create/detonate (гет)

— И. Мы. Это. Сделали! — радостно кричит Таша, бросив отвертку на рабочий стол, и танцует победный танец. Да, черт возьми! — Джар, друг мой, наш домашний убийца все еще смотрит телевизор?

— Совершенно верно. Кажется, он перешел на «Король Лев 2».

Таша кривится.

Сегодня утром она как бы невзначай упомянула круговорот жизни, который перетек в обсуждение фильмов Диснея, и в итоге они в десять утра смотрели, как маленький Симба скачет через всю Африку.

Было круто, пока Шрам все не оказался мудаком, и Таша более или менее достойно сбежала, тихо матеря Оби за испорченное впечатление о диснеевском мультфильме. Шел бы он к черту в своей идиотской пародии на костюм.

Целых семнадцать секунд она решалась погрузиться в работу, пока не вспомнила, что Пепер все еще зла на нее из-за постоянных внезапных исчезновений, а доступ в дом ей внезапно ограничен.

Дело не в том, что Таша недостаточно доверяла личному помощнику, чтобы рассказать о смертоносном русском сожителе, но Пеппер начала бы говорить о «глупости», «безответственности», «опасности». И была бы права, потому что у Таши в гостиной домашний убийца, который недавно валялся на диване, как гигантский полуметаллический кот, дни напролет смотрящий фильмы в свободное от погони за призраками ГИДРЫ или ночных кошмаров время.

И это нормально, потому что Таша снова стала появляться в костюме Железного Человека, уничтожая остатки оружия, которое попало в чужие руки — читай: «в любые руки», — и время от времени заглядывать в свою мультимиллиардную компанию. Так сказать, рутина. И лучше быть в курсе местоположения Зимнего в ее отсутствие, так что телевизор всё-таки вещь замечательная, но Пеппер... она бы услышала «экс-убийца с прочищенными мозгами» и сошла с ума, побила Ташу за то, что называет Баки Зимним, за шутки про убийства и секретные ассасинские штуки и за фееричный провал, на который впору продавать билеты.

Почему-то Пеппер никогда не смеется, когда Таша шутит о своих ранах. Ей наверно и ОАИ не понравится. А ведь начальница даже сделала футболки.

Она так и не принялась за работу, а выслала несколько новых проектов помощнику, чтобы порадовать совет директоров. Затем пошла в лабораторию и наконец-то закончила руку.

— Соедини меня с ним, пожалуйста, — просит Таша и мгновение спустя слышит фальшивые гудки, потому что ИИ возомнил себя бунтарем. — Красавчик, не хочешь спуститься? Твой апгрейд готов.

Тишина.

А потом:

— Если она красная с золотом, я тебя прирежу..

Как видите грубые и бестактные шутки уместны. Видимо, когда-то давно Баки Барнс был нахальным мудилой, и когда не был занят убийствами, то потихоньку вспоминал об этом. Потрясно.

— Нет, — ухмыляется она, — только несколько клевых фиолетовых акцентов. Это будет круто, я обещаю.

И снова тишина, но уже через минуту двери открываются, и Зимний входит в комнату. Толстовка, которую он облюбовал, перекинута через правую руку; левая почти оголена, за исключением рукава рубашки, скрывающей рубцы. Баки идет туда, куда велит ему Таша, садится, когда она просит, с прямой, как палка, спиной.

Правильно. Она собирается "обезоручить" его — в буквальном смысле — и они уже говорили о психологических травмах, связанных с рукой: не будет никакого полустерильного белого помещения и сумасшедшего ученого. Все на самом деле отличается от прошлого.

Так что Таша без остановки болтает, чтобы успокоить пациента, приводит статистику и показывает вещи, которые он, вероятно, не понял бы, даже если бы имел несколько магистерских степеней, потому что половина этого дерьма в руке изобретена исключительно для него. Она говорит все это, не используя слово «особенный», потому что, ну, «особенный» — это плохо. Это означает отличаться от остальных, быть другим. Привлекать внимание.

