Элементы (джен)

Дедушка говорил с мамой по телефону:

— Наташ, ну что за фортель? Почему со мной не посоветовалась? А если ему там не понравится? Ты забыла, что бывает, когда ему что-то не нравится?

Мама что-то ответила, и дедушка недовольно вздохнул:

— Что, и путёвку уже оплатила?.. Ладно, сейчас скажу ему.

Так я узнал, что еду в пионерский лагерь «Бригантина», располагавшийся где-то на Волге.

Дедушка расписывал мне его, как место с красивой природой, собственным обустроенным пляжем и самыми комфортными условиями, и уверял, что там вместе со мной будут отдыхать исключительно интеллигентные ребята из приличных семей, потому что лагерь приписан к Речному Регистру СССР и к Гипроречтрансу, где работали моя мама и бабушка, а путёвки для детей в «Бригантину» могли приобрести только лучшие сотрудники данных ведомств... И так далее, и тому подобное.

Тем временем стояло прекрасное московское лето года одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого. Мне вот-вот должно было исполниться одиннадцать. За этот год я окончательно освоился в средней школе и подружился почти со всеми местными хулиганами. К тому же, не так давно я обнаружил вход в какие-то таинственные катакомбы, располагавшиеся в районе стадиона Измайлово.

Короче говоря, меня ждало немало приключений в опустевшей летней Москве, и никакой пионерлагерь в мои планы не входил.

Когда я пожаловался на это моему другу Алексею, он поднял меня на смех:

— Будешь просыпаться в семь утра, чистить зубы по расписанию и потеть под солнцем на линейке! А по вечерам играть в шашки с занудными придурками. Готовят там хуже, чем в нашей школьной столовке, но придётся жрать, чтобы не протянуть ноги. А купаться можно будет только пятнадцать минут в день — и то не каждый! И плавать разрешают только в огороженном загоне…

Я рассчитывал на большее сочувствие Лёхи.

— Ну и пусть, — недовольно проговорил я. — Зато я найду там какую-нибудь симпатичную девчонку, познакомлюсь с ней — и тогда все будут мне завидовать.

Лёха, продолжая смеяться, заявил, что, во-первых, при представившейся оказии обязательно расскажет всё Ане, которая тогда была с дедом и бабушкой в теплоходном круизе по Волге — и, вообще-то, я по ней очень скучал, — а во-вторых, уверял Лёха, симпатичные девчонки не ездят в пионерлагеря, а ездят туда сплошные недотроги, глупые как пробки, да ещё и страшные, как атомная война.

Чтобы прервать наконец эту беседу, которая окончательно вогнала меня в тоску, я предложил прогуляться к огромному долгострою на Мироновской и изучить странные объекты, висевшие над несостоявшимися трибунами. Пока мы лазили по мосткам под крышей стройки, Алексей сообщил, что сам он этим летом никуда не собирается и, не будучи отягощённым школой и уроками, без труда найдёт себе здесь много развлечений.

Я даже не смог за него порадоваться, потому что меня пробрала зависть.

* * *

К отъезду меня готовили как на парад: дедушка накануне отвёл меня в парикмахерскую, а бабушка положила в чемодан аж две белых рубашки, которые я терпеть не мог, и велела хорошенько вымыться.

Потом предсказания Алексея начали понемногу сбываться, потому что подняться мне пришлось в семь утра, чтобы к половине девятого быть у Гипроречтранса и садиться в один из автобусов вместе с толпой прилизанных и настолько опрятно одетых ребят, что я почти сразу потерял надежду найти среди них кого-то близкого по духу.

Автобусы оказались вполне комфортные, с мягкими сиденьями, но ехали мы так медленно и тоскливо, что я стал клевать носом. Мы долго петляли по улочкам Яхромы и Дмитрова, забирая оттуда ещё кого-то. Когда все наконец были в сборе и автобус снова выехал на шоссе, сопровождавшая нас женщина внезапно достала микрофон и до самого лагеря очень занудно рассказывала, в какое живописное место, полное сказочных красот, мы направляемся, а находится оно неподалёку от славного города Дубна, красивого и с древней историей, и все мы непременно съездим туда на экскурсию...

