Венский вальс и рок-н-ролл (гет)

Лара вспоминает это сидя у занавешенного окна маленького ветхого домика в Техасе, на окраине заброшенной наполовину фермы. Хозяином её был одинокий пожилой вдовец, который выращивал на полях кукурузу, держал пару лошадей и племенного лонгхорна, горячо им оберегаемого. Хмурый серп луны застилают облака, на интернет-сайтах о погоде мелькают сообщения об ураганах, столь частых в этих краях, а кукурузное поле колышется, словно море, и могучие зеленые стебли нагибаются до самой земли. До самого края штата желтели степи и пустоши, столь грустные и заброшенные, что Лара не видела места лучше, чтобы затаиться и пару недель передохнуть.

Яркое закатное солнце скрывается за тяжелыми, седыми облаками, оставляя после себя лишь ало-оранжевую полосу вдоль горизонта, словно далёкий небесный пожар. Клубящиеся в постоянном движении, тучи наплывают друг на друга раскатистым уханием грома, шквалистый ветер бьёт дряхлыми ставнями по её не менее дряхлому жилищу, а Лара не отходит от окна, наблюдая заворожено, как белые языки торнадо, далёкие, как её воспоминания, тянутся к земле. Крышка подвала давно откинута — домишко не жалко, здесь не было ничего ценного, только старая кухня, мрачный ковер на полу, да диван, раскладной и скрипучий, и Лара ждёт стихию без страха — подвал достаточно глубок.

Свет фар взрезает сумеречную, пыльную мглу. По разъезженной колее, вдоль кукурузного поля плетется внедорожник, едва рыча дизельным движком. Все четыре двери открываются разом, команда из четырёх человек в чёрной униформе «Гидры» ступает на серо-ржавую землю, Лара крепко сжимает оружие в моментально вспотевшей ладони, а группа разделяется по двое и близится к дому с двух сторон...

Боец вдруг оседает на землю, держась за шею, остальные ныряют в укрытие спешно, будто сам сатана явился по их души, и шквальный огонь накрывает их же машину, подсекает кукурузные стебли, дырявит ржавые бочки с водой. Смит бросается на пол и уже ничего не видит, только слышит крики, глухие звуки ударов, предсмертные хрипы и как скачут пули от металла. Гулкая тишина нависает над полем, разбавляемая лишь визгом штормового ветра, автомобильные фары гаснут, и топливо тонкой струйкой впитывается в иссушенную почву. Лара не движется с места, понимая, что не одна в доме, снимает оружие с предохранителя и ждёт.

Драные кеды и не менее драные джинсы, толстовка с капюшоном настолько выстиранная, что родной цвет её мог быть любым от красного до зелёного, а руки скрыты перчатками и держат дымящийся дробовик. Смит жмурится и стреляет в возникшую в дверях фигуру, слышит звон металла об металл, неумолимые тяжёлые шаги и хриплые ругательства. Бионическая рука выдергивает пистолет из её рук, её хватают за плечи, хорошенько встряхивают и спрашивают отрывисто: «Ранена?!» Лара поднимает взгляд и видит знакомые серые, холодные и необъяснимые глаза, в которых теперь слишком много всего…

Смит сжимает отчаянно зубы, бьёт солдата под коленку, ужом выскальзывает из под его тяжелого тела и бросается прочь из дому. Дверь грохает за ней так, что стекло взрывается на мелкие кусочки, и петли издают предсмертный хрип едва не выскочив из родных пазов. Штормовой ветер едва не сносит её с ног, волосы мечутся и бьют хлёстко по лицу, Лара бежит, что есть сил к кукурузному полю, не понимая, отчего в её спину ещё не вонзилась пуля, пересекает дворик с застывшей посреди машиной, и едва не спотыкается о труп. Все четверо бойцов, приехавших в глушь по её следу, мертвее мёртвого, и Смит краем сознания понимает, что это он её спас. Дождь хлынул резко, зашёлся стеной, Лара вымокает до нитки за долю секунды, врывается в зелёное море, прикрывая руками шею и голову от острых длинных листьев. Под ногами земля превращается в скользкую грязь, вода собирается в быстрые ручейки, бегущие вдоль борозд, она поскальзывается, растопырив неуклюже руки. Резкий порыв ветра — и лист кукурузы рассекает ей щёку, оставляя на ней глубокий, саднящий порез.

