Не проверялось на грамотность 
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Примечания:
Это весьма трудная для меня часть. Её название лучше всего характеризует мои мысли о ней. Каждая Т/И (пускай мне и не нравится это уродство в тексте, поэтому у меня второе лицо) имела какую-то частичку меня: любовь к вишне, взбалмошность, неуклюжесть или любовь к красивым камням. Они не были мной в полноценном смысле. Эта часть тоже не обо мне. Я не делала подобного, я не была такой, но я понимаю её чувства и её эмоции. Весь этот комок чувств понятен мне и до сих пор стоит в горле. И я безумно, безумно хотела, чтобы на каком-то из этапов моей жизни появился Олег Волков, вытащил меня из всего этого и вытянул из меня это ядовитое жало, которое отравляло не столько окружающих, сколько меня. Я просто хотела, чтобы кто-то пришёл, и я больше не чувствовала себя бесконечно одинокой и ненужной, при том что имела прекрасную семью.
В части присутствует смещение временных рамок событий, школьное-ау, нецензурная лексика, буллинг, проблемы с самооценкой, подростковая жестокость, попытка самоубийства и мой ком в горле. Исцеление не предвидится.
Самые большие раны мне оставили самые близкие люди. И, если честно, я не могу их за это винить. За все эти годы я не нашла в себе смелости сказать, что их слова ранили меня. Ранили, даже если по меркам общества это были просто безобидные шутки или дружеские подтрунивания. Я ненавидела себя. И не могла выбраться из этой дыры сама, потому что они каждый раз наступали мне на пальцы. Они не могли знать. Людям не дано читать мысли. Я знаю. Знаю! Если бы я сказала!.. Но никто не научил меня говорить «нет», «прекрати», «мне больно» самым близким, и я улыбалась. Однажды я начала задыхаться…
Ты была лучшей.
Ты хорошо училась, получала только высокие оценки, билась за них, буквально вгрызалась, потому что была не единственной отличницей в классе. Везде и всегда должно было быть пять, ты же старалась, мама сидела с тобой и учила. Ты «можешь иметь пять, а не четыре». Ты можешь быть любимицей учителей, которой прощают легкое хамство и панибратство.
Умная, красивая, веселая — чего ещё желать можно?
А потом появился Волков.
«Псина», как его называли. Кто-то (ты) пустил по школе эту кличку, и все подхватили, потому что действительно же псина, таскается преданно за мальчишкой из параллели и смотрит волком на других.
«Педик», — уже придумали ребята постарше. Ты качала головой, говорила, что так говорить нельзя и ухмылялась за спиной, ничего никому не говоря. Иначе весь образ коту под хвост. Хорошие девочки не сплетничают и других грязью не поливают, ведь так? Вот ты и молчала.
«В современном мире добро борется не столько со злом — оно слишком относительно — сколько с равнодушием.»
Ты закрывала глаза на то, как рыжеволосого мальчишку девчонки закрывали в женском туалете, а Волкову, пытавшемуся его вытащить, прилетало от кого-то из старших. Ты могла позвать учителя, ты же была правильной, хорошей. Учителя бы пошли и разняли бы, влепили замечания в дневники или двойки. Это ведь ты просила, ты говорила, что это никакая не «игра». Тебе бы поверили.
Ты разворачивалась и уходила.
Волков и его рыжий прихвостень спихнули тебя с пьедестала.
Ты всё так же знала всё на пять, ты делала домашнее задание, ты тратила часы на то, чтобы подготовиться к контрольным работам и срезовым, писала ночами доклады, действительно выискивая информацию из разных источников. От тяжелых библиотечных книг болела спина, от постоянного недосыпа тебя накрывали мигрени. Но… это ведь всё оправдывалось, так? Ты была лучшей. Тебя хвалили, ставили в пример.
Так было до этих двух ублюдков.