Я же в это время разглядывал ребят в автобусе, всё больше убеждаясь в том, что мой друг Алексей, похоже, был прав и насчёт девочек-недотрог, и насчёт шашек, и насчёт утренних линеек с торжественным подъёмом красного флага. Окружавший меня контингент выглядел так же уныло, как звучал рассказ нашей сопровождающей, льющийся из динамиков.

Прибыли мы только к полудню и, выгрузившись из автобусов, отправились осматривать лагерь, заселяться и знакомиться с вожатыми.

Тут выяснилась одна любопытная деталь: корпуса в лагере оказались разными. В моём корпусе комнаты были двухместными, а в остальных — обычные, с четырьмя или даже пятью кроватями. Я так и не понял, как это вышло и почему — ведь при социализме все должны быть равны, — но вожатый, который привёл меня на заселение, тихо шепнул:

— Сюда путёвка дороже…

* * *

Мне достались: комната на первом этаже, вид из окна на небольшой лесок перед забором лагеря и толстый сосед. Несмотря на тёплую погоду, он не вылезал из вязаного свитера с оленями, а по ночам очень громко храпел, но, к счастью, у меня с собой были беруши. Я даже не помню, как его звали, наше общение как-то не очень сложилось.

Дальнейшее проживание в «Бригантине» показало, что в некоторых моментах описания моих грядущих будней Алексей всё-таки оказался неправ. Например, никто никого не мазал зубной пастой, мой толстый сосед не рассказывал никаких глупых страшилок перед сном, и никого не брили налысо, вдруг обнаружив вшей. Впрочем, жизнь в пионерлагере действительно была грустна и занудна, и я отбывал свою трёхнедельную смену почти как тюремное заключение.

На третий день лагерной тоски ко мне пристал один из наших двоих вожатых.

Это был коренастый мужик спортивного вида в тренировочных штанах и вечно мятой футболке. В отличие от вожатой-девушки, никаких симпатий он у меня не вызывал. Общался он всегда в приказном тоне, по утрам у него бывало красное припухшее лицо и мрачный, утомлённый вид, а однажды я застал его за одиноким распитием водки в комнате вожатых.

Он спросил меня, почему я всё время один, сижу с книжкой на диване в холле, ни с кем не общаюсь и не хожу в какие-нибудь кружки по интересам.

На это я ответил ему, что настольные игры не люблю, местные кружки не вызывают у меня никакого интереса, а с книжкой я сижу в холле, потому что здесь нет ветра.

— Так. В нашем пионерлагере скучать не положено! — заявил он. — Нужно проявлять активность.

И я начал проявлять активность. Она заключалась в том, что я выходил читать на свежий воздух, чтобы не попадаться ему на глаза.

* * *

В «Бригантине» я первый раз в жизни попробовал пиво.

Это случилось после того, как я познакомился с компанией с виду неплохих ребят и предложил им сделать вылазку за территорию лагеря, чтобы посмотреть, есть ли за забором хоть что-то, кроме леса, полей, речки и прочей живописной глуши, про которую нам долго рассказывали в автобусе по дороге сюда. Услыхав такое, ребята почему-то испугались: мол, этого делать нельзя, это может быть опасно и вообще — такое не положено.

Само собой, их отказ меня не остановил, и тем же днём я решил выйти из лагеря в одиночку.

Помимо основных ворот, через которые мы на автобусе въехали в лагерь и которые, само собой, хорошо охранялись, имелись ворота дальние — служебные. Возле них никакой охраны не было, они были закрыты на здоровенный амбарный замок, болтавшийся на толстой цепи. Пару раз я видел, как через эти ворота завозили продукты и ещё что-то непонятное в коробках.

Зайдя за деревья, растущие возле моего корпуса, я прошёл вдоль забора до этих ворот и огляделся. Убедившись, что вокруг никого нет, я приоткрыл ворота, насколько позволяла удерживавшая их цепь, и понял, что этой щели вполне хватит, чтобы пролезть. Вдруг стало страшновато. Мне казалось, что место хорошо просматривается, и стоит мне нырнуть под цепь, как тут же я услышу окрик, или кто-то просто заметит это и скажет вожатым, после чего меня будет ждать выволочка, а может быть, всё это дойдёт даже до директора лагеря — и меня с позором досрочно отправят домой. Сердце часто колотилось, но я успокаивал себя тем, что даже если меня заметили, на первый раз всё-таки обойдётся выговором.

