create/detonate (гет)

Таша чувствует себя этаким Индиана Джонсом. Ну вот как, знаете, если бы Индиана Джонс был гениальной женщиной и валялся с дырой в груди, мечтая сжечь дотла все склады с артефактами, которые только бы смог найти.

Потому что именно этого Таша хочет сейчас.

Сжечь дотла.

Когда она нашла адрес этого места, спрятанный в зашифрованных файлах Оби — серьезно, Оби, пытаться спрятать что-то от меня в компьютере? — когда она нашла это место, то на полном серьезе и без капли сожаления рассматривала вариант использовать последние прототипы Иерихона.

Просто вбить координаты и нажать на блестящую красную кнопку.

Она никогда не была на этом складе, но все запароленное оборудование, все вещи, которые Оби у нее украл, которые он классифицировал как «слишком опасные» для нее, все прототипы, которые как бы вышли из строя, все грузы, которые потерялись… Все. Все это было здесь.

Не раз и не два, он украл ее сердце. Буквально безжалостно, кроваво, нежно. Он украл ее сердце, и, очевидно, разум тоже. На веки вечные.

Ты великолепна, Таша, ты просто поразительна. Твой мозг — просто чудо. Ты лучше, чем когда-либо был Говард. Компания без тебя была бы ничем.

Все это ложь, все это чертова ложь, и она повелась, одинокая, глупая и отчаявшаяся, пытающаяся жить достойно своей фамилии, которую она ненавидит, и своего наследства, на которое ей хочется плюнуть.

Но все было в порядке, потому что Оби был с ней. Он был ее семьей, любил, хорошо к ней относился, заботился, помогал.

Оби был Оби.

Оби заплатил террористам за ее убийство (ее собственными бомбами!), а когда не вышло, сделал вид, что он тут ни при чем. А дальше — месяцы пыток водой и раскаленным углем, тяжелые кулаки и дикий смех этих подонков, которые испытывали чистое наслаждение, вырывая батарею из ее рук, и, смотря, как она, похожая на отчаявшееся животное, задыхающаяся и умирающая, пытается бороться, восстанавливали и соединяли по новой провода до того, как станет слишком поздно, отбирали то, что никто и никогда не имел права отбирать.

И все же каким-то образом какая-то часть, какая-то гребаная тупая часть Таши скучала по нему. Скучала по пицце в два ночи, скучала по его руке на своем затылке, по его глубокому, успокаивающему голосу, его улыбке. Она полжизни любила этого мужчину просто потому, что он обратил на нее свое внимание, а теперь, когда его не стало, часть ее вопрошала: «Но когда он вернется? Он мне нужен».

Это хуже всего. Он пытался убить ее — убил, во многих смыслах — и она продолжала скучать по нему. Ну разве не трогательно?

Так что да, она хотела бы сжечь это место дотла, чтобы не видеть, как далеко зашло его коварство, как много он отобрал у нее.

Как, должно быть, он смеялся за ее спиной.

Но она — Наташа Мария Старк — сделана из металла, злость и боль никогда не останавливали ее раньше. Она выжила, когда он нежно и бережно достал сердце из ее груди, выжила, убив его вспышкой света и отчаяния.

Она сможет пережить и это.

+++

У Оби была своя система хранения для документов, записей, книг и даже для складов, полных награбленного добра — по алфавиту, в порядке хронологии, по степени важности. В общем, банально и достаточно просто. Раньше она дразнила его по этому поводу и разбрасывала вещи, чтобы подколоть его, а он смеялся и спокойно возвращал все на места.

Таша начинает по алфавиту, с буквы «А», сразу у центрального входа. Андромеда — система наведения ракет, которую она забраковала много лет назад из-за слабой защиты от взломов.

— Я избавлюсь от этого, малыш.

— Спасибо, Оби.

Она идет дальше и только на букве «В» понимает, что большая часть, если не все здесь, принадлежала когда-то ей.

Бета 638/PQ-1 — деревянная коробка, которая действительно выглядит как что-то из мира Индианы Джонса. Внутри бумаги — реальные бумажные бумаги, божечки, Оби — на немецком, что-то написано от руки, что-то напечатано. У Таши не так хорошо с немецким, но даты в правом верхнем углу она понимает достаточно хорошо. Нацистские трофеи?

Она чувствует горечь желчи на языке и тяжесть в желудке.

Дойдя до «E», она находит целую кучу коробок, на которых выжжено что-то змееподобное — символ ГИДРЫ, который она знает еще с тех счастливых времен, когда Говард был членом Стратегического научного резерва.

Какого черта Оби хранил что-то связанное с ГИДРОЙ?

Наплевав на порядок, она двигается дальше, пропуская коробки со знакомым ей логотипом «Старк Индастриз» и останавливаясь у вещей, помеченных иностранными буквами или словами. В основном попадалась ГИДРА, но были и другие — артефакты, помеченные на арабском, файлы на русском и словацком, стопки книг на немецком и французском.