Спустя пять минут непрерывной болтовни он поднимает руку.

— Таша, — говорит он на русском. Делает это иногда, причем с таким сильным акцентом, что та думает, будто он может делать это специально, впрочем… — Все в порядке.

Таша хлопает его по плечу, слишком сильно, и сообщает:

— Зашибись. Я как раз собиралась упасть в обморок от недостатка кислорода. Теперь снимай рубашку.

Этого Баки раньше не делал. До этого позволял разглядывать и щекотать, тыкать, даже однажды снял руку, чтобы она осмотрела соединение, но никогда не преодолевал последний барьер — не давал увидеть шрамы. Таша все понимает, но ее это не волнует.

Зимний слишком долго колеблется, поэтому та хватается за подол и стягивает рубашку.

— Давай, детка. Снимай. Ты просто сама невинность, ну не тяни.

Он подчиняется. Рубцы ужасны. Они тянутся через всю грудь, похожие на паучью сеть, как след от удара, как взрыв. Некоторые линии прямые, аккуратные, хирургические, но большая часть — рваные, мелкие и неровные. Они перекрученные, похожие на канат, достаточно толстые, чтобы создать плотные узлы на пересечениях. Выглядит, будто он вышел из какого-то кошмара.

— За ГИДРУ.

Баки продолжает шептать это, когда вспоминает какой-нибудь новый кошмар. За ГИДРУ. Это его вендетта, но они используют оружие Таши. Если она проведет еще больше времени рядом с ним, ну что ж. Эмпатия — весьма опасная вещь.

Ей, наверно, следовало свести его со ЩИТОМ, они, кажется, как раз помогают уничтожать организованное зло. Уйти, пока не стало слишком поздно. Может быть, взорвать склады, где они хранят треклятое оружие, и покончить с этим? У каждого своя война. Но желание помочь Зимнему вопреки всему росло с каждым днем. Ей стоило остановиться — новая рука, имена, места. Этого достаточно. Сейчас у Таши столько дел, что до убийств не должно быть дела.

Ложь.

Наблюдая за её взглядом, Баки вдруг произносит:

— Я читал однажды, будто шрамы означают, что ты выжил.

— Ну, так или иначе, — бормочет та, прослеживая соединение пальцами, действует настолько аккуратно, насколько это возможно вне клиники. Если Зимний сейчас ударится в воспоминания, это помешает.

Он цинично смеется, заставив Ташу подпрыгнуть от испуга, рукой дотягивается до ее груди, прямо посередине. И слегка надавливает. Та рефлекторно бьет по запястью, отходя на несколько шагов, напуганная, с широко раскрытыми глазами.

— Скотина, — шипит она.

Он даже не двигается и совсем не выглядит виноватым.

— Ну, так или иначе, — соглашается. Затем хватается за мышцы левой руки и крутит, пока не отсоединяет протез-в-действительности-оружие, и протягивает ей, будто это подарок. Будто парень, предлагающий девушке цветы. Вот, держи часть моего тела. Разве не мило?

Таша принимает протез двумя руками — ощущается даже тяжелее, чем она себе представляла.

— Он что, из металлолома? Иисусе, это хреново, — она нащупывает небольшую щель между пластинами и нажимает ногтем. Металл поначалу сопротивляется, но все-таки поддается. Полнейшее дерьмо. — Кстати, для новой я использовала сплав. Более прочный, легкий и, на секундочку, медленно реагирующий на изменение температуры. Так что ни солнце, ни холод больше тебе не помешают.

Таша бы сделала то же самое для себя, но вряд ли в этом есть смысл, не так ли? Сейчас зима, дни все теплее, и скоро лето… Бессмысленно, все равно пляжные дни сочтены.

— И если ты дашь мне немного поиграть с портом, я, вероятно, смогу частично восстановить чувствительность. Нервные соединения здесь, они реагируют только на движение, верно?