Я осторожно выскользнул наружу. Потом прошёл через лес к полю, перед которым проглядывалась дорога.

Позади было тихо, за мной никто не гнался. Напряжение постепенно отступало, и пока я шёл по дороге вдоль поля, подумал, что сейчас неплохо было бы попробовать выпить чего-нибудь «взрослого». Я решил, что если вдруг доберусь хоть до какого-нибудь магазина, то непременно попробую купить себе пива. Именно пива — я тогда ещё подумал, что до крепких напитков пока не дорос, да и наверняка это очень вредно, а вот пива я обязательно выпью, если мне его продадут.

Выбравшись на трассу, я огляделся. На повороте маячил чуть покосившийся указатель, гласивший, что в полутора километрах от лагеря расположился ПГТ под названием «Белый городок».

Белый городок оказался небольшим посёлком городского типа с несколькими жилыми домами, детским садом, школой и одним-единственным сельпо. К нему-то я и направился.

Внутри, уставившись на неработающий потолочный вентилятор с прикреплёнными к нему клейкими лентами для измора мух, скучала сонная продавщица. Я пошарил глазами по витрине за её спиной. Выбор пива был невелик: в ряд стояло лишь несколько пустых бутылок «Жигулёвского» с ценником.

Она совершенно безропотно отпустила мне три бутылки. Правда, когда я уже доставал из кармана «трёшку», недоверчиво спросила:

— Для отца, что ль?

Я ответил:

— Да, для бати.

— Чё-то ты какой-то незнакомый, не помню тебя. А ты часом не с «Бригантины» ли смылся, сорванец?

Я соврал ей, что она просто забыла меня, потому что я надолго уезжал к родственникам в Тверь, после чего две бутылки вожделенного «Жигулёвского» наконец перекочевали в карманы моих шортов, а третью я держал в руке.

Белый городок почему-то был совершенно пуст. Решив, что прятаться здесь не от кого, я устроился на завалинке возле стены одного из домов, и тут понял, что мне нечем открыть пиво.

В магазин возвращаться было нельзя — я же покупал пиво «для бати». Сначала, вспомнив, как взрослые открывают пивные бутылки одну об другую, я попробовал повторить этот трюк, но ничего не вышло. Тогда я вспомнил, как отец, наигравшись в настольный теннис в парке, открывал своё пиво об забор.

Я подошёл к воротам в заборе у дома, рядом с которым уселся. Ворота были деревянные, но замочные петли — железные, и об одну из этих петель мне не без труда удалось открыть моё «Жигулёвское».

Первую бутылку я выпил залпом. На вкус пиво оказалось почти как квас, только очень горькое. Открыв вторую бутылку, я вернулся на завалинку и принялся цедить пиво уже вдумчиво, как взрослые. За всё это время мимо прошла только одна старушка, не обратившая на меня никакого внимания. Мне всё больше начинало казаться, что в Белом городке нет вообще никого, кроме меня, продавщицы в сельпо и этой старушки.

Чувство опьянения показалось мне странным, но приятным, и я открыл третью бутылку. Вскоре сидеть надоело, захотелось размять ноги, и я отправился бродить по посёлку и его окрестностям. Прогулка заняла час или чуть больше, но ничего интересного в Белом городке я так и не нашёл.

Чтобы не опоздать к ужину, я часто поглядывал на часы и даже вернулся в лагерь немного пораньше. Пролезая в щель в заборе, я понял, что уже почти совсем отрезвел, и подумал, что когда вернусь в Москву, нам с Лёхой непременно надо будет раздобыть себе пива.

Лёха тогда ещё не пробовал алкоголь, и мне нравилась мысль, что из нас двоих я стал первым, кто попробовал этот взрослый напиток.

* * *

Своё обещание познакомиться в лагере с симпатичной девчонкой я, как ни странно, выполнил.

