем. Выходить из дома раньше я не хотел, чтобы не подставлять дедушку с бабушкой, которые не побоялись оставить меня одного, рассчитывая на моё здравомыслие.

Аня попросила:

— А можно я сегодня схожу туда?

— Нельзя.

— Игорь, ну почему? Я же просто хочу посмотреть!

— Вот вместе и посмотрим. Потерпи до четверга, осталось всего три дня.

— Но сегодня последний солнечный день! — не унималась Аня. — Я читала прогноз погоды. Потом до самой зимы сплошные дожди.

— Ань, — вздохнул я, — там стало опасно. На стройке бассейна бывает полно милиции, ещё не хватало, чтобы ты попалась. Мы с тобой всё ещё на учёте, ты забыла?

Аня согласилась со мной, и мы отправились на кухню пить чай, но около трёх, когда она стала собираться домой, я ещё раз напомнил ей, что настрого запрещаю ходить одной на стройку, и велел позвонить мне в девять.

В девять звонка не было.

Я попробовал дозвониться сам, но трубку не взяли. Я мог бы спуститься к ней на третий этаж и позвонить в дверь, но как назло, дедушка Ани недавно затеял небольшой ремонт, и её на пару недель отправили жить к родителям на Халтуринскую.

Повесив трубку после третьей попытки, я вернулся в свою комнату и попытался развлечь себя чтением Кларка, но дело не шло. Около часа я, достав карты, раскладывал пасьянсы, потом вышел в подъезд покурить, потом снова были пасьянсы — и так до самой ночи.

Дурные мысли не оставляли меня даже во сне, спал я очень плохо и утром поднялся сонный, с тяжёлой головой и всё в том же мрачном и напряжённом состоянии.

С утра я никуда звонить не стал, но потом всё-таки не выдержал и снова набрал Ане, хотя уроки ещё не кончились, и она должна была быть в школе. Мне, само собой, снова не ответили. Последней надеждой было, что у Ани просто что-то с телефоном, и после уроков она обязательно меня навестит. Я с трудом дождался положенного времени и, когда услышал наконец звонок в дверь, у меня словно камень с души свалился.

Но это была не Аня — на пороге стоял Алексей. Ани сегодня в школе не было.

Алексей предполагал, что её наконец продуло, потому что она постоянно ходила без шапки, несмотря на глубокую осень. Но когда я пересказал Лёхе наш вчерашний разговор про стройку и кран, он нахмурился:

— Чёрт, а вдруг её и правда туда понесло? И там её, конечно, приняли менты. Хотя... Анька всегда держит слово. Раз обещала не ходить, значит, не пошла. Да простыла она, вот и всё! А телефон, наверное, просто сломан.

Всё это звучало логично, но на душе всё равно оставался очень неприятный, неспокойный фон, появившийся прошлым вечером. Я сказал, что нужно ехать к Ане — и всё равно, кто там меня увидит на улице и кому донесёт. Алексей согласился, предложив по дороге купить конфет и ещё чего-нибудь к чаю, чтобы наш визит не выглядел слишком странно.

По пути мы зашли на третий этаж и позвонили в квартиру Аниного дедушки, но нам не открыли. Я всё больше укреплялся в пугающей мысли, что с Аней случилась беда.

* * *

Я познакомился с Аней в декабре олимпийского восьмидесятого года. Мне тогда было шесть, а ей — пять.

Однажды за ужином дедушка сообщил, что завтра мы с ним идём в гости к его друзьям Рабиновичам, жившим этажом ниже нас, только не слева от лифта, а справа, и там я познакомлюсь с их внучкой.

Я спросил:

— Деда, а она вообще как, ничего?

Это почему-то очень развеселило дедушку, он рассмеялся в голос:

— Тамара, ты это слышала? Мужик уже здоровый вырос!