Зачем, Оби? Шантаж? Исследования? Тяжелый случай накопительства? Зачем тебе нужно было знать о Красном Черепе? Что такое Красная комната?

Она думала, что это все из-за нее. Думала, что была легкой мишенью, и он просто воспользовался этой возможностью, слишком хорошей, чтобы упустить. Золотым гусем. Она думала, что это все из-за нее, и он использовал ее, потому что мог. Но все оказалось… Все оказалось отвратительной чертовой ложью.

Все оказалось…

Таша вздохнула и закусила губу, пытаясь сосчитать до двадцати. Пошатываясь, она дошла до ближайшего угла. Ее вырвало на тринадцати.

Все доказывало, что она вообще не знала Оби, потому что Оби… Оби был монстром. Монстром, который хранил записи об экспериментах на людях в своем подвале рядом с бомбами для продажи террористам и заспиртованными частями тел неудавшихся экспериментов ГИДРЫ по созданию мутантов. «Чудесные» — так их называли в файлах. Таше захотелось блевать.

Она должна была почувствовать себя лучше, зная, что это не она превратила Оби в жадного, злобного ублюдка, что он всегда был таким.

Но это совсем, совсем не помогает.

+++

Она вернулась к своей машине, проехала пятьдесят километров до ближайшего алкогольного магазина, скупила половину их запасов виски и набрала Пеппер, чтобы сообщить, что будет вне зоны доступа несколько дней. Пеп ненавидит это, она ругается и кричит на нее, но даже через трубку все равно слышно, что она немного растеряна, потому что, эй, знаете, прошло всего три дня с тех пор, как они вместе убили Оби.

Хотя это, конечно, не вина Пеппер. Она не столько убила Оби, сколько спасла Ташу, а это совсем другое дело.

С другой стороны, Таша вполне осознавала, что она просила Пеппер сделать, потому что эта женщина достойна большего, чем быть просто оружием в чужих руках.

Она сдерживает всю ту желчь, ненависть к самой себе, боль, что рвется наружу, сглатывает и терпит все это, как терпела многие другие вещи на протяжении всей своей жизни, и засовывает все это поглубже, давая своему лучшему другу выговориться.

— Я позвоню тебе, — говорит Таша, когда Пеппер выдыхается, и вешает трубку. — Джарвис, — вызывает она по голосовому набору. — Присмотри тут за всем для меня и зови, только когда случится что-то из ряда вон, окей?

— Хорошо, мисс Старк.

— Спасибо, дружище.

+++

Она плачет, пока не доходит до буквы «M», затем проклинает все, добираясь до «Р», идет, будто в бреду, и вырубается пьяной на «S». Она спит, еще немного выпивает, загружает на свой телефон несколько языковых пакетов, учит множество нацистских пропагандистских слов на немецком, медицинские термины на французском, совершенствует знание русского.

Тут лежат вещи, которые она сама продумывала и разрабатывала.

Он мимоходом о чем-то упоминал, и она, как дурочка, хваталась за эти идеи, носилась с ними как угорелая, что-то придумывала, улучшала и возвращала их ему обратно в результате настолько переработанными, настолько гениальными, что с их помощью можно было достать луну с неба.

Транспортировочный контейнер полон самого современного оборудования для пыток, и она бьет по нему со всей дури, сдирая кожу на костяшках пальцев.

Это не помогает.

Через некоторое время она возвращается к началу и начинает помечать все вещи, которые надо уничтожить, большой красной «D».

Еще какое-то время спустя она останавливается: до нее доходит, что она отмечает абсолютно все. Она делает большой глоток прямо из бутылки и направляется наружу, закрывает огромные двери и взбалтывает банку черной аэрозольной краски, которую нашла еще в самом начале вместе с каким-то дерьмом для техобслуживания. Она рисует букву «D» такой большой, какой только может, и хлопает по двери, а потом возвращается обратно и продолжает помечать вплоть до «W» — последней буквы в этой чудовищной коллекции упорядоченной бесчеловечности.

«W» интересна по двум причинам. Первая — это стопка как бы случайно перепутанных документов, которые наконец-то проливают свет на то, что, мать его, здесь происходит. Как оказывается, в основном это торговля и шантаж. Все выглядит так, будто Оби скупил все нелегальное дерьмо, какое только мог достать, а затем использовал, чтобы подлизаться или надавить на плохих парней, с которыми он имел дело.

Умно.

Отвратительно.

Он вел бизнес «Старк Индастриз» в таком же стиле. Только… более честно. Или так думала Таша.

Блядь.

Второй интересной вещью в этой секции был деревянный ящик.

