Я делаю шаг (гет)

Невеликая награда.

Невысокий пьедестал.

Человеку мало надо.

Лишь бы дома кто-то ждал.

 

Роберт Рождественский

 

Солнце сияло над городом, Питер весь разошёлся на тёплую весну, а потому шпарила жара, и люди медленно плавились в консервных банках общественного транспорта. Ты тоже сходила с ума. Но застилающий разум жар не давал долго думать о чём-то, отвлекал и создавал ощущение дурмана.

Дымка развеялась, стоило тебе войти в мрачный и прохладный питерский колодец. Большое дерево склонило голову над обшарпанной детской площадкой, а дом, местами обрезанный, словно торт неумелым кондитером, был покрыт вековым слоем пыли. Казалось, здесь ничего не изменилось со времен перестройки.

На секунду ты остановилась и закусила губу, чтобы сдержать позорный всхлип. В одиночестве, в старом прохладном колодце ты казалась себе особенно жалкой. Словно про тебя забыли все вокруг, и ты была никому не нужна, вся такая обшарпанная и жизнью побитая.

Чёртовы сантименты, как говорил Шерлок.

Идиотка. Какая же ты идиотка. Зачем вообще сюда пришла? Но куда ещё идти было? Много куда на самом деле. Но никого стеснять не хотелось, втягивать в свои проблемы тем более. Но ты уже здесь. И последние деньги ушли на автобус.

Ты неуверенно звонишь в домофон, и только потом задумываешься, что Олега вообще-то может не быть дома, что он может охранять Серёжу на какой-то очередной презентации. А у тебя телефон сел и ни гроша в кармане…

— Кто там? — хрипит старый аппарат.

— Я это, — получается как-то совсем тихо и безжизненно.

Дорога на пятый кажется бесконечной и долгой. И когда ты наконец-то открываешь дверь в квартиру, руки ломит от тяжести невероятно легкой сумки, а ноги норовят подкоситься.

— Надеюсь причина достаточно весомая, раз ты ко мне с вещами, — он выгибает бровь, встречая тебя у двери, и забирает небольшую спортивную сумку.

Он наверняка пытается пошутить. После Сирии у него это получается не очень. Раз на раз. Но у тебя от неожиданности сдавливает грудь и в горле встаёт противный ком.

Причина? Почему-то рот открыть не получается и сделать вдох тоже: признаться, что тебя выпнули, как псину подзаборную, на улицу, с маленькой сумкой вещей и полтинником в кармане; выбросили, как игрушку надоевшую, которой ты, наверное, и была.

Ты пытаешься что-то сказать, но руки только дрожат и на лице играют желваки. Какая же ты жалкая. Жалка-а-я и глупая. Тебя ведь предупреждали, тебе ведь говорили.

— Я... — ты кусаешь губы, сжимаешь руки, больно впиваясь в ладони ногтями, но почему-то ничего сказать не получается.

Его лицо озаряет секундное замешательство, а потом видимо всё встаёт на свои места. Он делает шаг и ты оказываешься в крепких, но крайне осторожных объятиях (после Сирии он стал слишком осторожным).

Тебя ломает. Выворачивает душу наизнанку, и ты хрипишь, и рыдаешь взахлёб, в этом старом коридоре, вцепившись в плечи Олега. Олежи. Твоего бывшего.

Вы расстались со скандалом, когда он в армию ушёл. С тобой тогда вместе скандалил Разумовский. Орали, что ждать не будете, что письма ему не напишите. Писали. Каждый. День. И когда пришла похоронка, вместе кричали и посуду били, и сидели на полу, обнявшись и рыдая.

Олег вернулся. Другим человеком. И вы снова рыдали, швырялись посудой, но уже в Олега. Всё казалось бы, вернулось на свои круги: Серёжа со своей мечтой, почти коснулся звёзд, за его спиной надёжный Олег, ты там где-то в сторонке с Марго, стоишь болтаешь, обсуждая тему твоего диплома. Всё, как раньше. Только теперь были ещё Димочка, Юля и Гром. И у тебя серьёзные отношения и вроде бы даже перспектива свадьбы.

Всё было идеально.

Не было.

Ни черта не было нормально.

Никогда.

Теперь ты осознавала это особенно ярко и сильно. А когда все вокруг намекнуть пытались — не слышала, не замечала, всё его оправдывала. Он же был у тебя хорошим.

Настолько, что теперь рыдаешь, как маленький ребёнок, не в силах остановится и чувствуя себя жалкой половой тряпкой. Он и правда был хорошим. Мудаком.

— Ты не одна, — шепчут тебе на ухо, — не одна. И ты дома.

Тебя убеждают в этом, тихо, только шепотом, но очень уверенно: пока ты пускаешь сопли в чужое плечо, пока тебя несут на диван, укладывают и накрывают пледом, и потом ещё гладят по голове — и ты отключаешься слишком вымотанная, чтобы что-то говорить. И ты уже, конечно, не видишь, но тебе осторожно протирают лицо прохладным полотенцем, смывая слёзы и пот.

Ты дома.

О тебе здесь заботятся, ждут твоего пробуждения и пока ты спишь, просят пробить Грома один номерок, а Юлю собрать информацию.

И когда на следующий день у тебя в ногах сидит Серёжка, едва ли не мурлыча от того, как ты аккуратно расчесываешь ему волосы и заплетаешь косички, ты ясно осознаёшь, что не одна. Ты никогда не была одна, просто не замечала этого.

И если рядом сидит каменно спокойный Олег и держит в руках набор разноцветных резинок и заколок, периодически давая совет, как лучше заплести, то это, конечно же, не значит, что где-то там Игорь и Юля не озабочены тем, чтобы нарыть что-то на твоего бывшего, ну или просто закатать его в асфальт чуть позже (Олег изначально предлагал этот вариант, но Гром настоял вначале на законном способе причинять людям боль. Дима его в этом поддержал, а ещё обещал принести пирог с патокой).

И да, возможно, всё пошло по пизде ещё очень давно, во времена, когда Олег ушёл в армию, ты только выпускалась из школы, а Серёжа поступал в вуз, но ты была дома, не одна и ты была нужна. Искренне. Просто так. Со всем твоим горем, проблемами и страхами.

И если, после сдачи диплома, тебя, весело смеющуюся и едва не кричащую от радости, кружат по коридору вуза сильные руки, под аккомпанемент аплодисментов твоих друзей, а потом сплетают ваши пальцы, то, наверное, это было закономерно, да?

Ты вернулась домой, наделав кучу ошибок, и как полагается семье — тебя приняли обратно.

---

Примечания:

Здесь всё вышло довольно мило и невинно, будут другие части.

— Игорь.

— Игорь!

— Гром Игорь Константинович! Я постираю твою кепку, если ты сейчас же не встанешь!

— С козырей пошла? — раздалось хриплое из спальни.

— Дядя Федя сказал, что ты обязан быть там, любой ценой. Я не для того твою форму вчера два часа гладила, — проворчала ты, переворачивая яичницу (тебе так больше нравилось, а ещё желток должен был равномерно размазаться по белку).

— Да ладно тебе, зачем там я? — раздался скрип (ты сделала себе пометку, что каркас кровати пора поменять, он явно не заслуживал асконовский матрас, на который ушло три четвери твоей зарплаты) и шарканье по паркету, что выдавало легкое недовольство Игоря.

— Затем, Игорёк, — заговорила ты голосом дяди Феди, — что нельзя вручать награду без награждаемого!

— Да, я ж не просил наград, придумали себе, — заворчал Игорь, останавливаясь в гостиной и наблюдая за твоими перемещениями по кухне. — А ты так пойдешь? Не то, чтобы я был против тебя арестовать…

— Игорь! — шикнула ты на него, разворачиваясь и встречаясь с ним взглядом.

Гром улыбался, и в глазах у него плясали смешинки. Он любил, когда ты вся такая обиженная (не по-настоящему), немного злая и возмущенная, на него смотрела и что-то говорила.

Ну да, ты сейчас гарцевала по кухне в одном нижнем белье, капроновых гольфах и тапочках, с мокрыми волосами и патчами под глазами. Ну да, вы немного проспали и пришлось совмещать все утренние процедуры и готовку, поэтому фен и твоя косметичка лежали на кухонном столе. Но это же был не повод!.. Его ментовской юмор давался тебе порой плохо.

— Марш в ванну! — ты помахала в его сторону лопаткой.

— Так точно, товарищ полковник! — отдал честь он, стараясь скрыть смех.

— Эй, а чё так мелко? Я может всегда генералом хотела быть! — ты покачала головой и вернулась к сковородке, проверяя яичницу и выключая чайник.

— А тебе не жирно будет? Дядь Федя на это звание пол жизни работал! — прилетел ответ из ванной.

— Тогда буду генеральшей!

— Тебе бы для начало майоршей стать!

— А кто мне в этом мешает? — напомнила ты, зная, что Гром опять подавится воздухом или водой.

Не было для тебя ничего веселее, чем храбрый и бравый майор, которого так по-детски пугала перспектива брака. Ты на него не давила, но возможность подстебнуть не упускала.

Из ванной раздался кашель, и ты не сдержала смеха.

Ты любила такие подъёмы. Да Гром крайне неохотно вставал с кровати, потому что приходилось тащиться куда-то, что, по его мнению, только отнимало его драгоценное время, которое он мог потратить на очередное расследование. Ты готовила завтрак, потому что яичницей Игоря можно было вести допросы (причем была вероятность, что она сама могла бы вести допрос, ибо пару раз тебе казалось, что она шевелилась). Майор продолжал ворчать, но благодарно целовал тебя в щёку. Мир и покой, одним словом.

Через час должна была подъехать Юля, чтобы забрать вас. Поэтому оставив яичницу потомиться еще немного и разлив кипяток по кружкам, ты села за стол, чтобы расчесать и просушить волосы.

Зашумел фен. Тихо скворчала яичница за его шумом. Шёл пар от кружек. Ты сидела, поджав ногу, и старательно наматывала пряди на расческу. На душе было на удивление мирно и спокойно.

— У нас ещё остался кофе? — спросил Гром, проходя на кухню и вытирая волосы полотенцем.

— В качестве исключения, возьми на верхней полке, там, среди моего капучино, твоя гадость спрятана.

Игорь пил кофе галлонами на работе, но согласился с тобой, что хотя бы дома, можно было и чайком обойтись, немного позаботиться о своём здоровье, так сказать. И твоих нервах. Жить с майором полиции, трудоголиком, главным хобби которого было бить преступников, было не просто.

Это определённо отличалось от твоей жизни с топ-менеджером или инженером. Довольно сильно. Игорь мог вернуться разукрашенный, как старый забор подростками, притащить толстенную пачку дела и провозиться с ним до утра в гостиной, вообще остаться на ночь в отделение или загреметь в травмпункт (в больнице он, слава богам, ещё не оказывался, после получения майора).

Это не всегда было просто, и приходилось идти на уступки. Ты не возмущалась, что он спит на работе, он не делал этого несколько дней подряд. Ты не настаивала на постоянном здоровом питании, он не питался одной только шаурмой и брал с собой нормальную еду. Ты не ругалась на постоянные синяки и травмы, он не мешал тебе их обрабатывать и заклеивать. И было ещё много таких компромиссов.

К ним вы тоже шли постепенно, без ссор и скандалов этот путь не обошёлся. Но оно того стоило. Ваш корабль пережил шторм, и вы смогли ужиться на одной территории. Даже дверь в туалет поставили. Игорь, правда, только её и заметил сразу. Побеленный потолок, оштукатуренные стены и переложенный ламинат — месяца через три. Новый диван и появившейся ковёр ещё дольше. Был ещё холодильник, который им с Димой и Олегом пришлось втроём тащить на помойку.

У вас с Серёжей было ощущение, что они сдохнут, пока дотащат, но вызывать грузчиков им видимо не позволяла мужская гордость (глупость, если послушать Юлю). Но когда привезли новый, эта мужская гордость видимо уже издохла, и его поднимали грузчики, пока эта троица разложилась на диване.

— Тебе твой развести? — уточнил Игорь, доставая новую пачку нескафе.

— Да.

Наконец последняя прядка легка так, как надо, и ты выключила фен.

Игорь ставит перед тобой тарелку с яичницей и твою «сладкую гадость» (какой кофе без 4 ложек сахара?).

— Не хмурься, тебе все равно не отвертеться от фото и праздничного пирога тёти Лены, — ты улыбаешься и целуешь Грома в щеку, на что он только закатывает глаза.

Завтрак проходит в спокойной тишине, и пока Гром моет посуду (да, в квартире даже появились губки и средство для мытья посуды), ты озабочена тем, чтобы нанести аккуратный макияж. Потому что ты смотришь правде в глаза, неизвестно когда ещё Игорь разрешит сфоткаться с ним и при этом будет выглядеть не так, будто только что вылез из притона. Так что тут как со школьной фотосессией: её ждут весь год и готовятся к ней соответствующе.

— Игорь, форма, и не думай, что я могла забыть, — напоминаешь ты, когда Гром уходит одеваться.

Тебе не нужно его видеть, чтобы знать, что сейчас он закатил глаза.

Утро проходит идеально мирно.

На церемонии вручение награды, ты, словно Золушка, напоминаешь Анастасии (Игорю), как надо улыбаться. Гром всё же растягивает губы в какое-то подобие. А ты не можешь оторвать восхищенного взгляда от него в парадной форме.

Да, 191 сантиметр храбрости и гордости питерской полиции. Ему определенно нельзя носить форму постоянно. Ты умрёшь от ревности. Она слишком хорошо на нём сидит да ещё и чуть приталена. Это делает Игоря ещё выше и в плечах шире. Это вообще законно?

— Смотри на него чуть менее плотоядно, дорогая, — шепчет тебе на ухо Юля.

— Мне нужно больше фото, — отвечаешь ты, Юля салютует тебе профессиональной камерой и обещает, что для тебя всё что угодно.

Ты улыбаешься от уха до уха, когда Игорю вручают награду: он и правда это заслужил. Ещё он заслужил хороший отпуск, хочется добавить тебе. Но это больная тема. Так что её стоит обойти стороной.

Потом, конечно, следует много фото, пирог тёти Лены и поздравления. В глазах дяди Феди ты видишь гордость, а когда он говорит, что дядя Костя бы очень гордился сыном, что-то мелькает в глазах Игоря, и ты мягко сжимаешь его руку.