Я тогда не понял, что его рассмешило, ведь я всего лишь пытался узнать, кого там встречу. Это будет кто-то разумный, с кем я смогу общаться на равных, или это будет что-то глупое и бессмысленное, вроде тех детей в детском саду в Сокольниках, куда я, отмучившись полгода, не так давно перестал ходить. Я уже более-менее умел писать и довольно бегло читал, в то время как мои детсадовские сверстники предпочитали соревноваться, кто быстрее съест обед. В какой-то момент всё это стало невыносимо, и я уговорил родителей забрать меня оттуда.

Тем временем дедушка, отсмеявшись, сказал мне, что внучка Рабиновича — умница и красавица, тоже читает, пишет и даже рисует. Я вздохнул с облегчением.

Самого Рабиновича я прекрасно знал. Мой дедушка водил с ним дружбу, сколько я себя помнил. Это был грузный седой еврей, тоже прошедший войну.

До этого дня я ни разу не был у них в гостях. У них оказалась двухкомнатная квартира, похожая на нашу, только в зеркальном отражении: справа от входа — гостиная, прямо — комната, а слева — кухня. У нас было всё точно так же, но наоборот.

Поздоровавшись с Рабиновичем-старшим, я вошёл в гостиную и увидел нечто чрезвычайно хорошенькое, маленькое, стройное, курносо-сероглазое, с длинными и чёрными как смоль распущенными волосами. Так я впервые увидел Аню.

Вначале мы с ней довольно долго молчали, с интересом разглядывая друг друга. Когда наши деды наконец оставили нас одних и удалились на кухню к своему вечернему коньяку, Аня заговорила первой:

— Привет, я Аня. А ты Игорь, ты внук дяди Жени. Вот тебе книжка, открывай там, где закладка, и читай мне вслух с начала страницы.

Я не сразу нашёлся, что возразить на такую наглость, и с удивлением принял протянутую мне книгу. Тем временем Аня скинула тапки, залезла на диван и приготовилась слушать.

Я всё-таки исполнил её желание. Прочитав вслух около десяти страниц «Сказок народа Абхазии», отпечатанных, надо сказать, весьма мелким шрифтом, я остановился, вернул ей книгу и сказал, что теперь её очередь читать, добавив, что она наверняка прекрасно читает и у неё очень приятный голос.

Аня рассмеялась:

— Вот ты какой! Так и быть, я почитаю тебе немножко.

Она небыстро, внятно и даже с выражением дочитала сказку до конца — там оставалось уже немного, — поставила закладку, закрыла книгу и уставилась на меня своими огромными серыми глазами.

Я спросил:

— Может быть, ты сделаешь нам чаю?

— Может быть и сделаю, — ответила она, вздёрнув нос, и ехидно улыбнулась: — А ты нахальный. Хочешь торт?

Я сказал, что хочу и чай, и торт, но больше всего хочу, чтобы она рассказала мне что-нибудь о себе.

В чём-то её история оказалась похожей на мою.

Анин отец был инженером в институте Гипрокаучук, мама тоже была инженером, работала в конторе на Будённого, где делали двигатели для самолётов. Её родители всё время были чем-то заняты, постоянно оставляли Аню своим родителям, поэтому, как и я, она тоже практически всё время жила у дедушки с бабушкой. Аня говорила, что скучает по родителям, но они редко забирают её к себе, отчего ей кажется, словно она для них обуза.

История была невесёлой, но я слушал с удовольствием. Мне было приятно, что Анина речь такая же внятная, как моя: Аня не мямлила, как многие дети в её возрасте, говорила ровно, не сбивчиво и не уходила от темы. Чувствовалось, что она действительно много читает.

Я признался, что и сам скучаю по родителям, которые, как и Анины, тоже вечно чем-то заняты, и что мне, конечно, нравится жить здесь, у бабушки с дедушкой, но когда папа с мамой забирают меня к себе в Сокольники, это всегда словно праздник.

К детскому саду у нас тоже обнаружилась общая нелюбовь. Аня не захотела туда идти, и насильно её никто туда не смог отправить, а я поделился своим неудачным опытом, попутно не забывая делать ей комплименты. Мне уже тогда, в мои шесть лет, было прекрасно известно, что все девочки любят, когда о них говорят что-то хорошее, а Аня уже очень нравилась мне.

