Элементы (джен)

Весной восемьдесят восьмого я уже немного пришёл в себя и, вспоминая, что я наделал, понимал, что за минувший год успел натворить такого, что даже самому было стыдно. В целом я ощущал себя гадким, отвратительным типом. Тем временем на улице постепенно теплело, где-то на горизонте всё отчётливее маячило второгодничество в седьмом классе, ставшее следствием моего безобразного поведения. Но кое в чём мне всё-таки удалось опередить основную массу своих сверстников.

У меня наконец появилась своя собственная баба. Не девушка. Не девчонка, не подружка. Именно моя первая баба — по-другому я не мог её назвать.

Ей было восемнадцать. Я познакомился с ней после урока английского.

* * *

Когда восьмидесятые подходили к концу, от моего дедушки стало известно, что СССР уже достаточно скоро закончит своё существование, и что ждёт нас в будущем, совершенно никому неизвестно.

Узнав об этом, отец всерьёз озаботился вопросом эвакуации нашей семьи, но выбор у него был достаточно скудный. Параллельно с основной работой он активно сотрудничал с японцами и с англичанами — и те, и другие звали его к себе. В итоге выбор пал на англичан.

Работать с японцами было сложно. С чопорными, но сильно пьющими англичанами в этом смысле было чуть проще. Правда, и платили они меньше, но незначительно. Главным был язык.

Выучить японский представлялось нереальным, зато английским мои родители владели прекрасно, а мама неплохо знала и французский тоже. У меня, в отличие от них, в загашнике был только школьный французский, и ситуацию нужно было срочно исправлять.

Весной мне нашли преподавательницу английского, очень удачно проживавшую на Ткацкой улице. К ней даже не надо было на чём-то ехать — дорога пешком занимала пятнадцать минут.

Дело было в середине апреля. Однажды, когда я после очередного занятия у Ирины Васильевны собирался в коридоре, пришла её внучка Лариса, которая, как потом выяснилось, жила с её мамой двумя этажами выше, больше года назад закончила школу и теперь бездельничала.

Так я первый раз увидел её.

Лариса была грудастой крашеной блондинкой на полголовы выше меня. У неё были тонкие волосы, выбеленные перекисью водорода, пухлые губы, напомаженные ярко-красным, и как-то особенно дико накрашенные ресницы, из-за которых глаза казались карикатурно большими. В общем, размалёвана она была ужасающе.

Спустя неделю я как обычно отправился на урок к Ирине Васильевне, но дверь мне открыла Лариса. В этот раз на ней был не только этот чудовищный макияж, делавший её похожей на странную развратную куклу. Картину прекрасно дополнял коротенький, еле прикрывавший срам, шерстяной халатик с глубоким вырезом сверху.

Лариса сказала, что бабушку задержали на работе, и предложила выпить кофе. Я был крайне удивлён такой внезапной любезностью и, согласившись составить компанию, отправился за ней на кухню.

Лариса суетилась у плиты с туркой и кофе, а разлив его по чашкам, внезапно спросила:

— Куришь?

Не дождавшись моего ответа, она достала из ящика пачку «Столичных», переставила пепельницу с подоконника на стол и закурила. Когда я тоже закурил, ей почему-то это очень понравилось, и она предложила добавить в кофе немного коньяка. В итоге мы пили скорее коньяк с кофе, нежели наоборот.

Сначала она жаловалась, что ей очень скучно, друзей у неё маловато и все они зануды. А я, со слов Ларисы, не был похож на зануду. Сообщив о том, что наше знакомство чрезвычайно радует её, она вдруг стала интересоваться, как у меня дела с девчонками. Тогда я начал догадываться, зачем я ей здесь понадобился.

Само собой, я не собирался говорить о событиях прошлой осени, просто сказал, что на примете пока что никого нет.

— Странно! — удивилась она. — Такой симпатичный парень — и один! А я тебе нравлюсь?