Я часто видел её сидящей на лавочке на одной из аллей и читавшей в одиночестве, совсем как я. Следующим днём после моего успешного побега и возвращения, я всё-таки решился найти её, подойти и познакомиться.

Она читала Марка Твена, причём не известные всем приключения Гекльберри Финна и Тома Сойера, а настоящего, взрослого Твена — «Янки при дворе короля Артура». На тот момент это была одна из моих любимых книг. Разговор завязался, и у нас быстро нашлись общие темы для общения. Она тоже жила в корпусе с двухместными комнатами, и так же скучала здесь, как и я. К тому же, её звали Аня.

После нескольких совместных прогулок по территории лагеря я решил пригласить её пройтись до ПГТ и его окрестностей — и она с радостью согласилась. Само собой, в этот раз всё было очень пристойно и без пива, но меня не покидало ощущение, что если бы я предложил ей распить со мной бутылку «Жигулёвского», она бы не отказалась.

Спустя пару дней я предложил ей встретиться ночью, через час после отбоя, и пойти на пляж купаться. Её комната, как и моя, располагалась на первом этаже, и всё, что от неё требовалось, — это подождать, пока соседка уснёт, и тихо выбраться на улицу через окно.

У реки оказалось прохладно, кругом пищали комары, вдобавок было темно — только луна отражалась в рябой воде. Аня, уже переодевшись в купальник в деревянной кабинке, вдруг засомневалась, стоит ли вообще лезть в воду, но я заверил её, что плаваю как рыба и могу переплыть Волгу туда и обратно — и так три раза, а для убедительности сочинил что-то про конкурс юных пловцов, который я якобы выиграл ещё прошлым летом. Аня зашла в воду.

Мы полоскались в Волге больше часа, а не пятнадцать минут, официально отведённые для купания. Всё это время я посматривал, чтобы она не заходила в воду глубоко, но барахтаться у берега ей, похоже, нравилось больше, чем плавать, и, к счастью, мне не пришлось демонстрировать свои выдуманные умения. Впрочем, я тогда уже неплохо плавал, но только если не наперегонки, да и мой стиль точно не дотягивал до академического кроля, непременно присущего победителю над всеми юными пловцами.

За эту ночную забаву я был вознаграждён поцелуем в щёку. Когда мы уже шли к нашему корпусу, я спросил у Ани, почему она соглашается на мои авантюры. Ответ был очень простой:

— Здесь столько скучных правил, прямо тюрьма какая-то, а не отдых! А с тобой мне весело.

Я с грустью вспомнил о своей Ане.

Наше веселье продолжалось ещё дней пять, но закончилось совершенно безрадостно.

Возвращаясь после очередной ночной вылазки, мы вдруг увидели, что в спальне Ани горит свет и маячит несколько фигур взрослых. Мы отошли подальше, я спрятался за углом, а ей ничего не оставалось, кроме как идти в свою комнату.

Оказалось, что её соседка, встав по нужде среди ночи, не увидела Аню на соседней кровати и тут же сказала об этом вожатым. Они сбежались и уже готовились отправляться на поиски. Надо отдать Ане должное, меня она им не сдала, сказав, что гуляла одна. Почти сутки её не выпускали из комнаты, а в столовую она ходила под конвоем. Следующим вечером за ней приехали родители и увезли домой в Дмитров.

Нам удалось мельком попрощаться, и у меня даже где-то до сих пор лежит её телефонный номер, в спешке нацарапанный на обрывке блокнотного листа, вложенный в одну из старых записных книжек. Но после «Бригантины» мы другу не звонили.

* * *

Наутро сразу после завтрака я взял ручку и тетрадь, уселся в холле на диван и принялся писать дедушке. Настроение у меня было упадническое.

В письме было о том, что здесь отвратительно: погода стоит мерзкая и холодная, купаться не пускают, кормят какой-то несъедобной ерундой, в душевых — только ледяная вода, из кровати торчат пружины, вожатые общаются на повышенных тонах, а все ребята кругом либо хулиганьё, либо по уму как пятилетки. Всё это было, разумеется, враньём, но я очень хотел, чтобы меня побыстрее забрали отсюда, поэтому моё письмо было пронизано глубокой драмой от первого до последнего слова.