Я сказал, что за все полгода в детском саду не встретил ни одной такой умной и красивой девочки, как она, и что вообще мне редко удаётся пообщаться с ровесником на равных. Аня сказала, что и у неё всё так же, а потом предложила:

— Давай дружить! Ты такой же умный, как я. Ты будешь моим первым другом в жизни.

Меня это просто очаровало, и я немедленно согласился.

После этого был чай с тортом, беседа о любимых книжках и прогулках. А потом у наших дедов, скорее всего, закончился их вечерний коньяк: они пришли к нам в гостиную и сказали, что пора расходиться.

Так мы с Аней стали друзьями.

* * *

Зимой мы с ней часто ходили гулять на соседний школьный двор. Сейчас я понимаю, что это был вполне разумный тактический ход наших дедушек: мы с Аней были достаточно здравомыслящими и нас без особых опасений можно было предоставить друг другу. Я, как старший, мог присматривать за ней и приводить домой к назначенному времени, разгружая тем самым наших бабушек, у которых прежде много времени уходило на выгуливание нас по отдельности.

Той зимой у меня появились мои первые наручные часы, по которым я ориентировался, когда пора вести Аню домой и сдавать её бабушке и возвращаться домой самому.

Потом была весна, за которой вполне логично наступило лето.

Начало того лета мы с Аней провели в городе. Во время прогулок нам не разрешалось покидать пределы школьного двора, но однажды именно она, а не я, предложила нарушить правила:

— Давай посмотрим, что там за вторыми воротами? Просто выйдем, немного погуляем и вернёмся. Никто даже не узнает!

Я, конечно же, согласился, про себя удивляясь её прыти и смелости. После этого мы стали часто ходить на запретные для нас территории. Это казалось немного опасным, зато было очень интересно.

А потом меня стали собирать на дачу с прабабушкой. Такое бывало каждым летом, коих в моей жизни тогда было ещё совсем мало. Поначалу я расстроился из-за того, что не увижу Аню ещё долго, но потом дедушка обрадовал меня новостью, что Аня тоже едет с нами. Узнав о моём отъезде, она устроила такой скандал, что мой дед и Рабинович решили, что наш дом достаточно большой, чтобы туда поместились и мы, и Аня, и даже её бабушка, хотя у той были совсем другие планы на лето.

Остаток лета мы с Аней провели вместе на нашей даче. Я тогда уже очень неплохо знал окрестности и каждый день катал Аню на заднем сидении велосипеда, а после обеда до самого вечера устраивал ей интересные прогулки.

Когда Аня узнала, что уже этой осенью я иду в первый класс четыреста сорок девятой школы, она тут же решила уговорить дедушку с бабушкой отдать её в школу вместе со мной, хотя семи лет ей ещё не было.

— Я не хочу без тебя, — капризно говорила мне Аня. — Там будут какие-то другие, я буду совсем одна, мне так не нравится! Многих ребят берут в первый класс на год раньше. Я же не какая-то маленькая дура!

Я пообещал Ане помочь с этим непростым разговором, потому что и сам хотел, чтобы она пошла учиться со мной в один класс. Надо отдать мне должное, я задействовал все свои возможности, подключив к уговорам даже дедушку.

* * *

В конце августа моя бабушка повела нас с Аней к директрисе Ларисе Яковлевне на небольшой экзамен, который, на её взгляд, полагалось пройти каждому, кто метил в первый класс «А».

Когда мы шли к директорской по коридору, я обратил внимание, что на лавке напротив гардеробной сидит хмурый белобрысый мальчишка моего возраста и болтает ногами, недовольно глядя в окно. Тем временем какая-то дама, судя по всему, его мама, звонила по телефону, висевшему на стене. Всё это выглядело невесело: так, словно его почему-то не хотели брать в эту школу.

