Нет неизбежности (гет)

He'll build a little home

Just meant for two

From which I'll never roam

Who would, would you?

And so, all else above,

I'm waiting for the man I love

Ella Fitzgerald — The Man I Love

Я проснулась от непонятного грохота, донесшегося с первого этажа, — казалось, в доме что-то взорвали. Впрочем, это не стало бы для меня большим сюрпризом, за последние несколько дней поместье перевернули с ног на голову, теперь, очевидно, взялись даже за стены. Не знаю, что они надеялись найти в голом камне — скелеты пропавших без вести авроров или очередной способ воскресить Лорда?

День был до неприличия солнечным, за окном пели птицы и журчал фонтан, но мне сейчас больше всего хотелось, чтобы шел дождь, такой сильный, непрерывный, чтоб ничего не было видно за стеной воды. Но кто в этом мире станет считаться с моими желаниями? Выходить из комнаты не хотелось, но я знала, что если не сделаю этого в ближайшие несколько минут, какой-нибудь особо рьяный аврор придет за мной. Я была гостьей в собственном доме, как мелодраматично.

Прошло уже двенадцать дней с тех пор, как Поттер победил, с тех пор, как моего отца посадили в Азкабан, с тех пор, как мы с мамой были под домашним арестом, с тех пор, как я в последний раз видела Теда. Сама мысль о нем, его имя болью отозвались где-то в груди, но я не позволила себе раскисать, просто не имела на это права. Он бы расстроился, вздумай я лить слезы. Не то чтобы не делала этого почти каждый день, просто… надо было продержаться хотя бы до вечера, когда я снова окажусь в своей комнате наедине с воспоминаниями и тревогами.

Я медленно спускалась по лестнице, едва ли не безучастно глядя на запыленную и затоптанную ковровую дорожку, покрывающую ступеньки. Мама вздрагивала каждый раз, когда авроры переворачивали мебель, скидывали со стен картины, порой даже срывали обои. Пусть они оправдывали это поисками «чего-то важного», я была уверена, что это доставляет им неимоверное удовольствие — разрушать, портить, пачкать. Они были похожи на дикарей, и даже наши эльфы называли их варварами. И с ними нельзя было не согласиться. Где была Грейнджер с её ГАВНЭ, когда оно действительно пригодилось бы? Авроры ничуть не гнушались пользоваться эльфами в своих поисках, домовики своими руками рушили то, что строили их предки.

Впрочем, не это было самым ужасным. За все эти двенадцать дней нам не позволили написать даже отцу, не то, что связаться хоть с кем-нибудь. Вот так, домашний арест с полной изоляцией от мира. Хоть какие-то новости я узнавала из разговоров авроров, поэтому старалась как можно больше времени проводить рядом с ними. Первое время они меня гнали, шикали, но, так как собирались они в основном на кухне, я нашла повод постоянно там находиться — училась у эльфов готовить. Даже увлеклась, чего никак от себя не ожидала, хотя поначалу бесилась, срывалась на домовиках, била посуду, но потом вспоминала Теда и буквально сдувалась. Училась готовить его любимые блюда, представляла себе, как бы он отреагировал — наверняка зажмурился бы от удовольствия, а потом поцеловал меня.

Я знала только, что он жив, и это единственное заставляло меня держать себя в руках. Мне стоило огромных трудов узнать это, и недовольно оброненные аврором слова, мол, есть такой, с ним разбираются, стали моим стимулом. Больше всего на свете я хотела его увидеть, хотя бы просто увидеть, убедиться, что он цел и невредим. Я знала, что нам приходят письма, но мы их не получали — за нас это делал Аврорат.

— Панси! — услышала я голос матери, как только открыла двери в столовую. Что-то случилось, уж слишком возбужденным был её голос.

Мама сидела за длинным столом, который сейчас был заставлен всевозможными коробками с изъятыми из кабинета отца вещами, и читала какую-то газету.

— Панси, я только что узнала: слушание твоего отца в эту пятницу!

