Дизассемблер (гет)

— Надеюсь, работать вы настроены? Дальше откладывать нельзя! — с принципиальным видом и громко стуча каблуками, Юэль деловито прошлась по кухне, стараясь держать спину, чтобы казаться выше, чем есть. Но по глазам Джеймса было ясно — мужчина совсем не готов достигать каких-либо результатов. Похоже, он все еще был погружен в собственные мысли, будто рухнувшие в прошлое. Подперев щеку кулаком, он слегка склонил голову и разглядывал обстановку вокруг, придавленный тяжестью впечатлений.

— Поразительно! — тихо восхищался Барнс. — Впервые за все годы я вижу, как меня окружает что-то настоящее! Каждая стена, каждый угол дома — это как увидеть знакомое лицо и понять, что оно, оказывается, постарело. Посмотри на этот массивный стол, — мужчина заботливо потер пыль с шершавой поверхности. — Его смастерил мой отец. За ним когда-то собиралась вся семья. Теперь он хромает на все ножки сразу. А та выщербленная чашка, из которой ты сегодня пила? Единственное, что осталось от большого праздничного сервиза на восемь персон! У любимой маминой вазы надколота ручка, — он указал на противоположную полку, — этого не помню, наверное, уже после меня, а декоративную тарелку из Тампы явно склеили.

Прикрыв глаза в обрамлении подрагивающих ресниц, Джеймс обратился к окну, откуда били яркие лучи солнца и пахло медовой сладостью липы.

— А еще оно… — едва заметно двигались его губы.

— Окно? — удивилась Юэль и устремила взгляд в ту же сторону. Свежий ветер почти на цыпочках ласково трепал шторы с красными розами, так подходящими к пестрым кухонным обоям.

— Оно очень красивое. Я люблю окна.

— В них есть что-то особенное для вас? Почему, Баки?

— Потому что в лабораториях их нет. Но если найдется одно — обязательно будет наглухо забито решеткой. Люди не понимают, как это здорово — элементарно подойти к окну, отворить ставню, выглянуть на улицу…

И с этим было не поспорить: раздольное окно с верандной рамой и большим подоконником, на котором при желании можно удобно устроиться, открывало обзор во внутренний двор. Сквозь него все кругом заливалось солнцем так, будто бы водой наполнили стеклянный сосуд: свет отражался повсюду, высвечивая мелкие пылинки, плавающие в воздухе. Они кружились в неторопливом своеобразном танце, пока женщина не разрушила его, вернувшись за стол и усевшись напротив Джеймса.

— Мистер Барнс, вне всякого сомнения, мне очень жаль вероломно украденные у вас годы, но нам нужно продолжать. Это важно! — она подтолкнула к себе папку с делом и, раскрыв ее, спрятала что-то под мягкой картонной обложкой. — Я не умею поворачивать время вспять и не могу устранить все ухабы вашей прошлой жизни, но могу сделать вас сильнее для нынешней. Если позволите, расскажу, как можно это сделать. Ведь сила вам теперь потребуется не только физическая, но и моральная, для того, чтобы не останавливаться и не сдаваться на полпути. Вы со мной солидарны, Джеймс?

Не отрываясь от окна, Баки ничего не ответил, лишь рассеянно кивнул.

— Замечательно! — удовлетворилась Юэль. — Тогда вы помните, на чем мы остановились?

— Не вполне, — мужчина озадаченно поскреб подбородок, который с момента их знакомства уже успел зарасти легкой щетиной.

— Недавно я затронула начальную часть кода. Вы знаете это слово? Помните его?

Каверза вопроса, наконец, привлекла его к собеседнице. Он переключил внимание и сменил выражение лица, стоило злополучной теме вновь предстать перед ним во весь рост. Теперь глаза его смотрели серьезно и цепко.

— Одно из… как это называется? Мнемонический ряд?

— Именно. Можете его произнести?