Оказавшись у директрисы, мы с Аней сначала прочли вслух по несколько страниц из учебника по литературе для четвёртого класса, написали крохотный диктант и решили несколько простых задач по арифметике. После чего Лариса Яковлевна сообщила бабушке, что мы приняты в первый «А» класс.

Бабушка поблагодарила и уже стала прощаться, но тут я спросил:

— Лариса Яковлевна, почему вы не берёте того парня, который сидит в коридоре? Он очень грустный. Он сделал что-то не так?

Лариса Яковлевна улыбнулась:

— Внимательный ты мальчик. Нет, с ним всё в порядке, просто в первом «Б» уже нет места — его мама слишком поздно озаботилась этим вопросом и сейчас обзванивает соседние школы. Но не переживай, его обязательно куда-нибудь возьмут. Я знаю, что в спортивной школе на Ткацкой ещё есть места, а он у неё как раз спортсмен, с детского сада катается на коньках, хочет стать хоккеистом…

— А почему ему нельзя к нам, в класс «А»? — спросил я.

Тогда я ещё, само собой, совсем не разбирался в тонкостях системы советского школьного образования и, конечно, не знал, что в класс «А» негласно было принято брать детей только из интеллигентных семей вроде Аниной или моей, а в класс «Б» попадали все остальные дети, чьи родители были простыми людьми. И конечно, этот класс уже был переполнен.

Всего этого я не знал, и мой вопрос немного смутил и бабушку, и директрису. Бабушка молчала, а Лариса Яковлевна немного поразмышляла и задумчиво произнесла:

— А действительно, почему это ему нельзя в ваш класс?.. Игорь, по дороге скажи его маме, чтобы они вдвоём зашли ко мне.

Мама того парня всё ещё стояла у телефона, набирая очередной номер из списка на тетрадном листе. Я передал ей слова директрисы, а сам попросил бабушку с Аней немного подождать — мне было интересно, чем кончится дело.

Спустя минут пятнадцать они вышли из кабинета Ларисы Яковлевны, и вид у обоих был уже значительно бодрее.

— Взяли? — на всякий случай спросил я у парня.

— Взяли! — улыбнулся он, протягивая мне руку. — Она сказала, ты её об этом попросил... — Он помолчал и добавил. — Я — Лёха.

Вот так сформировалась наша троица. И первого сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года мы с Аней стояли на линейке с букетами гладиолусов рядом с торчащей над толпой табличкой «1 “А”», а белобрысая голова Лёхи маячила на ряд впереди нас.

Десятиклассники, по традиции ведущие первоклашек на их самый первый урок, почему-то посадили нас с Лёхой за одну парту, хотя мы их об этом не просили. Впрочем, если бы они посадили они нас за разные парты, это бы ничего не изменило. С того момента всё и началось.

* * *

В самом начале следующей осени, когда мы пошли во второй класс, дедушка вернулся из командировки из ныне не существующей страны, ГДР — и привёз мне роскошную игрушечную железную дорогу.

Она была огромна. Мы с Алексеем возились с ней днями напролёт, несмотря на то что на улице стояла прекрасная погода. Аня же была абсолютно равнодушна к этой немецкой игрушке, она желала гулять, но выгнать нас из дома никак не получалось.

Наш паровоз летел вперёд, железная дорога тянулась из моей комнаты в гостиную, обходя стол по кругу. У нас было две станции, один городок и целых три моста. Мы просиживали за этим занятием с дня и почти до ночи — и так каждый день.

В итоге Аня не выдержала. Явившись ко мне после обеда и снова застав нас за этой игрушкой, она озлобленно проговорила:

— Что, снова «привет» — и всё? А меня здесь вообще нет? Вы как дошколята! Привезли вам игрушечку — вас и не оторвать от неё. А у меня, между прочим, есть кое-что поинтереснее. Но вы до такого, я вижу, ещё не доросли!

Тут я понял, что мы и впрямь слишком увлеклись. Пихнув Лёху в бок и подойдя к Ане, я извинился, и он тоже следом за мной пробормотал извинения.