«Превосходный доклад, ты даже сделала сравнительный анализ, как и Волков», — не Псина сделала, как ты, нет. Тебя сравнивали с ним.
«Ты решила правильно 18 из 20 уравнений, если хочешь посмотреть правильное решение остальных — попроси помощи у Серёжи. Он решил всё», — это шутка? Последние уравнения были задачами повышенной сложности, это уровень одиннадцатого класса — первого курса института. Поэтому даже ты, с ночными зубрёжками, ничего не решила. Для пятерки было достаточно решить первые пятнадцать уравнений. У тебя была пять за эту чёртову контрольную. И бесконечное чувство гнева и стыда внутри.
Несмотря на хорошую учебу, неплохое поведение: друзей у тебя не было. Не сложилось. Чтобы поддерживать даже такой жалкий уровень нужно было прикладывать уйму сил и времени, просиживать часы за учебой, особенно за химией, которую ты искренне ненавидела и не понимала.
Волков играл в баскетбольной и футбольной командах школы; Разумовский помогал библиотекарше с книгами и заполнением базы данных и ходил два раза в неделю в компьютерный клуб. Ты едва перебирала ногами на физкультуре, и только благодаря просьбе директора («Нам нужны медалисты!») тебе рисовали пятерки.
Тебя задвинули на второе место.
У чёртовой Псины даже появился защитник и друг из старшаков — Игорь Гром. Хулиган, вечная заноза в заднице и троечник, который почему-то вставал горой за справедливость всякий раз, когда надо было бы промолчать. Поэтому пинали его с Волковым вместе (брали числом). Но ходили они зато довольные. Дружили. Смеялись, помогали Разумовскому таскать книги и убирать класс.
Возможно, благодаря такой поддержке Волкова то и старостой выбрали. Не тебя, которая была готова нести ответственность, помогать учительнице, оповещать класс обо всём, всегда была на всех уроках, а Псину, что ещё недавно всем классом чморили. Вот только друзей у тебя не было, склонять на свою сторону было просто некого.
Почему?
П-о-ч-е-м-у?
Чем он лучше?
Почему Волков приходит и получает всё по мановению волшебной палочки?! Похвалу учителя, лучшие оценки, даже блядский класс, который как-то очень быстро переобулся, несмотря на твою подрывную деятельность. Играет в спортивные игры, веселится с другими, защищает честь школы на соревнованиях. Почему он так счастливо смеётся, когда у тебя только отвратительные хрипы?
Почему?
Когда ты часами просиживаешь за книгами и учебниками; тренируешь красивый и аккуратный почерк, потому что на самом деле пишешь, как курица лапой; не позволяешь себе даже на сраное бисероплетение записаться, потому что ты не можешь спать ещё меньше.
Ты просто хочешь быть лучшей. Разве это так много? Прикладываешь для этого все усилия, отдаёшь всю себя. Пытаешься, карабкаешься вверх, цепляешься за учёбу, а они просто наступают на пальцы и идут по отвесной скале. Пока ты падаешь и падаешь.
Почему они не могут оставить тебе этот маленький пьедестал?
Учительница, словно в утешение, назначает тебя помощницей старосты. Как кость собаке бездомной бросает. Это Волков — псина безродная и никому нахрен не нужная. Это он!.. Это он заслуживает жалости и подачек! Не ты!
Одна отдушина: наедине не нужно сдерживать сарказм; останавливать себя от острых слов, которым бы вместо ножей врезаться в мишени на стрельбище; скрывать презрение. Всё равно никто ему не поверит, если он решит другим рассказать. Это слишком нетипичное для тебя поведение. Посмеются, да и только.
Но Волков смотрит на тебя так, будто всё давно знает. Будто ему известно: и кличка откуда, и кто драки не позволял разнимать и класс подначивал из тени. И твоя прикрытая наспех белыми перьями ненависть для него тоже не секрет. Это выбешивает тебя ещё больше.