Она слышит, как позади трещат стебли, сломанные или вырванные с корнем металлом совершенного оружия, и от страха у неё подгибаются колени и горит рана на лице. Дождь, крупный и тяжелый, бьёт по голове и плечам дробью, холодная вода заливается за шиворот, и она кричит во всё горло, когда солдат хватает её, подсекает и опрокидывает в грязь. Руки вязнут по самые запястья, словно в тесто, она наотмашь разрубает воздух тыльной стороной кулака, попадает солдату по лицу, а он только шипит в ответ сквозь сжатые зубы, размазывая по лицу грязь ладонью в перчатке. Она уже не может встать, но продолжает двигаться к спасению ползком, вымазывается в вязкой мокрой земле, отбивается ногами, пока не иссякают силы бороться со стихией и противником, против которого у неё никогда не было шанса.

— Что тебе нужно?! — кричит она и переворачивается на спину в последнем защитном рывке.

— Да остановись же ты! — в голосе ни капли былого льда, он нависает над ней, как в тот день, когда она выиграла свою жизнь у судьбы в рулетку.

В глазах его мечутся молнии и крутятся вихри сотен смерчей, и Ларе не приходит в голову ничего иного, как поцеловать его, как тогда, в его комнате, в ту ночь, ставшую для неё переломной. Желания имеют свойство сбываться, часто поздно и совсем не к месту, и он отвечает ей так, что у неё перехватывает дыхание. Не веря, что он спас её снова, как в тот раз от самого себя, она ждала ножа под рёбра, хруста шеи под металлическими пальцами, но не горячих губ и языка, вторгшегося в её рот, вместе с холодными каплями дождя. Её руки хватаются за ворот его одежды и тянут ближе так, что трещат швы, а тело её трепещет мелкой дрожью не то от холода, не то от пережитого страха, не то от острого опьянения столь желанной когда-то близостью.

Джеймс поднимает её с земли, упираясь коленями в грязь, и почва под ногами будто растворяется, размываясь от дождя, словно сахар в чашке кофе, и колени скользят и вязнут в ней. К вкусу поцелуя примешивается вкус земли, скрипящей на зубах и языке тысячами песчинок, Лара опускается ему на бедра, запуская вымазанные по локоть в грязи руки в его мокрые, спутанные волосы. За спиной его с хрустом ломается и глухо стукается оземь ветка старого дерева, стебли кукурузы приникли к земле, будто раскаявшиеся безбожники, а небо сгустились тёмно-лиловыми сумерками, вспыхивая редкими молниями.

Он поднимает её с колен, привлекая к себе и укрывая собой от ветра, дождь стегает по их лицам длинными, колючими плетьми, и они врываются в дом, сбрасывая на ходу грязную одежду. Лара на ощупь находит и щелкает выключатель, но электричества нет — выбило пробки или ветром оборвало провода. Не размыкая объятий, преступая через сброшенные куртки, идут в комнату, не разбирая дороги, на ней рвётся майка, обнажая белые худые плечи и приподнятую пышную грудь. Мокрые, омытые под дождем волосы липнут к обнажённой спине, путаются меж его пальцами, когда ладони его тонут и теряются в переплетении прядей, и он прижимает маленькую её голову к себе как можно ближе. Лара расстегивает нетерпеливо ремень, тянет вниз молнию, ощущая под пальцами тугое возбуждение, запускает несдержанно и бесстыдно руку за пояс его трусов.

Он берёт её тут же, на полу, едва добравшись до мрачного ковра и совсем чуть-чуть не дотянув до дивана, по спине струйками катится пот и дождевые капли с мокрых волос, пропадая под её ладонями и ногтями, впивающимися в бугрящуюся стальными мышцами спину в такт его рваным движениям. Несостоявшаяся жертва кричит в его руках, но уже не от боли, тянется к нему навстречу губами и бёдрами, обхватывая его талию коленями, высоко поднятыми, а он вспоминает, каково это быть с женщиной. Горячая влажная плоть пульсирует и сжимается вокруг него, Лара вздрагивает в его объятиях, стонет так громко и непристойно, что он разливается в ней следом, не в силах сдерживаться дольше, хороня собственный полустон-полухрип в копне её каштановых волос.

Джеймс смывает остатки грязи и вязких следов соития с её живота и бёдер, дотрагиваясь бережно, одними кончиками огрубевших пальцев до нежной её кожи в маленькой ванной, где двое едва умещались. Лара, опустошённая и обессиленная, прижимается к его плечу, вдыхая запах плохо очищенной воды, отдающей парами машинного масла и бензина и запах его тела, непередаваемый, сводящий с ума. Несколько свечей потрескивают на полочке и на раковине, отражаясь белыми и желтыми языками на металле пластин его руки, а она ловит отблески тонкими чуткими пальцами, словно пригревшийся котёнок солнечные зайчики. Смит совсем не могла говорить, лишь внимала отрывистым его фразам, о том, где он был и что всё это время делал, покрывала его грудь и шею легкими поцелуями и гладила по небритым щекам.