— Пока вы здесь игрались, я вот что подумала! — продолжала Аня, довольная нашим покаянием. — Зачем нужна эта маленькая железная дорога, когда у нас рядом есть настоящая? Пойдёмте уже гулять, наконец! Давайте сходим туда!

* * *

Потом мы с Лёхой провели очень много времени на МКЖД. Но привела нас туда именно Аня.

Вначале мы облазили большой железный мост, находящийся напротив гостиницы Измайлово. После этого мы попытались изучить товарную станцию Черкизово, но с этим было уже сложнее: на станции работали железнодорожники в рыжих жилетах. Заметив нас, они всякий раз велели нам убираться подальше. Однажды мы даже столкнулись с одним из них нос к носу, и кончилось тем, что я получил затрещину, а Лёха — пинка, после чего нам пришлось бежать. Но один раз нам всё-таки удалось понаблюдать за тем, как вагоны собирают в состав — и это было захватывающее зрелище.

Ещё нам нравилось просто гулять по железнодорожному полотну в сторону товарной станции Лефортово. Мы облюбовали там одно место за путями, которое не было видно с улицы за насыпью. Где-то вдалеке за ним виднелся забор, а перед забором рос небольшой лес, в котором жили зайцы. Мы приходили туда по путям, жгли костёр на уже имевшемся там кострище, обсуждали школьную жизнь и играли в карты.

Как-то раз туда явились какие-то незнакомые ребята, с виду наши ровесники. Их было четверо, вид у них был недовольный и даже немного свирепый. Они заявили, что это их место и что сейчас они нас поколотят. Я вместо ответа схватил первую попавшуюся на глаза дубину, Лёха сжал кулаки, тоже готовый броситься в драку.

В ту же секунду Аня выскочила из-за наших спин и бесстрашно встала между нами и ними.

— Только попробуйте их тронуть! Сильно пожалеете!

Ребята попятились, ошарашенно глядя на неё.

— Это ещё почему? — спросил один из них.

Аня, скрестив руки на груди и задрав подбородок, продолжала абсолютно невозмутимым и даже высокомерным тоном:

— Если вы их хоть пальцем тронете, я всё расскажу старшему брату. Знаете, кто мой брат? Он Махно, известный тусовщик на районе. Слыхали о нём? Так вот, он соберёт весь народ, мы вас найдём, хоть из-под земли достанем — и размажем по стенке. Ясно?

Никакого старшего брата у Ани, конечно же, не было. Ребята, окончательно сбитые с толку, отошли ещё на пару шагов и сказали, что на первый раз нас прощают, но чтобы духу нашего тут больше не было, потому что это их место.

Когда мы уже вышли на полотно железной дороги, Аня споткнулась о шпалу, я еле успел подхватить её и почувствовал, что она дрожит всем телом. Недолго думая, я обнял её и прошептал:

— Спасибо тебе, Анют. Они бы нас сейчас уделали.

— Да знаю я…

Я ещё какое-то время держал её в объятиях, внезапно осознав, как это удивительно приятно. Но всё удовольствие резко и неуклюже прервал Лёха:

— Чего вы там обнимаетесь-то? Да подумаешь, ерунда. Мы себе новое место найдём, в миллион раз лучше этого! Пойдём на Измайловский остров.

Мы пошли по путям дальше. Аня какое-то время молчала, а потом растерянно проговорила:

— А всё-таки жалко это место.

— Да ладно, — махнул рукой Лёха, — на острове будет круче.

— Не будет, — вздохнула Аня, грустно глядя на шпалы под ногами. — Там были зайчики… А на острове их нет.

* * *

Так мы проводили время втроём. Зимой, конечно, чаще всего мы сидели у меня или Ани: смотрели кино, слушали музыку, делали уроки или просто болтали, играя в карты. Но в тёплое время — крыши, чердаки, заброшки, стройки и прочие развалины, Остров, парк и железная дорога — всё это было нашим.