Под ночь вы всё-таки вырвались домой, усталые, нагруженные компотом тёти Лены и пирогом тёти Лены, и пельменями тёти Лены, и… тётю Лену трудно остановить в порывах заботы.

— Видишь, всё было не так уж и плохо. Один день не бил никому морды, — ты улыбнулась, начиная складывать продукты в холодильник, Игорь же упал на диван, наконец-то вытягивая ноги и избавляясь от неудобной обуви.

— Да за меня это сделал Олег, когда те парни полезли к вам с Юлей, — фыркнул он в ответ. — Я просто не успел.

— Ну, согласись у Юльки тоже красиво получилось их добить, — ты повернулась к нему и многозначительно заиграла бровями.

Он только глаза закатил и прикрыл их рукой.

— Как я с вами связался? — вопрос риторический.

— Тебе напомнить? — ты плюхнулась к нему на колени.

— Избавь меня от этого позора, засранка, — он прижал тебя ближе, утыкаясь носом в шею.

— Ага, как же. Вы бравый майор, — ты ухмыльнулась, поглаживая пальчиками шею у кромки рубашки, — решили, что такой маленькой девушке не безопасно шастать ночью по Парнасу, и нужно предложить ей своё сопровождение.

— Только ты забыла упомянуть, что влезла на территорию скинхедов, — напомнил тебе Игорь.

— Ну, с кем не бывает! — ты отмахнулась от этого, как от незначительного факта, и начала медленно расстегивать его китель.

— С теми, кто не пытается заниматься астрономией в городе. Им, наверное, не приходиться огревать незнакомого мужика ночью телескопом, — недовольно пробормотал Игорь, но помог снять тебе пиджак, залезая холодными руками под блузу.

— А-яй! Игорь! Ты мне чуть линзы не испортил! Голова у тебя больно крепкая.

Бедный Лёва (так звали телескоп, по марке так сказать — «Levenhuk») тогда героически рисковал собой, спасая тебя от шкафоподобного мужика на плохо освещённой улице.

— Почему глупости творишь ты, а отхватываю я?

— Опять в риторику ударился?

Игорь тяжело вздохнул, напоминая себе, что сам дал ключи от квартиры и теперь это его крест (ты допускаешь слишком много ошибок в слове «счастье», Игорёш). И наконец-то додумался сделать самое очевидное и нужное — поцеловать тебя.

Как же ты любила ощущение крепких, грубых рук Игоря на своей коже. Он весь был сосредоточением силы, мощи и ловкости. Ты однажды видела, как он сцепился в драке с какой-то гопотой. И не была уверена, что люди должны так быстро двигаться и с таким удовольствием укладывать людей лицом в асфальт. При этом он прекрасно умел эту внутреннюю ярость контролировать, по крайней мере с тобой.

Майор Гром был сильным бойцом, отлично управлялся с оружием, которое носить отказывался принципиально (чем ещё сильнее трепал твои нервы), являлся довольно грубым следователем, который землю носом рыл и весьма не по уставу занимался допросами, а ещё его не любил весь технический отдел, которому постоянно приходилось включать/отключать камеры в допросных из-за него же.

Но Игорь был осторожным и аккуратным, Игорь боялся не сдержаться и причинить тебе боль, он не хотел видеть, как расцветают синяки на твоей коже. В его движениях сквозила нежность и хорошо сдерживаемая сила и страсть, потому что в тебе была полторашка роста (чуть больше, 159) и всего 50 (57) килограмм чистого веса. Игорь же был раза в два тяжелее.

Если переводить вас на язык Дубина, ты была чихуахуа, а он московской сторожевой.

Но о Диме в такой момент вспоминать вообще не хотелось.

— Не понятно, как с тобой я в алкоголизм ещё не ударился? — Игорь нехотя отрывается от твоих губ, пытаясь понять, как расстегивается эта твоя новая блуза.

— С твоей зарплатой — только на водочной основе, а ты её терпеть не можешь, — ответила чуть слышно ты, откидывая голову назад и давая ему доступ к шее.

Ты не смогла сдержать смешка, его щетина всегда немного кололась. Сбривать он её отказывался на отрез (меня мужики в отделе не поймут!).

— Тебе так чертовски идёт эта форма, что я даже рада, что ты её не носишь, — простонала ты: Игорь был хорошим следователем и очень быстро нашёл все твои слабые места.

— Я заметил. Мне кажется, весь отдел заметил, несмотря на их очевидную тупость, — хмыкнул Гром.

Ну, конечно, как что-то, что касалось тебя, могло пройти мимо его внимания. Он даже заметил, когда ты подстриглась на пару сантиметров. Чертовский хороший работник. Любимый.

Ты наконец-то смогла расстегнуть лишнее пуговицы на его рубашке (по твоему скромному мнению, они все были лишними) и добраться до желанного тела. Игоря хотелось гладить, жадно касаться и наблюдать за тем, как он довольно жмуриться от твоих прикосновений.

Всё-таки не стоило отрицать, Игорь был чертовски тактильной собакой (как и все псы, в принципе). И любил прикосновения и ласку. Просто специфика работы и жизни демонстрировать и показывать это не давала. Нужно всегда было быть на стрёме, потому что чаще его пытались отпинать и всадить нож в холку, нежели мягко почесать за ухом.

Ты же была слишком тактильной всю жизнь и не стеснялась лезть с этим ко всем. В конце концов, кто как ни ты обнимет вначале эту блохастую дворнягу, потом исцелует драного кота, а затем и на майоре Громе повиснет.

В конце концов, Игорь научился получать удовольствие от этой гипертактильности. Даже когда обладательница этих самых аккуратных и нежных ручек начинала царапаться, и коллеги после душа присвистывали в след, он продолжал любить это в тебе. Особенно сейчас, когда ты наконец добралась до пряжки ремня.

Если нам скажут: «Ваш поезд ушел!»

Мы ответим просто, что подождем другой

И чтоб на перроне скучать не пришлось

Мы накроем стол и выпьем за любовь и будет…

Запел твой телефон, оставленный в сумке. Вы оба замерли.

Хорошо! Все будет хорошо!

Все будет хорошо, я это знаю, знаю!

Хорошо! Все будет хорошо!

Ой, чувствую я, девки, загуляю, ой загуляю

Верка Сердючка продолжала заходиться, не сбавляя темпа, и разносилась на всю квартиру. Твоя подруга продолжала тебе звонить.

Ты не выдержала первой: смех сдержать не удалось, хохоча ты свалилась с колен Игоря на диван.

Если на утро болит твоя голова

Мы скажем прямо: «Ты не умеешь пить!»

Но как не красиво лечиться одному

Но лучше с коллективом выпить по чуть-чуть и будет

Игорь смеялся низким, грудным смехом, содрогаясь всем телом и удерживая твои ноги, чтобы ты не соскользнула на пол.

На глаза навернулись слёзы от абсурдности ситуации. Чёрт возьми, и ведь невозможно было не смеяться. Вот кому ещё прерывала секс Верка Сердючка? А у вас теперь была эта ачивка.

— Господи, и ведь я всё равно люблю тебя, засранку, такую, — Игорь отдышался и посмотрел прямо тебе в глаза.

Они искрились теплым светом и в них плескалась яркая и такая обезоруживающая нежность, что ты просто не могла сдержаться:

— И я тебя, псина ты моя, — ты снова рассмеялась и потянула руки к нему, притягивая его к себе и целуя под аккомпанемент Верочки.

---

Примечания:

Эта часть вышла с Громо. Хочу теперь еще Волкова, а потом Серёжу

Примечания:

Маги — это магистранты (учащиеся магистратуры, будущие магистры).

25 января — это татьянин день, день студента

---

 

Мы пересекли несколько зеленых лужаек, на которых валялись студиозы в черных хламидах. Я хмыкнула — кто с учебником, а кто с бутылкой — ничто из века в век не меняется!

Надежда Кузьмина

 

— Кто мы?

— Маги!

— Чего мы хотим?

— Комментарий научрука!

— А он?

— А он нас не хочет!

— Но?

— Исследование захочет!

— И?

— Вскочит!

— Кампай!

Вечеринка 1 курса магистратуры была в самом разгаре. Вы сами не ожидали, что вас окажется так много на весь вуз. Поэтому решение снять всем табуном клуб и отметить это дело было принято коллективно, и старосты были отправлены с деньгами в один из питерских клубов.

В конце концов, это дело того стоило. Вы прошли чертовы вступительные экзамены, у вас в полку прибыло из других вузов, душа пела и требовала праздника. Поэтому степуха утекала на Лонг-Айленд, у столиков витал аромат кальяна, а на танцполе гремел Распутин и Москау на немецком.

Ты справедливо считала, что студенчество — это твоя золотая пора и стоило оторваться, чтобы потом не жалеть об упущенном. Да и, будем честными, подобное очень даже хорошо сближало людей. А с новыми (и парой старых) людьми хотелось создать (и поддержать) хорошие или хотя бы ровные отношения. Ещё два года вместе учиться (хотя лучше бы в Берлине или Испании, а Серёжа ведь предлагал оплатить или хотя бы беспроцентно и надолго занять). Но Родина оказалась ближе (не важно, что ты космополит, да и дело совсем не в одном бывшем военном).

С остальными, работающими и близкими друзьями, ты уже отметила. Дядя Федя собрал всех на даче. И были игоревы шашлыки, и компотик тёти Лены, и Юлька миллион фото сделала, и Серёжа спросил ещё раз, немного робко, не передумала ли ты (а когда ты налетела на него с объятиями и нытьём, на кого же ты его оставишь, то ещё и покраснел так мило). Ещё Олег на гитаре играл, а Димка оказывается петь хорошо умел.

Ты была весь день в кругу семьи, людей, которые тебя искренне любили и заботились о тебе. О чём ещё можно было мечтать в свои неполные двадцать два (да, не повезло тебе родиться 31 января. И не такая гадость в жизни бывает)?

Это же была такая удача! Так рано найти семью, крепкую, верную, и срастись с этими людьми всей душой. Не каждому так везло. Некоторые твои бывшие однокурсники никого кроме общажных приятелей в жизни и не имели. А такая дружба очень зависела от совместного проживания и не всегда выдерживала испытания расстоянием.

Поэтому ты, как Стич, сама нашла, совсем не маленькую правда, но абсолютно такую же — свою.

Но сейчас, в ожидание этой самой семьи, в кирпичном дворике, на Грибоедова, тебя поддерживала подруга, чтобы твоя пьяная, счастливая и довольная жизнью мордочка не встретилась с землёй.

— Да где этого твоего Олега носит? Может стоило 02 позвонить? Менту твоему явно было бы быстрее с мигалками, — заворчала Таша, которая практически держала на себе твою тушку.

— Олежа такой хороший, да, — ты абсолютно не соображала, что происходит и где ты, но хорошо улавливала знакомые слова и реагировала на них. — И Игорёк тоже хороший, только, ик, такой стра-а-ашный, — протяжно застонала ты, — когда ругается.

— А он будет ругаться? — уточнила Таша, перехватывая тебя поудобнее и сжимая зубы: своих не бросают, особенно ночью, особенно пьяных — терпи.

— Коне-е-ечно, — тяжело вздохнула ты, но мысли продолжить не смогла, тебя отвлекла игра света на вывески соседнего здания.

Ты, как зачарованная, следила за перемигиванием надписи «Бар 24/7».

— Боги, — Таша простонала, осознав, что сейчас ты ничем не отличаешься от кота под валерьянкой: уровень развития одинаковый и игры такие же.

— Радуйся, что я хорошая подруга, — вздохнула она, следя взглядом за въехавшей во двор иномаркой, которая остановилась ровно напротив вас.

Олег вышел из машины и с немым вопросом уставился на тебя, но куда там — мигающие огоньки!

— Я Олег, спасибо, что присмотрели за ней, — он не менее тяжело, чем Таша минуту назад, вздохнул и протянул к тебе руки.

— Руки, блять! А я Мария Антуанетта! Документы показывай. Я тебя один раз на фото видела, буду я эту пьянь неизвестно кому отдавать, — тут же окрысилась Таша, притягивая тебя ближе к себе.

Олег на секунду опешил, но потом ухмыльнулся и явно довольно хмыкнул. Твоя безопасность всегда волновало его особенно сильно, потому что приключения на свою задницу ты находила мастерски. Во истину неисповедимы пути господня и то, когда ты проебёшься снова.

— Одобряю такой подход, — он достал из бардачка права и протянул их Таше.

— Ладно, верю теперь, — она отдала ему права и уже более дружелюбно добавила, — забирай эту пьянь.

— Благодарю, — Олег кивнул и перехватил тебя, удерживая за талию и ведя к машине.

— Осторожнее, — он открыл машину и помог тебе забраться на заднее сидение, вернее, улечься на него.

Пришлось правда аккуратно снять твои ботильоны, потому что ширины машины на них не хватало и в них было неудобно так лежать.

— Смотри, — Олег щелкнул пальцами, осознавая, что ты больше реагируешь на интонации и звуки, чем на сам смысл слов, — вот ведро! — он положил твою руку на ручку ведра и чуть сжал.

— Ты точно не её парень? — Таша наконец-то смогла закурить и расслабленно наблюдала за картиной погрузки кота в котовозку.

— Нет, — покачал головой Олег, осторожно закрывая заднюю дверь.

— У-у, ну и дура, — она покачала головой и смахнула пепел на асфальт.

— Она предпочитает: «наивная».

— Это ж одно и тоже.

— Бесспорно. Вам такси вызвать? — Олег открыл водительскую дверь и замер, смотря на Ташу.

— Не, не волнуйся, я сама. Езжайте уже. А то она решит, что ей скучно.

Огни ночного Питера мелькали за окном и отражались в твоих глазах. Из-за чего ты зачарованно застыла, не имея сил шевелиться. О-о-огоньки.

Они были похожи на рассыпанные драгоценные камушки. А красивые камушки ты всегда любила (не всегда правда могла себе позволить, но Серёжа или Олег любили дарить их тебе на праздники, в виде нового года или дня рождения). Только по большим праздникам ты принимала их в качестве подарков. Всё-таки это было не дешевым удовольствием, а ты пока не была в состояние ответить тем же. Судьба студента видимо — бедность, ну или просто у тебя так хреново получилась шабашить, в отличие от других.