Он был примерно 286-м из найденных, но только он был таких внушительных размеров, и это однозначно дурной знак. Два метра в длину, около полутора метров в ширину и немного выше тех, в каких обычно хранят еду. Были и другие причудливые ящики, которые с этим объединяла одна и та же маркировка. Несколько проводов вели от задней стенки ящика к розетке в соседней стене, и судя по низкому электрическому гулу, что бы ни находилось внутри, оно очевидно было погружено в сон.

В таких ящиках обычно перевозят снаряды. Иногда артефакты. Да много чего, на самом деле.

Но Наташа ничего не могла с собой поделать. Увидев этот ящик, она поняла, что его содержимое не так безобидно и безвредно, как может показаться.

В верхней части ящика было аккуратно выведено на кириллице — «Зимний».

— Пожалуйста, пусть это будет просто странный морозильник со снегом или чем-то таким же нелепым, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — бормочет она, подхватывая лом и поддевая крышку.

На мгновение, всего лишь на какое-то мгновение она думает, что все-таки она оказалась права. Это… устройство покрыто стеклом, изнутри наледь, и кажется, будто там все заполнено ледяным туманом, что мешало ей разглядеть что-нибудь еще.

Она ищет защелку, открывающую эту, мать ее, гигантскую морозилку, цепляется пальцем за что-то похожее и тянет. Клапан давления шипит, выпуская обжигающе холодный воздух, который тут же, как по волшебству, испаряется. Таша немного ждет, а затем заглядывает внутрь.

+++

Она научилась не кричать. Афганистан научил ее, крики были проявлением удивления, боли, шока. Она научилась не поддаваться этому, сдерживаться, научилась прикусывать язык до медного привкуса во рту и делать вид, что ждала всех этих ударов по почкам, пинков и пощечин, делать вид, что она не хочет умереть, не хочет выколоть им всем глаза, не хочет рыдать, пока с нее грубо стаскивают штаны.

Иногда они подмешивали песок в их с Инсеном еду.

Она научилась жевать это дерьмо с улыбкой на лице.

Так что да, Таша не кричит, не издает ни звука, просто до крови прикусывает язык. Кровь стекает по горлу, и каждый раз, когда Таша сглатывает, ей становится все хуже, потому что за стеклом — лицо. Внутри этого морозильника находится человек. Его волосы черные, длинные и грязные, глаза закрыты, остальная часть лица скрыта черным намордником, идеально подходящим для него. Сделанным на заказ.

Там замороженный человек в наморднике.

По тому, как подрагивают его веки, она понимает, что он спит.

Ее первое желание — разнести тут все, вытащить его, но она вовремя останавливается, давая себе время, чтобы подумать. Сможет ли он выжить без всех этих проводов? Не умрет ли он от шока при отсоединении? Как долго он там находился? Почему он там? Он опасен? Что будет, если его разморозить? Причинит ли он ей боль? Убежит? Начнет петь?

Она не знает.

Оби держал живых людей в своем подвале, и Таша больше ничего уже не знает.

Она прижимает руку к стеклу и чувствует холод.

— Я тебя вытащу, — говорит она, а затем повторяет на своем ломанном русском:— Ya tebya vitаshy.

+++

Сначала Таша хотела найти всю информацию, где фигурирует этот «Зимний», и потом с ней поработать, но поняла, что только поиски займут несколько дней. Она бегло просмотрела некоторые файлы, но этого было достаточно, чтобы понять, какой это гребаный геморрой. Снова гребаный геморрой. Перед ней были пять огромных шкафов, заваленных документами, какие-то устройства, распиханные по ящикам, и куча оборудования, так что понадобится время, чтобы разобраться во всем этом.

Нужно убираться отсюда, пока она не начала кричать, не в силах остановиться.

Пока она не лишилась своего ценного навыка.

Она поручает Джарвису найти Хэппи, чтобы тот добыл где-нибудь грузовик — только не в «Старк Индастриз»! — с генератором. Они встречаются с ним у алкогольного магазина и обмениваются транспортом. Отправив Хэппи домой, она с помощью брони грузит все, что связано с Зимним, в машину.

После этого она сжигает все, что может привести к ней, даже лужу блевотины в углу. Соблазнительно, так соблазнительно позволить огню распространиться, сожрать каждое доказательство того, какой слепой, тупой и наивной она была.

Вместо этого она приказывает Джарвису следить за этим местом и уезжает.

Сейчас она не хочет даже думать об этом складе ужасов. Пожалуй, в другой раз. Разобрать и уничтожить. Поплакать и позлиться. Она, блядь, не знает, что делать. Но нужно от всего этого избавиться.

Но нельзя, говорит она себе. Бог его знает, что случится с половиной это дерьма, стоит ему загореться. Она могла бы утопить половину Калифорнии в океане, прямо в стиле Баффи.

Это ее оправдание, и она повторяет его как мантру.