Одним из самых лучших зимних развлечений было катание на крыше лифта. Его изобрёл Лёха, когда мы учились в четвёртом классе. Это делалось так.

Многие дома в то время уже были оснащены лифтами с автоматическими дверями. Кто-то из нас садился в лифт на втором этаже, остальные двое оставались снаружи. Тот, кто был внутри — нажимал на кнопку первого этажа, а потом почти сразу на «стоп», и лифт останавливался между этажами.

Потом он открывал двери лифта. Каждая из четырёх створок фиксировалась рычагом с колесом, который располагался близко к месту стыка дверей. Чтобы открыть все створки, нужно было опустить все четыре рычага.

Вначале приоткрывалась одна из внутренних створок, и в образовавшуюся щель просовывалась какая-нибудь ветка, прихваченная на улице, после чего створку можно было отодвинуть. Затем открывались остальные три двери. Единственная сложность заключалась в том, что каждую из дверей приходилось держать локтями и ногами, чтобы пружина не сработала и они не захлопнулись обратно. Иначе весь процесс приходилось начинать заново.

Те, кто остался ждать снаружи, держали двери, пока открывший их вылезал на лестничную клетку. Потом мы втроём забирались на крышу лифта, отпускали двери — и те захлопывались. Цель была достигнута.

Мы подолгу сидели на крыше лифта при свете свечи, тихо трепались о чём-нибудь, делали уроки или играли в карты. Тем временем лифт то и дело кто-то вызывал, и он ездил то вверх, то вниз. Мимо нас проплывали лампочки, противовес и кабели, тянувшиеся вдоль стен за крупной сеткой рабицей. Это было по-своему симпатично, нам очень нравилось.

Выбраться с крыши лифта было ещё проще, чем попасть туда. Когда лифт останавливался на каком-нибудь этаже, кроме последнего, я поднимался по сетке до наружных дверей следующего этажа, открывал их и вылезал в подъезд. Следом поднималась Аня, которую внизу страховал Лёха, а я встречал наверху, и в конце поднимался Алексей. Это было легко.

Но однажды случилась авария. Это произошло в кирпичной девятиэтажке на Лечебной улице. Мы как всегда спокойно катались, когда лифт с диким скрежетом вдруг понёсся вверх, проскочил последний этаж и упёрся страхующим кольцом на крыше кабины в потолок шахты, из отверстия в котором выходили тросы. Снизу раздался грохот, на нас посыпалась бетонная крошка. Лифт дёрнулся — и застыл. В кабине погас свет.

Мы, пригнувшись, почти лежали на крыше лифта, потому что страховочное кольцо располагалось низко. Я подумал, что нужно каким-то образом срочно выбираться, потому что совсем скоро сюда прибудет бригада рабочих, которые нас, конечно же, отсюда достанут, но вызовут милицию — и тогда мы уже точно не отвертимся.

Какое-то время мы молчали, прислушиваясь к звукам в шахте. Мне очень хотелось на улицу, я представлял себе, как мы выходим на свет божий из этого кошмара, а там — снег, серое зимнее небо, прохожие, редкие автомобили на дорогах. Это зимнее уныние вдруг представилось мне сущим раем.

Наконец Лёха, кряхтя и ворочаясь, свесился с края лифта, под которым простиралась девятиэтажная бездна, и объявил:

— Чёрт, похоже, противовес сорвало! Надо спускаться. Страховку бы сделать какую… Вниз по сетке лезть страшнее и опаснее, чем наверх.

— Может быть, из ваших ремней? — неуверенно предложила Аня.

— Одних ремней не хватит, — сказал я. — До ближайших дверей метра четыре. Знаете как? Давай, Лёх, свяжем наши куртки. Я спущусь по ним до восьмого этажа, захвачу с собой твой рюкзак, чтобы им придержать двери, и вылезу на площадку. Там на лестнице есть пожарный гидрант. Я привяжу шланг к нашим шмоткам, вы вытянете, ты привяжешь его к тросам. Вначале спустишь мне вещи, потом пусть спускается Анька. Я подстрахую. Потом ждём тебя, собираем наше шмотьё и скорее уходим отсюда.