Это тоже было вполне возможной причиной, потому что по жизни ты была рукожопой. Из-за этого в общепит дорога тебе была закрыта (в первую смену ты разбила посуды больше, чем была твоя зарплата, и оставшийся месяц пришлось работать бесплатно, а выживать только благодаря подкармливанием тебя твоими друзьями); курьерская доставка тоже тебя не жаловала (3 столкновения на велосипеде за первый день и дикая боязнь самокатов из-за детских травм); а на раздаче листовок прожить было совершенно невозможно.

А кушать, между прочим, хотелось! Вот и пришлось выбрать фриланс (и принять в подарок новый ноут, потому что свой ты угробила во всё том же общепите).

Иногда за твою неуклюжесть было стыдно так, что под землю хотелось провалиться. Потому что часто всё оканчивалось какими-то финансовыми крахами, и приходилось занимать у кого-то, но чаще всё-таки принимать помощь. Серёжа, да и Олег (самые финансово независимые в вашей компании), конечно, пытались объяснить тебе, что для них это не составляет проблем, потому что один миллиардер, а второй его телохранитель и начальник охраны, но стыдно всё равно было. Ты же с ними дружишь не из-за денег.

И ты правда старалась… Правда! Но как будто над тобой проклятье какое-то вилось. Игорь даже как-то предложил свозить тебя в один монастырь под Калугой. Мол, может хоть это поможет? Шутку ты, конечно, оценила. Но Игорь был атеистом далеким от такого, и это печалило.

— Приехали, — машина плавно остановилась в одном из питерских колодцев, и ты встрепенулась, пытаясь видимо понять, что происходит.

Но всё, что ты поняла, так это то, что картинка изменилась и в глаза тебе светил какой-то фонарь, а ещё тебя куда-то несли. Вроде бы. Наверное.

Когда тебя опустили на диван, потолок неожиданно начал вращаться, голова очень быстро начала раскалываться, и ты прикрыла глаза.

— Тише, тише, не закрывай глаз. Тебе нужно заземлиться, — прозвучало рядом.

Кто-то положил холодное полотенце тебе на лоб и коснулся твоей рукой пола, помогая на него опереться.

— Вот так вот.

Круги на ковре танцевали, и ты снова зачарованно следила за ними.

— Лучше? — спросили заботливо спустя неясное количество времени.

Ты, слабо осознавая сказанное, только угукнула.

— Хорошо, — тебя опять аккуратно приподняли, и ты не особо поняла, что к чему, но, кажется, стащили куртку и вытащили ремень из джинc.

Сознание на секунду озарила паническая мысль, но тебя уже снова переложили, и голова оказалась на чем-то мягком.

— Тише, я только куртку и ремень убрал. В них спать неудобно. Всё. Больше не трогаю. Не волнуйся, — Олег говорил тихо, медленно и очень успокаивающим голосом.

Тебя медленно и ласково начали гладить по голове, и ты, конечно же, как любой уважающий себя кот, растеклась лужицей. Было так хорошо и спокойно на душе. Прохладно и очень мягко. Как будто мама укутала тебя в одеяло и, посадив на колени, начала укачивать.

Вся твоя сущность наполнялась нежностью и чувством безопасности. Ты каким-то шестым чувством знала: тебе никто не причинит вреда, пока ты здесь. Поэтому молчать было совершенно невозможно. Хотелось тут же и сейчас рассказать всё, что лежит на сердце.

— А ты знаешь, у кого самые красивые глаза? — тихо пробормотала ты.

— У кого?

— У Олежи. Они такие тёплые-тёплые. В них смотришь и уже ни страшно, ни важно, что колготки новые подрала прямо перед выпускным.

— Это хорошо.

— Ага. А знаешь, какие у него руки сильные? Крепкие. Заботливые. Он когда меня после получения диплома катал, было так весело. А ещё мне его волосы нравятся даже больше Серёжиных. Только это секрет, хорошо?

— Конечно, — массирующие ощущения перебрались с макушки на затылок, и ты блаженно зажмурилась.

— Я люблю его, — рука на секунду замерла, но тут же продолжила свои чарующие движения, — только не говори ему, хорошо? Это тоже секрет.

— Хорошо, я не скажу, — прозвучало очень-очень мягко, голос едва заметно дрожал от наполняющих его чувств.

— Спасибо, — ты довольно улыбнулась и прикрыла глаза.

На душе было так удивительно спокойно, что довольно скоро сон увёл тебя.

— Никому не скажу, — тихо рассмеялся Олег, целуя тебя спящую в макушку.

Он ещё долго сидел так, перебирая твои волосы и мягко поглаживая, прежде чем отнести тебя в спальню и аккуратно уложить.

Утро (утро ли?) встретило тебя тёмной комнатой и раскалывающейся головой. Ты застонала, чувствуя, что даже этот тихий писк отдаётся болью в твоей голове.

Господи, Иисусе, боже, святая дева Мария, ты больше никогда-никогда не будешь пить. Как же плохо! Во рту словно табун кошек прошёлся. Хотелось тихонько сдохнуть где-нибудь под кустом, а не страдать сейчас на мягкой кровати.

Скрипнула дверь, и ты всё-таки открыла глаза, но получилось разглядеть только мужской силуэт.

— Вода, таблетки, — прозвучало совсем тихо и рядом с тобой.

Тебя буквально заставили проглотить таблетку, а затем сунули в руки бутылку воды.

— Как полегчает, ванная в твоём распоряжении. Сменные вещи я тебе нашёл, щетка там есть, — проинформировал тебя Олег.

Его голос ты могла узнать даже в таком состоянии. Тихий, с хрипотцой, наполненный заботой. Такой невозможно забыть.

Ты провалялась ещё, наверное, полчаса, ловя периодически смутные образы прошлой ночи. В основном это были размазанные картинки и лица твоих одногруппников. А потом медленно села (голова закружилась и пришлось ловить опору ещё пару минут) и, с огромной осторожностью, встала. Путь до ванной окончательно смазался, но в какой-то момент тебя определённо придержали за талию и сказали, что будут рядом.

Прохладный душ буквально возродил тебя, как огонь феникса. Ты медленно возвращалась к жизни, сидя под холодными каплями в душевой. Наверное, поэтому Олег не переживал, что ты тут захлебнёшься. Картинке возвращалась ясность и четкость.

Наконец-то ты смогла сама встать и помыться. Из зеркала в ванной на тебя смотрела крайне побитое жизнью (алкоголем) существо, но ты мужественно его игнорировала, пока чистила зубы.

Сменной одеждой оказалась футболка Олега и его штаны на завязках. Что ж, он явно переоценил твою талию. Ты пыталась их затянуть и подпоясать, но они сваливались! Олежа, чёрт его дери, всё равно был намного шире и мощнее. У бедного же студента, по выражению Таши, были одни мощи, а не тело.

— Олеж, штаны слишком большие, может есть ещё что? — ты высунула голову из ванной.

В ноздри ударил запах еды. Свежей еды. И желудок сразу же издал предсмертный вой и затребовал пощады.

— Сейчас поищу шорты, может они подойдут, — раздалось из гостиной, и спустя пару минут Олег вернулся со стопкой спортивных шорт.

Ярко-красных, коротких шорт.

Ты удивленно посмотрела на него.

— Это Серёги, — закатил глаза он. — Я забыл, что он их к моим кинул.

Но твою фантазию уже было не остановить. Ты уже представила эти короткие шорты на Олеге. Его аппетитную задн… Чёрт! Румянец предательски залил твоё лицо. С учетом его зеленоватого оттенка, картинка и цвет были так себе.

— Окей, — кивнула ты, хватая стопку и прячась за дверью.

Пришлось вначале вспомнить дыхательную гимнастику. Но с другой стороны, шорты всё-таки удалось затянуть на твоей талии.

— Тебе лучше? — первым делом спросил взволнованно Олег, когда ты зашла на кухню.

— Да, намного. Душ — это прям то, что надо. Спасибо, — ты слабо улыбнулась, осторожно садясь за стол.

Резких движений всё ещё не стоило делать.

— И за то, что забрал тоже. И позаботился. Я ничего не успела устроить? — с надеждой спросила ты.

Так не хотелось снова краснеть.

Перед тобой поставили свежий кофе и горячую яичницу, прежде чем ответить:

— Смотря, что ты подразумеваешь под этим.

Олег уселся напротив, и по его морде, довольной псины, ты поняла — устроила.

— Олеж, — простонала ты, падая головой на скрещенные на столе руки.

— Поешь вначале, ничего критичного, — покачал головой Олег, что-то ища в телефоне.

— То есть я могу начинать краснеть? — пробурчала ты, поднимая на него взгляд.

Какой довольный чёрт! Но желудок снова напомнил, что не одна печень пахала.

— Ешь.

Завтрак прошёл в тишине и спокойствии. Ты даже успела немного расслабиться.

Когда ты допила свой сладчайший кофе, Олег оторвался от телефона и посмотрел на тебя:

— Я тоже тебя люблю.

Пей ты ещё кофе, он бы оказался на Олеге.

— Ч-что? — краска стремительно заливала твоё лицо, а в голове звенела пустота.

Олег улыбнулся, встал со стула и подошел к тебе, присаживаясь на колени и беря твои дрожащие руки в свои.

— Я люблю тебя. Со школы. Просто не всегда осознавал это.

У тебя губы дрожали и сами по себе растягивались в улыбку, робкую и такую нежную. Тебе казалось, что ты всё ещё спишь и сейчас проснешься. И придётся опять краснеть за то, что ты натворила.

Но сон не заканчивался. Олег продолжал тебе улыбаться, и в этой его улыбке пряталась вся нерастраченная нежность и всё его желание любить и быть тобой любимым.

Так много воды утекло с тех пор, как он выпустился и ушёл в армию. Он вернулся другим человеком, а вот ты, кажется, осталась прежней. Той самой девочкой, в воздушном платье и смешном джинсовом костюме, с вечно порванными колготками и разбитыми локтями. Маленький магнит для неприятностей, с самой широкой улыбкой в мире.

Его луч солнца.

— И я тебя. Люблю, — всё-таки отмерла ты и тихо прошептала.

Ты так часто представляла себе этот миг: ты вся такая красивая и залитая утренним или вечерним солнцем, в красивом платье и Олежа. А получилось вон оно как: ты, побитая ночной пьянкой, на маленькой старой кухоньке, с шуршащим за окном дождём.

Идеально. Так, как надо. Всё наконец-то правильно.

Поцелуй выходит медленным, и полным нежности, и некой робости. Вы учитесь узнавать друг друга и понимать. Всё по-другому, не так, как раньше. Больше не будет нежных прикосновений украдкой. Потому что теперь Олег может сжимать твою руку и аккуратно касаться талии.

Всё так, как хотелось. Ты обнимаешь его за шею, зарываешься пальцами в самые любимые волосы и раскрываешься ему навстречу. Всё внутри дрожит и поёт от переполняющих тебя чувств.

Поцелуи начинаются и всё не заканчиваются. Вы, как дети, дорвавшиеся до сладостей, просто не можете остановиться. Хочется распробывать, узнать, ощутить. А тебе понравится, если слегка прикусить нижнюю губу? Он будет довольно жмуриться от массирующих движений твоих рук? Было слишком любопытно, и невыносимо сильно хотелось ответить на эти вопросы.

В конце концов, у вас теперь есть чертовски много времени, чтобы узнать всё это.

Примечания:

WARNING: в части присутствует selfharm (cамоповреждение)! Особо впечатлительным и людям с триггерами не рекомендуется к чтению!

И помните, котики, вы прекрасны со шрамами и без!

Ещё в части есть курение.

---

 

Я вижу, вижу, вижу,

Я вижу всё как есть!

Но я прошу — потише,

И я прошу не здесь.

Я выдам добровольно,

Что мне сказала жизнь:

«Когда кому-то больно…

Кому-то заебись!»

Серебряная свадьба — «Я жизнь люблю!»

 

Всё было хорошо.

— Харвест, вишня, пожалуйста, — попросила ты, протягивая купюру.

— Паспорт.

Ты привычно заворчала, копошась в сумке, в поисках этой книжицы. Уже скоро магистерскую напишешь, а у тебя всё паспорт просят. Приятно, конечно, немного, но уже поднадоело. Главное, ходишь ведь сюда уже не первый год.

— Похожа? — ухмыльнулась ты, пока продавец сравнивал стрёмную фотку и тебя.

До просрочки паспорта тебе оставались сутки, денег на штраф особо не было, поэтому пришлось бежать с похмелья фоткаться и срочно загружать всё на госуслуги. Теперь жалеть было уже как-то поздно и нелогично. Но фотка всё равно стрёмная. Ты и так не очень, а там просто страх божий.

— Не особо, — честно ответили тебе.

— Сочту за комплимент, — ты фыркнула и снова протянула купюру.

Пожилой мужичок только покачал головой, но забрал деньги и наконец-то отдал тебе твою прелесть. Пачка бережно отправилась в специальный кармашек в сумке в ожидание твоего возвращения домой.

Своя студия, и практически даром, да ещё и в центре города — не чудо ли? Нет, просто общага для магистрантов. И к тебе, на счастье, пока никого не подселили. Практически собственное жильё. Правда уже стоило бы озаботиться поиском реального жилья, потому что вуз не длился вечно.

Но, условно, это место можно было даже назвать домом. Своя кровать, обустроенная кухня, разбросанные утром вещи, кружка остывшего кофе и целая стена с фотографиями друзей.

На счастье, фотографа редко бывает видно на фото, поэтому со стены на тебя глядели, улыбались, смеялись, хмурились и задумчиво смотрели в даль твои друзья и близкие. Хотя в твоём случаи это одни и те же люди.

Ты окинула содержимое холодильника взглядом и с тяжёлым вздохом принялась за готовку. Кушать что-то было надо.

Тихо играла музыка из плейлиста, скворчало мясо, и по кухне плыл великолепный запах. Привычно, в восемь вечера, звонила мама, чтобы получить такой же привычный дневной отчёт:

— Алё, мам… Всё хорошо. Всего две пары… Вот готовлю… Да, справляюсь… Нет, денег хватает и нет, я не голодаю… Нет, не думаю, что смогу приехать. Нет, денег не надо. Просто надо статью дописать… Да, прости, тут мясо подгорает. Пока.

Ты чуть не выронила фунчезу, она почему-то так и норовила ускользнуть из щипцов. Вот же! Ты выругалась, срочно подхватывая её висящей рядом поварёшкой и добавляя уже размоченную в кипятке лапшу к мясу и овощам.

Всё было…

Ужин под сериал — хороший конец дня. И да, куда же без тик-токов от Юли. Ты и тик-ток изначально ради неё скачала, потому что ей надоело каждый раз пересылать тебе ссылки. Теперь вот от зависимости избавиться не могла.