Псина легко сокращает расстояние, делает всё, что вздумается и даже не реагирует на твои оскорбления. С него как будто вся грязь стекает и не задерживается. Это чувствуется очередным… оскорблением. Где-то в глубине души. Словно и нет тебя… Только выдрессированная псинка, что лает, кидается да укусить пытается, а на неё смотрят с жалостью и насквозь всю её натуру видят. И в ответ даже камня не бросят, только дальше пойдут, забыв про злую болонку.
«А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, — он — добрый?».
«Мастер и Маргарита» почему-то в голову врезается осколком огненным.
За что Пилат должен был просить прощения? В чём виноват? Он просто выполнял свою работу. Нет в ней справедливости, как и в любом законе. Закон, он же о порядке, о рамках, а не о том, что хорошо, что плохо. Это понятия относительные. Да и почему он был обязан этого недо-проповедника спасать? И почему его? Если любая жизнь ценна, то хорошо же, что и другие помилование получили? Если все жизни равнозначны, то неважно, кого выберешь для спасения.
А пропагандисты на самом деле народ ещё более опасный, чем убийцы. Что там убийство человека перед управлением разумом целой толпы народа и прививанием своих идеалов? Убить каждый может, а ты попробуй убедить людей восстания поднять, да ещё так, чтобы это их идея была! Вот, где настоящее искусство.
И Пилата жалко. Потому ты вины его не видишь и не признаёшь. И жалеешь его. Как себя. И цитату ты эту тупую из головы выкинуть не можешь. Когда её в классе обсуждали, эта Псина чёртова на тебя смотрела. Печально так и будто с пониманием.
Да что Волков знать может?!
Лицемер похлеще тебя. Сам ведь явно терпеть тебя не может, но классный проект донести до твоего дома помочь соглашается, по просьбе учительницы. И даже ничего не говорит по дороге.
Отец еще долго смеётся, что ты наконец-то начала водить мальчиков в дом. А тебя трясёт от одной только подобной мысли с Волковым в главной роли. Наизнанку выворачивает, потому что он тебе противен. Его коснутся — всё равно что в клоповник руки запустить. Чего ещё от такой блохастой псины ждать? Ты вскипаешь всякий раз, когда отец так говорит. Ему смешно, ты ругаешься, а ему смешно. Это же шутка, он же просто смеётся, а ты разрыдаться хочешь. В угол забиться и в комочек сжаться, потому что всё в тебе клокочет, восстаёт и ревёт от боли, гнили и яда. Ты не можешь дать объяснения этому чувству.
Ты изнутри разлагаешься. И ты это знаешь. Давно привыкла к трупному запаху.
Родители тебя будто и не слышат. Тебе неприятны такие замечания, ты злишься, но твою злость только смехом считают, частью роли «оскорбленной невинности». Это ведь нормальная игра в семьях.
Хочется попросить их заткнуться или просто закрыть уши. Хочется тишины и спрятаться.
Да, да. Спрятаться и тишины. Хорошая идея. Только нет такого угла, в котором бы тебя скрыли тени, и нет такого плеча, на которое бы ты могла опереться.
От тебя и самой-то осталось немного.
Разумовский тебя открыто ненавидит и терпеть не может.
И даже не скрывает. Зовёт больной сукой и только морщится, когда ты приближаешься. Ты не улыбаешься — давишь звериный оскал, что поднимается откуда-то из глубины. И выдыхаешь шепотом и только ему в лицо, чтобы никто не услышал (не дай бог), презрительное: «Пидор». У него от этого каждый раз глаза вначале вспыхивают, а потом молочной дымкой подергиваются, будто он сейчас заплачет.
Поэтому, когда ты смеёшься с кем-то, улыбаясь, как обычно, и говоришь:
— Ну разве я не добрая?
Разумовский, этот огрызок несчастный, шипит в ответ:
— Как Марк Крысобой.
