Узы мести (джен)

Скрестить клинок с достойным противником — редкостное удовольствие. Тобирама изучил все его атаки. Он был ранен, получал ожоги, попадался в пакостные иллюзии — но это не значит, что одна и та же уловка сработает на нём дважды, вовсе нет. Изуна столько же знал о нём. И каждый бой — как впервые.

Новые приёмы, всё более и более опасные техники — и один и тот же человек. Вот он щурит глаза, смотрит поверх клинка, ловит взгляд. Шаринган! Тобирама жмурится — Изуна отвешивает пинок и сам отскакивает в сторону. Сенджу летит кувырком, усмехается: затягивать ближний бой противник не рискует, — и вскакивает. Даже не открывая глаза, он знает, что Учиха уже складывает печати для великого огненного шара. Лучший ответ — водной дракон, он даст столь необходимый пар, скроет его атаку. Кунай с меткой уже в руке.

Крик старшего брата, быстро обрывающийся. Не думая, Тобирама кидает кунай в его сторону, складывает печати, чтобы быстрее оказаться рядом. Кажется, что техника получается и без них. Два прыжка. Он падает на колени, склоняется над братом, трясёт его, прижимает к себе. Дыхание перехватывает, перед глазами туман. Даже если за спиной собрались все шиноби из клана Учиха — ему всё равно. Ему уже больше нечего терять.

Хаширама мёртв. Звучит, как насмешка: лучший медик клана Сенджу не смог исцелить собственную рану. Это действительно смешно, настолько смешно, что Тобирама хохочет, и его смех переходит в вой.

Хлёсткий удар обжигает щёку. Горит, Тобирама прижимает ладонь к лицу и смотрит снизу вверх. Тока. Резкая, прямая, верная. Она спокойно встречает его взгляд и смотрит ему за спину. Он оборачивается, медленно встаёт.

Учиха стоит совсем рядом, скрестив руки на груди, и молчит. Тобирама с запозданием отмечает, что никто не сражается. Люди из обоих кланов разошлись и опустили оружие, и здесь удивительно тихо, как перед грозой.

— Я предлагаю сейчас заключить мир, — говорит Мадара, и глаза у него кажутся совершенно чёрными. — Хаширама был прав, эту войну и в самом деле следовало прекратить.

Изуна пытается возразить, замолкает — ему хватает одного жеста старшего брата.

— Почему именно сейчас, Мадара? — Сенджу впервые так его называет — прямо по имени, безо всякого уважения, впервые может видеть столь близко… — Почему не тогда, когда мой брат предлагал это сделать? Почему?

Шаг ближе. В руке кунай с печатью, можно как приблизиться для удара, так и попытаться сбежать. Первое притягательно: может быть, получится сразу отомстить за брата. Тобирама уверен, что может успеть смертельно ранить одного из Учих, прежде чем его убьют. Второе разумнее. Но самое правильное — попробовать выслушать. Ради клана.

Мадара молчит. Долго разглядывает, чуть наклоняя голову, и Сенджу ясно видит: его глаза остаются чёрными.

— Потому что только сейчас мы все готовы заключить мир.

* * *

Любой мирный договор приносит множество проблем. Тобирама привык во всём помогать брату, Хаширама частенько скидывал на него отчёты, но сейчас и ему приходится слишком сложно.

По-гадючьи шипят старейшины. Кто-то недоволен тем, что именно он возглавил клан, кто-то требует настойчиво продолжить войну, кого-то никак не устраивают условия мира. Соклановцы же не в силах отказаться от кровной мести. Тобирама был бы всецело на их стороне, если бы не понимал чётко и ясно: сейчас они не смогут одержать верх. Мадара слишком силён, и только Хаширама мог его сдерживать.

И всё же условия мира действительно кажутся унизительными. Одно селение, общие интересы — как будто они становятся одним кланом. Благо, Учиха хотя бы на полном слиянии не настаивают и не пытаются назвать какой-нибудь младшей ветвью. А Мадара демонстрирует готовность прислушиваться к тому, что хотят Сенджу. Только чего стоят его обещания?

Тобирама устало вздыхает. Как бы то ни было, он может многое дать этому селению, которое строится пока что только на бумаге. Правила и законы — лишь самое очевидное, то, что на поверхности. Будет принято это — дело дойдёт до корней.