Кивок.

Баки двигал старой рукой, как и другой из плоти, без раздумий и сознательных команд — вверх и вниз, сжать и разжать. Но ничего при этом не ощущал, и Таша хотела в этом убедиться. Если он не контролировал действие руки, то имел привычку сжимать ладонь слишком сильно, ломая вещи, потому что не мог почувствовать, когда нужно остановиться. ДЖАРВИС нашел себе новое развлечение — покупал ужасные сувенирные кружки в промышленных количествах и наблюдал за тем, как Зимний разбивал одну за другой. Эти двое в любом случае были странными. Человек вне времени вошел в роботизированную семью Таши, как рыба в воду: в любое время суток можно застать, как они болтают, как старые перечницы. Это было забавно.

— Хочешь поиграть с моими нервными окончаниями? — очень осторожно спросил Баки. Сдержанно. Снова флешбек. Иногда Таша хочет извиниться за то, что вернула всю эту боль, ужас. Она знает, что тот, вероятно, нападет, поэтому просто…

Не делает.

Качая головой, Таша наконец-то отбрасывает старую руку, указывает на маленькие крепления, присоединенные к новой. Провода с крошечными металлическими коготками на кончиках.

— Франкенштейн и компания уже делали это. Их попытка сделать из тебя киборга чудом удалась, с учетом того, какие годы это были, пятидесятые? Шестидесятые? Они тогда не могли даже органы правильно пересаживать — первая успешная трансплантация была в 1954, поэтому эксперимент с вживлением такой механики был… невероятным. Прошло пятьдесят лет, и это все еще удивительно, и я сожру воображаемую шляпу, если тут не было какого-нибудь жульничества, я не знаю. Инопланетяне? Технологии будущего? Магия? Не спрашивай, блядь, меня. Но результат передо мной, и это достаточная причина для того, чтобы не захотеть вскрыть тебя и поиграть с внутренностями, окей? Мне только нужно настроить то, что и так есть. Не должно быть больнее укуса. Круто, детка?

И снова эта улыбка с фотографий.

— Я переживу, — говорит Баки. Теперь использует ее выражения.

— Вот это я понимаю! — хвалит Таша и берет инструменты. Давайте посмотрим, сможет ли она сделать киборга лучше, чем кучка нацистских ученых средневековья?

+++

Конечно, может. Потому что Таша, мать вашу, Старк.

— С рождеством, мой однорукий друг! — и, повинуясь своему желанию, продолжает. — За тебя.

Ей кажется, что он понимает.

+++

Баки смотрит на нее. Темноволосая голова низко склонилась над рукой, мозолистые ладони аккуратно перебирают мелкие детали в новом локте. Старк бормочет, ругается — иногда на русском, иногда на английском. Зимний задается вопросом: замечает ли она, что это происходит все чаще и чаще. Это уже не похоже на то, как он сам переключается между языками.

Они оба говорят на нескольких языках, но именно общение на английском и на русском стало для привычкой. Ее английский, его русский — до странности мелодичное сочетание.

Американка с русским именем. Русский с американским именем. Таша бережно и внимательно относится к нему — к руке, личности, — следит за телом и действиями гораздо больше, чем за речью. Говорит, не задумываясь, бесстрашно, облекая ту неразбериху, которая творится у них в головах, в слова. Говорит об убийствах, о крови и чувстве вины, о его внутренней опустошенности практически без колебаний. Таша — рваная открытая рана, все еще истекающая кровью, грязная и едва покрывшаяся струпьями.

Но руки так ласково и осторожно касаются украшенного шрамами тела, словно любимого человека.

