Детки в клетке (джен)

— Здесь умер Боб.

Звук отражается от стен и повторяется эхом: умер Боб, умер Боб, Боб... Боб...

Уолли шагает по коридору от двери к двери. Тюрьма круглая, Уолли тоже ходит по кругу. Он хлопает ладонью по двери и говорит:

— Здесь умер Боб.

Стены начинают скрежетать, как старые несмазанные петли. Тюрьма — это механизм. Камеры находятся друг под другом, в некоторых из них дыры для сбрасывания трупов. Так говорил Боб. Когда труп оказывается в подвале — на кухне — из него готовят обед. Или ужин, как уж повезет. Так говорили все. Из Боба тоже сделали обед, но об этом никто никому не сказал. Все просто об этом знали.

Уолли подходит к другой двери, касается ее — мокрая — и повторяет:

— Здесь умер Боб.

Тюрьма вращается. Тюрьма — круглая башня, три уровня, крыша и подвал, винтовая лестница и ни одного окна. Зачем здесь окна? Это же тюрьма, окна смотрят внутрь, в камеры. Окна — маленькие круглые отверстия под потолком. Уолли ходит кругами по узкому коридору, каждый раз оказываясь у той самой камеры. В которой умер Боб. Стены скрипят, когда тюрьма вертится, полы заливает вода. Трубы полопались, теперь вода везде: на стенах и в камерах, за стенами, в озере, на небесах. Всего камер — двадцать четыре, по восемь на каждом этаже. На крыше — емкость для сбора дождевой воды. В подвале — водяное колесо, кухня и камера пыток. Водная тюрьма — это башня посреди озера, никто не знает где, никто вас не найдет. Никто вас не ищет! Никто вас не терял, глупые сиротки.

— Здесь умер Боб, — говорит Уолли и хлопает по влажной поверхности ладонью. Он не знает, что он здесь делает. Но он знает, как его зовут.

За дверью никого. Даже крысы не скребутся.

Уолли — глаза теленка, сущность ангелка — стучится в дверь, зовет Боба. Он не помнит, как тот умер. Им было лет по пять. Это было очень давно, когда-то в прошлой жизни. Уолли мало что помнит из той жизни, а в этой не осталось никого. Даже слизни, обжирающие краску со стен, куда-то подевались. Слизни огромные — размером с голову — их сложно не заметить. Их тут просто нет.

— Боб? — повторяет Уолли, будто впервые слышит его имя.

Он спускается вниз, напевая песенку. Ветер разносит ее по берегам, но его самого не трогает.

Он — что-то большее, чем пустота.

* * *

Джозеф странный.

У него толстенный блокнот и две шариковые ручки — синяя и черная. На каждой ручке — колпачок, на голове Джозефа — шляпа типа хомбург. Он одет как детектив. Уолли глазеет на него через ограду на старом кладбище.

Если бы кто-то сказал, что ребенку здесь не место, Уолли ушел бы, не сопротивляясь, робко понурив голову. Но он давно не встречал людей, особенно в такое время суток.

Время — день, солнце светит, но почти не греет.

Джозеф вытаскивает небольшую лопатку из-под пиджака. Черенок выкрашен в жизнерадостный зеленый цвет, Джозеф воровато оглядывается и приступает к делу.

Если бы кто-то спросил Уолли, что он думает о поступке Джозефа, он бы пожал плечами и не проронил бы ни слова. Ему все равно. Джозеф взрослый. Джозеф чужак. Он пыхтит, разрывая лопаткой сырую землю, и посматривает по сторонам. Джозеф боится. То, что он делает, незаконно, хотя Уолли нет до этого дела. Земля наверняка тяжелая, рядом озеро — здесь влажно и всегда прохладно.

Джозеф странный. Никакой он не детектив.

Джозеф писака. Проклятый журналист — так их называли в Доме желаний, в приюте, где Уолли провел детство.

Джозеф хочет обо всем рассказать! Написать откровенную историю. Сделать из этого сенсацию. В газетах такое охотно публикуют, люди любят чужие трагедии.

Уолли смотрит через ограду и не пытается его остановить. Бренчит одной рукой по ржавым прутьям и переступает с ноги на ногу. Под мышкой он держит куколку. Тряпичную куколку без лица, у нее синее платье и две косички. Уолли не помнит, откуда у него эта куколка, потому что он вообще ничего не помнит.

Ему неинтересно. Ничего его не волнует.

Джозеф роет себе могилу, но это было сразу понятно, как только он здесь объявился. В шляпе типа хомбург, в сером потертом костюме. С толстенным блокнотом и двумя шариковыми ручками — на всякий случай. Лопатку с ярким черенком он предусмотрительно сунул под пиджак.

И думал, что ему удалось пробраться сюда незамеченным.