Она опускается сверху на него, сидящего на краю старого разложенного диване в единственной жилой комнате, остальные две были завалены хламом, который старику жаль было выбрасывать, ощущая, как он наполняет её всю, крадёт её вздох своими губами и сжимает крепко её ягодицы, насаживая на себя еще глубже и быстрее. Лара вдыхает дымный аромат его волос, прижимаясь губами к темноволосой макушке, ощущает на груди горячее дыхание, влажные, холодящие кожу следы поцелуев, слышит бессвязный его шёпот и кончает снова так же бурно. И снова, закинув ноги ему на плечи, благо работа обязывала держать себя в форме. И снова, ощущая спиной его тугие мышцы и ладони, тёплую и прохладную, сжимающие её грудь.

Засыпают они, кутаясь в колючий, проеденный молью плед из верблюжьей шерсти, только к рассвету, который задержался, спрятанный за уплывающими тучами, а утром он чинит проводку, пока Лара согревает чайник на газовой плитке. Джеймс остаётся с нею в забытой Богом глуши ещё на две недели, представившись старику-хозяину её другом, чинит крышу, снесённую ветром, и обновляет загон для лонгхорна. Лара смотрит из окна на него, одетого в клетчатую рубаху и тяжёлые ковбойские сапоги, с молотком и пачкой длинных гвоздей в руках, понимая, что не зря отказалась видеть в нём лишь оружие и упрямо, под страхом смерти, искала в нём человека…

* * *

Лара приземляется в Инсбруке ровно через месяц после того, как навестил её капитан Роджерс. Помощница Тайра набросилась на неё с порога, чуть не задушив в объятиях — она весь месяц кусал ногти до мяса, ведь перед уездом Смит строго настрого запретила ей звонить в полицию, если вдруг она не вернется когда обещала. Смит вдыхает родной морозный воздух, который будет теперь напоминать ей об одном лишь человеке, с глазами цвета вьюги, и чувствует, что теперь свободна от всех долгов и больше никто никогда не причинит ей вреда.

Стивен Роджерс бродит вдоль старых, не по разу перестроенных за семьдесят лет домов по улочкам Бруклина, надвинув на глаза поглубже козырёк кепки. Ещё один шанс упущен, и капитан предаётся очередной агонии, удивляясь, сколько ещё таких агоний он может выдержать. Лара исчезла, нить снова оборвалась, а выплетать новую из ничего не было больше сил. Уилсон отсыпается у себя дома после многочасового перелёта, и Стив, смирившийся и привыкший к своему глухому одиночеству, топает к своей старой квартире в доме из красного кирпича с двориком-колодцем и замысловатым переплетением ржавых пожарных лестниц. Окна его квартиры теперь заколочены, а внизу устроилось швейное ателье. Капитан приваливается спиною к щербатой, цветущей плесенью стене и опускает голову, проговаривая про себя слова материнской молитвы, чтобы отвлечься и сдержать упрямые слёзы вины и досады. Здесь он снова ощущает себя тем мальчишкой, который был всегда болен и много раз бит, но никогда не был один. Друг его превратился в воспоминание, горькое и прекрасное, воплотившееся тенью в переулке.

И той же тенью, привидением, болью памяти он выходит из-за угла, в своей теперь незаменимой, потрёпанной бейсболке, надвинутой на глаза. Не образ его снов, не враг его ЩИТа, живой, настоящий Баки, только волосы его стали еще длиннее, сам он стал шире, острые черты лица сгладились, а щёки его, раньше всегда гладко выбритые, обросли щетиной. Роджерс замирает, глядя в дорогое ему лицо, как в тот день, когда его Бака терзали в плену, и Капитан Америка отдирал жесткие брезентовые стяжки от его запястий — живой или не живой? Стив криво улыбается ему растерянной, смутной улыбкой, и, подобранный до кончиков пальцев, до мурашек по холодной спине, видит ответную улыбку на губах Джеймса Бьюкенена Барнса — почти неизменную, снисходительную и совсем немного задиристую.

Джеймс дарит ему шанс, такой нужный и такой долгожданный, убедившись, что людям ещё можно доверять, и Стивен теперь точно знает, что всё будет хорошо.