Когда я уже дописывал, ко мне подошла вожатая и, выяснив, что я сочиняю письмо домой, попросила почитать. Вначале я отказал ей, заметив, что чужие письма читать нехорошо, но она очень просила и при этом так доверительно улыбалась, что в конце концов я сдался, честно добавив, что в письме далеко не всё правда, и я придумал всё это, потому что хочу, чтобы меня поскорее забрали домой.

На тот момент вожатая казалась мне искренней и хорошей, и я был уверен, что она поймёт всё правильно. Но, только начав читать, она вдруг изменилась в лице, разорвала моё письмо на клочки, швырнула их на пол и злобно проговорила, что раз мне здесь так плохо, то сейчас они устроят мне «весёлую жизнь».

Я не стал уточнять, кто эти «они» и в чём это будет заключаться. Я молча поднялся и ушёл в свою комнату. В этот момент я уже точно знал, что надо делать дальше.

На обеде я незаметно стащил из столовой небольшую алюминиевую миску. Было бы подозрительно, если бы я попытался раздобыть лопату или совок. Я был уверен, что справлюсь и миской.

План был простой: сделать подкоп под забором из блоков ПО-2, стоявших на бетонных опорах, и завершить свой отдых в «Бригантине» досрочно. Те дальние ворота, через которые мы ходили гулять в ПГТ, не годились: в эту щель точно не пролез бы мой чемодан, а я тогда почему-то решил, что он мне необходим и оставлять его здесь нельзя.

Я трудился над подкопом три дня. Я вырыл бы его и за один день, но нужно было, чтобы меня периодически видели в людных местах — после истории с Аней все вожатые были на взводе и пристальнее обычного следили за своими подопечными.

Дело с подкопом шло легко, почва была песчаной и довольно-таки сухой. Место для подкопа я выбрал за деревьями, которые плотно росли перед окнами моей комнаты. За ними меня совсем не было видно, и уходить было удобно.

Когда я понял, что подкоп уже достаточно широкий, наступила ночь побега.

Вечером в отсутствие своего толстого соседа я собрал чемодан и задвинул его под кровать. На ужине я не стал есть булку с яблоком, на всякий случай запихнув их в карманы шортов, потому что не знал, как будут развиваться события после того, как я окажусь за забором.

Когда объявили отбой, и мой сосед наконец захрапел, я осторожно приоткрыл окно, спустил чемодан на землю и вылез наружу. Быстро переоделся в уличное, засунул пижаму в чемодан и тихо пошёл к забору. Мой подкоп оказался даже просторнее, чем надо: я без труда протолкнул чемодан и следом вылез сам, почти не испачкав одежду.

Наконец я был на воле, но воля встретила меня не очень дружелюбно.

Я планировал для начала добраться до Дубны, переночевать там где-нибудь, а уже днём спокойно осмотреться и решить, каким образом я буду двигаться в сторону дома. Однако на дороге от Белого городка к Дубне не оказалось фонарей, стояла непроглядная темнота. На небе вместо нормальной, светлой луны тускнел жалкий молодой месяц, вдобавок было облачно, а минут через двадцать начал накрапывать небольшой дождик. Тут же вспомнились дикие собаки, страшные беглые зеки и прочие недобрые существа, которые могли обитать в этих местах. Безрадостности этой ситуации добавил мой чемодан, ручка которого внезапно отвалилась.

Следующие полчаса я угрюмо брёл по тёмной дороге, оступаясь на мелких камнях и обнимаясь с проклятым чемоданом, ставшим как будто втрое тяжелее, и ругался сквозь зубы. И вот, когда казалось, что хуже быть уже не может, дождь вдруг хлынул в полную силу.

Заброшенного жилья или какого-то другого укрытия рядом видно не было, ситуация стала выходить из-под контроля и становиться очень глупой. Я швырнул чемодан на обочину, уселся на него и стал думать, как быть дальше. И тут в буквальном смысле забрезжил свет — со стороны Белого городка, сверкая фарами, ехал автомобиль.

Решив, что сейчас-то точно не станет хуже, я вышел на середину дороги и помахал. Автомобиль остановился.