Я кивнула, не понимая, чему мама так радуется — послужной список отца вряд ли давал хоть какие-то надежды на его освобождение. Да и слушание, скорее всего, будет над всеми Пожирателями сразу, разве станет кто-то рассматривать каждого по отдельности? Разве что Малфоев, но они всегда на особом положении. Я бы не удивилась, если бы Люциус уже успел втереться в доверие новому Министру, да и проспонсировать заодно какие-нибудь восстановительные работы, например, в Хогвартсе или в Министерстве. Как бы Драко не жаловался, его отец умел без мыла влезть, ну, в общем, понятно, куда. Моего же отца ждут годы в Азкабане или, в лучшем случае, лишение всех прав. Меня от суда спасло только то, что мы с Миллисент и Трейси прятали младшекурсников. Для Аврората это было важнее наших фамилий.

— Я буду на кухне, — сказала я вместо пожелания доброго утра и целенаправленно зашагала к двери на противоположном конце столовой. До меня как-то не сразу дошло, откуда мама узнала новость. Она держала в руках газету. Неужели…?

— Даже не посмотришь свою почту? — весело поинтересовалась она, толкая ко мне стопку конвертов всех цветов и размеров.

— Мы больше не под контролем? — я по-прежнему стояла возле двери в кухню, не в силах поверить, что происходящее мне не снится. — Больше никаких запретов?

— Почти никаких, — кивнула мама и снова улыбнулась.

И только тогда я поняла, что теперь она сможет увидеть отца, пусть даже издалека на слушании, но не в её правилах было сетовать на судьбу. Честно говоря, я всегда завидовала своей матери — она умела находить хоть что-то хорошее в самой, казалось бы, безвыходной ситуации. И я ни секунды не сомневалась, что если бы отца выслали из страны, запретили бы пользоваться магией, лишили бы всего состояния до последнего кната, она отправилась бы за ним. Как я за Тедом. Его имя меня отрезвило, хотя нет, наоборот — сорвало во мне последний оплот выдержки и терпения, и я сломя голову бросилась к столу.

Мама смеялась, пока я судорожно отшвыривала конверты. Было несколько писем от Блейза, подписанных рукой Трейси, пара записок от Миллисент и даже наспех нацарапанное письмо от Драко — я не стала их читать, будет еще время. Как назло, письмо от Теда оказалось самым последним, оно было тонким, в нем едва ли было больше листа бумаги, но я знала, что Тед никогда не умел писать длинных писем. Адреса на конверте не было, только моё имя, написанное аккуратным крупным почерком Теда.

Я провела по нему пальцами, чувствуя, что по щекам текут слезы. Почему-то мне стало страшно — а вдруг он меня разлюбил, вдруг нашел какую-нибудь спокойную покладистую девушку за эти двенадцать дней? Ту, которая будет заглядывать ему в рот и соглашаться с каждым его словом — всё то, чего никогда не делала я. Ведь он и сам бы не позволил мне это делать — изменять себе ради него.

— Ну же! — подогнала меня мама с мягкой улыбкой, мне бы её уверенность.

Я вытерла слезы рукавом и медленно перевернула конверт. Он не был запечатан и, как выяснилось через секунду, оказался пуст. Не было даже крохотной записки, ничего. И я еще думала, что хуже быть не может?

— Он сказал, что не смог ничего написать, — мама смотрела куда-то за меня, и по разливающемуся в груди теплу я уже знала, кого там увижу.

Я медленно обернулась, пытаясь вытереть неостанавливающиеся слезы и пригладить нерасчесанные со сна волосы. Вряд ли я представляла собой живописную картину. Но разве это имело сейчас хоть какое-то значение?

Он стоял, лениво прислонившись плечом к двери, засунув руки в карманы светлых брюк, такой… уверенный, повзрослевший за эти пару недель, такой греховно-красивый, что моё сердце едва не выскочило из груди от затопившей меня безграничной нежности.

— Ты же знаешь, я никогда не умел писать письма.

Всё сразу встало на свои места. И пусть мои волнения никуда не ушли, пусть нам еще только предстоит учиться жить без войны, без постоянного страха за себя, за семью, за свою любовь, быть может, и у нас когда-нибудь будет своё «долго и счастливо».

— Тед!