Глядя на неё, я думал о том, как мало в ней того, что мне действительно могло бы понравиться. Я всегда любил тихих, милых, интеллигентных девочек. И если бы я завязал с кем-то отношения, то моя идеальная девочка была бы младше или хотя бы ровесница. Обязательно ниже меня ростом, при этом стройная и изящная. Она бы вовсе не красилась, потому что была бы красива и без макияжа. И главное, она была бы послушной, скромной и умной.

В общем, можно долго перечислять свойства, которыми в моём представлении обладала идеальная девочка, но у Ларисы не было ни одного из них.

— Ну что ты молчишь? — проговорила она, уставившись на меня своими полупьяными кукольными глазами и глуповато улыбаясь. — Ты бы хотел? Того самого. Со мной, прямо сейчас. А?

Я крепко затянулся, продолжая разглядывать её формы. Конечно, такие девки обычно нравились мужикам, и пусть у меня были совсем другие вкусы, я в тот момент подумал, что это очень хороший шанс научиться чему-то в постели, чтобы быть подготовленным, когда у меня появятся отношения с настоящей, хорошей девочкой.

У меня тут же сложился чисто технический, образовательный подход к тому, что могло вскоре случиться, и я ответил то, что Лариса хотела услышать: что она очень симпатичная девушка и что я мечтаю об этом с тех пор, как увидел её.

Лариса вскочила, взяла меня за руку и потащила в спальню, по дороге тараторя что-то о том, что у неё уже давно не было ничего с парнями, да и было этого всего мало, и всё в таком духе.

В спальне она задёрнула тюль и скинула свой пошлый халатик, под которым не оказалось нижнего белья. Тут мне стало ясно, что она с самого начала готовилась именно к такому развитию событий.

— А сейчас я тебе, наверное, ещё больше нравлюсь? — тихо спросила она, усевшись на корточки и расстёгивая мои джинсы.

Вскоре случилось именно то, что и должно было. Но вопреки моим опасениям, Лариса отнеслась к этому с пониманием:

— Первый раз, да? Это нормально, я бы удивилась, если было бы по-другому… Погоди, сейчас вытру. И не смей одеваться!

А потом у нас с ней всё получилось. Минут через пятнадцать получилось ещё раз. Через полчаса получилось и в третий раз, причём все три раза она уверенно руководила моими действиями. В итоге вышел очень полезный и познавательный урок, за который я успел освоить несколько разных поз и приёмов. Но мне совершенно не нравились её здоровенные груди, которые она всё время заставляла меня трогать. Это так раздражало, что после третьего раза я сказал, что уже устал, и пока что больше не хочу.

Кукольная Лариса словно была рада вообще всему:

— Да и хорошо! Я тоже устала. А из тебя получится неплохой любовник, с тобой можно делать это долго. Пойдём, допьём коньяк.

* * *

После этого я, полупьяный и задумчивый, долго шатался по улицам.

Мне было странно от того, что я не чувствовал себя довольным. Напротив, моё настроение было испорчено, и я ощущал себя словно бы втянутым в какую-то грязную, дурацкую и совершенно ненужную историю, хотя точно знал, что большинство моих приятелей многое бы отдали, чтобы оказаться на моём месте.

При этом я не мог внятно сформулировать причину своего отвратительного настроения. Я убеждал себя в том, что Лариса не так уж и плоха в качестве учебного пособия, и в том, что нашу разницу в пять лет и её вываливающуюся из халатика грудь я вполне могу временно потерпеть. Но я лишь врал сам себе. Никакими доводами я не мог прогнать от себя эту хандру и непонятную мерзость.

Я ещё подумал тогда, что не буду писать ни слова об этом в свой дневник.

Блуждая по дворам, я встретил Зуя и нашего приятеля Толю, которые шли пить в подвал под названием «Белые столбы» и предложили мне стать третьим, потому что у них было полно вина и водки, а также куча пирожков и бутербродов. Я тут же согласился, так как искал компанию именно для этого: сейчас мне было необходимо с кем-нибудь как следует напиться окончательно.

* * *

Я стал навещать Ларису один-два раза в неделю. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что она обладала хорошей фантазией и изобретательностью, и наши встречи не были однообразны. А кроме этого, ещё и довольно-таки полезны.