Стоило ещё поработать над статьёй, чтобы освободить себе выходные. Вы были обязаны писать что-нибудь раз в полгода, чтобы была хотя бы видимость вашей активной деятельности (слова Юли, ты была лишь частично с ней согласна).

Тогда можно было бы предложить Олегу вытащить Серёжу и поехать на залив, шашлычков сделать. Заодно ещё и Игоря (лучшего шашлычника, которого только видывал этот город после дяди Феди!), Диму и Юлю с собой взять. Точнее попытаться вытащить. Игорь и Дима могли висеть на хвосте очередного убийцы, и потому пахать сутками напролёт, а некоторые расследования Юли были сжаты временными рамками. Серёжу же уговорить перенести было проще всего. Хотя и дел у него, казалось, было ещё больше. Ну, а там, где Серёжа, там и Олежа.

Когда зажужжала посудомойка, ты, наконец-то, достала сигареты из сумки и прошла на лоджию, стараясь даже не смотреть на стену с фото. Иначе — стыд съел бы тебя раньше, чем ты успела коснуться дверной ручки.

Всё…

Ты всегда любила вишню.

Её едкий и тошнотворный вкус оседал на языке, что хотелось поморщиться и запить всё это чем-то крайне сладким. Хотелось смыть его, стереть вместе с собой, чтобы нечто столь противное не существовало.

Блевать хотелось. Чтобы все внутренности и легкие наружу, чтобы всё это не давило, не выедало ядом изнутри, чтобы просто стало легче и не разрывало тебя до костей.

В хлопковых шортах на лоджии было немного прохладно, но вечерняя свежесть оказалась на удивление приятной. Мурашки шарахались по коже, но от каждой затяжки становилось немного теплее. Ощущалось, как горячий кофе на морозе.

Ты привычно подавила вскрик, кусая губы (Олег подарил хороший французский бальзам. Уже через двое суток, как новые). Сигарета вплавлялась в бедро, но ты покорно ожидала. Пока не стало легче, пока в груди не перестало так горчить.

Боль всегда действовала как подсластитель. Становилось даже дышать свободнее. Не так горько и противно. Лучше. Намного лучше. И блевать уже не тянуло так сильно.

Ты бросила сигарету в пепельницу, разорвала упаковку на антисептической салфетки, жёстко прошлась сверху, морщась от маленьких колючих вспышек. Это было, как последний росчерк на картине — вишенка на торте.

Ничего не было хорошо.

В первый раз это случилось, пару лет назад. Случайно, можно сказать, не специально. Просто Олег ушёл в армию, а Игоря подстрелили. И ты неожиданно оказалась с этим один на один. Потому что у Серёжи был университет, пока ты варилась в школе.

Школа была чужой и холодной. Точнее стала такой, когда ты осталась там одна. Ты так боялась, что тонкие связи-ниточки совсем порвутся. Но при этом старалась не лезть близко, потому что Серёже нужно было сводить концы с концами, чтобы выжить, да и Игорю тоже, если честно. Он этого вслух никогда не говорил, но платили всегда мало, пускай дядя Федя и старался его подкармливать.

Тогда-то и началось. Отравление. Всё внутри словно чесалось и кололось. Ты чувствовала себя трупом, наполненным червями и личинками. Интересно, а можно было гнить заживо?

Ты тогда и курить первый раз попробовала. Рядом же больше не было Олега, который за такое мог по ушам тебе надавать и заодно смачно отвесить тем, кто эти сигареты вообще предложил. Ничто ведь больше не мешало, так?

Тогда ты, просто криворукая, уронила скрутку на себя. Она прожгла капроновые колготки, новые, которые мама купила. И одного только этого уточнения должно было хватить, чтобы довести тебя до паники, но боль мешала, заставляла думать, сосредотачиваться на ней и пульсирующей от жара коже.

В тебе тогда что-то словно щёлкнуло.

Ты вдруг осознала, что эта боль заставила мир замолкнуть. Ты оказалась в блаженной тишине, в которой было можно свободно дышать и думать. Это было прекрасно.

Затем это повторялось снова и снова. Как по нарастающей: выпускные экзамены, первая любовь, поступление и резкий скачок — похоронка. В тот год на бедрах остались первые шрамы.

Но страшно никогда не было.

Главное, чтобы никто не узнал, чтобы эта постыдная тайна только с тобой осталась. Иначе эта липкая дрянь могла коснуться и их, а тебе так хотелось сохранить хоть какую-то семью. Разве ты многого просила?

Хотя, казалось бы, после диагноза Серёжи тебя должно было попустить. До тебя должно было дойти, что о своих проблемах нужно и можно говорить, что тебя не бросят с этим один на один.

Но всё равно сил сказать ни находилось. Слов, поводов, смелости, времени.

Шашлык на природе и правда был хорошим решением. С залива дул прохладный ветер, заставляя кутаться в куртку, но Серёже было отсюда недалеко до его «уродливой высотки», Игорь с Димой обещали подъехать чуть ближе к вечеру, если всё пройдёт гладко. Что должно пройти гладко, как обычно, не уточнялось.

Ты успела наделать уже уйму снимков на свою камеру. Юля позировала больше всех. Её вообще любила камера. А вот Олег — псина! Он не давался целых двадцать минут, пока не подключился к уговорам Серёжа. Какой хороший миллиардер.

Олег всегда получался немного хмурым и, даже в самый яркий день, мрачным. Чёртов вампир (да вылитый оборотень он!). Нечисть, одним словом. Но даже такие снимки тебе нравились. Олег на них был настоящим: хмурился, едва заметно улыбался, смотрел пронзительно или задумчиво. Во всей его фигуре ощущалось монолитное спокойствие и сила. Это было неотъемлемой составляющей его натуры.

Рядом с ним тебе и самой становилось чуть легче, спокойнее, словно он укрывал тебя заботой, как мягким пуховым одеялом.

День проходил прекрасно, ты не переставала улыбаться, нахваливать шашлыки Олега и салаты Юли. Но ты ведь не могла не испортить всё, да?

Когда-нибудь ты будешь зарабатывать достаточно, чтобы легко ездить на природу в хороших, добротных штанах, но пока твоим пределом было башкирское производство за 400 рублей. Поэтому, когда ты зацепилась штаниной за деревянный стол — она разошлась по шву, от бедра.

В ту секунду тебя пронзила такая яркая вспышка паники, что ты не услышала, как рассмеялась Юля. Казалось, что в голове звенели тысячи колоколов, а саму тебя окунули в холодной воду. Горло сжала ледяная рука, из-за чего сделать вдох казалось невозможным.

Легкие горели огнём, когда ты схватила жадно воздуха, а перед глазами танцевали тёмные пятна. Ты сама не заметила, как побледнела и вспотела.

И когда смех, звонкий, словно горный ручеёк, резко оборвался, ты вздрогнула. Метнув быстрый взгляд на Юлю, ты увидела, как она застыла, чуть приоткрыв рот и не зная, что сказать.

Как провод со звуком обрубили, образовался вакуум. А у тебя руки дрожали, лицо пошло уродливыми красными пятнами. Ты попыталась прикрыться, запахнуть штанину. Легкая ткань ускользала из потных рук, а картинка перед глазами была слишком нечёткой.

Твои руки осторожно остановили.

Ты резко выдохнула и отшатнулась, но тебя удержали и от падения. Ты не могла разглядеть выражение лица Олега. Злость? Разочарование? Стыд? Непонимание?

Горячие. Слёзы были такими горячими. Дура, какая же ты дура! Как можно было так глупо..! Нужно было предположить, колготки надеть!

— Простите, это… — нужно было объяснить, подобрать слова, ты ведь не чокнутая, с тобой всё в порядке.

Тебе не нужна помощь. Ты не слабая. Ты справишься. Ты у мамы ведь победитель, да?

Объятия крепкие и очень тёплые. Ты упала в них с размаху, или просто ноги больше тебя не держали.

— Простите, — проскулила ты, цепляясь за его плечи и пряча лицо на груди.

Маленькие руки Юли осторожно сомкнулись на талии, и её тело прижалось к тебе.

Ты оказалась в таком тёплом кольце, что внутри тебя что-то неумолимо плавилось и рушилось.

— Всё хорошо, — прошептал Олег мягко и заботливо.

— Мы рядом, — вторила ему Юля, целуя тебя в макушку.

А тебе хотелось кричать, орать, вопить — ненормально. Зачем они лгут? Зачем?! Это ведь так уродливо, так отвратительно. Разве вы не видите, насколько это омерзительно? Уходите, вы запачкаетесь!

Ты захлёбывалась слезами, невыплаканными, за годы наполнившими тебя до краёв. Эти ожоги держали на плечах море. И теперь вся эта толща воды пыталась похоронить тебя под собой.

— Не хорошо! Ненормально! Отвратительно! — что есть сил закричала ты, содрогаясь всем телом в этих объятиях.

Олег даже не дрогнул, когда ты заколотила его по плечам и задёргалась, а Юля лишь крепче прижалась, помогая удержать тебя. Ты взвыла. Зачем? Почему? Это же всё равно, что касаться таракана. Маленького, мерзкого, гадкого создания, которое копошиться под ногами. Оно бы и дальше там прозябало, и просто радовалось крошкам с барского стола.

— А-а-а! — оно рвалось из тебя годами, требовало выхода, хотело явиться в мир и перестать отравлять тебя каждую секунду.

— Мерзко!

Они с тобой не спорили, не мешали этому яду и крикам покидать твоё измученное долгой интоксикацией тело.

В какой-то момент море просто пересохло, осталась лишь покрытая грязью и илом воронка. Ты осела, но Олег подхватил тебя на руки, не давая упасть.

Тусклое небо осветило на миг серёжина шевелюра, и тебя очень заботливо (ты бы расплакалась, если бы могла) укутали в плед, лицо протёрли холодным полотенцем, а затем поцеловали в макушку («И как тебе не противно?» — хотелось спросить).

Ты прибывала в блаженной пустоте. Тебе никак, тебе ничего. Ты как жеода. Только они снаружи уродливы, а внутри сияют разноцветными камнями. А у тебя — только слизь и моллюски. Гадкие создания.

Когда ты открываешь глаза снова, то долго не можешь понять, что произошло и почему здесь стоит капельница. В кресле у кровати спит Юля. Что она здесь делает?

Пчёлкина неожиданно вздрагивает и открывает глаза, сонно моргая, но мгновенно просыпается, когда смотрит на тебя.

— Солнышко, — она улыбается и подаётся к кровати, целуя тебя в щёку. — Как ты нас напугала.

Юля качает головой и ласково поглаживает твою щёку.

— Что происходит? — твой голос скрежещет и скрипит, как колымага.

— Не стоит пока говорить, дай своему горлу немного отдыха, — просит она, чуть нахмурившись и ты послушно киваешь. — Ты помнишь, что вчера было? Пляж?

Смотрит внимательно и чуть настороженно, ты автоматически открываешь рот, чтобы ответить, но неожиданно застываешь. Твой разум пронзают воспоминания. Такие яркие и чёткие. Противные. И глаза против воли вновь наполняются слезами, а из горла вырывается болезненный хрип.

— Плакать нужно и это нормально. Не нужно пытаться себя сдержать, хорошо, сладкая? — Юля крепко сжимает твои руки, целует ладони и прижимает к своим щекам, заглядывая тебе в глаза.

— Тебе не за что извиняться. Это мне очень жаль, что я не заметила раньше, что мы были такими слепыми котятами, — она смотрит на тебя с нежностью и любовью.

От одного только взгляда в тебе распускаются цветы. На илистой земле прорастают огненно-красные маки, под цвет Юлиных волос.

— Юля… — раздаётся тихое от двери.

В проёме стоит Олег.

Он ставит кружку, с чем-то вкусно пахнущем, на тумбочку и садится с другой стороны кровати, осторожно сдвигая капельницу.

Олег целует тебя в лоб, нежно, заботливо.

— Чай с травами будешь? — так же тихо спрашивает он.

А ты только киваешь, как китайский болванчик, и шмыгаешь носом.

Олег помогает тебе сесть в кровати и подкладывает подушку под спину, а Юля вытирает твоё лицо и даёт салфетку, чтобы высморкаться.

Чай горячий, но не обжигающий, как ты и любишь. Он пахнет бабушкиным домиком в горах и детством. Кажется, так должен пахнуть дом. Ты почему-то в этом уверена.

К доктору Нарачинскому ты едешь вместе с Олегом и Серёжей. Бёдра заботливо забинтованы и покрыты мазью Рыжиком, что почему-то нисколько не смущает.

Серёжа держит тебя за руку, пока Олег ведёт машину. Ты не спрашиваешь, почему во вторник они оба не на Лахте или очередной презентации, почему твой телефон не разрывается от звонков куратора из вуза. Эти вопросы кажутся сейчас такими лишними.

Доктор оказывается дядечкой под пятьдесят, с большими усами и забавной бородкой. То, как он накручивает её на карандаш, вызывает у тебя короткий смешок.

Серёжа спрашивает: готова ли ты и тут же обещает, что они с Олегом будут ждать за дверью. Ты собираешь всё своё мужество в кулак и киваешь.

Иногда тебя возит Юля, порой Игорь с Димой на служебном уазике, пару раз ты даже катаешься в каталажке* (ты сама попросила, тебе было интересно), но чаще всего, конечно, тебя отвозят Олег и Серёжа.

У тебя на руках справка из вуза об академическом отпуске, рекомендации врача, а ещё витамины и нормальные продукты, которые привозит Олег, не слушая твоих протестов. Он говорит, что здоровая и полезная пища — это дорого, особенно в этой стране — а врач рекомендовал.

Со временем ты привыкаешь. Соглашаешься, что и правда дорого, и даже если ты постоянно будешь пахать, то такого разнообразного рациона и фермерских продуктов не получится. Да и однажды ты отплатишь за чужую доброту. Олег правда говорит, что семья — это не аттракцион благодарностей. Каждый раз у тебя что-то сладко сжимается внутри от этого.

Твоя семья не требуют ответов и не спрашивают: зачем и почему. Просто один раз тебе серьезно говорят, что готовы выслушать, и ты послушно киваешь.

Где-то через полгода ты надеваешь короткие шорты, зная, что скоро должен приехать Олег.