+++

После Афганистана папарацци разбили лагерь перед домом Таши в надежде хотя бы мельком увидеть, как поверженная, сломленная, безумная женщина выползает из своего убежища, и запечатлеть каждый ее шаг.

Однако потом в центре Лос-Анджелеса возник столп света, и Таша Старк стала не интересна. А вот Железный Человек — да.

Какое-то время назад на пресс-конференции она думала о том, чтобы открыть людям правду. Сказать «Я — Железный Человек», и пусть хейтеры подавятся. Творение Таши Старк оказалось таким удивительным, что все они наложили в штаны, впервые увидев его. Но Железный Человек — их новый герой, их новая надежда — был женщиной, был порождением разгромленной знаменитости, самой ненавистной из всех.

Она правда думала об этом.

Но Таша — красотка ростом метр шестьдесят — была дочерью Говарда и точной копией Марии, и пока она дышит, она всегда будет под прицелом. Возможно, будь она мужчиной, она послала бы все к черту и просто бы вывалила на всех правду. Но она не мужчина, и даже в 2010 году это, черт возьми, имело значение.

Таша была мишенью всю свою жизнь, и несмотря на то, что она плевала в лицо людям все это время, она понимала, что если использовать оружие многократно, то ты должен быть чертовски уверен, что больше никто не получит к нему доступ. Если хочешь упиваться кровью побежденных врагов — что Таша и делает — глупости типа гордости не должны вставать на твоем пути. Железный Человек — неуловимый герой, а Таша Старк — гребаная катастрофа, и чем дольше все остается так, тем меньше шансов, что ее раскроют.

Так что она держит рот на замке, улыбается камерам и даже не отрывает руку Коулсону, когда он поздравляет ее с «удачным ходом», потому что нахуй его. Оби знал, где она жила, где она спала. Она доверяла Оби и не собирается повторять ту же ошибку снова. «Удачный ход» не имеет ничего общего с этим, потому что это — выживание.

Сейчас она рада своему решению, потому что перед домом не ошивается куча писак и можно свободно заехать в свой подземный гараж за рулем большого грузовика с замороженным русским внутри. Тем не менее, она все равно следит за тем, как быстро закрываются двери.

Таша надевает броню, вытаскивает свой драгоценный груз и заказывает две большие пиццы.

— Джарвис, дорогуша, полная блокировка, стекла непрозрачные и никого не впускать, и под «никого» я подразумеваю даже тех, у кого есть доступ.

— Вы уверены, мисс Старк?

— Да. Кем или чем бы ни был этот чувак, он тут явно не для того, чтобы пообниматься со щеночками. Мы не можем подвергать риску кого-то еще.

— Что на счет вашей собственной безопасности?

Она смеется, стучит по открытой панели костюма и больше ничего не говорит. Джарвис знает. Джарвис понимает.

+++

Самые старые записи о Зимнем датированы 1945 годом, на каждый год приходится как минимум по одной. Часть их касается технического обслуживания, будто кто-то хотел быть уверен, что неиспользуемая машина останется в рабочем состоянии. Завести двигатель на несколько минут, поменять масло, поставить обратно в гараж.

Будто в этом проклятом бункере лежит не человек.

Ах да, другие бумаги. Вторая часть — отчеты с заданий. Цели. Координаты. Оружие.

Содержимое взятых со склада коробок еще ужаснее. Таша, конечно, не врач, но даже она понимает, как эти лекарства и инструменты действуют. Электричеством воздействуют на мозг, препараты используют для насильственного ослабления долговременной памяти.

Получается, что замороженный убийца поставляется в комплекте со стирателем памяти. Оби каким-то образом заграбастал его еще в 1996 году, четырнадцать лет назад! Все эти четырнадцать лет в его подвале спал человек, оставленный среди лекарств и машин, предназначенных подавлять волю и стирать память, пока кому-то не понадобится оружие.

Раньше она думала, что познала худшую сторону человечества, сидя в клетке в Афганистане.

Святой, блядь, Иисусе.

Надо было оставить хоть немного виски.

— Джарвис! — говорит она и улыбается в камеру, размахивая руками около гроба, потому что это он и есть, и объявляет, — у нас здесь есть один сублимированный убийца быстрого приготовления. Просто добавь воды!

Она смеется.

Но это не то что бы смешно.

+++

Заснув на стопке файлов с описанием убийства семьи из шести человек — младшему ребенку только исполнилось три — Таша видит сны.

Ее одежда и кожа влажные, ее грудь болит, а во рту привкус меди и смерти. Инсен бормочет что-то на своем родном языке, пока затягивает ей штаны куском вдетой в шлевки бечевки. Пуговицы нет. Таша не может перестать дрожать, не может перестать вздрагивать и деревенеет каждый раз, когда доктор замолкает, потому что больше не может быть уверена, что он — это он.