Но в остальном же я, как и обычно, не чувствовал себя счастливее.

Я не мог никому о ней рассказать. Я не мог познакомить её с друзьями: мне было стыдно. Я не мог позвать её в гости, никогда, ни под каким видом. Я не мог даже сходить с ней погулять, отвести её в кафе или в кино. Всё это было абсолютно бессмысленно. И само собой, я не испытывал к ней никаких чувств. Она была нужна мне только ради процесса, всё остальное мне не требовалось.

Одновременно с этим меня продолжало раздражать, как она, ласково нашёптывая, указывала, что, как и когда мне с ней делать. Меня раздражали её лекции, которые она устраивала, когда мы возвращались из спальни. Она пускалась рассказывать о том, что любят девочки в постели и в отношениях. И несмотря на то, что я понимал, что мало кому из моих ровесников так повезло с умудрённой опытом «первой учительницей», мне был очень неприятен её менторский тон.

Впрочем, я был рад, что у меня появились все те знания. Я узнавал от неё действительно важные вещи, иногда странные, иногда интересные. До сих пор не представляю, откуда у Ларисы были такие познания в то время, потому что, как все мы прекрасно знаем, «в Советском Союзе секса не было».

Я не понимал, зачем я ей был нужен. Вокруг было полно мужиков, гораздо более умелых и падких на таких девиц как она, но Лариса по прежнему ждала меня в гости и всякий раз не скрывала радости, видя меня. Это ставило в тупик.

Её же саму словно бы всё полностью устраивало. Она никогда ничего у меня не просила. Она никогда не выражала желания познакомиться с моими друзьями. Её не волновали мои дела. Её, похоже, не интересовало ничего, кроме того, в какой день я приду к ней снова. Ларисе вполне хватало одних этих встреч, а её настроение всегда было одинаково бодрым и весёлым.

Всё это казалось мне очень странным, но я не решался обсудить с ней это. Наверное, в глубине души я побаивался, что могу узнать что-то совсем мерзкое, поэтому и не хотел докапываться до правды. В какой-то момент я просто плюнул и перестал об этом думать, но ощущение неправильности происходящего никуда не делось.

* * *

Ближе к концу мая я понял, что уже «налюбился» с Ларисой достаточно, и начал иногда отказывать ей во встречах. Тогда я понял, что уже получил от неё всё что хотел, и даже больше. Я решил прекращать всё это. Но однажды это прервалось само собой, причём совершенно неожиданным образом.

* * *

Выйдя после очередного занятия английским, я остановился перед подъездом, достал сигарету и закурил, раздумывая, не подняться ли мне к Ларисе прямо сейчас, чтобы намечающийся неприятный разговор не висел грузом до нашей следующей встречи. И тут ко мне подошёл паренёк, кажется, немного помладше меня. У него был очень потрёпанный, сонный и печальный вид. Какое-то время он просто стоял и смотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу.

— Тебе чего? — спросил я, глядя на него сверху вниз.

Паренёк дёрнул носом, опустил глаза и, грустно глядя на свои ботинки, выдавил из себя дрожащим голосом:

— А ты тоже к Ларисе ходишь?

И тут я всё понял. За секунду сложилась полная картина происходящего, объясняющая и все странности, и мои недобрые ощущения, от которых я пытался отмахиваться. Я о таком только слышал, но всерьёз не подозревал и всякий раз гнал эти мысли от себя. Паззл сложился в грязную, неприглядную картинку, и я ещё подумал тогда: сколько же у неё нас, таких, мелких?

Смерив паренька взглядом и изображая удивление, я ответил:

— К какой Ларисе? Я хожу сюда на английский к частной преподавательнице. Хотя… Вроде бы, она как-то раз говорила про свою внучку, которая живёт где-то неподалёку. Может, её и Ларисой зовут, я не помню. А ты что, следил за мной?

Минуту назад парень выглядел так, будто вот-вот заплачет, но после моих слов он как-то сразу взбодрился.

— Не, я тут просто… — неуклюже начал он.

