Другое отражение (джен)

Безмятежная красная гладь расстилалась во все стороны, насколько хватало глаз. Глиссер летел вперед, на высоте пятидесяти футов над уровнем океана, а приборы не показывали абсолютно никаких аномалий, как и вчера, как и неделю назад.

Каруччи, радиобиолог, с досадой морщился, вглядываясь в мониторы, а Фехнер, один из физиков экспедиции, задумчиво рассматривал маслянисто блестящую гладь, прикрытую клочьями тумана. Она была спокойна, никаких намеков на сушу не было, и потому казалось, что глиссер неподвижно висит над поверхностью, а океан перетекает внизу, обхватив планету как исполинская амеба.

— Ну что там? — Каруччи постучал по воздушному клапану. — Зараза, похоже, пропускает.

— Океан как океан, разве что плазменный. Что-то не так со скафандром? — Фехнер переключил тумблер, и глиссер неподвижно завис на месте. — Вернемся на базу?

— Нет, и так сколько времени зря потратили. Мари меня убьет, если экспедицию задержат, и я не вернусь к рождению сына. Можешь отрегулировать подачу? По-моему, его заклинило.

Фехнер с трудом отстегнул ремень — пальцы в перчатках скафандра были очень неуклюжими — и встал, ударившись шлемом.

— Дьявол побери эти глиссеры, — зашипел Фехнер и полез открывать фонарь кабины.

— Подожди, по инструкции запрещено…

— Да черт с ней, — перебил его Фехнер. Он поднял крышку и встал во весь свой немалый рост, оглядываясь вокруг. — Не экспедиция, а фарс, никому уже не интересно изучение Соляриса.

Каруччи вздохнул. Действительно, их экспедиция носила скорее формальный характер, никто давно не ждал, что дело о Солярисе сдвинется с мертвой точки. Он повернулся к Фехнеру, чтобы тому было удобнее осматривать шлем.

— Ну как?

— С виду все в порядке, — Фехнер проверил герметичность и сел в свое кресло. — Атмосфера здесь очень ядовитая, поэтому нам лучше будет вернуться.

— Ладно, — проворчал Каруччи. Он на минуту отвлекся на свои приборы, а когда повернулся к Фехнеру, тот снова был на ногах. — Что случилось?

— Погоди, — Фехнер яростно замахал на него руками и схватил бинокль, — там что-то есть, я точно что-то видел.

Каруччи пожал плечами и откинулся в кресле. Фехнер был одержим Солярисом, это была третья экспедиция к живому океану планеты, и коллеги относились к его энтузиазму снисходительно.

Фехнер в это время изо всех сил вглядывался в ровную гладь океана. Только минуту назад он отчетливо видел, как поверхность вспучилась, поднялась столбом и сложилась в грубое подобие человеческой фигуры. Этого не могло быть, но Фехнер привык верить своим глазам.

Он до рези вглядывался в океан, но уже не мог сказать, на каком месте видел фигуру — все было слишком однообразным.

Каруччи возился у него за спиной, но Фехнер уже не обращал на него внимания. Ему снова показалось, что океан в одном месте, почти под глиссером, поднялся столбом где-то на фут. Туман расходился под летательным аппаратом, образуя свободное пространство, и Фехнер мог поклясться, что там, прямо под ними, действительно что-то было.

Океан менял оттенки, становясь то бурым, то почти оранжевым, завивался причудливыми узорами, а потом очистился до прозрачно-алого, и Фехнер увидел, как снизу поднимается струями густой ил. Он менял свою форму, бурлил, а оказываясь на поверхности, застывал буроватыми неаккуратными комьями, которые наплывали друг на друга, образовывая странные конструкции. Фехнер со страхом смотрел, как ил, бугрясь, сформировался в ту самую человеческую фигуру, которую он видел прежде. Она была гигантских размеров — втрое или даже вчетверо выше обычного человека, с округлыми ямками на месте глаз и носа.

Фигура подняла к глиссеру голову, и Фехнер отшатнулся, когда открылся темный провал рта, но тут она начала плавиться и стекать грязными буроватыми потеками ила.

Фехнер снова шагнул ближе, вглядываясь в узоры, которые ил образовывал на поверхности, и не увидел, а скорее почувствовал, как глиссер начал мелко подрагивать и спускаться ниже. Туман окружил их со всех сторон, а на свободном от него месте вырастали карикатурные деревья, дома — фигуры из ила твердели, но потом шли темными трещинами, и из этих трещин выдавливался новый, маслянисто блестящий ил, который громоздил все новые и новые фигуры.

Фехнер свесился через борт, вцепившись руками в подлокотник и раму фонаря, пытаясь понять, что происходит внизу. Он чувствовал, что не может отвести глаза от бурлящего ила, не может повернуться, чтобы позвать Карручи, и его с каждой минутой все сильнее тянет вниз, будто на спину один за другим водружали каменные глыбы.

Ил внизу вдруг сгустился, покрыв поверхность океана толстой коркой, стал проваливаться сам в себя, бугриться, и через несколько минут Фехнер с ужасом узнал в этой буроватой, блестящей маске собственное искаженное лицо. Маска слепо, безглазо уставилась на него снизу, открыла рот, отчего ил потрескался и стал осыпаться, а Фехнер почувствовал, как невольно повторяет ее гримасу.

Он попытался закрыть глаза. Тело свело судорогой, из онемевших пальцев выскользнул край подлокотника, и Фехнер полетел вниз, туда, где шло буграми и трещинами его собственное искаженное лицо.

Каруччи пришел в себя на базе экспедиции Солярис. Врачи объяснили, что он надышался ядовитыми газами и потерял сознание, а Фехнер, видимо, случайно выпал из открытой кабины глиссера. К рассказам Каруччи о том, что Фехнер перед исчезновением говорил о чем-то странном над океаном, отнеслись скептически, а после того, как не удалось обнаружить тело, которое должно было плавать на поверхности, данные перенесли в закрытый архив. После этого Каруччи наотрез отказался участвовать в новых экспедициях, но часто видел во сне лицо друга.