Джеймс напрягся. Он заерзал на стуле, попеременно переводя взгляд с Юэль на Роджерса и обратно.

— Не нервничайте, Баки. Сами себя активировать вы не имеете возможности — это противоречило бы инструкции по использованию.

— Ха, звучит, будто он миксер! — Стив даже фыркнул от внезапно разобравшего хохота. Он уже широко растянул губы, когда отсмеяться сполна ему помешала недовольная гримаса Юэль, выражавшая очередной решительный протест его неистощимому чувству юмора:

— Скажи честно, тебе доплачивают за приколы?

— Нет. Но зря, согласна? — кэп все еще подрагивал от остатков смеха.

— Господи-Боже, сделай одолжение, оставь нас! — не найдя остроту забавной, возмутилась женщина.

— Да без проблем! Пойду выйду. Все равно хотел прогуляться: этот холодильник полон глубокой скорби, — закрывая пустую морозильную камеру, с достоинством отпарировал Родженс и скрылся из виду, прихватив куль звонких монет, найденных в мастерской.

С пол минуты после того, как за ним захлопнулась входная дверь, Джеймс сидел неподвижно, зависнув на абстрактной точке, потом взгляд его ожил и исполнился любопытства:

— Уже перешли на "ты"? — мужчина скупо ухмыльнулся и чуть дернул плечом.

— Ну, сравнительно маленькое и тесное пространство автомобиля часто подчиняет находящихся в нем своим правилам, где "вы" перестает быть уместным, — отозвалась Юэль, листая досье в поисках нужных ей сведений.

— А я могу получить такую же преференцию? Вы ведь были ко мне еще ближе — вы были у меня в голове! В прямом смысле.

Неудобное замечание Барнса застало врасплох и привело в замешательство. Она почувствовала, как щеки ее снова выкрашиваются маковым цветом, но на сей раз терпеть очередную провокацию была не намерена:

— Почему, Джеймс, вы все время заставляете меня краснеть?! — рассерженно призналась Юэль.

— Просто вам идет. Вот и все, — пояснил мужчина и немного откинулся назад. — Румянец делает вам одолжение: с ним вы выглядите живой и настоящей. А для меня, видите ли, роскошь иметь общение с человеком. Не с ученым, военным или безумцем, или… Проклятье! — Баки порывисто растрепал волосы на затылке, — бывало, когда все и сразу в одном ублюдке! — он сжал кулак, борясь с мимолетным желанием треснуть им обо что-нибудь. — Вот только огорчает, что вы все еще сторонитесь меня, от того продолжаете держать дистанцию.

— Это неправда, — с натянутой улыбкой уверенно заявила женщина, сцепила ладони в замок и прижала их к животу.

— Правда. В этом плане вы прекрасно владеете собой, не вздрагиваете и не хмуритесь, но каждый раз, когда между нами расстояние прилично сокращается, у вас слегка дергается мышца на лбу — вот тут, — кончиком пальца Барнс показал чуть выше своей переносицы, — почти незаметно, словно хотите свести брови, но в последний момент отступаете.

И в доказательство мужчина привстал, наклонился вперед, сократив и так небольшое расстояние разделяющего их стола:

— Ты меня боишься? — с непонятной интонацией уточнил он и посмотрел несколько вызывающе.

Туман его серых глаз стал более сизым, непроницаемым, точно грозовое небо. Пытливые и колючие — они вдруг застыли на ней, сбивая с толку. То ли насмешливость, то ли презрение — было там нечто такое, чего Юэль еще не видела прежде. Она могла бы прочесть в них вопрос, но казалось, что за этим вопросом следует неприкрытая угроза. Да и само лицо Джеймса приобрело какую-то статичность. Невозможно было догадаться, что спряталось под этой маской.