— Ревнивец, тоже мне, — я сошёл с порога и потрепал его по плечу. — Иди к своей Ларисе, у неё никого нет, кроме тебя. И не вздумай больше за мной шпионить.

Развернувшись, я отправился к нашим, в гараж, по пути составляя план срочного выметания из своей жизни Ларисы и всего, что было с ней связано.

Первым делом я прервал уроки у Ирины Васильевны. Для этого я пришёл к Аде Борисовне, нашей «англичанке» и моей будущей классной руководительнице, когда я останусь на второй год — с этим тогда уже была полная определённость. Я попросился в её английскую группу вместо моей нынешней французской, сказав, что считаю её прекрасным учителем и вижу, как высока успеваемость её учеников.

Ада была настолько польщена моими словами, что сразу же устроила мне небольшой экзамен, не дожидаясь бюрократических проволочек. Ирина Васильевна выучила меня хорошо: экзамен прошёл на отлично, и в конце Ада сказала, что мой уровень даже выше среднего для учеников моего возраста. Тогда я попросил ещё и о дополнительных занятиях, добавив, что мне очень нравится английский — и это окончательно всё решило в мою пользу.

Родители поначалу были возмущены тем, что я отказался от уроков английского, не посоветовавшись с ними. Но я ответил, что на те двадцать долларов, которые Ирина Васильевна получала за занятие, пусть лучше будет куплено что-нибудь полезное, а я буду изучать английский бесплатно. И добавил, что французский язык мне вряд ли когда-нибудь пригодится.

Вторым и завершающим моим шагом по устранению Ларисы стал бойкот. Я наврал всем своим, что хочу прервать общение с одной глупой девчонкой, которая решила иметь отношения не только со мной одним. Впрочем, это было полуправдой. Я попросил не звать меня к телефону, если меня спросит незнакомая девочка, а особенно, если она представится Ларисой. Моя просьба была выполнена.

Делая всё это, я испытывал облегчение. Меня не мучила совесть. Думаю, Лариса не очень сильно расстроилась. Она позвонила мне всего однажды и больше не давала о себе знать.

Пару раз я встречал её на улице, как-то даже столкнулся нос к носу в продуктовом на Фортунатовской. Я был один, но Лариса не сказала мне ни слова и прошла мимо, словно не заметила. В тот момент я вздохнул свободно.

* * *

Когда всё закончилось, я смог рассказать эту историю Лёхе, не скрывая подробностей. Лёха изумлялся:

— Да ты пиздишь! Быть такого не может! Охуеть, вот это тема!.. Да плевать на её возраст, и на косметику тоже плевать. Какой же ты дурень! Правильно тебя на второй год оставили.

— Ты что, не понял? Она не совсем нормальная. А я, получается, жертва. Я не могу позволить себе быть жертвой, даже такой. Если ты настолько глупый, что не понимаешь этого, то я считаю правильным, что тебя выперли из школы.

Лёха продолжал возмущаться:

— Жертва он, ах блядь, посмотрите вы на него, несчастный Киныч. Вот бы и мне как-нибудь стать такой же жертвой! Сиськи!.. Всё-таки ты долбоёб… Всё, заткнись! Я уже начинаю завидовать. Пошли лучше к «Двадцать третьему», попробуем бухла замутить!

Таким странным образом началось моё лето между первым седьмым классом и вторым, тоже седьмым.

С моими «первыми уроками» я, как мне кажется, ещё легко отделался. Многим моим приятелям повезло меньше.

* * *

В сентябре наш друг Студент умудрился влюбиться.

Его первая любовь вела себя неоднозначно. Она была то расположена к Студенту, то прогоняла его, то звонила сама, то, напротив, игнорировала его. Одним словом, долгое время с ней было ничего не понятно.

Со стороны Студента всё было по-взрослому, хотя прежде он был весьма ветреным ухажёром, и никто не ожидал от этого человека такой серьёзности. Теперь же он не на шутку изводился на тему своей Светы и даже заметно похудел.