Ему нравится мысль использовать больницу для того, чтобы собрать данные, узнать больше о шарингане, о недостатках этих глаз. У любой техники должно быть слабое место, любой человек в чём-то уязвим. В том числе и Мадара.

Тобирама улыбается, мысль о слабостях этого Учихи кажется приятной. Можно сколько угодно обсуждать мирный договор, но от желания отомстить не избавят никакие слова. И чем больше он узнает — тем проще ему будет всё спланировать.

* * *

Больница — сложный проект. Здание, люди, лекарства, исследования, обучение — какой-то минимум должны знать все. Это требует времени и окупается не сразу, и лишь разумный человек понимает, насколько это необходимо.

Лекари клана Учиха оставляют желать лучшего в большинстве своём. Единственное, в чём они достигли высот, так это в изучении зрения. Улучшить его, снять усталость, пересадить, в крайнем случае, глаза. Это восхищает, это следует изучать и перенимать. Тобирама хочет, чтобы в больнице работали только его соклановцы, но не может не оценить то, сколь легка диагностика с шаринганом. Проще, наверное, было бы только получить результаты кому-то из Хьюга, но эти пока колеблются. Их напряжённые взаимоотношения с главенствующим в селении кланом Учиха — секрет разве что для глухого и слепого гражданского.

Руки заняты, мысли ясны. Эксперименты с новыми ядами и противоядиями требуют чисто механических действий, и ничто не мешает размышлять, переставляя колбы и растирая в мелкий порошок ингредиенты.

Задумался про клан Учиха — вспомнил Мадару. А раз мысли о нём — то они неизменно сворачивают на давно проторенную дорожку. Желание отомстить с годами становится только сильнее. Сейчас Тобираме кажется, что оно и вовсе определяет смысл его существования, что это единственное стремление, которому подчинено всё, что он делает.

Пройдёт ещё немало времени, прежде чем сложится план, который удастся воплотить. Слишком многое надо обдумать, слишком велика разница в силах — и слишком большое значение может иметь ошибка.

Взять, к примеру, выбор цели. Тобирама уже точно знает, что для Мадары нет никого ближе и дороже, чем его младший брат. Если убить Изуну, то он испытает ту же боль, может, даже сойдёт с ума. Но это означает, что убийца Хаширамы останется жив. И, вполне вероятно, в этом случае он захочется вырезать весь клан Сенджу — а того, кто смог бы его сдержать, у них нет.

Больше всего, если уж быть честным перед собой, ему хотелось убить именно Мадару. Медленно, мучительно, чтобы он умирал несколько дней или даже недель. Хотелось видеть его ужас, наблюдать, как он постепенно теряет свою силу и облик от пыток.

Иная проблема — как его поймать и, более того, как обездвижить. Мангекью, большое количество чакры, опыт и талант — сложно этому что-то противопоставить. Тобирама точно знает, что не хочет оказаться в положении маленького паука, поймавшего осу.

Очевидное решение — яд. Иное дело, что Мадара недоверчив. Его не оцарапать просто так на тренировке, не предложить еду из своих рук, не заставить вдохнуть ядовитые испарения. Впору пожалеть, что так сложно скрыть от обладателя шарингана свою враждебность, благо, они хоть имеют дело друг с другом достаточно редко.

Допустим, яд подействовал — стало быть, нужно позаботиться о том, чтобы действительно надёжно обездвижить. Самое очевидное и простое решение — ослепить и отрубить руки. Все равно они ему больше не понадобятся. Но это значит лишить себя удовольствия втыкать иглы под ногти и дробить пальцы. А извлекать глаза — иметь шанс подставиться, попасть в иллюзию. В этом мастер скорее Изуна — но вряд ли Мадара намного слабее. Наверное, имеет смысл сначала дать умереть или значительно ослабить пытками, а потом уже забирать глаза — как трофей и то, что может дать преимущество в бою.

И это он ещё не задумывался о том, где это всё делать, чтобы никакому сенсору не удалось помешать. Нужно отыскать место, тайное и достаточно удалённое от деревни, притащить незаметно туда всё, что потребуется.

Тобирама отвлекается от размышлений, сверяется с журналом, быстро вписывает результаты. В его бумагах царит идеальный порядок, и это радует взгляд. Даже усталость и недосып не добавляют невнимательности, равно как и мысли о мести. Однажды тот самый план сложится, и он сможет отомстить за брата.

А впереди — ещё много бессонных ночей.

