И вот я здесь (джен)

Глубокая ночь. Все погрузилось в кромешную тьму, и лишь полумесяц луны хлипко освещает площадку перед домом номер тринадцать на площади Гриммо. Все спят: и магглы, и маги… Неожиданно дверь тихо скрипит и приоткрывается, и из темноты дома на темноту улицы выбегает маленькая, почти детская фигурка. Фигура, очертания которой смазаны во тьме, проходит несколько метров и растворяется в воздухе. Тихо лает собака, очевидно, ошалевшая от душного летнего воздуха. Ничего особенного, обычная августовская ночь.

Фигурка оказывается на огромном пустыре. Лучик лунного света скользит по лицу, освещая золотистые кудрявые волосы, ярко-голубые глаза и сонное выражение лица. Геллерт осмотрелся — не видит ли кто? — и выложил из-под плаща золотой медальон, серебряную диадему и позолоченную чашу.

— Кажется, все готово для ритуала, — Геллерт начертил мелом огромную пентаграмму, зажег свечи и капнул кровью на каждую вещицу из принесенных. Кажется, огонь начал шипеть…

— Impii anima egreditur, impii anima egreditur, impii anima egreditur… так, дальше по тексту… — Геллерт вытащил замызганный пергамент и начал читать мантру по изгнанию духов.

Если сказать по правде, еще утром Геллерт вовсе не планировал скорефаниться с домовиком-старовером, вынести из магической школы ценный артефакт и ограбить банк, но, как говорится, все в этой жизни надо когда-нибудь попробовать.

Итак, утром, после ухода Альбуса с сальноволосым Северусом (все-таки британцы со своими именами на -ус еще покруче родителей Альбуса будут в закидонах) Геллерт невинно сидел на стуле и раздумывал над своими планами. Он всего-то хотел поискать в книгах друга свою так и не дочитанную «Трансфигурацию в бою», но его планам не было суждено сбыться вот уже в который раз, правда, на этот раз вины Альбуса в этом не было. В этот раз виноват был не в меру разговорчивый портрет.

* * *

— Интересно, а этот феникс настоящий или робот? А голова у него откручивается? А это самочка или самец? — не прошло и пяти минут после ухода Дамблдора, а Геллерт, как истинный ученый-исследователь, принялся обследовать обстановку.

— Мистер Геллерт, пожалуйста, прекратите тиранить несчастного феникса, ему больше лет, чем вам, — надменно обратился к нему старец с портрета.

— Мне сто с лишним лет, — не в пример надменнее бросил Геллерт и продолжил совать палочку в прутья клетки. — Интересно, а если я сам тебя подожгу, то ты оживешь? Стоит попробовать… — феникс икнул, наплевав на невозможность невыполнения этого действия птицей, и вжался в угол клетки. — Да что ты боишься, это же просто эксперимент…

— Вы любите эксперименты, мистер Дамблдор? — обратился к нему все тот же старец.

— Гриндевальд. Я еще с этим идиотом не породнился на моей памяти, — воскликнул он и заметил ошеломленные и испуганные взгляды других портретов, обращенные на него. Теперь вместо феникса начал икать Геллерт. Мордредовы портреты, и что им неймется? Вот у него в школе из портретов был только портрет основателя школы Адольфа Нормандского, которого они с девушкой обожали поджигать и спаивать лет так в десять. Преподобный основатель матерился, как уголовник, вскидывал худые волосатые ноги в канкане и демонстрировал чудеса акробатики, пытаясь вылезти из рамы. Эх, было времечко…

— Я знаю, мистер Гриндевальд, — улыбнулся тот самый старец, правда, надменности в его голосе больше не было. — Я всегда это знал.

— Откуда?

— Видите ли, я мертв уже больше ста лет, а чем же еще заниматься унылому портрету в кабинете директора, как не развлекаться с разными книжками? Я, кстати, учил вашего друга. А еще я ваш фанат, мистер Гриндевальд. Я всегда восхищался вашими идеями.

— Омг, круто… — выдавил Геллерт, не зная, смеяться ему или паниковать. Нет, он всегда мечтал о кучке преданных фанатов, но фанат-портрет.… Дожили.

— Я думаю, мистер Гриндевальд, что в этом унылом местечке нет ничего интересного для вашего острейшего ума, — разливался портрет.

— Тут есть феникс, — отрезал Геллерт. — К тому же, в Хогвартсе нельзя трансгрессировать, а других способов беспалевно улизнуть я не вижу.

— В шкафу Дамблдора есть метла, — сказал молчащий до этого А. Диппет и подмигнул. — А вы, Финеас, не смущайте ребенка.