Когда мы начали связывать нашу одежду, стало понятно, что я сильно просчитался. Вначале в ход пошла только верхняя одежда, следом — шарфы, ремни и школьные куртки. Когда я уже всерьёз начал опасаться, что нам придётся снимать ещё и штаны, Лёха в очередной раз спустил нашу страховку в шахту и наконец объявил, что сейчас длины уже должно хватить.

Сетка, располагавшаяся вдоль стен шахты, сильно качалась. Я лез по ней, одной рукой держась за страховку, а другой перебирая проволоку сетки, которая больно врезалась в пальцы. Рюкзак мешал мне двигаться, цепляясь за стенку кабины лифта.

Пока я спускался вдоль кабины, было просто страшно и неудобно. Но когда лифт кончился, начался настоящий ужас.

Подо мной зияла огромная шахта, освещённая лампочками, в самой глубине этой пропасти виднелся противовес, стоявший странно, под каким-то нелепым углом. Я с трудом балансировал — сетку мотало из стороны в сторону. Кабина над моей головой опасно покачивалась, а над ней торчала растрёпанная голова Лёхи, наблюдавшего за моим спуском.

Страховки хватило с избытком. Повиснув на вытянутой руке, я нащупал рычаг и открыл ближнюю к себе половину двери. Выбрался на лестничную клетку. Подсунул рюкзак между дверей так, чтобы он ненароком не улетел в шахту, и побежал к гидранту.

Шланг оказался очень тяжёлым и неповоротливым. Я вывалил его из шкафа на пол, взял конец, на котором было что-то вроде кольца с резьбой, и поволок к дверям лифта. Там привязал его к рукаву куртки, болтавшемуся в приоткрытом дверном проёме, и крикнул Алексею и Ане, чтобы они тянули.

Сначала в проёме появился мой дипломат и портфель Ани, привязанные к остальному нашему барахлу. Потом по качающейся сетке я понял, что лезет Аня, и приготовился встречать её. Почти следом спустился Алексей. Всё это тянулось как будто целую вечность, но, к счастью, никто из жильцов дома нас не увидел.

Быстро развязав наши куртки, шарфы и ремни, мы оделись, вышли на улицу и принялись очищать снегом пыльную одежду.

— Молодец, Анька! — сказал Лёха, когда мы привели себя в порядок и неторопливо шли в сторону кинотеатра «Родина». — Я думал, тебя сейчас уговаривать придётся, а ты сразу спустилась, даже не замешкалась. Другая девчонка испугалась бы.

Аня тихо ответила:

— Другая девчонка не полезла бы с вами на крышу лифта...

Я посмотрел на неё и вдруг понял, что хочу её поцеловать.

* * *

Годы шли, мы взрослели. Мы по-прежнему находили для себя много приключений — так много, что все они точно не поместятся в этот рассказ, — но эти приключения становились всё более спокойными, продуманными и уже не были такими безумными и опасными, как раньше.

* * *

Однажды, в начале осени восемьдесят седьмого, когда Аня засиделась у меня допоздна, я как обычно пошёл её провожать. Спустившись с ней по лестнице на третий этаж, я не дал ей позвонить в квартиру. Взял за руку, остановил и поцеловал. Скромно, в щёку.

Аня подняла на меня взгляд и, выждав пару секунд, спросила:

— Что, и это всё?

Тогда я, не говоря ни слова, поцеловал её в губы. По-взрослому, крепко и долго. Она не сопротивлялась, а после поцелуя тихо проговорила:

— Вот это уже на что-то похоже…

Я положил ей руку на талию и повёл ладонь вниз, но Аня вывернулась из моих объятий:

— Ты чего меня тискаешь?!

Её негодование явно было притворным, я усмехнулся:

— А что, мне нельзя?