Инсен продолжает бормотать, продолжает успокаивать, как дикое животное, а затем его голос меняется, становится глубже, спокойнее. Теперь уже Оби тянется к ней, целует в висок и кладет ей в руки ее собственное искромсанное сердце.

Ее продолжает трясти, пока он медленно, один за другим, отсоединяет провода, убирает в сторону батарею, вытаскивает магнит. Он копается в ее грудной клетке, комментируя по ходу дела. Таша наблюдает.

Она просыпается от собственного крика.

+++

Крышка гроба состоит из двух частей.

Таша опирается на нижнюю и открывает верхнюю, впуская в лабораторию клубы холодного воздуха. Металл дугового реактора обжигает холодом, который пробирает до самых костей, напоминая, что это все еще у нее в груди.

Ташу потряхивает, и чтобы успокоиться, она кладет руку поверх реактора. Она смотрит, как подрагивают веки замороженного человека. Его руки связаны. Из-под намордника слышно его дыхание. Его имени не было ни в одном из файлов, и если оно у него когда-либо было, то сейчас оно стерто.

Ей интересно, помнит ли он. Сохранил ли он такую способность после бесконечных стираний. Знает ли он, как потерял руку, или это тоже было стерто. Он явно лишился ее до 1945-го, потому что когда ГИДРА заморозили его, руки уже не было.

Металлический протез под ее пальцами кажется даже более холодным, чем корпус реактора в груди. Порт, должно быть, заморожен.

— Чувствуешь ли ты его вообще? — бормочет она.

Теперь она говорит с русским в криогенной заморозке. Наверное, стоило хоть немного поспать за последние семьдесят два часа.

— Когда я в последний раз пробыла слишком долго под солнцем, получила ожоги второй степени. Но это была Афганская пустыня. Это... Это будто проникает в самое сердце, правда? Если ты, конечно, веришь в это дерьмо. Я вот не верю, не в моем случае. Если ты мне скажешь, что у Пеп есть сердце, то да, конечно. Она воплощает сердечность. Но я? Я состою из запчастей, металл и механика с головы до ног. Когда я была ребенком, на какой-то вечеринке я целый час болтала с одним парнем о робототехнике, а затем он рассмеялся и сказал, что Говард будто бы собрал меня в лаборатории. Мне было восемь, и это меня так задело, что я начала рыться в старых файлах отца, потому что, эй, это бы многое объяснило, правда? Оказалось, что это была просто шутка. Кровь и плоть, ну, почти. Итак, вернемся, ты и я. Не думаю, что у нас есть настоящие сердца. Они для хороших людей.

Он дышит. Сойдет за согласие.

Намордник застегивается сзади — она хватается за него обеими руками и возится какое-то время, почти падает на него и наконец снимает, ожидая увидеть под ним что-то ужасное, обезображенное шрамами. Возможно, зашитый рот.

В каком-то смысле она оказывается права.

Намордник падает, свисая с той стороны, где один из ремешков зацепился за грязные волосы, а под ним оказывается самое ужасное, что может быть: знакомый.

Потому что Таша знает это лицо.

Он так по-особому щурился в камеры, чуть наклонив голову, смотрел из-за плеча Капитана Америки, как бы говоря: «Вы тоже?». Раздраженный, возможно, из-за назойливого внимания, направленного на его лучшего друга. И все же, едва ли найдется хорошее фото Капитана без этого человека с неряшливой щетиной на лице.

Сержант Барнс был правой рукой Капитана Америки. Баки Барнс был лучшим другом Стива Роджерса. Говарду он не нравился, и даже годы спустя он каждый раз саркастически хмыкал при упоминании Барнса в разговоре. Возможно, это было из-за того, что Барнс, черт возьми, был ближе к Капитану Америке, чем Говард когда-либо, или из-за того, что он был обычным скучным человеком — Таша так никогда и не узнала. Она слышала о нем кучу небылиц, и ей нравился Барнс, просто потому что он не нравился ее идеальному отцу.

Тете Пегги Барнс тоже нравился. Она говорила, что он был умным, забавным и верным. Он погиб защищая друга — не страну, — встретив смерть на железнодорожных путях в Альпах.

Встретив лед и нацистов, которые сделали из него монстра.

Баки Барнс заслуживал лучшей участи, чем эта.

— Мисс Старк, — внезапно оповестил ДЖАРВИС. — боюсь, устройство криокамеры не предполагает поддерживание нужной температуры долгое время при открытой крышке. Вы должны решить, что делать, в течение двух следующих минут, или же человек начнет просыпаться. И, должен сказать, я настоятельно рекомендую не позволить этому произойти, так как на данный момент у нас недостаточно данных, чтобы быть уверенными…

— Джеймс Бьюкенен Барнс, — прервала она. Взгляд прикован к его лицу. Боже, он выглядит так, будто не постарел ни на день с записей на черно-белых бобинах, когда в его глазах был висельный юмор, а еще что-то проницательное, зловещее.