Баки нравится и импульсивность, и забота. Анна жалела его, называла раненым животным. Таша знала, насколько тот сломлен, и не обращала внимание. Она с презрением относилась к его кошмарам, и это гораздо лучше, чем ощущение тихого ужаса. Такая забота контрастирует со всем, что он помнит. Анна носилась с Зимним, как со стеклянным, и видела, как приходит смерть, каждый раз, когда смотрела на него. Таша сделана из стали и считает, что гость тоже. Она позволяет ему курить и смотрит, как тот дымит одну за другой, хотя, судя по всему, сигареты в этом столетии не одобряются. Дает прийти в себя и продолжает шутить насчет ОАИ, и смех Таши — лучшее, что он помнит с 1945 года.

Воспоминания — всего-лишь проблески в мутной трясине. Острые локти и голубые глаза, глубокий голос и мальчишеский смех.

Стив Роджерс, ему сказали. Но не важно, как долго всматриваться в черно-белую фотографию, которую дала Таша, — она еще кажется неубедительной. И почему он должен вспоминать? Этот человек мертв. Все они мертвы.

Ассасин не может вернуться назад.

Нет, он предпочел бы остаться здесь — живым и свободным, самим собой, ну, или чем-то близким к этому. Чем-то, что сможет стать «Баки» снова. Лучше здесь, с Ташей, ощупывает внутреннюю сторону предплечья.

— Чувствуешь? — спрашивает она.

Баки откидывает голову и закрывает глаза. Наблюдение за процессом иногда вызывает фантомные ощущения.

— Попробуй другое место, — говорит он и ждет.

— Ничего.

Слышит приближение, все ближе. Инстинкт подсказывает открыть глаза и следить за противником. Но Баки не двигается, позволяет зайти дальше. На ладони ощущается давление, особенно в пальцах. Он сжимает их, и когда открывает глаза от крика Таши, то видит три пальца сжатых в ладони.

Та трясет ими от сильной боли. Но это, кажется, неважно, потому что Старк лучезарно улыбается:

— Ты почувствовал это! Ты все это почувствовал, я офигенно крута. Дай пять!

Она протягивает руку, одаривая его выжидательным взглядом. Баки послушно поднимает левую и аккуратно ударяет по ладони из плоти и крови. Чувствует и это тоже. Таша улыбается широко и открыто, поворачивается на пятках и кланяется своим роботам, стоящим неподалеку.

— Я, черт побери, лучше всех, и ты знаешь это! — кричит она, светясь от радости, прежде чем повернуться снова и обнять.

Обнять Баки.

Который не может вспомнить, когда его в последний раз обнимали.

Что его вообще когда-либо обнимали.

Зимний знает, что такое наверняка происходило, но память все еще похожа на черную дыру, темное пространство. Он проводит дни, концентрируясь на том, чего не было, как говорил бывший хозяин: «шизанутый псих».

Он не помнит объятий, в отличие от тела, потому что руки, старая и новая, двигаются, приспосабливаясь к Таше, прижимая ближе на мгновение. Металл скребет по металлу, когда ее грудь встречается с плечом ассасина. Она шипит, отстраняясь, и снова нахваливает себя.

— Детка, — говорит она, — это удивительно. Я блестяща, и ты выглядишь чертовски сексуальным с этой рукой, мне нравится. Тебе же тоже нравится, признайся!

Она танцует, как полная идиотка, пока вдруг не останавливается.

Неожиданно прижимает руку к груди, тяжело дыша и шипя от боли. Таша опирается на ближайший верстак, стараясь выровнять дыхание. Неожиданная тишина вслед за счастливыми криками ошеломляет.

Баки подходит, чтобы поймать, если та начнет падать.

— Наташа?

Она вяло замахивается.

— Не обращай внимание, здесь не на что смотреть. Иди. Я в порядке, правда.

Нагло лжет и даже не пытается это скрыть. Что бы там ни причиняло боль, оно накатывает волнами. Пережидая новый приступ, она едва держится на ногах. Зимний чувствует запах горелой плоти, смотрит на реактор.

— Голос? — спрашивает, зная, что ДЖАРВИС объяснит. Он всегда объясняет. Но прежде, чем машине выпадает шанс сказать, Таша опережает.