Он ничего не говорит про эти уродливые блямбы шрамов, рассыпанные по твоим бедрам. Только помогает тебе разложить продукты и предлагает что-нибудь приготовить вместе.

Тебе нравится паста с морепродуктами. Это на удивление вкусно.

Помешивая соус, ты начинаешь рассказывать. Тихо и даже несмотря на него. Соус выходит немного пересоленным. Вы оба этого не замечаете.

У этой откровенности есть своя цена — очередной приступ и повышенное давление. Но ты очевидно не одна. (Когда доктор сказал такое впервые — у тебя случилась небольшая истерика. Потому что да — господи, да! — ты не одна).

Компот тёти Лены на удивление хорошо лечит нервы. Попивая его у них на кухне, ты рассказываешь дяди Феде откуда каждая точка на твоих бедрах.

Он молчит какое-то время, а потом предлагает нарисовать йодную сетку или — ещё лучше! — созвездия! Ты поразительно громко смеёшься и, конечно же, соглашаешься.

Йода вы не находите, тетя Лена выдаёт вам, гордым, как дети, зеленку, а ещё достает звёздный атлас.

Гром, увидев это художество, долго смеётся, а потом предлагает сотворить такое же с его спиной. Олег тоже вызывается. Вы с Юлей используете их вместо холстов.

Вначале Гром рассказывает про явные следы от пуль, а затем и рваный след от ножа. Ты вздрагиваешь пару раз, но Игорь так эмоционально размахивает перемазанными в соусе руками и широко улыбается, что долго волноваться не получается. Зато выходят красивые звездочки и маленький зайчик.

Дима говорит, что это не брутально. Юля возражает и зачитывает им целую статью: заяц способен лапами располосовать и одежду, и кожу, и мышцы живота, а когти у зайца крупные и крепкие, что на передних лапах, что на задних…

Вопрос: зачем эта информация нужна была ей — она гордо игнорирует.

У Олега, в основном, следы от осколков. Они длинные и рваные, поэтому вы рисуете яркие солнышки.

По итогу из пятерых людей (у Серёжи сегодня финальные тесты новой версии «Vmeste», к нему лучше вообще не приближаться — зашибет и не заметит) вы трое оказываются изрисованные и полуголые.

Но самое главное — вы делите эту боль на всех. У каждого шрама есть история, неприятная и болезненная, наполненная внутренним страхом. Даже если вы хорошо его скрывали, он всё равно противно копошился там. Но теперь почему-то дышалось легче.

Ты исцеляешься. Медленно, постепенно, не полностью. Этот путь оставляет шрамы, но оно того стоит.

В день, когда доктор говорит, что можно уменьшить число сеансов, Олег зовёт тебя на свидание. Ты не выдерживаешь и целуешь его ещё в машине. Коробка передач неприятно упирается в бедро, борода колется и раздражает, но всё, наконец-то, складывается правильно. И ты абсолютно не жалеешь, что кто-то тебя касается, ты практически не думаешь, что должно быть ему противно.

Когда этой ночью вы лежите на диване в обнимку, и ты медленно и расслабленно перебираешь его волосы, думая, что нужно купить фенечек и заколок, руки Олега расслабленно покоятся на твоих бедрах.

И это больше не имеет никакого смысла.

---

Примечания:

*каталажка — отсек для заключенных в полицейском уазике.

Нервный срыв — это острая фаза любого нервного расстройства (от депрессии и невроза до различных психосоматических заболеваний). Как правило, это эмоциональное состояние возникает как реакция на какое-то событие, жизненную ситуацию — это может быть, например, смерть близкого человека или крайне неудачный день на работе.

Любое эмоциональное потрясение, которое не нашло разрешения, будет запускать изменения внутри организма, вплоть до психосоматических расстройств. Из-за нервного истощения могут начаться изменения на уровне тела — тахикардия, изменение давления, проблемы со сном, гормональные сбои, головокружение и другие.

Примечания:

Глава должна была называться: "Почему Олег лучший мужчина или как правильно вставать на колени"

Рейтинг: R

ER: Олег Волков/Ты

Место действия: башня Вместе

Дисклеймер: Серёжа не против того, что его башню периодически немного громят. Он находит это забавным. К тому же целый этаж принадлежит Олегу.

---

 

— Куда ты меня несёшь?

— В ЗАГС.

— А ты мне предложение не делал.

— А зачем? Чтобы опять услышать, что ты занята?

«Летом я предпочитаю свадьбу»

 

— Я не твои цепные псы, Волков! Ты не можешь отдавать мне приказы! — ты громко хлопнула дверью, что, конечно же, не помешало ему пройти за тобой.

— Мои ребята хотя бы элементарную технику безопасности знают! — раздалось недовольное в ответ.

— Ты не переубедишь меня! К тому же, все равно уверена, что за мной хвостиком таскается кто-то из твоей охраны! — обвинение в твоём голосе так и звенело.

— В прошлый раз ты была рада этому факту! Или может мне попросить их не мешать, когда тебя в следующий раз попытаются ограбить и?..

Ты резко замерла, чувствуя себя натянутой до предела струной. Лицо обожгло жаром стыда и унижения. Вы не вспоминали этот эпизод. Вы договорились.

— Дорогая… — Олег довольно быстро осознал свою ошибку, мгновенно остывая и сбрасывая с себя пелену злости.

Вот только на тебя этот ласковый тон больше не действовал.

— Не смей подходить ко мне! — не хуже змеи зашипела ты, сжимая руки в кулаки и стараясь унять бешено стучащие сердце. — Ты обещал!

Ты буквально почувствовала, как Олег сделал шаг вперёд. Псина бесшумная! Недолго думая, ты схватила стоящую рядом вазу и швырнула её.

— Между прочим, это Серёжа покупал, — отметил Волков, отскакивая назад.

Ваши взгляды на мгновения встретились: ты метала молнии — в глазах Олега плясали смешинки.

— Это реплика, он бы не стал отбирать предметы искусства у музеев, — огрызнулась ты, примеряясь что швырнуть дальше.

— Это, между прочим, тоже не дешево, — Олег тщательно следил за твоим взглядом.

Наконец-то ты заметила пепельницу.

— Даже не думай, — предупредил Олег, делая полшага вперед и выставляя руки. — Ей убить можно, это чистый малахит.

— Проверим? — ты выгнула бровь и широко ухмыльнулась, бросаясь вперёд.

Олег оказался всего на секунду быстрее, перехватывая твою руку и подхватывая за талию, нагло укладывая на плечо.

— Отпусти меня немедленно! — ты попыталась освободиться, приподняться на плече или ударить по спине, но хватка на пояснице была по истине железной.

— Чтобы ты меня убила, бестия? — он фыркнул, оставляя шлепок на твоей беззащитной пятой точке. — Бегу и падаю.

— Олег! — громкий визг вскрик огласил весь этаж.

— Да, дорогая? — ухмыльнулся Олег, продолжая идти к лифту, чтобы спуститься к себе.

— Немедленно поставь меня на землю, псина ты этакая!

— Ещё пожелания будут? — фыркнул Олег в ответ.

— Я тебя придушу!

— Какие громкие слова! — он откровенно рассмеялся, на что ты активнее забрыкалась, пытаясь по крайней мере заставить его потерять равновесие.

— Марго, вызови полицию! Меня удерживают силой! — опомнилась ты, вспоминая, что вы не одни.

— Марго, отмени вызов полиции, протокол: 2-295-093-745-954-71*, — моментально ответил ей Олег, зная, как блондинка любит моментально исполнять любые капризы лучшей подруги создателя.

— Принято, отменяю вызов в полицию, — покладисто ответила Марго.

— И ты Иуда! — воскликнула ты возмущённо.

А у тебя особого протокола не было! Нечестно!

— Не злись, она просто умеет выполнять команды, — фыркнул Олег, заходя в лифт.

— Ах, команды, ну тогда и тра… — тебя неожиданно встряхнули и поставили на пол.

Не успела ты опомниться, как тебя уже прижимали к створке и жадно целовали. Ты попыталась отстраниться, но хватка оказалась железной, а твои руки всё ещё держали. Поэтому всё, что тебе оставалось: прикусить его нижнюю губу.

Олег поморщился и тут же отстранился, смотря тебе в глаза. В вас обоих горело это пламя, не тушимое, яркое и жаждущие танцев вокруг костра и игр на грани фола.

— Мне прекратить? — вежливо задал вопрос Олег.

Его выдавали чуть подрагивающие руки и пульсирующая на виске жилка.

— Только попробуй! — ты сама поддалась вперёд.

Поцелуи с привкусом крови тебя никогда не пугали.

Олег ответил с прежним пылом, безжалостно терзая твои губы. Так, как ты и любила.

Стоило его рукам отпустить твои, как губы переместились на шею, оставляя жгучие поцелуи: он обожал, когда ты оставляла на нём следы страсти, но сам никогда даже метки оставить не смел. Твоя кожа оставалась девственно чистой и нетронутой. И как бы ты не молила его и не стонала, Олег всегда прекрасно контролировал себя.

— Олежа-а-а! — не сдержала стона ты, когда он нашёл особенно чувствительное местечко за ухом.

— Марго, камеры, протокол: орфа-орфа-феликс-мария! — рявкнул Олег, отстраняясь всего на секунду.

— Принято, — ответ ИИ потонул в твоём новом стоне.

Твоя блуза разошлась по шву и шелковой вуалью слетела на пол.

Поцелуи спускались всё ниже, от шеи переходя на грудь. Ты сжала плечи Олега, прикрывая глаза и опираясь на прохладную стену лифта. Олежа ласково сжал талию и провёл руками выше, забираясь под твой тканевый кружевной лиф.

Его вечно грубые руки, сейчас нежно сжимали твою грудь, а влажные губы отчетливо ощущались даже сквозь ткань, заставляя твои щёки гореть огнём. И далеко не от стыда.

— Олежа! — ты даже не пыталась сдержать стоны.

Олег знал, как заставить тебя кричать и просить о большем, как медленно доводить до грани, заставляя плавиться. Вы сгорали в этом пламени, вместе. Между вами вспыхивали пожары — стоило только взглядам встретиться.

Когда Олег опустился на колени, а его руки ловко расстегнули молнию на юбке, ты окончательно поплыла, опираясь на его плечи и пытаясь удержать равновесие. Ноги предательски разъезжались, и всё, на что ты была способна: просить о большем.

— А из-за чего мы спорили? — рассеянно спросила ты, нежась в заботливых объятиях.

Полуголые, вы сидели на ковре вашей спальни, смотря на закат через панорамное окно.

Олег фыркнул и оставил ласковый поцелуй на твоём плече:

— Марго, не напомнишь?

— Марго, не надо. У меня пока нет сил на новую ссору, — ты сыто ухмыльнулась, чувствуя себя кошкой, наевшейся сметаной, а потом ещё сливками и полившей это сгущенкой сверху.

— Да, и так хорошо: не хочется двигаться, — согласился Олег.

Он был прав: в комнате было тепло; за окном пылал восхитительный закат, а с такой высоты было прекрасно видно, как Балтика поглощает раскалённый диск солнца; Олег сжимал тебя в своих объятиях, периодически ласково целуя, будто не в силах остановиться и оторваться от тебя надолго. Что ещё нужно было для счастья?

— Выходи за меня.

Олег произнёс это так спокойно и твёрдо, будто просил тебя передать соль. Это было так на него похоже.

— Звучит, как приказ. Или это он и есть, Олеж? — ты не могла не подразнить.

Тебе не нужно было его видеть, чтобы знать, что он закатил глаза.

— И ты предлагаешь мне стать В-о-олковой? — ты протянула фамилию, пробуя её на вкус.

— Фамилия — это просто условность, — Олег пожал плечами и оставил ласковый поцелуй на шее. — Стань моей.

— Я всегда была твоей, — ты покачала головой.

— Это значит «да»?

Ты почувствовала, как он едва заметно напрягся, даже спустя годы боясь ответа.

— Да, Олег. Госпожа Волкова. Мне пойдёт.

— Мне тоже нравится, как звучит.

Вы оба рассмеялись, не в силах сдержать переполняющие вас счастье и восторг.

Брак? Кажется, начиналась новая глава в жизни и пора было перевернуть страницу. Вместе.

---

Примечания:

* — шутка от Сергея: в двоичном представление это 110100001011110011010000101111101101000110001111, что по таблице ASCII — "моя".

Примечания:

Без Птицы не обошлось.

Мельница — Лента в волосах

Confetti — Ghost

Christina Perri — Human (Lyrics) : https://youtu.be/2ZFka5_8itM

Avicii — The Nights — под это прямо рекомендуется читать, особенно концовку.

---

 

В жизни каждой девушки должно быть не только маленькое черное платье, но и длинное белое.

 

— Позволь мне ещё пару последних штрихов, — Юля улыбнулась, поправляя твою фату. — Ты у меня самой красивой будешь.

— Не думаю, что Сергей мог в этом сомневаться, — заметила Марго.

— Я тоже, но он не считается, — Юля рассмеялась, расправляя самый подол и наконец-то поднялась, смотря на тебя через зеркало. — Вот. Идеально.

Ты смущённо улыбнулась, любуясь собой.

Это платье было совершенно: сшито на заказ и сидело ровно по твоей фигуре. Ты хотела, чтобы оно струилось по телу, а рукава утопали в легком кружеве и блеске. Тогда Серёже будет легко с тобой кружиться, и он точно не запутается в многочисленных подолах платья-принцессы, а ты, смотря на себя, будешь видеть утончённость и плавность в каждом движении.

— Когда там уже? — нервно спросила ты Юлю, поправляя помолвочное кольцо.

— Так не терпится уже стать Разумовской? — Юля широко ухмыльнулась, спокойно сидя на диванчике, и махнула рукой. — Успокойся. Скоро. Павел — отличный организатор, даст отмашку.

Ей легко было говорить! Не она же сегодня выходила замуж!

А тебя всю трясло внутри, и ты с трудом удерживала себя от банальной паники и бегства. Лишь напоминание о том, что у алтаря тебя будет ждать Серёжа, останавливало позорный побег. Да и Марго ведь девочка умная, сольёт инфу Олегу. Чёрт! Надо было внести изменения в её исходный код, пока… Стоп! Никакого бегства! Всё пройдёт нормально.

Ты выйдешь, там у алтаря Серёжа возьмёт твои руки в свои, за твоей спиной будет стоять Юля, за его — Игорь. Всё будет правильно. А Олег, как самый лучший и давний друг, будет смотреть за безопасностью мероприятия вместе со своими ребятами, чтобы ничто (и никто, Олег. Я их сам пристрелю, если посмеют!) не помешало церемонии, и присоединиться к вам, лишь когда всё переместиться с крыши башни внутрь.