— Этот ребенок даст фору нам всем, вместе взятым, — пробурчал Ф. Н. Блэк и оскорблено замолчал.

Геллерт поблагодарил портреты и, отодвинув жужжащие, свистящие и сопящие приборчики, полез в шкаф. Едва он открыл дверцу, как на него посыпался ворох устаревших книг, вырванных страниц, носков, часиков и прочей ерундистики. Геллерт еле успел увернуться. Сверху выпала фотография высокого человека, гордо смотрящего в пространство. Посмотрев на нее, юноша выдохнул — что у Дамблдора в шкафу делала колдография его отца?!

Впрочем, он быстро понял, что это не отец — более надменное выражение лица, да и манера была совсем другой. На обороте фотографии была подпись.

1938. Геллерт Гриндевальд в захваченной им Чехословакии.

Он не мог поверить своим глазам. На колдографии был изображен он сам! По-видимому, этому Геллерту было лет тридцать. Он держался неестественно прямо и с надменной улыбкой, больше похожей на ухмылку. Геллерт пожал плечами и запихнул колдографию в карман свитера. Только сейчас он заметил, что стоит, по сути, в одном исподнем.

— А я-то хотел беспалевно улизнуть, — покачал головой Геллерт, удивляясь своей тупости. Так, в чем там британские маги ходят? В мантиях?

— Акцио, мантия! — из другого шкафа вылетел ворох цветастых мантий, принадлежащих, по-видимому, Альбусу. Геллерт поежился. — Мерлиновы астролябии, он ходит, как педик какой-то… Акцио, черная обычная мантия!

На этот раз мантия вылетела откуда-то снизу и подлетела в руки. Самая обычная ученическая черная мантия, вроде бы даже его размер… Геллерт взмахом палочки отправил педиковатые мантии обратно и нацепил эту. В карманах он не обнаружил ничего интересного, так, бумажные обрывки, огрызки… Юноша натянул на себя мантию и переложил колдографию из свитера в мантию.

— Что ж, я пошел. Auf Wiedersehen! — Геллерт нашарил-таки за мусором метлу, убрал палочкой прочую ерунду, вскочил на нее и, проскользнув сквозь витраж стекла (модифицированные дезилюминнационные чары, детка), умчался вдаль, мерзко хихикая.

Геллерт приземлился около дома на площади Гриммо и, зайдя внутрь, поднял упавшую бумажку с пола.

— Значит, я должен найти крестражи… будут ему крестражи! — за его спиной послышались шаги. Юноша вздрогнул и выхватил палочку.

— Кто… кто здесь? Покажись, и мы разойдемся, как в море корабли!

— Грязнокровки в поместье Блэков, что сказала бы госпожа… — из темноты вышел старый домовой эльф. — Кикимер знает свое место, да, хозяин запрещал трогать старого грязнокровку, а насчет молодого он не говорил ничего…

— Ты Кикимер, да? — улыбнулся Геллерт. — Я Геллерт Гриндевальд, — он вздохнул с облегчением. С домовиками он прекрасно знал, как обращаться, потому что там, в школе, где он часто прятался от хулиганов, домовиков было много.

— Кикимеру нельзя разговаривать с грязнокровками, Кикимер чтит хозяйку и ее наветы…

— Мило, но, боюсь, ты не туда попал, потому что я не грязнокровка, — Геллерт высоко вздернул нос. — Фига себе британцы расисты…

— Тебя нет на гобелене Блэков, значит, ты грязнокровка, — заявил эльф с поразительной уверенностью. Юноша приподнял бровь.

— Конечно, меня здесь нет и не может быть, потому что я происхожу из Австро-Венгрии, а мои предки вряд ли что-то могли забыть в Британии, — ответил он. Кикимер бросил на него взгляд, но грязнокровкой больше не называл.

Вскоре Геллерт принялся за поиски. Упоминания ни о чаше, ни о медальоне, ни о диадеме не было совершенно нигде. Книги не давали ровно ничего, и после часов поисков юноша понял, что выдохся.

— Ладно, пойду, сварганю себе чего-нибудь, надеюсь, продукты в этом склепе имеются, — Геллерт прошел на кухню, чудом не заблудившись.

Вопреки ожиданиям, продукты в этом склепе были, и Геллерт даже приготовил себе яичницу.

— Как там тебя… Кикимер, яичницу будешь? Тебе оставить? — эльф появился прямо перед ним, на рыльце застыло удивленное выражение лица.

— Гость поделился с Кикимером едой…