* * *

Каждая техника имеет слабое место, каждый человек в чём-то уязвим. Самый простой способ выяснить больше — тренировка, и Мадара никогда не отказывался сразиться.

Он неохотно пользовался иллюзиями, в отличие от Изуны. Тобирама только раз попал под паралич — и всё, будто бы иного Учиха и не знал. За счёт куда большего количества чакры он оказался неудобным противником. Несмотря на практически идеальный контроль, на выверенные до предельной точности техники, Сенджу обычно выдыхался куда быстрее. По молчаливой договорённости к этому времени они переходили на оружие и сражались до тех пор, пока один из них не валился с ног — от усталости, ран или же пропущенного удара. И всегда, всегда это был именно Сенджу. Ему ни разу не удавалось одержать верх.

…Тобирама открывает глаза, оглядывается. Стена, потолок, окно там, слева и за головой, полки по левую руку, совершенно чистый стол. Он у себя дома, в своей комнате, в своей постели, и его меч, вложенный в ножны и наверняка приведённый в порядок, лежит на полу рядом. Те раны, которые ему успел нанести Мадара, частью залечены без следа, частью просто перевязаны. От бинтов пахнет приятно и знакомо. Давно испытанный, хороший и надёжный рецепт мази.

Он устало трёт лицо, прислушивается. И к ощущениям, и «оглядывается», ищет чужую чакру рядом. Он один, измотан, не восстановился толком, но цел. Это значит, что Мадара в очередной раз сдержался. Понятное дело: убийство главы союзного клана даже ему не сойдёт с рук.

Решив, что чувствует себя достаточно хорошо, Тобирама пытается подняться. Шипит сквозь зубы, жмурится, но встаёт на ноги. Шатаясь, добирается до полки со своими записями, шарит там, вытаскивает из небольшого тайничка лекарство, разгрызает горький и совершенно невкусный шарик. Все волосы встают дыбом от этой горечи, но зато оно очень быстро действует. Боль отступает, и Сенджу чувствует себя гораздо бодрее. Можно добрести до скопившихся бумаг или же, чего хочется куда больше, поразмышлять с кистью в руках над новой техникой.

Но куда правильнее будет подумать над составом яда — и Тобирама снова вспоминает сформулированные требования. Мгновенно действующий, не ощутимый ни по вкусу, ни по запаху, заставляющий потерять сознание. Пока что секретная разработка, может быть, несколько позже она достанется клану, когда новый глава рискнёт заглянуть в бумаги старого.

Даже интересно, что из этого получится.

* * *

Сквозь пар Тобирама видит, как Мадара подносит ладонь к лицу, наклоняет голову, напрягается, как перед прыжком, — и замирает. Пара мгновений. Всё кажется, что он сейчас всё поймёт, метнётся в сторону. Рухнул.

Сенджу выжидает ещё немного. Рядом, даже за пределами полигона, никого нет. Нигде не светится чужая чакра.

Он подходит ближе к Мадаре, рывком переворачивает на спину, всматривается в лицо, касается. Учиха пробудет без сознания достаточно долго, чтобы успеть и скрыться в убежище, и достаточно надёжно связать, но Тобирама всё равно быстро обвязывает его верёвкой.

Печати — прыжок к метке, забрать кунай, и снова, и снова, не теряя драгоценную ношу, чтобы вскоре оказаться в маленькой хижине высоко на дереве. Её не видно с земли, печати скроют лишние звуки и чакру, и здесь есть всё необходимое. Можно будет не выходить наружу, пока Учиха не умрёт.

Тобирама роняет его на пол. Он торопится, режет одежду кунаём, рвёт в клочья. Мешает. И — аккуратно перевязывает хитай, закрывая им глаза, терпеливо и педантично наматывает виток за витком верёвку. Руки за спину, упереться коленом в поясницу, сложить чужие ладони тыльными сторонами друг к другу — всё просто. Петлями вокруг запястий, туго — не вытащить, не выскользнуть, и затянуть узел.

Некоторое время он размышляет, как дальше, затем начинает опутывать пальцы. Снова узел — и петля к шее, и натянуть слегка. Будет дёргаться — начнёт себя же душить.

Немного подумав, он обрезает веревку и стягивает, насколько это возможно, локти, закрепляет узлом и тянет вниз, к лодыжкам, обматывает их. Задумчиво хмыкает: вряд ли Мадара сможет её порвать, но почти наверняка сможет освободиться. Самое время начать, чтобы лишить всякой возможности сопротивляться, — но желание мести берёт верх над осторожностью. Учиха должен осознать, что он совершенно беспомощен, хоть и цел, и не ранен.