Прикусив нижнюю губу, женщина озабоченно соображала, что ответить. Мысли ее шевелились как привязанные к дереву ленточки, свободными концами брошенные в текущую воду. Она подумала, что ее страх перед ним Баки сейчас развернул, как фантик на леденце. И теперь защиты никакой. А может, в этом и был расчет? Но истина являла собой слишком очевидное: разрушительный, опасный и вместе с тем притягательный — он был тем, кого она отнесла бы к категории очень нежелательных клиентов. Прощупав единожды, таких Элизабет Нолан обычно в работу не брала.

Тем не менее, отнекиваться было бы глупо, обижаться — еще более нелепо. Его обвинения всецело справедливы. Быстро же он ее раскусил! И Юэль сдалась, решив, что лучше всего сказать как есть:

— Хорошо, — вздохнула женщина и перешла на ты, потому что выкать уже надоело, ну и он сам так решил. — Хочешь объясниться? Что же, давай, Джеймс! Признаю: я тебя боюсь. Ведь неизвестность и непредсказуемость всегда пугают, не так ли? А находясь рядом с тобой, я будто хожу по минному полю, не зная, где мина подорвется, где — нет. Это все время держит в некотором напряжении, заставляет колебаться над каждым словом и жестом. В общем и целом, я тебе не доверяю.

— Как и я тебе! — грубо одернул Барнс, пытаясь найти место собственной руке. Бесстрастная маска, скрывавшая его эмоции вдруг раскололась вдребезги, обнажая накопленные боль, обиду и гнев. Мужчина явственно ощутил, как в груди потихоньку разгорается удушливый жар, и, подпитываемый им, сдавил кулак. — Знаешь, обычно твои коллеги сбегают от меня в ужасе и с полными штанами. Но сделаю тебе комплимент — ты вовсе не похожа на предыдущих. Свои аргументы ты строишь в соответствии с мужской логикой, что сильно выбивает из колеи. Сперва меня смутило это твое обличье, — Баки выразительно смерил женщину взглядом, — оно более чем привлекательно, не скрою. Однако теперь оно все больше пугает из-за выпершей честности ее обладателя.

Категоричный тон Джеймса напитался обвинениями, и в какой-то момент Юэль даже стало некомфортно, словно она была виновата в чем-то.

— А что насчет тебя? — принимая вызов и пристально взирая, как бы проникая ему в самое нутро, спросила женщина. — Что насчет твоей честности, Баки? Кто ТЫ? — встречный корректив позволил ей перехватить инициативу и развить интригующую тему.

По изнуренному лицу тут же пробежала тревожная зыбь. Мужчина обреченно опал плечами; он опустился на свой стул и неосознанно начал трясти ногой под столом.

— Наверное… может быть… полагаю, я человек, которому не повезло, — подбирая наиболее точное определение, не сразу ответил Барнс. Видно было, что ему самому непросто дается этот разговор. Да и пускаться в долгие пространные объяснения совсем не хотелось, но выбора не оставили:

— Меня замораживают, размораживают и замораживают вновь. Я просыпаюсь в разных годах, в разных эпохах и странах, и все это прыгает передо мной бесформенными рваными кусками, оставляя трудно объяснимое ощущение несовпадения всего. Представь себе каково это, когда нет больше чувства размерности, нет привязанности, постоянное осознание чуждости всему и везде, где бы не оказался. Будто реальность утекает сквозь пальцы. Я в каком-то тупом отчаянии! И мне кажется, что еще немного, и я потеряю рассудок!

Паника по новой овладевала им. Мужчина нервно провел пятерней по своим темным, слегка вьющимся волосам и принялся барабанить костяшками по столу:

— Мне придется снова погрузиться во все это дерьмо? — без надежды спросил он.

— Да, Джеймс, только возьми себя в руки, — смягчилась Юэль, до того не имевшая представления как безмерно витиеват и сложен его случай. С другой стороны, что она вообще знала о нем, кроме рабочей информации в досье? Та жалкая совокупность часов, которую они успели провести вместе, ушла далеко не на изучение его мироустройства. Это было знакомство другого рода.

— Насколько будет больно и неприятно?