— Дерьмо, — она беспомощно хватается за воздух, не решаясь прикоснуться. — Деревянный ящик на моем столе, Джар?

Голос принимает руководство, направляя Зимнего к нужной коробке, указывает на одну из маленьких квадратных штук, лежащих внутри, и просит передать Таше, которая уже сняла рубашку и пытается избавиться от нижнего белья. Отдав пластину, он быстро справляется с проблемой: одной рукой разрывает эластичную ткань на спине, а другой поддерживает Старк. И не обращает внимания на то, что Таша застывает от быстрых движений, от прижатого к ней тела.

Полуголая, в агонии от боли, она в каком-то извращенном смысле красива. Физически старше на добрые десять лет, крепкая и натренированная. Грудь разделена металлическим корпусом дугового реактора, сияющего голубым светом. Вокруг него свежие бледно-розовые рубцы борются с черными прожилками, по которым распространяется яд. Большинство бы отшатнулось от такого зрелища, но он спокойно смотрел на то, о чем Таша рассказывала несколько месяцев назад.

Это награда и наказание за то, что они выжили.

Открытые раны. В этом нет ничего постыдного.

Таша нажимает на скрытую в корпусе реактора защелку, отсоединяя его, трясущимися пальцами заменяет закопченную металлическую пластину на ту, которую принес Зимний, заталкивает огонек обратно в грудь и тяжело выдыхает.

Через какое-то время она надевает рубашку, и Баки замечает, что раньше огонек не просвечивал так ярко через тонкий материал.

— Черт, он должен был продержаться еще неделю. Если так будет продолжаться, я ничего не успею закончить.

Таша обращается больше к себе, так что ассасин не мешает. Ее взгляд останавливается на новой руке.

— По крайней мере, один пункт из списка готов, — бормочет, пожимая плечами. — Хорошо, куда я засунула схемы для другого…

— Нет, — резко обрывает Зимний, когда становится понятно, что та хочет продолжить работу.

— Что?

— Тебе нужно отдохнуть.

Таша обнажает зубы в пародии на улыбку.

— В гробу отдохну, — дерзко парирует. Шутка. Просто шутка.

Но её глаза слишком темны, а кулаки сильно сжаты, и до него внезапно дошло. Баки понимает эту паническую торопливость, долгие часы работы, быстро гаснущие экраны, то, как Таша печально и беспомощно смотрит на людей через маленькие гаджеты.

— Это, — Зимний указывает на грудь. — Яд.

Проще, чем сказать вслух: «Ты умираешь». Он пытается тоже сказать правду, но нужные слова никогда не придут. Тесно в собственной коже, сердце бьется с иррациональной яростью.

Таша беспечно пожимает плечами, словно это не имеет значения.

— Ну, да. А еще благодаря этому я еще жива, так что, думаю, яд как-нибудь переживу. По крайней мере, у меня есть еще несколько месяцев.

Абсолютно не похоже на ту сильную женщину, что он знает.

— Ты так просто смирилась со смертью, — Баки хочется трясти её до тех пор, пока та не придёт в чувство и не поклянется на всём, во что верит, что не оставит его. Импульс поразительный, и реальный, и страшный. Он не двигается.

Зимний прищуривается, и глаза темнеют. Злость возвращается.

— Вообще, не совсем, но я устала от всего. Причина в том, что этой штуке нужен палладий. Если бы она работала на чертовой радуге и надежде, я бы не попала в эту ситуацию, но представь себе, так не бывает. И не то чтобы я планировала обрести бессмертие с помощью этого. Мне нужно было поддерживать жизнь достаточно долго, чтобы успеть перебить всех в этом гребаном лагере и к тому же решить парочку проблем. И представь себе, я это сделала! Так что нет, я не смирилась, и рыдания в подушку каждую ночь не помогут исправить все дерьмо, гребанный ты мудак, так что прекрати быть сукой! У тебя есть новая рука, так? И у тебя будет список людей ГИДРЫ, чтобы отомстить или чего ты там хочешь сделать, прежде чем я сдохну.