Уолли не против, он наблюдает за ним глазами ангела, и ему плевать.

Джозеф самозабвенно роет могилу, в руке мелькает веселой расцветки черенок от лопатки. Комья земли он отбрасывает руками, брюки на коленях покрываются толстым слоем глины и песка. Шляпа отлетает в сторону. Джозеф так увлечен этим занятием, как будто там — клад.

Но его там нет.

Он хочет докопаться до истины, а потом сделать из этого сенсацию.

Но его самого тоже скоро не станет.

Джозеф трудится, не замечая усталость и подкрадывающиеся сумерки. Ночей здесь почти не случается. Уолли не любит ночи. Уолли боится темноты. Поэтому солнце светит, пусть тускло, и не греет. Под конец Джозеф забирается в могилу целиком, торчит только лысая макушка, шляпа — в стороне. Он кряхтит, ломаются гнилые доски, шорохи деревьев из раскинутого неподалеку леса не могут заглушить этот шум. Разрытые комья земли потихоньку ссыпаются обратно в яму. Джозеф выкарабкивается из нее, как ошпаренный. Глаза горят в лихорадке, руки трясутся.

Потом Джозеф молится.

Уолли кажется, что он молится. В приюте так было принято. В приюте молились все.

Джозеф божится и повторяет:

— Могила пуста… могила… пуста… Могила пуста… — как заведенный.

Он садится на корточки и протирает платком крышку гроба. На ней выбита одна единственная надпись: «11121».

Джозеф делает заметки в толстенном блокноте синей ручкой, вытирая пот с лица рукавом пиджака. Кончик платка торчит из его кармана. На кармане пятно. Джозеф замарался и так крупно вляпался — вошел в эту историю. Нет — вломился. Земля на его костюме — последнее, что должно его волновать. Но она его и не волнует. Он уходит со старого кладбища усталым и грязным, судорожно сжимая в руках блокнот, в котором последней строкой значится надпись: «Могила была пуста». Какое-то веское доказательство, как будто это примут в качестве заявления в полицию.

То, что сделал Джозеф, против правил.

Шляпа кособочится на его голове, черенок лопатки выглядывает из-под пиджака. Брюки в глине, руки в глине, Джозеф весь в поту и догадках. Он повторяет строку про могилу до тех пор, пока не закрывает за собой скрипучие ворота. Замка на них нет, входи кто хочет.

Уолли чувствует ленивый интерес. Его всегда отчитывали за любопытство, и он перестал его испытывать. Все — лишь бы его больше не наказывали. Но сейчас вокруг ни души и только рваные завывания ветра.

Уолли подходит к бугристому краю могилы и несмело заглядывает вниз. Земля понемногу обваливается под его ногами.

Там — никого.

Он роняет туда куколку и убегает прочь без крика, смеха или слез. Могила стоит без надгробия, но там — в земле — вычерчен его номер.

Кто там должен быть? В земле? На дне ямы?

* * *

— Мама, впусти меня! Впусти меня, впусти меня, впусти меня! Мама!

Уолли — шесть лет, телячий взгляд и сущность ангела. Он барабанит в дверь и кричит не замолкая, раздражая соседей, которых, к счастью, сейчас нет.

За дверью — мама. За дверью он был счастливым. Когда-то в прошлой жизни, но этого он помнить не может, как и всего остального.

Уолли — шесть прожитых лет из двадцати четырех отведенных. Уолли — телячий взгляд, которым нельзя глазеть на то, как разрубают куски человеческой плоти. Уолли — сущность ангела, Уолли отнял жизнь у десятерых, а одиннадцатую — свою — отдал добровольно. Дважды отдал и отдал бы еще, если б смог.

Уолли — тюрьма, камера и остывшая бурда на заключительный обед, напоследок. Обед нетронутый. Уолли — заостренная столовая ложка из дешевой стали. Уолли — поврежденная сонная артерия.

Уолли мертв. Так давно мертв, что не помнит об этом.

Уолли шесть. Уолли покончил с собой в двадцать четыре. Отдал жизнь — свою и десяти невиновных, отдал их за одну, ту, которой никогда не существовало.

— Впусти меня, мама!

За дверью ничто: тишина и глухие стены. Забитые окна, закрашенные стены и запах разложения. За дверью — смерть, впитавшаяся в краску с момента, как Уолли распахнул глаза и вдохнул первый глоток воздуха. Почти что умер.

Все живут с момента рождения, но никто не пытался моментом рождения окончить жизнь. Уолли пытался. Уолли — телячий взгляд и упорство барана.

За дверью — тьма и ничего больше.

— Мам? — спрашивает Уолли пустоту и долго ждет ответа.

Но никого там нет.

Никого нет нигде.

Нигде — это Мир Уолли.