— Погружение обычно происходит через яркую эмоциональную стимуляцию. Чем она ярче, тем быстрее ты попадаешь туда, куда мне нужно.

— Что значит "эмоциональная стимуляция"?

— Помнишь нашу первую встречу?

— Помню, как ты отплясывала джигу в моем воспаленном разуме, — сухо сообщил он. — Еще помню как был взбешен. Как кровь вскипала… как скручивались жилы, суставы хрустели… И что-то хрупкое и слабое билось в руке, — целый рой соображений разом хлынул на Баки, накрывая почти с головой.

Он плотно сомкнул веки и попытался справиться с одолевающей яростью. Получалось плохо, внутри начинало трясти. Изо всех сил мужчина стремился ничего не воспринимать, но одновременно ощущал гораздо больше того, что есть на самом деле. Он старался не показывать виду. Только Юэль видела все. И это была отнюдь не та реакция, которую она ожидала от него получить в начале сеанса:

— Посмотри! Посмотри на меня, Джеймс! Сделай глубокий вдох и задержи дыхание! — испугалась женщина, спеша пресечь зачатки дисконтрольного поведения.

От неожиданного предложения у него вырвалось раздраженное:

— Зачем?

— Успокойся, прошу тебя! Вдохни. Так надо. Просто сделай.

Но ему теперь не так-то просто было успокоиться: смятение и растерянность постепенно переходили в ту стадию, когда уже сложно остановиться, но еще соображаешь, что делаешь. В серых глазах уже свирепствовало еле сдерживаемое пламя: Джеймс был по-настоящему зол, и то, на кого он злился, бесило его еще сильнее.

— Не могу, не получается! — стиснув зубы, почти выкрикнул он.

И тогда Юэль поняла, что все же придется пойти на бОльшие уступки, чем раньше, а значит, переосмыслить уже установленный ею невербальный барьер, сделав его более тонким, более интимным и, как следствие, неприлично сократить дистанцию. Собрав волю и остатки смелости, женщина подвинула стул ближе, гораздо ближе, почти вплотную, настолько, насколько никогда бы не отважилась до сего момента, и Джеймс почувствовал, как одна горячая ладонь мягко прижалась к его щеке, а вторая опустилась на дрожащую кисть.

— Расслабься, — чуткие пальцы плавно перемещались к его шее. — Сделай один очень протяженный вдох, посылая воздух на предельную глубину легких, прямо до диафрагмы, — голос ее был кроток и тих. Он пробрался во все отдаленные закутки души и получил невероятный отклик, точно эта женщина была самым родным и близким ему человеком.

Джеймс поддался нежности и вдохнул, осязая, как приятно занемели шейные мышцы. Волнующие прикосновения, дурманящие, усыпили инстинкты. Казалось, никогда еще он не испытывал такого наслаждения. Юэль могла бы сейчас взяться за нож, приставить его к горлу Барнса, и он бы даже не шелохнулся. Он целиком находился в ее руках и совершенно при этом не боялся умереть.

— Теперь очень медленно выдыхай и расслабляй с выдохом тело, — секунд через пятнадцать попросила она.

Мужчина сделал, как было велено, и напряжение, превратившее его мышцы в камень, отпустило их.

— Еще раз, — скомандовала Юэль. — Вдох… И выдох… Вдох… И выдох… Ну как, легче?

Да, она была права, это помогло. Джеймс остывал, частично приходя в себя.

— Я понимаю твой страх: cам порой боюсь себя. Но больше всего я боюсь, что в процессе эксперимента с остальными воспоминаниями придет и безграничное чувство вины, которое будет рабским ярмом висеть на мне до самой смерти. Боюсь, что не осилю ношу, — лицо его исказилось отчаянием.