А если за дело взялся Волков — значит всё будет хорошо. И не один журналистский дрон вам не помешает, не влезет и не снимет чисто семейное торжество. Даже даме из ЗАГСА пришлось пройти серьёзный досмотр и сдать телефон, как и любые записывающие устройства (впрочем за дополнительный гонорар, ты сомневалась, что её волновали подобные неудобства).

Всё будет хорошо!

Всё было идеально.

Раздался стук в дверь, и она почти сразу же отворилась:

— Любимая…

Серёжа нерешительно заглянул. Его глаза почти сразу же поражённо распахнулись. Ты могла утонуть в его любви, столько её плескалось в нерешительном взгляде. Он не находил слов и только и мог, что открывать и закрывать рот, чувствуя себя выброшенной на берег рыбой.

Ты была прекрасна.

Ты сияла ярче, чем во всех мечтах, какие только посещали его в детстве и юношестве. Никогда ещё счастье не было так близко. Серёжа и представить не мог, что можно так сильно кого-то любить, но внутри всё буквально плавилось и умирало от одного только взмаха твоих ресниц.

— Серёж? Что ты тут делаешь? Что-то случилось? — ты нахмурилась, со всех сил сжимая в руках букет невесты.

Юля сделала себе пометку, что она самая умная и самая продуманная, и пошла достать запасной букет невесты запасного букета невесты (первый пал смертью храбрых, покинув вас через окно).

А Серёжа всё не находил слов. Он был ослеплён тобой и собственным счастьем.

— Ты невероятно красива, пташка моя, — ответили за него.

Среди голубого неба разливался огненный пожар — Птиц ровно выпрямился, не сводя с тебя взгляда и сделал решительный шаг в комнату.

— Ничего не случилось, не стоит волноваться, на Олега можно положиться в этом вопросе, — Птиц развёл руками и довольно ухмыльнулся, будто это его заслуга.

Ты закатила глаза, да Птиц нервничал не меньше Сергея, если не больше. Вся его поза выдавала это. Исчезла привычная опасная резкость, как будто кто-то сгладил острые углы у осколка стекла. Слишком неестественно для Птицы.

— Дорогой, ты ведь знаешь, что жениху нельзя видеть свадебное платье до церемонии… — ты сложила руки на груди и недовольно нахмурилась.

Не то чтобы ты верила во все эти приметы, но… Да твоя нервозность достигла апогея ещё вчера! Конечно, ты верила!

— Знаю, прости, прости, не смогли удержаться, — Серёжа поднял руки и смотрел так виновато и расстроенно, что ты смягчилась.

Внешне.

Внутри сейчас у тебя происходил мем: светило солнце, виднелись горы, орала выдра.

— И что теперь делать? — ты тяжело вздохнула, стараясь держать себя в руках.

— Ни одна примета не помешает нам, — уверенно начал Птиц, беря твою руку в свою и целуя, — пожениться, пташка. Ты же знаешь, я скорее сож…

Под твоим взглядом он осёкся, и уже Серёжа забавно закончил:

— Я скорее сожгу исходники кода новой версии «vmeste», чем позволю чему-то испортить этот день.

— Знаю, — ты постаралась выдавить из себя улыбку.

Серёжа тяжело вздохнул, видимо буквально заставляя Птица подчиниться, и медленно отступил к двери, несмело улыбаясь:

— Встретимся у алтаря, я буду в чёрном, если что.

Юля вернулась с новым букетом в руках и посмотрела на застывшую в неестественной позе тебя.

— Умоляю, скажи, что мы не будем делать из этого трагедию, — осторожно попросила она, кладя букет на тумбу.

— Я не выйду в этом платье, — твёрдо произнесла ты.

— Конечно, нет, я тебя на собственном горбу, в подарочной упаковке, вынесу, — кивнула Юля, вспоминая, где она видела широкую ленту для декора.

— Юля!

— Ты разводишь трагедию из ничего!

— Я просто люблю его и хочу, чтобы ну… точно, — твои нервы явно не выдерживали напряжения последних дней, и ты вот-вот была готова расплакаться.

— Так, стоп! Хорошо, ты не выйдешь в этом платье. Марго, подбери что-то из гардероба, — Юля аккуратно взяла тебя за плечи и встряхнула, а затем строго посмотрела тебе в глаза. — Помни: макияж поплывёт.

— В остальной одежде он тоже меня видел, он же её покупал, в основном, — ответила ты, чувствуя, что ещё немного и ты не выдержишь.

— Марго, варианты? — Юля продолжала оставаться спокойно и мыслить адекватно (кто-то должен был!).

— Свадебное платье не получится доставить в такие сжатые сроки, но можно доставить вечерние платья из новой коллекции, которые Сергей заказал пошить специально для Вас на благотворительный вечер через неделю. Я организую доставку вертолётом. Но до церемонии они не успеют, — оповестила их Марго.

Ты бы села прямо там, где и стояла, но Юля удержала тебя и посадила на диван, беря в руки планшет. Неужели… всё-всё…

— Вези сюда всю коллекцию. Сейчас же, — отчеканила Юля.

— Уже.

— Покажи мне список вещей из всей одежды, которая есть в башне и которую ещё не видел Сергей, — составила запрос она.

Да, ты была с легкой придурью, по её же словам, но Юля была твоей лучшей подругой, и сама имела свой набор тараканов. Поэтому она не позволит чему-либо или кому-либо испортить этот день для тебя (А Сергею нужно будет уши открутить. Полчаса подождать не мог!).

Юля листала список, прикусив губу и думая, что из этого можно составить и что с этим сделать. Неожиданно она расплылась в хитрой ухмылке.

— Солнышко, — промурлыкала она, — я думаю, что к первому танцу молодых вертолёт успеет. А пока… Пока что мы напомним Серёже, на ком он жениться и почему иногда не стоит нарушать традиции.

— Юля? — ты вопросительно выгнула бровь, вставая на ноги и подходя к ней, чтобы заглянуть в планшет.

— Ты уверена? — уточнила ты.

— Это будут лучшие фото со свадьбы! — Юля широко ухмыльнулась и не сдержала смеха. — Марго, доставь, пожалуйста, костюм и позови визажиста.

— Без проблем.

Ты задерживалась, и Серёжа начал волноваться, сжимая лацкан пиджака.

— Серый, расслабься, — Игорь покачал головой и чуть склонился к другу, — она же в жизни не приходила вовремя. С чего ей сейчас начинать?

— Я согласен с Игорем, — раздался в наушнике спокойный голос Волкова. — Сейчас гляну по камерам.

Тишина была настолько явной, что занервничал уже и Гром.

— О, — всё, что смог сказать Волков, заодно что-то быстро набирая на дисплее. — О.

— Олег! — зашипел уже Птиц, испытывая желание сорваться и пойти выяснять в чём дело.

— Всё нормально, — Олег закашлялся, правдоподобно маскируя смех. — Они поднимаются на лифте.

И на всякий случай уточнил:

— А ты ничего натворить не успел?

— Зашёл… к ним? — неуверенно предположил Сергей.

— А! Ну ты сам виноват, — Олег вернулся к наблюдениям. — Юля выходит.

Журналистка вошла через широко раскрытые и украшенные двери, неся в руках корзинку с розами. Они плавно и естественно (как у неё только получалось?) осыпались за ней, пока она шла к алтарю.

— Игорь, если ты издашь хоть звук, я попрошу Олега, чтобы тебя снял снайпер, — тихо предупредила она, занимая своё место.

Заиграл свадебный марш. На дорожке показался холодильник.

Ты в костюме холодильника.

В костюме, который ты специально делала для «Epiccon» и, между прочим, вышло очень даже хорошо. Даже дверцы открывались. И система охлаждения на водной основе внутри была.

Просто тебя не оставила безучастной история Димы, и ты собиралась в красках поведать её вне основного конкурса косплееров. А пригодилось ещё раньше.

— Серый, челюсть подбери, — шепнул Игорь, стараясь даже не улыбаться, чтобы не засмеяться.

Дима, сидящий перед алтарём, старательно пытался закрыть рот рукой и подавить то ли кашель, то ли истеричный смех.

Холодильник продолжал уверенно приближаться. Холодильник на каблуках.

Дама из ЗАГСА перекрестилась.

Гармония.

Ты уверенно подошла к алтарю, смотря на Серёжу с широкой улыбкой. Нервы, кажется, окончательно выгорели, когда визажист закончил поправлять макияж, а Юля крепить костюм.

В любом случаи, никто не помешает тебе сегодня выйти замуж. Ничто и никто.

— Не замёрзла по дороге? — твой взгляд столкнулся с чистым пламенем и ухмылкой кота, наевшегося сметаны.

— Искала корм для птиц, прости, — ты фыркнула и вложила свои руки в его.

Организатор дал отмашку, и дама из ЗАГСа начала:

— Дамы и господа! Мы собрались сегодня здесь, чтобы засвидетельствовать… — она посмотрела на тебя, потом — на него и снова перекрестилась, — союз двух любящих сердец…

Ты не обращала на неё внимание. Всё, на чём ты могла фокусироваться — это глаза Серёжи: пронзительное море сменяло огненное зарево, а смущенную улыбку — широкая ухмылка. Но самое главное, там любовь смешалась с обожанием, нежность — со страстью и робость — с наглостью.

Твой Разум, вечно клеящий тебе пластыри на царапины, успокаивающий тебя в детстве после кошмаров и защищавший вместе с Олегом от других мальчишек. Твой. Самый родной. Прошло так много лет. Серёжа возмужал, но ты видела всё того же мальчишку, что первым протянул тебе руку.

— …Вы согласны? — все посмотрели на тебя.

— Да. Всегда, — ты сжала руки Серёжи, смотря на него с улыбкой.

— А Вы, Сергей, согласны взять в жёны, любить и оберегать, быть в радости и горе…

Птиц не дал ей закончить, он уверенно обхватил твоё лицо ладонями и выдохнул, прежде чем поцеловать:

— Согласен. Ещё бы.

Ты хотела этого весь день и весь прошлый день. Любимые губы. Робкие поцелуи, что всегда чередуются с легкими укусами. Янтарь и лазурит — дисперсия во взгляде.

— Люблю тебя, — только и могла шептать ты между поцелуями, что всё не кончались и не кончались.

Твой Разум обожал долгие поцелуи, любил искусать губы и зализывать потом мелкие ранки. А ты всегда растворялась в его руках, не в силах противостоять этому. И внутри у тебя цвели маки, любимые Серёжины цветы.

Ваши друзья ещё продолжали кричать: «Горько!» — когда Серёжа отстранился. В его взгляде было обещание. Всего.

Вы поставили подписи в свидетельстве и развернулись, держась за руки и широко улыбаясь.

Дверца холодильника со звоном открылась.

Занавес.

— Она беременна! Ей нужно говорить только то, что она хочет слышать.

— Да, вот помнишь, когда Карла была беременна, мы все говорили ей, что она прекрасно выглядит, хотя она была похожа на Дэнни ДэВито.

Клиника

 

На улице цвела и благоухала весна. Такое редкое определение весны для Питера. Но только не в этом году. Мягкая красота стелилась повсюду, и тебе казалось, что весь мир цвёл, пока Серёжа чихал из-за аллергии, ходил сонным из-за таблеток от аллергии и разбрасывал повсюду бумажные платочки из-за аллергии.

Ты уже привыкла, что при планировании бюджета платки стали закупаться почти в промышленных масштабах. Поэтому в скором времени в башню был приглашён представитель японской компании, занимающейся разработкой систем очистки воздуха.

Помогло. Но не сильно.

А, и лирическое отступление: ты была на седьмом месяце беременности, нервы Серёжи сдавали всё быстрее, а ты с каждым днём была только спокойнее.

Собственно, это всё и привело к дальнейшему развитию событий.

Серёжа предлагал поехать рожать в Швейцарию. Высокий уровень медицины, сервиса, хорошая экология. Олег говорил, что Швейцария закрыла границы, и если вы втроём ещё сможете просочиться, используя бизнес и связи в посольстве, то вот как организовать охрану из проверенных людей, он представлял плохо. Потом шли другие страны, и все они отклонялись снова и снова.

Ты проверяла последние расходы башни, отчёты и запросы вместе с Марго. Стоило связаться с HOLT и попросить прислать специалиста на проверку систем безопасности башни. Давно откладывали из-за перестройки нескольких этажей. Да и потом, новые системы охлаждения для серверной уже пора было заказывать, судя по отчетам специалистов.

В общем: спор и ругань шли на фоне, тебе никак не мешали.

Вот ещё и Юля звала на выставку фотографий. Можно будет ещё и Диму позвать. Хорошо отдохнуть. Ну и Серёжу, если он перестанет действовать тебе на нервы.

Ты неожиданно принюхалась и подумала, что этой комнате не хватает стеклоочистителя. Марго попросила уточнить запрос. Но комнате и правда не хватало запаха стеклоочистителя. Под него так огурчики хорошо заходили.

— …Олег! — из раздумий тебя вырвал голос Серёжи.

Они ещё не закончили спорить? И даже не попытались спросить тебя, где бы ты хотела рожать ребёнка, который сидел у тебя в животе? Это несколько возмущало.

В конце концов, как единственный взрослый и адекватный человек (с половиной), ты встала из-за стола, подошла к дивану, подложила подушечку, аккуратно села, немного поёрзала… и заплакала. Громко так, с чувством, достоинством и самоотдачей.

Наступила тишина (не считая твоего плача). Секундное замешательство пронзило их обоих, затем проявилось замешательство и следом паника. Ты подавила в себе злорадство и посочувствовала Птице, который паниковал обычно больше всех и понимал меньше всех, что делать.

— Дорогая!.. Что?!. — испуганно воскликнул Серёжа.

Его голос дал предательского петуха. Впрочем, нельзя было его винить. Когда твоя беременная жена вдруг начинает плакать: паника вполне нормальная мужская реакция. Даже если плачет она пятый раз на дню.

Ты перестала плакать так же неожиданно, как начала. Страха в их глазах стало больше. Ты ласково погладила свой живот и представила себя в роли злобного гения. «Вот Пинки, вот и Брейн, Брейн, Брейн…» — заиграло у тебя в голове, но злорадный смех пришлось сдержать.