И это подхватывают. Учительница качает головой, ругается и пытается их урезонить, но делает только хуже. Она разбрызгивает керосин над горящим заревом, и то ли не понимает этого, то ли просто не может иначе, то ли… делает это специально. Потому что от этого ты теперь не отмоешься, как Волков от своей Псины.
Ты и Крысобой? Уродливый, жуткий и тупой персонаж из книги? Ты?!
Ты чувствуешь, как всё в тебе содрогается. Тебя разламывает на части такой обжигающий стыд. Столько стараться, столько сил прикладывать, чтобы теперь Крысобоем стать, до самого выпуска?!
Внутри вдруг становится так невероятно тихо и пусто. Руки слегка подрагивают, но ты просто крепче сжимаешь ткань платья. Сжимаешься изнутри и улыбаешься. Потому что ты ведь такая правильная, хорошая ученица. Ты не будешь отвечать на подобное. Этим занимаются другие люди.
— Ну, по факту же! Такая же уродина злобная и никому не нужная, — пожимает плечами Разумовский, словно для него это очевидно.
«Учтите все нюансы,
Зажгите все огни,
Здесь жить невыносимо!
Гори, мой мир! Гори!»(1)
Что-то с треском в тебе ломается. Ты себя не видишь, не чувствуешь, не ощущаешь. Только в глубине раздаётся крик. Отчаянный, сломанный, больной.
Ты выталкиваешь Разумовского из окна. Первого этажа. Просто одного твоего неожиданного толчка, скорости и ярости оказывается достаточно. Чтобы он вывалился вместе со своей драной сумкой и грузно упал, взвизгнув, как девчонка.
На секунду воцаряется вакуум. Ты смотришь на лежачего на сырой после дождя земле, скрючившегося Разумовского и не чувствуешь ничего. Пусто. Идеально пусто.
Он заслужил.
Разумовский притащил в эту школу свою псину и забрал у тебя единственную цель в жизни, и всю твою жизни следом. Ничего не осталось.
НИЧЕГО
Секунда, восхитительная, полная тишины, секунда заканчивается и тебя отталкивают от окна. Волков вылетает следом, ловко приземляясь на ноги и спешит к своему хозяину. Вокруг воцаряется шум, гам, тебя тянет за руку учительница, кто-то что-то пытается тебе сказать. Ты не слышишь. И не хочешь.
Стоишь на выжженном пепелище и смотришь в небо. Туда, где звёзды и другие вселенные, а тебя нет. И не будет. Кому там нужны осколки да пепел.
Мама ругается, папа привычно молча сидит рядом. Вечный распорядок, никаких рокировок.
Разумовский отделывается синяками, все решают, что это несчастный случай. Пай-девочка впервые вышла из себя. Просто толкнуть хотела, не рассчитала. (Да и за сироту заступиться всё равно некому.)
Ты знаешь, что это ложь. Ты хотела. Только с четвёртого, а не первого, его вытолкнуть. Чтобы он либо замолк навсегда, либо сломался, как пластиковая кукла.
Вот только… только… сломалась ты. Учителя и родители тебя теперь заботливо переставляют, шарниры смазывают, следят, чтобы шоу не заканчивалось.
Стоит штиль.
До выпускного. До видео, что Разумовский (гений ебанный) смонтировал в видео-клубе и пустил на проекторе.
Пластилиновый мультик.
О тебе. И том, кто ты есть.
Уродство.
Уродство.
Уродство.
УРОДСТВО
Все окна закрыты. Четвёртый этаж.
Ты сама открываешь окно и делаешь шаг на встречу.
Волков успевает перехватить тебя поперёк талии, утягивая за собой на пол.
Ты не кричишь, не плачешь, не визжишь, ты вырываешься молча и зло, потому что право тишины — это всё, что у тебя осталось. Шумят другие: учительница, вся белая, оседает в кресле; захлопывают окно одноклассники, помогают удержать на месте брыкающуюся тебя; кто-то бежит в медпункт; Разумовский стоит ни живой, ни мертвый и смотрит на тебя пораженно и испуганно.