Она разводит руками, и все, о чем Баки может думать, — вот она. Пылкая, неистовая Таша, которая улыбается во весь рот и не боится монстра, которого приютила.

И вот она сдается. Думает, что ассасин хочет видеть ее живой только потому, что пообещала помочь. И это… удивительно не соответствует действительности.

Эмоции за гранью ненависти и гнева все еще странные и незнакомые. Есть слова и есть чувства, но он не имеет ни малейшего понятия о том, как они соотносятся. Счастье ли это? Удовлетворение? Гордость? Не удается вспомнить. Как и в случае со всем остальным: разрыв между понятиями слишком большой, а те мосты, что он пытается построить, искривлены и не приводят туда, куда нужно.

Иногда голос зовет его старым именем. Мистер Барнс. И еще хуже — сержант Барнс. Он больше не тот человек. И не будет им снова. Человеком, может быть, и станет, но уже не ТЕМ. Не тем — любимчиком обладателя голубых глаз и острых локтей. Также как и тем, кого маленькие девочки называли Старшим Братом. Он будет кем-то между, с корявыми, раздолбанными и опустошенными мостами.

Таша называет Баки сотней различных прозвищ, но чаще всего — уменьшительно-ласкательными, и он благодарен за отзывчивость и терпение.

От мысли о том, что Зимний скоро останется без наглых подразниваний и мягкого одобрения, пробивает холодом. Мысль, что Таши может не быть рядом, чтобы успокоить, отвлечь каким-нибудь поручением, прикосновением к руке или плечу всякий раз, когда многообразие возможностей захлестывает его, а выбор кажется непостижимым понятием после несвободной жизни... В общем, эта мысль заставляет что-то скручиваться в животе. Как голод, гнев, но похоже и на страх. Возможно, ужас. Он, кажется, здесь подходит. Баки не хочет потерять Ташу. Она для него… друг?

Друг. Подходящее слово.

Как девочки с острыми локтями, или около того.

— Я не хочу, чтобы ты умерла, — немного нескладно, но честно говорит он. Гнев, который еще недавно переполнял Баки, исчезает после осознания всей ситуации. Таша Старк — друг, и он хочет, чтобы она осталась.

Если бы Зимний все-таки знал, что значит верить, сразу бы помолился.

Закатив глаза, Таша старается говорить как можно мягче.

— Потому что ты зациклился на мне, как утенок на маме-утке, мы это уже проходили, — внезапно останавливается. — Кажется. Или этот разговор мог быть только в моей голове, — и продолжает в попытке отвлечь его.

Ага, в голове. И Баки не утенок. Глядя на хмурое выражение лица, она идет на попятную.

— Или… тигр? Ты можешь быть тигром, если тебе они больше нравятся. Тигр, который зафиксировался на маме-утке и это… Окей, нет, теперь я очень хочу жареную утку, да что со мной не так?

Это просто шум, громкие слова, способ замять тишину и спрятать истину, которая скрывается за ней. Баки уже достаточно хорошо изучил Ташу, чтобы понять это. Она любит шум и суету, как любой профессиональный мошенник, лжет, используя слова и язык тела, отвлекает. Зимний качает головой.

— Может и так, — соглашается. Зациклен на ней. Он был… собой в течение трех месяцев и до сих пор не общается ни с кем, кроме нее и Голоса. — Это не важно. Я не хочу, чтобы ты умерла.

Если Баки будет продолжать в том же духе, тогда, возможно, мысль дойдет до мозга ее костей и превратится в правду. Может, он сможет удержать Ташу в живых одной только силой воли.

Выслушав половину тирады, она тяжело наклоняется, в защитном жесте прижимая руку к груди. Понимает ли, насколько говоряще стеклянными и темными становятся ее глаза при коротком ответе:

— Ладно. Не бери в голову.