Говард десятилетиями скупал все, что связанно с Капитаном Америкой, каждый кадр, каждую газетную вырезку, какие только мог достать. В одном из интервью Барнса спросили: каково это — жить в тени легенды? Он тогда фыркнул и ответил: «Вы никогда не получите солнечный ожог».

Таше это понравилось. Это самое вежливое «пошел нахуй», что она слышала. Однажды, когда какой-то мудак-репортер хотел узнать, как ей живется в тени Говарда Старка, она воспользовалась репликой Барнса.

Мудак не понял этой чертовой шутки.

— Вы знаете его?

— Отец знал. Он был одним из Ревущих Командос. Ревущим Командос. Единственный, кто пал.

Ох. Погодите-ка.

— Тем не менее, невозможно определить, в каком состоянии он будет, когда очнется.

— Не могу оставить его вот так, дружище.

Он сомневается, прежде чем спросить, и нерешительно, будто боится того, что может услышать, говорит:

— Вы… глядя на мистера Барнса, вы вспоминаете себя, мисс Старк? Его ситуация, в конце концов, чем-то похожа на вашу: вы некоторое время были в рабстве у организации, известной под названием «Десять колец», и я…

— Отключить микрофон.

Это не одно и тоже. Не совсем. Мужчина перед ней — жертва, раненая и сломленная чужой волей при помощи технологий и насилия. Таша же была просто чертовски тупой. Делала бомбы для Оби годами, преподносила ему разрушение на блюдечке с голубой каемочкой. Ему не нужно было ломать ее, потому что она и так была достаточно опьяненной, достаточно глупой, чтобы сделать все самой. Потому что ее ничего не волновало. И что «Десять колец» сделали с ней? Что значит немного насилия для массовых убийц, в самом деле?

Она отодвигается назад, соскальзывая с гроба, оставляет крышку открытой и делает несколько шагов, чтобы запрыгнуть на ближайший верстак. Берет гаечный ключ в руку и не спускает с Барнса глаз.

Она ждет.

+++

Солдат очнулся внезапно.

Медленное пробуждение характерно нормальному сну, а это не тот случай. Ему не дозволено спать — только холод и забвение. И когда он просыпается, то делает это, как хорошая машина, мгновенно, словно по щелчку переключателя.

Он в сознании.

Холодно.

Это странно.

Он как обычно чувствует жгучий холод, проникающий до костей от промерзшей металлической руки. Но это отголоски угасающий памяти, потому что обычно он просыпается в кресле, а не в камере.

Сегодня он проснулся в камере.

Это странно.

У него болит голова, но не сильно. Отсутствует металлический привкус на языке, язык не прокушен, а под ногтями нет крови. Его вены не кипят на медленном огне.

Он дышит свободно.

Маска исчезла.

Он находится внутри большой ярко освещенной комнаты. Он слышит гул аппаратуры, но ни сигнализации, ни других громких звуков нет. Дыхание, но только одного человека, находящегося на безопасном расстоянии. Ни охранников, ни врачей. Воздух отфильтрованный, но свежий. Нет окон, но есть хорошая система вентиляции.

Вкратце: он рассматривает вариант побега.

Это тоже странно — способность вообще думать о таком, понимать, что он хочет этого.

Дилемма: он всегда знал, что ему закрыт доступ к некоторым вещам : прошлое, его прошлое, его миссии, собственную личность. Все, что было нужно — цель.

Иногда, правда, когда бои затягивались, что-то проступало. Короткие воспоминания, рефлексы, картинки. В такие моменты, прежде чем возвращаться в камеру, он должен был снова садиться в кресло.

По ощущением настал как раз такой момент, но он не собирается возвращаться обратно в лед.

Он проснулся. Ему это знакомо — я, растерянность, гнев.

Странно.

Он открывает глаза.

Белый потолок. Яркий свет. Тишина. Нет ни пылинки. Последнее кажется ему удивительным.

— Эй, — звучит голос. Женский. Обитатель комнаты. В трехстах сантиметрах слева от него. Оковы на руках и ногах никуда не делись, но он может сломать их. Сбежать из камеры. Атаковать.

За десять секунд. Медленно. Но не слишком.

Женщина не выглядит натренированной, и, вероятно, безоружна. Он не распознает устройство на ее груди. Возможно, она тоже оружие. Иногда такие встречались.

Давно. Маленькие девочки с острыми локтями и темными глазами. Они танцевали и он бил их, пока они не научились бить в ответ. Некоторые называли его Большим Братом, и ему нравилось это. Он помнит, что нравилось.

Подобные вещи сбивают с толку.

Он начинает скучать по тем временам, когда не помнил ничего.