Это оказался старый, видавший виды грузовичок, за рулём которого сидел крайне удивлённый водитель. Он спросил, как я здесь оказался, и я наврал ему, что гостил у бабушки в Белом городке, пока не узнал, что мама заболела. Бабушка запретила возвращаться домой в Дубну, мне пришлось улизнуть тайком, поэтому я собрал вещи и теперь иду пешком, потому что — а как ещё быть, ведь мама же заболела.

Водитель, услышав такое, растрогался и спросил адрес. Я тут же ответил:

— Улица Ленина, дом два.

Я был уверен в том, что в каждом городе нашей необъятной родины обязательно должна быть улица Ленина, и дом номер два на ней точно найдётся. Правда, дом номер два по улице Ленина в Дубне запросто мог оказаться какой-нибудь конторой, заводом или вообще отделением милиции — и тогда это было бы провалом всей операции, — но я решил, что разберусь с этим на месте и сел в машину.

По дороге я понял, что слегка не рассчитал свои силы, оценивая расстояние от лагеря до Дубны. Пешком я едва ли добрался бы туда даже к утру.

На моё везение, водитель был подуставший, поэтому особо ни о чём не расспрашивал, и мне не пришлось ему снова врать. Я пожаловался ему на отвалившуюся ручку чемодана, и пока мы стояли на железнодорожном переезде, он достал из бардачка алюминиевую проволоку и прикрутил ручку на место.

Названный мной адрес он знал и, пару раз свернув на светофорах, остановился возле обычной жилой девятиэтажки. Распрощавшись с ним, я зашёл в первый подъезд, поднялся на последний этаж, и выяснив, что чердак открыт, тихо забрался туда и кое-как переночевал, привалившись спиной к чемодану.

Утром я сосчитал все имевшиеся у меня деньги, вышел из подъезда и отправился на вокзал, спросив дорогу у первого попавшегося прохожего. У касс выяснилось, что на билет до Савёловской мне не хватает. Билет стоил без малого три рубля, но в моём кармане лежал только бумажный рубль и горсть монет. Я ещё подумал тогда, что пиво в Белом Городке точно было лишним: если бы не оно, я бы уже шёл на платформу и садился в поезд до Москвы.

Ехать зайцем было категорически нельзя: попадись я контролёрам, дело могло дойти до милиции — и тогда у меня появилось бы множество проблем. Казалось, приключение подходило к концу, и я уже представлял себе не самый приятный разговор с дедушкой, которому собирался позвонить, когда найду отделение почты и телеграфа с кабинками междугородных телефонов, как вдруг я заметил подъезжающий на тихом ходу товарный состав — а это значило, что здесь есть ещё и товарная станция.

В советские времена почти на каждой товарной станции — и тогда мне это было уже прекрасно известно — имелся наблюдательный пункт, на котором снаружи висело подробное расписание прибытий и отправлений составов с указанием маршрута следования каждого вагона.

Глядя на эту таблицу, я довольно скоро разобрался, на каком пути стоит состав, который мне нужен, во сколько он тронется и какой именно вагон привезёт меня домой.

До отправления у меня оставалось два часа, чтобы забрать чемодан с чердака и купить себе еды. В продуктовом я купил полкило «любительской» колбасы и три бутылки «Буратино», украл две плитки шоколада и батон хлеба. А в спортивном магазине, находившемся по соседству, мне удалось стащить выкидной нож.

Вернувшись на станцию, я, стараясь не попасться на глаза железнодорожникам, добрался до нужного состава. Вагон оказался очень удачным: с одной стороны, против хода движения, стояли какие-то ящики, а напротив лежали большие серые мешки с чем-то лёгким и мягким. Вначале я устроил себе на них лежанку, а потом ради интереса вскрыл один из мешков, и обнаружил, что внутри были письма. Адреса на конвертах подтвердили правильность выбора: Измайлово, Черкизово, Соколиная гора... Всё шло по моему плану.

Состав тронулся вовремя, в пять часов вечера, но потом он приехал на какую-то промежуточную станцию и простоял там всю ночь, а утром я проснулся от того, что к моему составу прицепляли дополнительные вагоны. Дальше поезд следовал без остановок.