— Теперь, когда вы наконец-то заткнулись, — проворковала ты, — мои дорогие.

Они оба сглотнули.

— Я никуда не поеду, не полечу, не поплыву. Точка.

Ты заметила, как Серёжа попытался возразить, но сразу же оборвала этот порыв:

— Слова я не давала. Я беременна и мне нельзя нервничать. Вот и не нервируйте меня!

Твоей улыбке могли бы завидовать маньяки из фильмов.

— Теперь, Олег, забери, пожалуйста, у курьера доставку и принеси стеклоочиститель из любой кладовки, — ласково попросила ты.

Олег кивнул.

Первое правило: не спорь с беременной женщиной, когда она так добро-добро улыбается и смотрит ласково и нежно.

— Серёжа, милый, присядь, пожалуйста, — позвала ты.

Серёжа дернулся, сверкнула золотистая радужка. О. Самый смелый видимо.

— Пташка, — Птица так знакомо улыбнулся, что в тебе что-то растаяло.

Он присел рядом с тобой и коснулся твоей руки.

— Я понимаю, правда. Нервы, — ты понимающе на него посмотрела и сжала руку в ответ.

— Но мы уже выбрали частную клинику, врача, изучили его, узнали, как проходили другие роды, нашли неонатолога и всех остальных врачей. Олег организовал охрану. Мы уже всё решили.

— Я знаю, — он поднял на тебя свои голубые глаза и глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки. — Но…

— Это страшно. Я знаю. Но ты не должен справляться с этим в одиночку. И я тоже не хочу справляться с этим в одиночку, Серёж. Это трудный период. Но нам под силу его пережить, — попыталась убедить мужа ты.

— Я знаю, — Серёжа ласково поцеловал тебя в щёку и опустил руки на твой живот, поглаживая. — Я ради вас на всё готов. На всё-всё. Мои хорошие.

Ты почувствовала, что вот-вот заплачешь по-настоящему. Было так трудно сдержаться. Серёжа был таким милым, когда ворковал с твоим животом, с вашим будущим ребенком, поглаживая и целуя.

Он будет самым лучшим папой на свете. Ведь он уже самый лучший муж.

Примечания:

Это весьма трудная для меня часть. Её название лучше всего характеризует мои мысли о ней. Каждая Т/И (пускай мне и не нравится это уродство в тексте, поэтому у меня второе лицо) имела какую-то частичку меня: любовь к вишне, взбалмошность, неуклюжесть или любовь к красивым камням. Они не были мной в полноценном смысле. Эта часть тоже не обо мне. Я не делала подобного, я не была такой, но я понимаю её чувства и её эмоции. Весь этот комок чувств понятен мне и до сих пор стоит в горле. И я безумно, безумно хотела, чтобы на каком-то из этапов моей жизни появился Олег Волков, вытащил меня из всего этого и вытянул из меня это ядовитое жало, которое отравляло не столько окружающих, сколько меня. Я просто хотела, чтобы кто-то пришёл, и я больше не чувствовала себя бесконечно одинокой и ненужной, при том что имела прекрасную семью.

В части присутствует смещение временных рамок событий, школьное-ау, нецензурная лексика, буллинг, проблемы с самооценкой, подростковая жестокость, попытка самоубийства и мой ком в горле. Исцеление не предвидится.

---

 

Самые большие раны мне оставили самые близкие люди. И, если честно, я не могу их за это винить. За все эти годы я не нашла в себе смелости сказать, что их слова ранили меня. Ранили, даже если по меркам общества это были просто безобидные шутки или дружеские подтрунивания. Я ненавидела себя. И не могла выбраться из этой дыры сама, потому что они каждый раз наступали мне на пальцы. Они не могли знать. Людям не дано читать мысли. Я знаю. Знаю! Если бы я сказала!.. Но никто не научил меня говорить «нет», «прекрати», «мне больно» самым близким, и я улыбалась. Однажды я начала задыхаться…

 

Ты была лучшей.

Ты хорошо училась, получала только высокие оценки, билась за них, буквально вгрызалась, потому что была не единственной отличницей в классе. Везде и всегда должно было быть пять, ты же старалась, мама сидела с тобой и учила. Ты «можешь иметь пять, а не четыре». Ты можешь быть любимицей учителей, которой прощают легкое хамство и панибратство.

Умная, красивая, веселая — чего ещё желать можно?

А потом появился Волков.

«Псина», как его называли. Кто-то (ты) пустил по школе эту кличку, и все подхватили, потому что действительно же псина, таскается преданно за мальчишкой из параллели и смотрит волком на других.

«Педик», — уже придумали ребята постарше. Ты качала головой, говорила, что так говорить нельзя и ухмылялась за спиной, ничего никому не говоря. Иначе весь образ коту под хвост. Хорошие девочки не сплетничают и других грязью не поливают, ведь так? Вот ты и молчала.

«В современном мире добро борется не столько со злом — оно слишком относительно — сколько с равнодушием.»

Ты закрывала глаза на то, как рыжеволосого мальчишку девчонки закрывали в женском туалете, а Волкову, пытавшемуся его вытащить, прилетало от кого-то из старших. Ты могла позвать учителя, ты же была правильной, хорошей. Учителя бы пошли и разняли бы, влепили замечания в дневники или двойки. Это ведь ты просила, ты говорила, что это никакая не «игра». Тебе бы поверили.

Ты разворачивалась и уходила.

Волков и его рыжий прихвостень спихнули тебя с пьедестала.

Ты всё так же знала всё на пять, ты делала домашнее задание, ты тратила часы на то, чтобы подготовиться к контрольным работам и срезовым, писала ночами доклады, действительно выискивая информацию из разных источников. От тяжелых библиотечных книг болела спина, от постоянного недосыпа тебя накрывали мигрени. Но… это ведь всё оправдывалось, так? Ты была лучшей. Тебя хвалили, ставили в пример.

Так было до этих двух ублюдков.

«Превосходный доклад, ты даже сделала сравнительный анализ, как и Волков», — не Псина сделала, как ты, нет. Тебя сравнивали с ним.

«Ты решила правильно 18 из 20 уравнений, если хочешь посмотреть правильное решение остальных — попроси помощи у Серёжи. Он решил всё», — это шутка? Последние уравнения были задачами повышенной сложности, это уровень одиннадцатого класса — первого курса института. Поэтому даже ты, с ночными зубрёжками, ничего не решила. Для пятерки было достаточно решить первые пятнадцать уравнений. У тебя была пять за эту чёртову контрольную. И бесконечное чувство гнева и стыда внутри.

Несмотря на хорошую учебу, неплохое поведение: друзей у тебя не было. Не сложилось. Чтобы поддерживать даже такой жалкий уровень нужно было прикладывать уйму сил и времени, просиживать часы за учебой, особенно за химией, которую ты искренне ненавидела и не понимала.

Волков играл в баскетбольной и футбольной командах школы; Разумовский помогал библиотекарше с книгами и заполнением базы данных и ходил два раза в неделю в компьютерный клуб. Ты едва перебирала ногами на физкультуре, и только благодаря просьбе директора («Нам нужны медалисты!») тебе рисовали пятерки.

Тебя задвинули на второе место.

У чёртовой Псины даже появился защитник и друг из старшаков — Игорь Гром. Хулиган, вечная заноза в заднице и троечник, который почему-то вставал горой за справедливость всякий раз, когда надо было бы промолчать. Поэтому пинали его с Волковым вместе (брали числом). Но ходили они зато довольные. Дружили. Смеялись, помогали Разумовскому таскать книги и убирать класс.

Возможно, благодаря такой поддержке Волкова то и старостой выбрали. Не тебя, которая была готова нести ответственность, помогать учительнице, оповещать класс обо всём, всегда была на всех уроках, а Псину, что ещё недавно всем классом чморили. Вот только друзей у тебя не было, склонять на свою сторону было просто некого.

Почему?

П-о-ч-е-м-у?

Чем он лучше?

Почему Волков приходит и получает всё по мановению волшебной палочки?! Похвалу учителя, лучшие оценки, даже блядский класс, который как-то очень быстро переобулся, несмотря на твою подрывную деятельность. Играет в спортивные игры, веселится с другими, защищает честь школы на соревнованиях. Почему он так счастливо смеётся, когда у тебя только отвратительные хрипы?

Почему?

Когда ты часами просиживаешь за книгами и учебниками; тренируешь красивый и аккуратный почерк, потому что на самом деле пишешь, как курица лапой; не позволяешь себе даже на сраное бисероплетение записаться, потому что ты не можешь спать ещё меньше.

Ты просто хочешь быть лучшей. Разве это так много? Прикладываешь для этого все усилия, отдаёшь всю себя. Пытаешься, карабкаешься вверх, цепляешься за учёбу, а они просто наступают на пальцы и идут по отвесной скале. Пока ты падаешь и падаешь.

Почему они не могут оставить тебе этот маленький пьедестал?

Учительница, словно в утешение, назначает тебя помощницей старосты. Как кость собаке бездомной бросает. Это Волков — псина безродная и никому нахрен не нужная. Это он!.. Это он заслуживает жалости и подачек! Не ты!

Одна отдушина: наедине не нужно сдерживать сарказм; останавливать себя от острых слов, которым бы вместо ножей врезаться в мишени на стрельбище; скрывать презрение. Всё равно никто ему не поверит, если он решит другим рассказать. Это слишком нетипичное для тебя поведение. Посмеются, да и только.

Но Волков смотрит на тебя так, будто всё давно знает. Будто ему известно: и кличка откуда, и кто драки не позволял разнимать и класс подначивал из тени. И твоя прикрытая наспех белыми перьями ненависть для него тоже не секрет. Это выбешивает тебя ещё больше.

Псина легко сокращает расстояние, делает всё, что вздумается и даже не реагирует на твои оскорбления. С него как будто вся грязь стекает и не задерживается. Это чувствуется очередным… оскорблением. Где-то в глубине души. Словно и нет тебя… Только выдрессированная псинка, что лает, кидается да укусить пытается, а на неё смотрят с жалостью и насквозь всю её натуру видят. И в ответ даже камня не бросят, только дальше пойдут, забыв про злую болонку.

«А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, — он — добрый?».

«Мастер и Маргарита» почему-то в голову врезается осколком огненным.

За что Пилат должен был просить прощения? В чём виноват? Он просто выполнял свою работу. Нет в ней справедливости, как и в любом законе. Закон, он же о порядке, о рамках, а не о том, что хорошо, что плохо. Это понятия относительные. Да и почему он был обязан этого недо-проповедника спасать? И почему его? Если любая жизнь ценна, то хорошо же, что и другие помилование получили? Если все жизни равнозначны, то неважно, кого выберешь для спасения.

А пропагандисты на самом деле народ ещё более опасный, чем убийцы. Что там убийство человека перед управлением разумом целой толпы народа и прививанием своих идеалов? Убить каждый может, а ты попробуй убедить людей восстания поднять, да ещё так, чтобы это их идея была! Вот, где настоящее искусство.

И Пилата жалко. Потому ты вины его не видишь и не признаёшь. И жалеешь его. Как себя. И цитату ты эту тупую из головы выкинуть не можешь. Когда её в классе обсуждали, эта Псина чёртова на тебя смотрела. Печально так и будто с пониманием.

Да что Волков знать может?!

Лицемер похлеще тебя. Сам ведь явно терпеть тебя не может, но классный проект донести до твоего дома помочь соглашается, по просьбе учительницы. И даже ничего не говорит по дороге.

Отец еще долго смеётся, что ты наконец-то начала водить мальчиков в дом. А тебя трясёт от одной только подобной мысли с Волковым в главной роли. Наизнанку выворачивает, потому что он тебе противен. Его коснутся — всё равно что в клоповник руки запустить. Чего ещё от такой блохастой псины ждать? Ты вскипаешь всякий раз, когда отец так говорит. Ему смешно, ты ругаешься, а ему смешно. Это же шутка, он же просто смеётся, а ты разрыдаться хочешь. В угол забиться и в комочек сжаться, потому что всё в тебе клокочет, восстаёт и ревёт от боли, гнили и яда. Ты не можешь дать объяснения этому чувству.

Ты изнутри разлагаешься. И ты это знаешь. Давно привыкла к трупному запаху.

Родители тебя будто и не слышат. Тебе неприятны такие замечания, ты злишься, но твою злость только смехом считают, частью роли «оскорбленной невинности». Это ведь нормальная игра в семьях.

Хочется попросить их заткнуться или просто закрыть уши. Хочется тишины и спрятаться.

Да, да. Спрятаться и тишины. Хорошая идея. Только нет такого угла, в котором бы тебя скрыли тени, и нет такого плеча, на которое бы ты могла опереться.

От тебя и самой-то осталось немного.

Разумовский тебя открыто ненавидит и терпеть не может.

И даже не скрывает. Зовёт больной сукой и только морщится, когда ты приближаешься. Ты не улыбаешься — давишь звериный оскал, что поднимается откуда-то из глубины. И выдыхаешь шепотом и только ему в лицо, чтобы никто не услышал (не дай бог), презрительное: «Пидор». У него от этого каждый раз глаза вначале вспыхивают, а потом молочной дымкой подергиваются, будто он сейчас заплачет.

Поэтому, когда ты смеёшься с кем-то, улыбаясь, как обычно, и говоришь:

— Ну разве я не добрая?

Разумовский, этот огрызок несчастный, шипит в ответ:

— Как Марк Крысобой.

И это подхватывают. Учительница качает головой, ругается и пытается их урезонить, но делает только хуже. Она разбрызгивает керосин над горящим заревом, и то ли не понимает этого, то ли просто не может иначе, то ли… делает это специально. Потому что от этого ты теперь не отмоешься, как Волков от своей Псины.

Ты и Крысобой? Уродливый, жуткий и тупой персонаж из книги? Ты?!

Ты чувствуешь, как всё в тебе содрогается. Тебя разламывает на части такой обжигающий стыд. Столько стараться, столько сил прикладывать, чтобы теперь Крысобоем стать, до самого выпуска?!

Внутри вдруг становится так невероятно тихо и пусто. Руки слегка подрагивают, но ты просто крепче сжимаешь ткань платья. Сжимаешься изнутри и улыбаешься. Потому что ты ведь такая правильная, хорошая ученица. Ты не будешь отвечать на подобное. Этим занимаются другие люди.

— Ну, по факту же! Такая же уродина злобная и никому не нужная, — пожимает плечами Разумовский, словно для него это очевидно.