Женщина все еще сидит, держа руки на виду. Она старается показать, что не опасна для него.

Опасность.

— Ты помнишь английский? — слова раздражают, проникают окольными путями в мозг, нестройные, гулкие. — Ili tolko Russkij?

Еще больше слов. Более гармоничных. Более знакомых. Он позволяет им осесть. Раздумывает. Должен ли он ответить?

У него нет деталей миссии, которые могли бы помочь определиться с решением. Он ждет. Она моргает и вздыхает.

— Русский, значит. Со школы им не пользовалась, надеюсь, ты поймешь. Подумать только, это было как раз когда ты последний раз был в сознании. Мы, наверное, можем общаться на дерьмовом русском сленге поздних восьмидесятых, если тебе это по вкусу. Ты помнишь, кем ты был? Я имею ввиду, ты помнишь пробуждения? Или каждый раз одно и то же?

Ее акцент ужасен, а слова подобраны неверно. Ее голос звучал более гармонично, когда она говорила другие слова, те, что проскальзывали в его голову, словно змеи. Странно.

— Я… дерьмо. Я говорю бессвязно, так ведь?

Должен ли он ответить?

У него нет деталей миссии, которые могли бы помочь определиться с решением. Ему не хватает информации.

— Меня зовут Наташа. Ты в Америке. Сейчас 2010 год и я разбудила тебя, потому что нашла в темном сыром подвале несколько дней назад, и… Я не большой поклонник темных мест или людей, которых держат там против их воли, окей? Так что я… я хочу тебе помочь?

Звучит как вопрос. Должен ли он ответить?

Нет деталей миссии. Мало информации. Какова цель его пробуждения? В чем заключается его миссия?

Он дергает на пробу фиксаторы. Это рискованно, но ему нужно спровоцировать ее. Ему нужно больше информации. Она вздрагивает. Ее имя — Наташа. Русское. Она говорит, что мы в Америке. Диссонанс. Ложь?

— Прости за это. Я… я не знала, очнешься ли ты в ярости или другом состоянии. Если ты… если ты подашь мне какой-нибудь знак, что не собираешься заколоть меня вилкой, то мы обсудим, как их снять. Но знаешь, у меня уже есть лишнее отверстие в теле, не хотелось бы обзавестись еще одним.

Ровный голос. Странные слова. Она замолкает и прижимает ладонь к губам.

— Упс, это был английский, — она наклоняет голову, изучая его. — Но я уверена, что ты понимаешь. Помнишь. По крайней мере то, что я говорю. Это… это было бы отличным началом. Если ты помнишь английский, то этим ублюдкам не удалось до конца стереть тебя. Если ты до сих пор понимаешь меня, то я думаю, что ты до сих пор… ты.

Она горько улыбается, проводя пальцами по краям фиксатора реактора в груди, и скребет ногтями по металлу.

— Оно того стоит, правда?

Я. Прекрасно. Он помнит это. Что это? Кто это «я»? Это он? Эго.

Должен ли он спросить? Должен ли он… когда-то он знал. Сейчас он знает, что он оружие. Солдат. Зимний. Большой брат, но это определение теряет свою актуальность. Девочки ушли, забрав свои острые локти. Был кто-то еще. С острыми локтями. Костлявый. Падение. Его рука ноет от фантомных болей. Холод обжигает. Снег всегда обжигает, так сильно и так холодно. Режет кожу и морозит лицо. Он кричал, пока они не засунули что-то ему в рот. Он перестал кричать, почувствовав, как огонь распространяется по венам, и позволил всему идти своим чередом. Он забыл, вспомнил, забыл снова. Стул. Камера. Миссия. Стул. Камера. Миссия.

Между всем этим тьма, вспышки света, острые локти, костлявый, улыбка, ветер, свистящий при падении, тушеный картофель, артиллерийский огонь, холод. Тупик.

«Зимний?», — спросил он однажды. Он не должен был, но тот человек был добрым. Низкого роста, в очках. Он захлебнулся собственной кровью. Но он был добрым.

— Ты родился зимой, — сказал он. Из его рта воняло гнилью.

Острые локти. Зима. Большой брат. Большой коротышка. Миссия.

В чем заключается его миссия? Почему он здесь? Почему он проснулся? В чем заключается его миссия? Должен ли он спросить? Ему нужно больше информации.

Женщина смотрит на него спокойно и мягко. Слабая. Жалкая. Она выглядит теплой. Собственное дыхание окутывает туманом его лицо, металл в ее груди отливает иссиня-белым. Ему нужно больше информации. Ее руки спокойно лежат на коленях. Пациент. На ней нет ни пальто, ни формы. Ее локти не костлявые.

Америка. Наташа.

Она не улыбается. Он бы на это не повелся. Он мог бы убить ее за десять секунд.

— Почему я здесь?