Тобирама выплёскивает жидкость из колбы прямо на пол перед лицом Мадары, смотрит, как она шипит и пузырится — и испаряется, оставляя отвратительную вонь. Сенджу в стороне, но даже так кажется, что запах режет обоняние, что он похож на кунай, который легко достаёт до затылка. Омерзительное ощущение.

Учиха шевелится, напрягает руки — верёвки держат. Он глухо рычит.

— Я убью тебя собственными руками. Так, как захочу, — Тобирама мечтательно улыбается. — Медленно.

В руках кунай. Он едва касается кожи, Мадара вздрагивает, напрягается, но молчит. Дразнить его, заставляя думать, что кунай вот-вот вонзится в спину, на редкость приятно, но то, что будет дальше, окажется лучше. Сенджу прочерчивает длинную неглубокую царапину на его спине, быстро напухшую, отмечая, где потом будет резать, и переворачивает Учиху на бок. Всматривается в лицо.

Мысль забрать мангекью кажется привлекательной. Тобирама обдумывает её несколько мгновений, чуть улыбается — и замечает наконец, что взгляд зацепился за хитай. Ровные гладкие выпуклые линии, образующие лист, слепящие блики, едва заметные царапины. Символ деревни, скрытой в листве. Символ воплощённой мечты брата, о которой Тобирама так долго старался не думать.

Мадара хмурится. На какое-то время становится нечем дышать. Сенджу тянется, чтобы коснуться металлической пластинки, отдёргивает руку, едва дотронувшись. Жмурится, бессильно клонится, будто что тяжёлое навалилось на плечи. Больно. И не понять, где именно, не понять, что может так болеть, только хочется разодрать грудь, чтобы стало хотя бы немного легче, и трясёт от холода.

Руки двигаются сами, он словно наблюдает со стороны. Рывок — перевернуть, наклониться самому вперёд. Кунай скользит по верёвкам, едва цепляя кожу. Кровь медлит, проступает крохотными капельками на порезах, их края набухают.

Учиха резко изворачивается, бьёт — и Тобирама отлетает от удара, обезоруженный. Касается лица, целую вечность смотрит на запятнанную кровью тыльную сторону ладони — и отползает к стене, прижимается к ней лопатками. Отворачивается от подходящего ближе Мадары. Учиха — гордый, злопамятный, сильный. Не простит, убьёт, обозлённый, и нет уже никакого смысла драться.

А он присаживается на корточки, растирает, разминает пальцы. Руку протяни — коснёшься, близко, слишком. Смотрит. И заметно, что в его глазах три томое, что они не сливаются в целое. Пока что. Хватит мгновения — для мангекью не надо много времени.

— Глупый младший брат, — произносит он, и Тобираме кажется, что ослышался. Не мог же Мадара спутать его с Изуной?

Свет болезненно яркий. Сенджу ловит себя на том, что что уже несколько мгновений смотрит в глаза Учихе, а значит — наверняка уже в иллюзии. Хотя всё вокруг пока ещё кажется реальным, хотя он и не пытается обычно в них ловить.

— Глупый младший брат, — повторяет Мадара и протягивает руку, держит за запястье. Тобирама смотрит на его смугловатые пальцы, разглядывает белёсый выпуклый шрам на сгибе указательного и молчит. Просто потому, что совершенно не представляет, что можно сказать.

— Я убил Хашираму — моим долгом стало воплотить его мечты. Он хотел, чтобы наши кланы жили в мире — я заключил союз. Он желал построить деревню — я сделал это, — короткая пауза и, торопливо, — мы сделали это. Но самая важная его мечта, ради которой было всё остальное, — защищать тебя.

Тобирама наконец находит в себе силы пошевелиться. Он поднимает руку и прижимает ладонь к груди, туда, где сейчас пусто и больно. Слова Мадары притягательны, но в их смысл не хочется верить.

— Ты убьёшь меня, — говорит он. Ровно, безо всяких интонаций.

— Нет, — усмехается Мадара.

Тобирама наклоняет голову к плечу, смотрит искоса в лицо. Даже если он в иллюзии, ему уже всё равно. Быстрей бы всё закончилось… А не так, как он хотел поступить с Учихой.

— Почему?