Всё это тянулось с осени до самого Нового года и никак не шло на пользу нашей недавно образованной группе «Мусорный полигон». Мы только-только начали репетировать, но ближе к зиме Студент стал хандрить, почти не писал новых песен и часто пропускал репетиции. Как только мы не пытались отвлечь и развлечь его, он влился в рабочий поток лишь после того, как в очередной раз сумел наладить отношения со Светой, и эти отношения, вроде бы, наконец начали выглядеть неплохо.

Чрезвычайная ситуация случилась в сам праздник.

За неделю Студент объявил нам, что Новый год будет отмечать только со Светой, вдвоём, у себя. Мы не возражали и решили собраться у Зуя. Но за несколько часов до полуночи раздался звонок, и Студент убитым голосом сообщил, что ни с какой Светой он праздновать не будет ни этот Новый год, ни, скорее всего, все последующие, потому что пять минут назад она окончательно его бросила.

Мы собрали всю еду и бутылки, которые уже приготовили для праздника, и поехали отпаивать Студента.

Какое-то время мы сидели у него на кухне и спокойно выпивали. Потом послушали речь Горбачёва, чокнулись под звон курантов, включили музыку. Студент вроде бы выглядел уже вполне пережившим свою любовную трагедию и даже соглашался с Зуем, заявлявшим, что ну её, эту Свету, с ней одни неприятности и сплошная нервотрёпка.

Глубоко за полночь люди стали расходиться по комнатам. Студент сказал, что ещё немного посидит на кухне, попробует дописать новую песню, а потом и сам пойдёт спать. Я до последнего сидел с ним, помогая с текстом, потом понял, что и сам уже засыпаю, и отправился искать себе место для сна.

Как часто и случалось, когда я засиживался допоздна, все спальные места уже оказались заняты. На улице было холодно, домой идти не хотелось — и я прибег к уже опробованному способу: вытащил из шкафа подушку и два одеяла, и отправился спать в ванную.

Я делал так иногда, если в конце застолья не находил себе ни кровати, ни хотя бы свободной раскладушки. Главным было раздобыть, что постелить на жёсткое дно ванны.

Однажды, правда, меня чуть не утопила зуевская соседка, которая ранним утром зашла проверить, всё ли у нас в порядке после празднования дня рождения, и обнаружила кучу белья, которую кто-то кинул на дно ванны, а замочить забыл. Тем утром я проснулся от того, что мне на голову хлынула струя горячей воды.

В этот раз я проснулся в студентовской ванной от жажды и холода, и вышел на кухню, чтобы попить, а заодно и прикрыть форточку. Но форточка была закрыта, а холодом несло из гостиной — балконная дверь была приоткрыта. Я заподозрил недоброе и решил проверить, на месте ли Студент. Диван его был пуст, при этом куртка висела на крючке и ботинки тоже стояли на месте.

Я разбудил всех, и мы, всё ещё не совсем трезвые, включив везде свет, прочесали все комнаты и даже лестничную клетку, но это не принесло результата. Мои недобрые подозрения становились всё больше похожими на правду.

Студент жил на одиннадцатом этаже.

Готовясь к худшему, мы спустились вниз, чтобы обнаружить бездыханное тело нашего несчастного друга. Но вместо этого обнаружили неимоверных размеров сугроб, доходивший до самого низа окон третьего этажа. Из этого сугроба доносились приглушенные вопли и яростная ругань.

Мы разбудили дворника и вместе с ним принялись быстро работать лопатами и мётлами. Внутри сугроба оказался сначала мягкий снег, а под ним — кусты. Студент угодил ровно в центр. Дописав свою новую песню, он вышел на балкон и прямо как был, в тапках, домашних штанах и широкой цветастой рубахе, перелез через ограждение балкона и прыгнул с одиннадцатого этажа.

Вскоре мы раскопали обледеневшего и вдребезги простуженного Студента и вызвали скорую помощь — ситуация не предполагала ничего, кроме пневмонии. Таким образом, одна тысяча девятьсот восемьдесят девятый год наш Студент начал в тридцать шестой больнице, в пульмонологическом отделении.