— Страх — нормальное явление, Баки, — Юэль, наконец, убрала руки, вернув ему самообладание. — Не боится только мёртвый. И если не можешь от своего страха убежать, то надо встретить его и сквозь него пройти. Надо сделать его незначимым, затолкнуть подальше, забыть о нем. А вместо него сосредоточится на чем-то другом, более важном, чем страх. Это и есть смелость, понимаешь? Смелость — это не отсутствие страха, он никуда не девается. Смелость — это сосредоточенность на чем-то более важном, чем страх. Я не имею права перекраивать твои воспоминания и не могу заставить забыть, но могу изменить твой взгляд на прошлое. Как ты на это смотришь?

Джеймс так внимательно слушал, будто она открывала ему великие тайны. Пока она говорила, злость и ярость окончательно покинули его лицо, и оно приняло задумчивое выражение, а в глазах мелькнула странная подозрительность:

— Если уж снова собираешься лезть ко мне в голову, нам стоит сразу условиться на берегу: отныне я не хочу видеть рядом психолога, психиатра, психотерапевта или кого-то ещё. Я хочу, чтобы это была ты, конкретно ты, Юэль, — мужчина обратил к ней весь свой взор. — Сними туфли.

— Что?! — чрезвычайно удивилась женщина, смущенная низким, приглушенным и в то же время настойчивым тоном Барнса.

— Сними свои туфли. Пожалуйста, — без тени стеснения вежливо повторил Джеймс.

— А что с ними не так? — забеспокоилась Юэль и недоуменно покосилась на свои ноги в черных лаковых шпильках.

— Слишком вульгарная длина. Они как символ власти и самоутверждения: возвышают одних, чтобы подавлять других. Но ты не в офисе, не в кабинете, здесь нет камер и лишних глаз. И хочешь в открытую? Какой бы высокой ты ни хотела казаться, вопреки своему уродству, я все равно крупнее и выше тебя. Так что выбрось это никому не нужное притворное моральное превосходство. Ты сама убеждала, что для достижения результата нам надо доверять друг другу.

Тут он ее уел. Сметливость Джеймса и тонкость чутья донельзя изумили женщину. Возразить было нечего. Но про себя она отметила: как быстро и грамотно он применил то, что узнал от нее против нее же самой. Умен, ничего не скажешь.

Юэль послушно сняла тесные туфли и ступила на прохладный плиточный пол. Про то, что ещё минуту назад ноги гудели, она совершенно забыла, испытав приятную лёгкость.

— Вот теперь мы на равных, — мужчина с одобрением воспринял ее уступчивость.

— Доволен?

— Да.

— Мы можем продолжать?

— Да, теперь можем. И я помню первое слово — это тоска. Но почему не помню остальных? Я столько раз слышал… я же должен знать их, разве не так?

— Они спрятаны, Джеймс. Так было спроектировано. По плану ОНИ должны контролировать тебя, а не ты их. Теперь ты помнишь первое — это хорошо. Значит, теперь ТЫ управляешь им. Давай по очереди достанем каждое и постараемся подчинить себе?

Преодолевая свои опасения, Баки нехотя согласился, не очень решительно кивнув в ответ.

— На этот раз обещаю работать без напора, — приметив в нем долю скептичности, поспешила заверить его Юэль и виноватым жестом вытянула ладони вверх. — Попробуем воздействовать на тебя через хеморецепцию — или обоняние. Тебе известно, что обоняние — это самое древнее чувство в структуре человеческого восприятия? Оно напрямую связано с лимбической системой, — проще говоря, той областью мозга, где обрабатываются эмоции, — пояснила женщина. — То, что мы нюхаем, непосредственно влияет на них, и таким образом запахи могут помочь нам скоординировать поведение.

Она на секунду отошла от стола, сняла с полки ту самую жестянку и, предварительно откупорив крышку, поставила перед Барнсом.

— Мы опять будем пить кофе из этой контуженной банки?

— Не пить — дышать. Тебе нравится запах?

— Он многое навевает.

— Тогда оставим его здесь. А теперь проанализируй этот предмет, — Юэль вытащила из-под папки стамеску и протянула Джеймсу. — В твоем досье есть одна интересная запись о том, что ты неплохо управлялся со столярным инвентарем. Так ли это?