+++

Наташа хочет зваться Ташей и не любит вопросы. Она хочет, чтобы он оставался внутри, кормит его и спрашивает о металлической руке.

Он отвечает. Он подчиняется.

Он был создан таким.

Она кладет в его руку вилку и говорит:

— Это итальянская кухня, и даже если тебе не понравится, ты не должен меня бить.

Он кивает. Механически ест. Жует. Глотает. Он редко ест настоящую пищу, только во время миссий. Снаружи. Внутри только насыщение питательными веществами, не пища.

Когда ты во льду, телу не нужна вообще никакая еда. Он думает о желудочных коликах и супе, разбавленном до такой степени, что в нем остается только вода, горько отдающая картофельными очистками.

Для него нет миссии. Таша сказала ему, что больше миссий не будет. Ему не хватает подробностей, он чувствует странное облегчение вперемешку с потерей. Какая-то из этих эмоций неправильная. Таша — это очевидно — не знает, что с ним делать.

Она говорит много, быстро, молчит. Смотрит на него взглядом побитой собаки и ворчит. Он знает как минимум семнадцать способов убить ее только вилкой, которую она ему дала.

Пока он ест, она смотрит и пьет. Алкоголь. Едко пахнет. Основание протеза причиняет боль, холод просачивается до кости из-за слишком плотного соседства метала с плотью. Он крутит наручники, пальцы будто танцуют. Таша восторженно вздыхает и тянется к нему.

Слишком быстро.

Левой рукой он прижимает ее за запястье к столу, перелетает через стол и толкает ее к стене. Она хрупкая. Легкая добыча. Пальцы обхватывают ее шею, и все, что ему сейчас нужно сделать — сжать. Надавить и повернуть. Зажать руками рот и нос. Воткнуть пальцы поглубже в глазницы. Вбить ей нос в череп.

И меньше секунды на то, чтобы оценить ситуацию и принять решение. Она царапает его грудь, задыхается, пинается. Паникует. А затем — сюрприз! — собирается с силами и пинает его, попадает, правда, в бедро, но и этого достаточно, чтобы ослабить его хватку. Она выигрывает полсекунды, ударяет локтем в лицо и проскальзывает между ним и стеной.

Дистанция.

Оружие. Она хватает вилку и выставляет ее в защитном жесте.

— Эй, — ей тяжело говорить. — Эй, эй, блядь, эй, ты еще там? Я из хороших ребят, ты помнишь? Таша. Таша, которая разморозила твою задницу. Ты любишь меня, признайся.

Любовь?

Любовь — это слабость, ничего не значащее слово. Любовь — это случайная привязанность. Острые локти и голубые глаза. Он моргает.

— Люблю?

Таша широко улыбается, ее зубы в крови. Он не может вспомнить, как ударил ее. Моргает. Она облизывает губы.

— О да.

+++

В следующий раз, когда они обедают вместе, она сидит гораздо дальше.

Она не прекращает болтать.

Ему нравится итальянская кухня.

+++

В стенах и потолке живет голос. Только голос, тела нет. Машина, как и он. Голос человека, механика изнутри.

Металл.

Таша тоже сделана из металла.

Голос говорит, что убьет его, если он причинит ей настоящую боль.

— Боль бывает не настоящей? — он в замешательстве.

Голос раздумывает.

— Я не знаю. Мой опыт познания боли чисто теоретический. Однако я должен попросить Вас не задавать этот вопрос мисс Старк.

— Почему?

— Ее опыт — не теоретический.

Это правда. Таша словно открытая рана. Зимний тоже, но он к этому привык. Ему кажется, для нее это ново — быть вывернутой, все внутренности на показ. Никто никогда не вскрывал ее раньше. Теперь она это знает. Она понимает, не все, но достаточно. Вот почему он не убивает ее.

— Голос?

— Да?

— Почему она делает это?

Тишина. Голос раздумывает над ответом. Ему это нравится.

— Мне кажется, хозяйка пытается спасти вас.

— Зачем?

В этот раз молчание затягивается, и Зимний не уверен, что получит ответ в ближайшее время. Возможно, голос не знает, но все равно тихо отвечает:

— Я верю, что она пытается сделать то, что никто не сделал для нее.

Он помнит это: себя, отсутствие самосознания. Острые локти и маленьких девочек. Голубые глаза. Любовь как бесполезную привязанность. Лед. Боль. Медленный огонь в венах и отсутствие выбора. Русский. Наташа.

Большинство из всего этого уже не актуально или давным давно-разрушено. Исчезло.

Он неуверенно касается стены и кивает.

Таша спит в мастерской на первом этаже, свернувшись в углу на койке спиной к стене, с направленной на дверь перчаткой брони. Она кричит кому-то во сне остановиться. Она кричит, но никогда не просит.

Он обходит периметр, пока она не просыпается.