Днём первого января мы навестили его. Лечащая врач говорила, что с ним всё будет в порядке, потому что организм его молодой, растущий, и что он перенесёт это с лёгкостью. Тем временем молодой растущий организм, недавно просидевший несколько часов в сугробе и при этом чудом избежавший воспаления лёгких, требовал от нас продолжения вина, и просил принести ему хотя бы пару пачек «Пегаса». Его выписали через неделю.

Что до Светы — та, узнав о происшествии, очень испугалась, раскаивалась и просила прощения. Студент вначале долго её не прощал, потом простил, после чего у них опять началось что-то непонятное — и нам наконец надоело следить за их неустойчивыми отношениями, которые, впрочем, вскоре завершились.

* * *

В мае я начал слышать странный грохот в своём подъезде, который доносился откуда-то сверху, судя по всему, с чердака. Вначале я решил, что там ведутся какие-то работы по ремонту кровли, однако странность была в том, что с наступлением вечера эти звуки не прекращались.

В результате выяснилось, что всё совсем наоборот: крышу не чинили — она там, наоборот, ехала.

Одним утром я проснулся, разбуженный настойчивыми звонками в дверь. Поднявшись, я вышел в коридор, взглянул в глазок и увидел омерзительную тварь, больше похожую на покойника не первой свежести.

Решив, что это какой-то полоумный бомж, забравшийся к нам в подъезд, я громко велел ему убираться, пригрозив милицией. В ответ послышался осипший, но знакомый голос:

— Гарри, не прогоняй меня, умоляю. Открой… Это же я — Саша Скрутов!..

Скрутов был одним из наших старших приятелей. Он жил на Зверинецкой, был музыкантом, и мы с нашей компанией были с ним в приятельских отношениях.

С трудом опознав его, я отпер дверь. Саша выглядел чудовищно. Его руки были в запекшейся крови, лицо разбито до неузнаваемости. Он еле стоял на ногах, опираясь о стену. Он попросил разрешения пройти и лечь в ванну, потом вызвать ему скорую, а перед этим — хоть какой-то еды.

Я сделал всё, о чём он просил, попутно пытаясь расспросить о том, что случилось. Рассказ Саши был бессвязным и звучал безумно.

Он утверждал, что над ним издевались «чёрные хирурги», которые были демонами и собирались вырезать у него органы.

— Я их просил, чтобы они не трогали меня, потому что мой ливер им не нужен, — вяло бормотал Саша, распластавшись по моей ванной. — Я и так его испортил. Я выпил вообще все вредные и опасные таблетки, которые мне только удалось найти... Но они не уходили. Мне пришлось драться с ними днями напролёт…

Скорая приехала через полчаса, и Скрутова увезли в клинику на Матросской тишине. Он пришёл в себя только через неделю, тогда-то и выяснились все подробности этого странного дела.

Оказывается, Саша пытался покончить с собой из-за расставания со своей подругой Катей. Для этого он выбрал единственный открытый чердак, о котором ему было известно, напился всяких таблеток — реланиума, валиума, седуксена, паркопана, апрофена и чего-то ещё, запил всё это водкой и лёг умирать. Но неожиданно пришли эти галлюцинации.

Ни с какими демонами он, конечно, не сражался, его даже никто не бил, как я подумал вначале. Саша попросту несколько дней метался по моему чердаку, постоянно падая и натыкаясь на стены и балки, пока его не отпустило. Только тогда он додумался доковылять до двери моей квартиры.

Выписавшись из психбольницы, первым делом Скрутов снова явился ко мне, чтобы, во-первых, извиниться за доставленные хлопоты, а во-вторых, попросить меня помочь записать романтический трек для покинувшей его подруги. Три дня, потраченные на эту работу, не прошли впустую. Катя вскоре вернулась к Скрутову, и они были вместе ещё долго.

* * *

В общем, с девушками тогда бывало так много сложностей, что время от времени кто-нибудь из моих друзей или приятелей высказывал резонную мысль о том, что, может быть, совсем без них было бы проще. Я, наблюдая за их любовными перипетиями, признаться, и сам так иногда думал. Пока не наступила весна восемьдесят девятого года.