«Учтите все нюансы,

Зажгите все огни,

Здесь жить невыносимо!

Гори, мой мир! Гори!»⁽¹⁾

Что-то с треском в тебе ломается. Ты себя не видишь, не чувствуешь, не ощущаешь. Только в глубине раздаётся крик. Отчаянный, сломанный, больной.

Ты выталкиваешь Разумовского из окна. Первого этажа. Просто одного твоего неожиданного толчка, скорости и ярости оказывается достаточно. Чтобы он вывалился вместе со своей драной сумкой и грузно упал, взвизгнув, как девчонка.

На секунду воцаряется вакуум. Ты смотришь на лежачего на сырой после дождя земле, скрючившегося Разумовского и не чувствуешь ничего. Пусто. Идеально пусто.

Он заслужил.

Разумовский притащил в эту школу свою псину и забрал у тебя единственную цель в жизни, и всю твою жизни следом. Ничего не осталось.

НИЧЕГО

Секунда, восхитительная, полная тишины, секунда заканчивается и тебя отталкивают от окна. Волков вылетает следом, ловко приземляясь на ноги и спешит к своему хозяину. Вокруг воцаряется шум, гам, тебя тянет за руку учительница, кто-то что-то пытается тебе сказать. Ты не слышишь. И не хочешь.

Стоишь на выжженном пепелище и смотришь в небо. Туда, где звёзды и другие вселенные, а тебя нет. И не будет. Кому там нужны осколки да пепел.

Мама ругается, папа привычно молча сидит рядом. Вечный распорядок, никаких рокировок.

Разумовский отделывается синяками, все решают, что это несчастный случай. Пай-девочка впервые вышла из себя. Просто толкнуть хотела, не рассчитала. (Да и за сироту заступиться всё равно некому.)

Ты знаешь, что это ложь. Ты хотела. Только с четвёртого, а не первого, его вытолкнуть. Чтобы он либо замолк навсегда, либо сломался, как пластиковая кукла.

Вот только… только… сломалась ты. Учителя и родители тебя теперь заботливо переставляют, шарниры смазывают, следят, чтобы шоу не заканчивалось.

Стоит штиль.

До выпускного. До видео, что Разумовский (гений ебанный) смонтировал в видео-клубе и пустил на проекторе.

Пластилиновый мультик.

О тебе. И том, кто ты есть.

Уродство.

Уродство.

Уродство.

УРОДСТВО

Все окна закрыты. Четвёртый этаж.

Ты сама открываешь окно и делаешь шаг на встречу.

Волков успевает перехватить тебя поперёк талии, утягивая за собой на пол.

Ты не кричишь, не плачешь, не визжишь, ты вырываешься молча и зло, потому что право тишины — это всё, что у тебя осталось. Шумят другие: учительница, вся белая, оседает в кресле; захлопывают окно одноклассники, помогают удержать на месте брыкающуюся тебя; кто-то бежит в медпункт; Разумовский стоит ни живой, ни мертвый и смотрит на тебя пораженно и испуганно.

Они создают фон.

Ты хочешь контрольный в голову.

Тебя забирает скорая. Констатируют нервный срыв и, по большой просьбе родителей, в карте не появляется попытка самоубийства.

Нервы просто под конец года сдали, да? Так ведь бывает? Очень ждала экзаменов, которые теперь пропустить придется.

Внутри всё также пусто.

Тебя не оставляют одну, всегда кто-то рядом. Они боятся нового случая, а ты сбегаешь. Тишина просто невыносима, а в легких давно булькает вода. Так почему бы не закончить погружение?

Тебя с собаками ищут, родители наверняка уже всех на ноги подняли, обзвонили всех, кого можно. Непутёвую такую дочь найти пытаются. Хотели нормальную, все силы в неё вкладывали, учили, кормили, одевали. А получилось… Уродство.

А ты просто доходишь до моста. Красивого такого, сияющего от ночной подсветки. Красивого. Действительно. Мир вокруг ещё никогда не сиял так ярко. Не стоило и дальше оскорблять его своим уродством.

Ты делаешь шаг. Снова. Не задумываясь, не размышляя ни о чём. У шарнирной куклы только и есть, что право — свалиться грудой пластика без держащих нитей.

Всплеск.

Тишина.

Дополнительные баллы за отсутствие брызг.

Всплеск.

— Дура ненормальная! — орёт Волков уже на берегу. — Ебанутая, блять!

Он тяжело кашляет, пытаясь от воды избавится и прийти в себя. Легкие горят огнём, все тело ломит, как после марафона или долгого матча. Вытащить из воды пятьдесят килограмм фактически мертвого веса — это непростая задача.

— Да какого хуя же ты творишь?! — он зло смотрит на тебя.

А ты можешь только кашлем заходится и молчать.

— Хватит молчать! Ты… — расходится Волков, а ты ничего уже не слышишь.

Словно в замедленной съемке ты видишь, как эти губы произносят твоё имя. Это так странно.

— Ты меня никогда по имени не звал, — выдыхаешь едва слышно, горло болезненно дерёт и каждое слово скрипит, как старая дверца.

Волков аж давится своей тирадой, смотря на тебя с возмущением и неприкрытой яростью.

— Тебя от одного только моего нахождения рядом перекашивало, боюсь сделай я так и тебя бы заклинило, — выдыхает Волков, убирая мокрую челку от глаз.

Он неожиданно успокаивается и делает несколько глубоких вдохов. У тебя всё ещё жжет внутри, а на языке оседает отвратительный вкус тины и грязи.

Тебе остается только пожать плечами. Ты не просила помощи, так что на «спасибо» пси… Волков может не надеяться.

— Ты мне противен.

— Я знаю, — Волков только качает головой и медленно встаёт.

У него подрагивают руки, и всё ещё сводит дыхание, когда он помогает тебе подняться на ноги.

На самом деле ничего не меняется. Тишина не трескается на пополам, ты всё ещё чувствуешь себя наполненной этим ядом до краёв и не способной кричать в полную силу. Мир всё так же прекрасен, а ты уродлива.

Тебя отводят домой.

Ничего не меняется.

Волков уходит в армию — возвращается похоронка.

Ты узнаёшь случайно. Мир тесен.

Тебя замыкает. Что-то в тебе искрится, клокочет и рвётся на части с отвратительным воем. Наружу прорывается… крик. Впервые за долгое время ты кричишь, содрогаясь от рыданий. Дышать становится трудно: горло будто сжимает невидимая рука. Там должны остаться синяки, как напоминание, как какое-то подтверждение, что накрывающая тебя девятым валом боль была реальной.

Это освобождает. Ты рыдаешь, сидя на голой, холодной земле, вцепившись в своё платье. Твой голос ломается, надрывается пока ты что-то шепчешь. Текут сопли и, кажется, кто-то протирает твоё лицо. Но… больше нет тишины. Теперь трескаются вековые льды, дробятся айсберги и тебе больно, больно, больно!

Рыжее пугало держит в руках, не давая свалиться. Разумовский позволяет тебе пачкать его пиджак, больно впиваться в руки и кричать, выть и вопрошать «какого чёрта?!». Он ведёт себя слишком заботливо для человека, которого ты вытолкнула из окна. Это странно пугает.

Вы не говорите об этом больше никогда. Он доводит тебя до скамейки и покупает воду. А затем вызывает скорую. Тебя забирают с очередным нервным срывом, а Разумовский остаётся стоять в парке.

Годы спустя ты всё ещё та сука, но теперь тебе за это платят. Биржевой брокер. Не Уолл-Стрит, да и на фильмы совсем не похоже, но зарплата не давит.

А потом всё опять летит в Тартарары. Потому что благотворительный вечер, который устраивает ваша компания, посещает Сергей Разумовский (да-да то самое рыжее чучело все-таки оказалось гением и создало свою соцсеть). Вместе с личным телохранителем. Высоким, черноволосым мужчиной, с вечно спутанными волосами и взглядом настоящей псины.

Олег Волков.

Прошли годы, а боль так и не утихла.

Ты медленно, очень медленно и аккуратно ставишь бокал на столик и спешишь уйти. Тебе нужен холодный воздух и сигарета. Кресало⁽²⁾ щёлкает, но руки сильно дрожат, и выбиваются только искры.

Ты больше не трещишь по швам. Нет. Себя собрать за эти годы получилось неплохо. Но… это всё равно тяжело. Как будто кто-то пытается вытащить из картины один из пазлов, а прихватывает за одно и соседей.

— Не знал, что ты куришь, — раздаётся хриплое рядом.

Олег Волков появляется, как чёрт из табакерки. Подходит бесшумно, смотрит так… привычно, от чего в груди предательски щемит, и протягивает зажигалку.

— Разве ты не должен охранять рыжее пугало? — язвительно отвечаешь ты, зажигая сигарету.

Волков закатывает глаза. А ты ничего не можешь с собой поделать — защитная реакция. Он умер, уничтожив что-то в тебе, забрав с собой то ядовитое жало, что не давало тебе жить. Но вот он стоит перед тобой. Живой, настоящий. И внутри знакомо тянет.

— Я не единственный человек в его охране, — Волков пожимает плечами, — да и сегодня у меня роль друга, а не защитника.

Дым проникает в легкие, заполняя всю тебя легкостью и спокойствием. Дурная привычка, но руки перестают так ощутимо трястись.

— Ну, рада, что ты жив. Чего хотел, Псинка? — выгибаешь бровь ты, смотришь надменно, как часто на работе приходится.

Уходи, просто уходи, уходи. Дай разрушится без тебя, сделать вдох и перевести дыхание. Тебя к такому жизнь не готовила. Мертвые не возвращаются, не смотрят так знакомо, не улыбаются криво и с миллиардерами под руку не ходят.

— Больше не пытаешься утопиться? — язвит Волков в ответ.

— Только вскрыться, — резко отвечаешь ты, потирая скрытые перчатками шрамы на запястьях.

Я Вас люблю! — Как грозовая туча

Над Вами — грех!

За то, что Вы язвительны, и жгучи,

И лучше всех.⁽³⁾

Эти перебранки ни к чему не приводят. Игра в поддавки, не более. Наносное. Всё настоящее за ним прячется, при том, что просится наружу. Это… уже просто не интересно. Вы не в том возрасте. Вы помните о подростковой жестокости, о том, кем были и что делали. Вы из этого выросли, сбросили, как старую кожу, и пошли дальше.

— Разумовский не будет беситься, что ты здесь с Крысобоем? — слова сами слетают с губ, старое прозвище больше не горчит.

— Псина и Крысобой — отличная пара.

Разумовский появляется без шума и спецэффектов, его слова приправлены жгучей иронией, а сам он слегка пьян. Позади него идёт Игорь, которого с трудом можно узнать в этом… взрослом теле и приличном смокинге. Некоторые вещи не меняются со школы.

Волков выгибает бровь, и, кажется, миллиардер тушуется, а затем машет руками:

— Ладно, ладно, кто старое помянет, тому глаз вон!

— А кто забудет, тому оба, — заканчиваешь пословицу ты, разглядывая этого повзрослевшего мальчишку. — Это что, задрипанный свитер под «Hugo Boss»⁽⁴⁾?

— Это что, старые раны в новой упаковке? — не остаётся в долгу Разумовский, но тут же сам себя одергивает.

Для вас, кажется, нападать друг на друга — это уже инстинкт, въевшийся в подсознание.

— Я не забыл, — неожиданно замечает он.

Конечно, как чучело могло забыть: кто превратил его школьные годы в ад.

— Как довёл тебя до попыток самоубийства.

Это… звучит неожиданно серьезно, как будто ставит точку в вашей старой истории. Ты смотришь на Разумовского снова, только теперь действительно видишь. В его взгляде на тебя нет прежней ярости или ненависти. Он вырос, раздался в плечах, держится куда увереннее. Кажется… кажется, от того мальчишки осталось не так много. Он повзрослел. И ты тоже.

— И я, не забыла, как вас двоих травила, — киваешь ты.

Вы не приносите друг другу извинений. И никогда их не принесете. Это не вписывается в ваши характеры и противоречит концепции отношений. Вы просто признаёте: было и было, мы квиты, пора двигаться дальше.

— Пойдёмте найдём шаверму, — предлагает откровенно скучающий Игорь, которого все ваши трогательные разговоры не пробирают.

«Может, прошлое — это якорь, который тянет нас обратно? Может, стоит выпустить того, кем ты был, чтобы стать тем, кем ты будешь?..»⁽⁵⁾

И вы идёте искать шаверму.

Курите, передавая одну сигарету по кругу, пьёте дрянное пиво и едите шаверму. Ситуация абсурднее некуда, но… что вам мешает творить глупости? Вы взрослые, не бедные (некоторые даже абсурдно богатые) люди, которым слегка под тридцать (некоторым даже больше). Вы уже выросли из детских комплексов, заимели вредные привычки и проблемы со здоровьем. Так почему бы не творить глупости? Кому вас упрекать? Чего бояться?

Поэтому, когда Волков — Бога ради, Олег, Олег я! — зовёт тебя поужинать, ты… просто соглашаешься.

Вы ничего не забыли. Просто выросли и предпочли двигаться дальше. Ходить в кино; ужинать в дорогих ресторанах; гулять по паркам; целоваться, как подростки, спрятавшись за широким кузовом внедорожника; таскать вишню на фермерском рынке и покупать шаурму (или шаверму?) у Арсена на Литовском. А ещё, конечно, попадать в полицию за непристойное поведение на улице и ждать, пока Игорь проржётся и заберёт вас из обезьянника.

Такова была жизнь. Без ярких и сказочных историй, но и на пепелище однажды прорастали цветы.

---

Примечания:

Я хотела убить её, потому что хотела убить себя. Сублимирую сублимацией, так сказать.

В детстве я хотела побить всех тех, кто причинял мне боль. Я стала хулиганкой. Когда я выросла, то, к несчастью, поняла, что насилие в ответ на насилие не решит проблему и не помогает, оно просто замыкает круг.

Это история — не попытка оправдать хулигана. Это просто история хулигана, с его точки зрения.

Да, да, меня похвалили за флафф, а я принесла это.

---

1) «Гори, мой мир!!! Гори!!!» — Джон Доу

Вернуться к тексту

2) часть зажигалки, то самое «колёсико»

Вернуться к тексту

3) Мария Цветаева — «Подруга»

Вернуться к тексту

4) Немецкая компания-производитель модной одежды.

Вернуться к тексту

5) «Секс в большом городе» — Кэрри Брэдшоу

Вернуться к тексту