Сначала я не хотел трогать почту и посылки, но потом у меня закончился мой Генри Каттнер, и я всё-таки решил почитать письма.

В основном люди писали о чём-то бытовом и заурядном или поздравляли друг друга с праздниками, но иногда попадались интересные тексты. В одном письме, например, подросток, проводивший лето у бабушки, в красках и со всеми подробностями рассказывал своему приятелю, как подглядывал за девушками в местной бане, что он там увидел и как сильно ему потом влетело. В другом — алиментщик очень драматично раскаивался в совершённой измене и просился обратно к бывшей жене. В третьем письме скучавшая на Волге девушка писала своему парню, как ей тоскливо без него на отдыхе, и длинно описывала рассветы, закаты и прочую природу, проявляя при этом недюжинный литературный талант. Судя по объёму текста, ей и впрямь было нечем заняться, но я с удовольствием дочитал это письмо до конца.

В трёх конвертах я обнаружил деньги, хотя отправлять почтой купюры было запрещено. Деньги я, конечно, присвоил. В нескольких письмах я нашёл фотокарточки: в основном они были обычные, но попалось несколько фото не совсем приличного содержания.

Особенно тронула эротическая фотосессия симпатичной молодой дамы с фотоаппаратом перед ростовым зеркалом. В письме своему мужчине она писала, что сделала эти снимки специально для него, сама проявила, сама напечатала и отправляет, чтобы он не очень сильно скучал по ней в своей долгой московской командировке. Это очень растрогало меня, и я пожалел о том, что мне попался под руку именно этот конверт.

Ближе к ночи состав опять пришёл на промежуточную станцию, где снова отцепляли и прицепляли вагоны, после чего он простоял всю ночь, и тронулся только утром.

К этому времени у меня кончилась вся провизия. Забравшись на ящики и высунувшись из люка в крыше вагона, я увидел, наконец, знакомую товарную станцию Черкизово и понял, что пора спрыгивать.

В Черкизово состав не остановился, но солидно сбросил скорость и шёл на тихом ходу. Проклятая ручка чемодана снова оторвалась, я сунул её в карман и выставил чемодан на крышу вагона, потом вылез сам. Пинком скинул чемодан вниз, добрался до лестницы, спустился к рельсам и аккуратно спрыгнул на насыпь ровно напротив своего дома на Окружном проезде. Было пять утра.

Я нашёл чемодан, со злости допинал до края железнодорожной насыпи, но потом всё-таки взял его в руки, дошёл до дома, немного посидел на лавочке перед подъездом и пошёл сдаваться.

* * *

Уже вторую неделю я сидел под домашним арестом: мне было запрещено не только выходить на улицу, но даже звонить. И всё равно дома было несравнимо лучше, чем в «Бригантине».

Не надо было вставать ни свет ни заря, торчать на линейке с подъёмом флага, можно было читать сколько угодно и где я хочу, меня никто не третировал. Но самым прекрасным было то, что Аня уже вернулась из круиза, и ей разрешили навещать меня.

Мои родные узнали о том, что я сбежал из лагеря лишь в тот момент, когда я ранним утром явился весь пыльный и с чемоданом без ручки. В «Бригантине» уже третий день знали о моём побеге, но побоялись ставить кого-то в известность, всё ещё надеясь решить проблему своими силами. Как я потом понял, подслушивая дедушкины телефонные разговоры, он устроил всё так, что руководство лагеря получило серьёзную выволочку, а директора — и вовсе сняли с поста.

Из дома меня выпустили раньше, чем обещали. Я зашёл за Аней, и вместе мы отправились к нашему другу Алексею, с которым мне уже не терпелось поделиться историей о моём великолепном побеге. Я был уверен, что он обзавидуется.

Мы с Аней шли по Лечебной улице, была среда, около трёх часов. И тут я увидел на другой стороне улицы Рустама — приятеля из одной знакомой компании. Кругом было полно людей, со мной была Аня, поэтому я чуть со стыда не сгорел, когда Рустам вдруг сложил ладони рупором и проорал на всю Лечебную:

— О, Киныч, здоро́во, ты уже в Москве! Заебись! А нас тут, прикинь, Гриша Овчинников — дрочить научил!