Они создают фон.
Ты хочешь контрольный в голову.
Тебя забирает скорая. Констатируют нервный срыв и, по большой просьбе родителей, в карте не появляется попытка самоубийства.
Нервы просто под конец года сдали, да? Так ведь бывает? Очень ждала экзаменов, которые теперь пропустить придется.
Внутри всё также пусто.
Тебя не оставляют одну, всегда кто-то рядом. Они боятся нового случая, а ты сбегаешь. Тишина просто невыносима, а в легких давно булькает вода. Так почему бы не закончить погружение?
Тебя с собаками ищут, родители наверняка уже всех на ноги подняли, обзвонили всех, кого можно. Непутёвую такую дочь найти пытаются. Хотели нормальную, все силы в неё вкладывали, учили, кормили, одевали. А получилось… Уродство.
А ты просто доходишь до моста. Красивого такого, сияющего от ночной подсветки. Красивого. Действительно. Мир вокруг ещё никогда не сиял так ярко. Не стоило и дальше оскорблять его своим уродством.
Ты делаешь шаг. Снова. Не задумываясь, не размышляя ни о чём. У шарнирной куклы только и есть, что право — свалиться грудой пластика без держащих нитей.
Всплеск.
Тишина.
Дополнительные баллы за отсутствие брызг.
Всплеск.
— Дура ненормальная! — орёт Волков уже на берегу. — Ебанутая, блять!
Он тяжело кашляет, пытаясь от воды избавится и прийти в себя. Легкие горят огнём, все тело ломит, как после марафона или долгого матча. Вытащить из воды пятьдесят килограмм фактически мертвого веса — это непростая задача.
— Да какого хуя же ты творишь?! — он зло смотрит на тебя.
А ты можешь только кашлем заходится и молчать.
— Хватит молчать! Ты… — расходится Волков, а ты ничего уже не слышишь.
Словно в замедленной съемке ты видишь, как эти губы произносят твоё имя. Это так странно.
— Ты меня никогда по имени не звал, — выдыхаешь едва слышно, горло болезненно дерёт и каждое слово скрипит, как старая дверца.
Волков аж давится своей тирадой, смотря на тебя с возмущением и неприкрытой яростью.
— Тебя от одного только моего нахождения рядом перекашивало, боюсь сделай я так и тебя бы заклинило, — выдыхает Волков, убирая мокрую челку от глаз.
Он неожиданно успокаивается и делает несколько глубоких вдохов. У тебя всё ещё жжет внутри, а на языке оседает отвратительный вкус тины и грязи.
Тебе остается только пожать плечами. Ты не просила помощи, так что на «спасибо» пси… Волков может не надеяться.
— Ты мне противен.
— Я знаю, — Волков только качает головой и медленно встаёт.
У него подрагивают руки, и всё ещё сводит дыхание, когда он помогает тебе подняться на ноги.
На самом деле ничего не меняется. Тишина не трескается на пополам, ты всё ещё чувствуешь себя наполненной этим ядом до краёв и не способной кричать в полную силу. Мир всё так же прекрасен, а ты уродлива.
Тебя отводят домой.
Ничего не меняется.
Волков уходит в армию — возвращается похоронка.
Ты узнаёшь случайно. Мир тесен.
Тебя замыкает. Что-то в тебе искрится, клокочет и рвётся на части с отвратительным воем. Наружу прорывается… крик. Впервые за долгое время ты кричишь, содрогаясь от рыданий. Дышать становится трудно: горло будто сжимает невидимая рука. Там должны остаться синяки, как напоминание, как какое-то подтверждение, что накрывающая тебя девятым валом боль была реальной.
Это освобождает. Ты рыдаешь, сидя на голой, холодной земле, вцепившись в своё платье. Твой голос ломается, надрывается пока ты что-то шепчешь. Текут сопли и, кажется, кто-то протирает твоё лицо. Но… больше нет тишины. Теперь трескаются вековые льды, дробятся айсберги и тебе больно, больно, больно!