— Можно, но только если ты женишься на мне.

— Женюсь, конечно. Вот будет тебе восемнадцать, сразу и женюсь, — я вроде бы просто поддерживал шутку, но почему-то при этом понимал, что говорю всерьёз. — А что, у тебя были сомнения? Ведь это и так было ясно с самого начала.

— Тогда можно, — сказала Аня, подумав. Прильнула ко мне и положила голову мне на плечо. — Я тебе разрешаю.

* * *

Мы с Лёхой стояли перед открытой дверью Аниной квартиры. За порогом стояла её мама, Надежда Петровна, и молча смотрела на нас. Её лицо было мокрым от слёз, глаза покраснели, веки опухли.

Сначала и мы долго молчали. Потом она приложила платок к глазам и сипло проговорила сквозь слёзы:

— Что вы здесь делаете? Зачем пришли?

Стараясь сдерживать дрожь в голосе, я спросил:

— Что с Аней? Где она?

Лицо Надежды Петровны исказилось.

— Нет Ани! Понятно вам?! Её нет! — её голос срывался, она перешла почти на крик: — Это всё из-за вас! Убирайтесь прочь! Чтобы я вас больше не видела! Убийцы!

Дверь захлопнулась и наступила тишина. С минуту мы молча стояли на лестничной клетке.

До этого момента я никогда не мог даже представить себе, что означает выражение «пустая голова» и как такое вообще может быть. Но тогда я понял: ни единой мысли, абсолютная тишина.

Я вызвал лифт, и мы всё так же молча вышли на улицу и пошли вдоль Большой Черкизовской улицы. И только когда начал моросить холодный дождь, в моей голове наконец появилась одна-единственная мысль. Вчера я убил нашу Аню.

Вскоре я начал узнавать улицы, по которым мы шли. Когда проходили через больницу возле морга, Лёха внезапно встал передо мной и спросил:

— Что теперь делать-то будем? Киныч… Что?

На меня всё сильнее наваливался страшный и тёмный кошмар, делавший бессмысленным абсолютно всё: школу, родителей, дружбу и даже меня самого. У морга этот кошмар достиг апогея.

На нас лил дождь. Какое-то время я молчал, потом с трудом открыл рот и ответил:

— Я не знаю, Лёх. Что захотим, то и будем. Пить будем. Курить будем. Гулять будем. А придёт пора, подыхать будем.

— Ты чего несёшь, дурень ёбаный?! Подыхать он собрался… Заткнись!

— Ты что, не понимаешь? Это конец. Это я. Я убил Анюту.

— Блядь!.. Я так и знал! Прекрати нести чушь! — Лёха бросил свой рюкзак на асфальт, подскочил ко мне, схватил за воротник и, занеся надо мной кулак, прошипел сквозь зубы: — Я тебе сейчас ебальник расколочу так, что мать родная ещё долго узнавать не будет! Изувечу, мразь, если ты не прекратишь…

— Ну изувечь, если легче станет, — ответил я, даже не подняв рук, чтобы защититься.

— Да пошёл ты на хер!..

Лёха отпустил меня и закурил. Мы, промокшие, молча стояли под дождём и глубоко затягивались, ладонями прикрывая от капель огоньки сигарет. Бросив окурок, Лёха заговорил снова:

— В общем, Киныч, ты эти мысли оставь. Мы не убийцы. Мы всю жизнь её берегли! И то, что она тебе пообещала, а сама полезла туда…

Я снял часы, со всей силы швырнул их в стену морга, и они разлетелись на осколки.

— Зачем ты это сделал? — спросил Лёха.

Я, опять закурив, ответил:

— Стали не нужны.

Лёха взял меня за плечи и развернул к себе.

— Умоляю тебя. Пусть это будет последняя глупость, которую ты сделал. Ладно?

Мы немного постояли возле морга, выкурив ещё по паре сигарет под дождём. А потом решили сделать единственное, что можно было сделать в этой ситуации — напиться до беспамятства.