— Не уверен, но, кажется, отец учил меня… — мужчина покрутил инструмент в руке.

— Прекрасно! Опиши его. Какой он?

— Да самый обыкновенный. Небольшой, но увесистый, плоский и длинный, заточен под тридцать градусов для снятия фасок, — неожиданно для себя вспомнил Барнс.

— А еще?

— Эм-м, он старый, должно быть уже тупой и весь ржавый.

— Ржавый! Правильно! Он РЖАВЫЙ, — восторженно всплеснула руками женщина и осторожно, как бы между прочим, коснулась мужского плеча. — Но что для тебя есть "ржавый", Джеймс? — проскользила Юэль ниже к предплечью.

— Ржавый — есть непригодный, — от ее теплого прикосновения Баки стало трудно дышать. — Никому не нужный. Брошенный и забытый, — потеряв крепость голоса, еле прошептал он, но и эта малость стоила ему огромных усилий.

— Ты прав: стамеска ржавая, от такой нет проку. Но стоит привести ее в порядок: убрать налет, заострить, отшлифовать, и у нее появляется второй шанс на жизнь. Закрой глаза и вообрази этот процесс, — вкрадчиво сказала женщина, обняла своими проворными пальцами мужское запястье и…

И снова поплыла темнота. Тишина. Безмолвное величие пустоты, мгновенно гасящее любой посторонний звук и делающее невозможным любой разговор. Только голос, один единственный и уже хорошо знакомый голос вторгался в сознание Джеймса, чтобы сопроводить в новое путешествие по очередным воспоминаниям. Потянулись часы совместной работы. А пока мужчина безвольно качался на волнах прошлого, Юэль разрешила себе тайком получше рассмотреть его.

С виду он был всего лет на пять ее старше, но досье говорило об обратном. Точный возраст Барнса женщина не знала: почему-то дата рождения в его деле нигде не значилась, как бы не терзала она несчастную папку.

Невзирая на увечье, тело Баки выглядело сильным и несгибаемым. В его жилистой широкоплечей фигуре ощущалась потрясающая выносливость, связанная не столько с физическим здоровьем, сколько с суровостью и беспринципным упорством. Да, теперь становилось ясно, от чего с этим парнем никто не хотел связываться.

Почему тогда она заинтересовалась им? Он ведь изрядно напугал ее — почти придушил! Также Юэль знала, что он был убийцей. Но чем дольше женщина изучала его лицо, тем меньше верила в то, что это правда. Бледное, осунувшееся — оно все равно оставалось волевым, решительным и твердым, и никак не вписывалось в ее паноптикум злоумышленников.

Но больше всего Юэль привлекали его выразительные, четко очерченные губы, приподнятые в уголках рта. Решив, что смотрит на них слишком долго, пока бедолага проходил через эмоциональный ад, женщина пристыдилась, испугавшись собственных фантазий. Тем не менее, она должна была признать, что мужчина был весьма привлекателен, настолько, что ей пришлось заставить себя отвернуться.

— Я слышу твои мысли, Юэль. Ты очень громко думаешь, — произнес вдруг Джеймс и загадочно прищурился.

Обнаружив, что утратила над ним контроль и села в лужу, женщина поспешила объясниться, но тут звякнул уличный колокольчик, следом скрипнула входная дверь, неестественно пахнуло черемухой, запершило в горле и немного засвербило в носу. Внезапно Юэль почувствовала, как сильно мужчина сжал ее кисть. Она бросила короткий взгляд на Баки. В одно мгновение он изменился до неузнаваемости: глаза потемнели от гнева и снова стали яростными и злобными, губы вытянулись в жесткую тонкую линию, разрезав лицо поперёк.

— Джеймс? — с опаской позвала она, но мужчина уже не слушал. Одним быстрым и грубым движением он отшвырнул ее в сторону, едва раздался выстрел над головой