Рыжее пугало держит в руках, не давая свалиться. Разумовский позволяет тебе пачкать его пиджак, больно впиваться в руки и кричать, выть и вопрошать «какого чёрта?!». Он ведёт себя слишком заботливо для человека, которого ты вытолкнула из окна. Это странно пугает.
Вы не говорите об этом больше никогда. Он доводит тебя до скамейки и покупает воду. А затем вызывает скорую. Тебя забирают с очередным нервным срывом, а Разумовский остаётся стоять в парке.
Годы спустя ты всё ещё та сука, но теперь тебе за это платят. Биржевой брокер. Не Уолл-Стрит, да и на фильмы совсем не похоже, но зарплата не давит.
А потом всё опять летит в Тартарары. Потому что благотворительный вечер, который устраивает ваша компания, посещает Сергей Разумовский (да-да то самое рыжее чучело все-таки оказалось гением и создало свою соцсеть). Вместе с личным телохранителем. Высоким, черноволосым мужчиной, с вечно спутанными волосами и взглядом настоящей псины.
Олег Волков.
Прошли годы, а боль так и не утихла.
Ты медленно, очень медленно и аккуратно ставишь бокал на столик и спешишь уйти. Тебе нужен холодный воздух и сигарета. Кресало(2) щёлкает, но руки сильно дрожат, и выбиваются только искры.
Ты больше не трещишь по швам. Нет. Себя собрать за эти годы получилось неплохо. Но… это всё равно тяжело. Как будто кто-то пытается вытащить из картины один из пазлов, а прихватывает за одно и соседей.
— Не знал, что ты куришь, — раздаётся хриплое рядом.
Олег Волков появляется, как чёрт из табакерки. Подходит бесшумно, смотрит так… привычно, от чего в груди предательски щемит, и протягивает зажигалку.
— Разве ты не должен охранять рыжее пугало? — язвительно отвечаешь ты, зажигая сигарету.
Волков закатывает глаза. А ты ничего не можешь с собой поделать — защитная реакция. Он умер, уничтожив что-то в тебе, забрав с собой то ядовитое жало, что не давало тебе жить. Но вот он стоит перед тобой. Живой, настоящий. И внутри знакомо тянет.
— Я не единственный человек в его охране, — Волков пожимает плечами, — да и сегодня у меня роль друга, а не защитника.
Дым проникает в легкие, заполняя всю тебя легкостью и спокойствием. Дурная привычка, но руки перестают так ощутимо трястись.
— Ну, рада, что ты жив. Чего хотел, Псинка? — выгибаешь бровь ты, смотришь надменно, как часто на работе приходится.
Уходи, просто уходи, уходи. Дай разрушится без тебя, сделать вдох и перевести дыхание. Тебя к такому жизнь не готовила. Мертвые не возвращаются, не смотрят так знакомо, не улыбаются криво и с миллиардерами под руку не ходят.
— Больше не пытаешься утопиться? — язвит Волков в ответ.
— Только вскрыться, — резко отвечаешь ты, потирая скрытые перчатками шрамы на запястьях.
Я Вас люблю! — Как грозовая туча
Над Вами — грех!
За то, что Вы язвительны, и жгучи,
И лучше всех.(3)
Эти перебранки ни к чему не приводят. Игра в поддавки, не более. Наносное. Всё настоящее за ним прячется, при том, что просится наружу. Это… уже просто не интересно. Вы не в том возрасте. Вы помните о подростковой жестокости, о том, кем были и что делали. Вы из этого выросли, сбросили, как старую кожу, и пошли дальше.
— Разумовский не будет беситься, что ты здесь с Крысобоем? — слова сами слетают с губ, старое прозвище больше не горчит.
— Псина и Крысобой — отличная пара.