— Потому что мой долг — защищать тебя, — терпеливо повторяет Мадара и тянет на себя, усаживаясь поудобнее. Подставился, сейчас было бы удобно ударить — в горло, под подбородок, чтобы упал, запрокинув голову. Это было бы приятно.

— Я пытался убить тебя, — голос всё такой же бесцветный. — Я хотел это сделать медленно.

— Как именно? — следует вопрос.

Тобирама отмалчивается. Случайный взгляд — и он замечает, что глаза Мадары чёрные. В любом случае, терять уже нечего, Учиха всё равно убьёт, может быть, оценив честность, быстрее. О том, что рассказанное можно использовать и на нём самом, Сенджу старается не думать.

Пауза затягивается. Мадара тихо вздыхает, лишь этим позволив себе выразить нетерпение, и Тобирама начинает рассказывать, спокойно и отстранённо даже, обо всех тех способах причинить боль, какие успел придумать и найти за эти несколько лет. И даже малой части хватило бы, чтобы непоправимо искалечить, так, чтобы даже Хаширама, будь он жив, не сумел бы помочь.

Мадара слушает. Даже по его чакре незаметно, чтобы он хотя бы немного обеспокоился, а лицо и вовсе как маска. Тобирама отводит взгляд, склоняет голову, съёживается. Тихо заканчивает:

— Я давно хотел отомстить. С того самого дня, когда умер старший брат.

— В тот же день я решил, что исполню его мечты, — сразу отвечает Учиха. Он удобно сидит, скрестив лодыжки, Сенджу жмётся к стене, всё ещё боком к нему.

Тобирама смотрит на пятна солнечного света на полу. Доски светлые, ровные, пригнаны друг к другу так, что между ними нет щелей, и кажутся золотистыми. Края неровные — и потому что лучи просачиваются сквозь дыры в стене и крыше, и потому, что там, снаружи, ветер колышет листву.

Прикосновение. Без угрозы, просто чужие тёплые ладони ложатся на плечи, но Тобирама вздрагивает, как от удара. А Мадара тянет к себе, обнимает — и это страшнее любой атаки. Сенджу чувствует себя совершенно беспомощным в руках врага, в облаке обжигающей чакры. Это слишком страшно, это злит — и нельзя ударить, нельзя сопротивляться. Он сейчас ничего не сможет сделать главе клана Учиха. Слишком разбитым себя чувствует, слишком мало чакры для настоящего боя.

— Я не стану тебя убивать, — тихо говорит Мадара, сильнее прижимая к себе. — Сделаю вид, что этого всего не было. И не думай, что я такой всепрощающий. Тебе повезло, что это твоя первая попытка убить меня, и ещё больше повезло, что ты не успел меня искалечить.

Наверное, он так шутит. Нет, он наверняка так шутит. Тобирама искоса смотрит ему в лицо, спрашивает едва слышно:

— Почему?..

— Потому что ты в своём праве. Потому что я должен защищать тебя. Потому что клану Сенджу не найти главу лучше, — негромко произносит Мадара и чуть улыбается. — Потому что ты делаешь важное и нужное дело. Чем бы без тебя были академия и больница? Кто с этим справится лучше, чем ты? Я таких не знаю.

Тобирама хмыкает.

— Я действительно хотел убить тебя. Ты так просто забудешь об этом?

— Именно, — легко соглашается Учиха. — Если ты не попытаешься сделать это снова.

Медленно-медленно Сенджу позволяет себе расслабиться. Нет больше того стремления, что заставляло его жить, но нет и свободы. Он думал, что легко покинет селение — есть цепи долга, и это не только клан, которому можно найти достойного главу, но и сделанное в память о брате. Обязанности, которые он взял сам и о которых так легко забыл.

Мадара тихо хмыкает и начинает рассказывать, перепрыгивая с темы на тему, безо всякой логики и порядка. О том, как он проводил время с Хаширамой, как сражался с ним, как они тренировались вместе детьми, как он был восхищён проектом больницы, обо всяких глупостях из детства — и ясно, что дети из любого клана одинаковы.

Думать и говорить больше не хочется. Остаётся только греться чужим теплом, в чужой чакре, в кольце чужих рук — и слушать тихий голос Мадары. Тобирама смотрит на дрожащие солнечные пятна, на горы, которые видны сквозь дыру в стене, и улыбается. Учиха замолкает, просто держит крепко, как будто и в самом деле считает братом. И ему можно верить.

Теперь всё будет правильно.