Разумовский появляется без шума и спецэффектов, его слова приправлены жгучей иронией, а сам он слегка пьян. Позади него идёт Игорь, которого с трудом можно узнать в этом… взрослом теле и приличном смокинге. Некоторые вещи не меняются со школы.
Волков выгибает бровь, и, кажется, миллиардер тушуется, а затем машет руками:
— Ладно, ладно, кто старое помянет, тому глаз вон!
— А кто забудет, тому оба, — заканчиваешь пословицу ты, разглядывая этого повзрослевшего мальчишку. — Это что, задрипанный свитер под «Hugo Boss»(4)?
— Это что, старые раны в новой упаковке? — не остаётся в долгу Разумовский, но тут же сам себя одергивает.
Для вас, кажется, нападать друг на друга — это уже инстинкт, въевшийся в подсознание.
— Я не забыл, — неожиданно замечает он.
Конечно, как чучело могло забыть: кто превратил его школьные годы в ад.
— Как довёл тебя до попыток самоубийства.
Это… звучит неожиданно серьезно, как будто ставит точку в вашей старой истории. Ты смотришь на Разумовского снова, только теперь действительно видишь. В его взгляде на тебя нет прежней ярости или ненависти. Он вырос, раздался в плечах, держится куда увереннее. Кажется… кажется, от того мальчишки осталось не так много. Он повзрослел. И ты тоже.
— И я, не забыла, как вас двоих травила, — киваешь ты.
Вы не приносите друг другу извинений. И никогда их не принесете. Это не вписывается в ваши характеры и противоречит концепции отношений. Вы просто признаёте: было и было, мы квиты, пора двигаться дальше.
— Пойдёмте найдём шаверму, — предлагает откровенно скучающий Игорь, которого все ваши трогательные разговоры не пробирают.
«Может, прошлое — это якорь, который тянет нас обратно? Может, стоит выпустить того, кем ты был, чтобы стать тем, кем ты будешь?..»(5)
И вы идёте искать шаверму.
Курите, передавая одну сигарету по кругу, пьёте дрянное пиво и едите шаверму. Ситуация абсурднее некуда, но… что вам мешает творить глупости? Вы взрослые, не бедные (некоторые даже абсурдно богатые) люди, которым слегка под тридцать (некоторым даже больше). Вы уже выросли из детских комплексов, заимели вредные привычки и проблемы со здоровьем. Так почему бы не творить глупости? Кому вас упрекать? Чего бояться?
Поэтому, когда Волков — Бога ради, Олег, Олег я! — зовёт тебя поужинать, ты… просто соглашаешься.
Вы ничего не забыли. Просто выросли и предпочли двигаться дальше. Ходить в кино; ужинать в дорогих ресторанах; гулять по паркам; целоваться, как подростки, спрятавшись за широким кузовом внедорожника; таскать вишню на фермерском рынке и покупать шаурму (или шаверму?) у Арсена на Литовском. А ещё, конечно, попадать в полицию за непристойное поведение на улице и ждать, пока Игорь проржётся и заберёт вас из обезьянника.
Такова была жизнь. Без ярких и сказочных историй, но и на пепелище однажды прорастали цветы.
Примечания:
Я хотела убить её, потому что хотела убить себя. Сублимирую сублимацией, так сказать.
В детстве я хотела побить всех тех, кто причинял мне боль. Я стала хулиганкой. Когда я выросла, то, к несчастью, поняла, что насилие в ответ на насилие не решит проблему и не помогает, оно просто замыкает круг.
Это история — не попытка оправдать хулигана. Это просто история хулигана, с его точки зрения.
Да, да, меня похвалили за флафф, а я принесла это.
1) «Гори, мой мир!!! Гори!!!» — Джон Доу
2) часть зажигалки, то самое «колёсико»
3) Мария Цветаева — «Подруга»
4) Немецкая компания-производитель модной одежды.
5) «Секс в большом городе» — Кэрри Брэдшоу
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу