Дивертисмент (гет)

Звяк, говорят ножницы. Светлая прядь скользит по плечу и почти ощутимо тяжело падает на пол. Лаванда без сожаления провожает ее взглядом. Вот так всегда: полжизни ходишь ь с крысиными хвостиками и мечтаешь о хороших волосах, а потом, когда они отрастают, не знаешь, как избавиться. То есть знаешь. Она снова лязгает ножницами и бросает взгляд в зеркало, оценивая оставшиеся на голове клочки и островки.

— За маму!

За их еженедельное чаепитие и в пятый раз сказанное: «А вот Мариэтта у миссис Эджкомб носит косой пробор и длинную челочку — очень мило! А Элоиза у миссис Миджен недавно подстриглась, и ей через неделю сделали предложение! Может, и ты…». Все как всегда: Мерлин знает, почему Лаванда сорвалась именно сегодня. В пустой квартире голос звучит хрипло и грубо, говорить вслух — полная глупость, ну и пусть. Она откладывает ножницы и берется за маггловскую бритву.

— За папу!

За шкафчик в ванной, где хранится барахло, брошенное при побеге в новую жизнь папочкой-магглом и заботливо сбереженное мамочкой-ведьмой! Иногда Лаванде кажется, что вся мамина жизнь — ожидание. Папа вернется, и мама предъявит ему выстиранные и починенные Репаро носки, аккуратно свернутые подтяжки, отглаженный носовой платок и флакон одеколона «Арлингтон» под сохраняющими чарами. А вот бритвенный прибор уже нет. Лаванде не совестно, хотя, по сути, она его просто украла.

Лезвие скользит по виску, кожа на нем становится гладкой и голой, именно такой, как нужно. Лаванда готова поспорить, что мама самолично попытается отрастить ей волосы в следующую же встречу. Ну что же, щиты удавались ей еще во времена Армии Дамблдора на пятом курсе. Потом мама, конечно, скажет, что если уж Лаванда мнит себя взрослой, то не должна обижаться по пустякам. Потому что своим демонстративным поступком она, разумеется, наносит родной матери душевную рану и причиняет боль. Наверно, думает Лаванда, старательно споласкивая бритву, в следующий раз стоит просто пропустить еженедельный визит. А пока…

— За сукиного сына Кармайкла!

Она проводит рукой по темени. Завтра или послезавтра, когда полезет щетина, придется повторить. А вот Кармайклу с его залысинами уже ничего не поможет, и это всего в тридцать с небольшим! Что он там бормотал насчет молодой, чистокровной, хорошо воспитанной ведьмы, способной родить ему наследника? «Ты же понимаешь, дорогая, что с тобой у нас несерьезно?» Интересно, откуда Лаванде об этом знать, она же не легилимент? Затылок — самое трудное, приходится действовать почти на ощупь, второе зеркало слишком мало, чтобы рассмотреть в нем все как следует. Ну-ка!

— За Гермиону, мать ее, Грейнджер, то есть Поттер, и гребаный Департамент Разумных Существ!

Лаванда и есть такое существо. Весьма разумное. Образцовый экземпляр, пример для подражания. Она полностью интегрирована в послевоенную действительность — именно так говорилось в интервью, которое Грейнджер давала для «Ежедневного Пророка». Интересно, понравится ли ей лысое разумное существо, или без вьющихся светлых локонов интеграция окажется неполной? Достаточно ли будет, если Лаванда повторит все умные маггловские слова, которые выучила? Вообще-то Грейнджер даже не начальник Департамента, она заместитель и возглавляет Бюро распределения домашних эльфов, но Лаванда не может избавиться от мысли, что «подопечный» в ее речах подразумевает «поднадзорный» — пусть с благими намерениями. Вот и мама…

Лаванда любуется на себя в зеркало: на гладко выбритую, отражающую блики свечей голову, изящное розовое левое ухо и несуразный ошметок плоти на месте правого, впалые щеки и узловатые шрамы на щеке и шее. Правильно она решила — никаких заклятий, только маггловская бритва. По крайней мере, будет что вспомнить. Она проводит по голове мокрой рукой — и вскидывается, когда в комнате, треща, вспыхивает камин.

— Лав-Лав, ты дома?

Лаванда, стыдясь, убирает палочку в чехол. Парвати поймет. Если уж Парвати не поймет, значит, пора ложиться и помирать.

Потрясенное: «О-о-о!!!» примиряет ее с действительностью. Парвати всплескивает руками, складывая ладони в жесте почти молитвенном.

— Ты такая красивая, Лаванда! — говорит она убежденно. — Но Лилавати с тебя не слезет, имей в виду. Потребует такую же прическу, а мы с Санджаем не позволим, так что жди скандала. Не боишься?

Лилавати, названной отчасти в честь Лаванды, пусть та и не настоящая крестная, уже пять лет, и соображает она на редкость быстро. Лаванда достает припасенную заранее книжку-раскраску, показывает зеркалу язык — все-таки со взрослостью у нее проблемы, чего уж, — и вслед за Парвати идет к камину.

* * *

Аврорат утром — тот еще муравейник. Приема посетителей, если не случилось ничего чрезвычайного, пока нет, утренний развод не начался, даже начальство пребывает где-то у себя в кабинетах. Весь списочный состав, от старших авроров и ниже, зависает в дежурке, лениво готовясь к предстоящей дневной смене или завершая ночную. Пахнет кофе, гул голосов звучит почти мирно, и даже записки-самолетики не носятся, закладывая виражи, а спокойно маневрируют между столами. Лаванда идет по проходу между столами. Секунду спустя ее замечают сидящие с краю. Еще через секунду раздается свист. Головы поворачиваются в ее сторону, и наступившее молчание прерывает только чей-то нервный кашель, в котором наполовину тонет восторженное:

— Вау!

— Браун, выходи за меня! — выкрикивает кто-то из угла.

Лаванда уже открывает рот, чтобы отбрить нахала, но тут за у нее спиной стучат каблуки, и на плечо уверенно ложится рука.

— Волки не выходят за кроликов, Джек Рэббит, — говорит Алисия Спиннет, старший Стиратель памяти. Конечно, Лаванда знает Алисию по школе, как и многих здесь, но до сегодняшнего дня перемолвилась с ней едва ли парой слов, пусть даже Стиратели часто работают совместно с Сектором борьбы с неправомерным использованием магии, где служит сама Лаванда. Она наконец-то приходит в себя, улыбается как можно шире и обнимает Алисию за пояс. Молчание длится еще пару секунд — а потом все, как по команде, делают вид, будто ничего не случилось.

— Спасибо, — говорит Лаванда, убирая руку.

Алисия хлопает ее по плечу.

— Своих не бросаем, — усмехается она. — Классная прическа, хочу такую же.

Наверно, стоило прийти пораньше, думает Лаванда. Кто-то старательно на нее не смотрит, кто-то подмигивает, кто-то глазеет открыто. К счастью, дверь недалеко, и за ней никого нет. Лаванда не жалеет, но, оставшись в одиночестве, передергивает плечами — отряхивается от чужих взглядов, как собака, которую окатили водой. Как волк.

В их кабинете тихо, чисто, пахнет пергаментом и чернилами и немного цветами. С некоторых пор ей не нравятся растительные запахи, но Лаванда ничего не говорит — потому что раньше любила духи, особенно цветочные. К счастью, Джимми обходится без, Роза… пахнет розой, как ни смешно, а Лаванда — так уж получилось — здесь старшая во всех смыслах, и эти двое смотрят на нее снизу вверх.

Ее учили быть удобной, послушной и дисциплинированной всю жизнь, до самой Битвы за Хогвартс: даже удивительно, что она может так хорошо командовать другими, пусть этих других всего двое. И злиться тоже. Поначалу Лаванда поверить не могла, что способна просто наорать на кого-то, и даже плакала у Парвати на кухне, а та мрачно смотрела на нее, а потом встала, раздувая ноздри и уперев руки в бока, и обозвала дурой. Вот тогда-то Лаванда и взорвалась! Выкрикнула Парвати в лицо все, что следовало сказать не здесь и не ей, и опомнилась только после Агуаменти Максима.

Придурок Рэббит вообще не стоит того, чтобы обращать на него внимание, и именно потому жест Алисии так… трогает, что ли? Лаванда еще раз поднимает и опускает плечи и садится за стол, радуясь, что приучила свой сектор к порядку: видела она, что творится у других в кабинетах!

Она протягивает руку, берет верхнюю папку из стопки на углу стола. День начинается.

* * *

Через несколько часов количество бумаг убывает наполовину, а взгляды, которые бросает на нее пришедшая позже, но почти не опоздавшая Роза, становятся такими пристальными, что назавтра, похоже, следует ожидать еще одной обритой головы. Джимми более сдержан, хоть и гриффиндорец. Он молчит, три пера вразнобой скрипят по пергаменту с перерывом на ланч: мирный, размеренный рабочий день близится к концу, Магическая Британия может не только спать, но и бодрствовать спокойно, пока…

Карта вышеупомянутой Британии на стене вспыхивает и гаснет — и в самом ее центре наливается красным жирная точка: тревога! Точка расплывается, бледнеет, превращается в подобие увеличительного стекла, и Джимми, самый глазастый, читает вслух:

— Дерби, графство Дербишир, — прибавляя от себя: — Кто бы мог подумать?

— Паб «Ноев ковчег»? — хмуря брови, подхватывает Роза, чистокровная.

— Посмотрим, что там за твари, — усмехается Джимми, магглорожденный.

Все трое внимательно всматриваются в возникшее изображение и аппарируют с места.

* * *

Дело привычное, почти рутинное — наверняка какой-то волшебник решил заглянуть в маггловский паб, напился и начал колдовать. Разумеется, взрослый совершеннолетний маг может пойти куда угодно, и каждое колдовство никто не отслеживает: министерские датчики работают по площадям. Всегда остается вероятность их ложного срабатывания или какого-нибудь недоразумения: наилучший выход, по правде говоря. И, не в последнюю очередь, тревогу могут поднять маггловские полицейские. С некоторых пор специальные приборы, адаптированные для магглов и способные вызвать авроров на место происшествия, придаются…

…И используются.

У входа в паб толпится подвыпившая публика. Сами двери оцеплены, кто-то по громкой связи снова и снова предлагает посторонним разойтись и не мешать. Лаванда с некоторым трудом проталкивается сквозь толпу, размахивая удостоверением — Протеевы чары на нем позволяют увидеть именно то, что требуется в данный момент.

— Мисс, отойдите... — начинает было толстяк в форме. Приходится ткнуть карточкой ему в лицо.

— Инспектор Браун, — чеканит она. — Агентство по борьбе с серьезной организованной преступностью. Нам поступил вызов…

— А-а-а, — тянет толстяк, отступая в сторону. Плохо, думает Лаванда. Обычно местные власти не спешат уступать поле деятельности спецам из SOCA.

Она оглядывается: Роза и Джимми следуют за ней шаг в шаг.

В пабе почти пусто, если не считать полиции и нескольких тел, застывших тут и там в характерных позах.

— Петрификус, — шепчет за спиной Роза.

— Вызывай Стирателей, — бросает ей Лаванда и снова прибегает к магической силе удостоверения.

— Проблемы, сержант?

Полицейский оборачивается, окидывая ее взглядом: немолодой, жилистый, явно опытный — с такими иметь дело труднее всего.

— Драка, агент…

— Браун.

Он кивает.

— Какая-то заезжая банда, судя по всему. Возможно, байкеры, но мотоциклов никто не видел. Начали задирать местных, видимо, что-то подлили в пиво, — он указывает на пострадавших. — Наши попробовали им навтыкать, но у тех, похоже, еще и шокеры были. Так что за показаниями придется в больницу, скорую мы уже вызвали…

Сержант оборачивается к подчиненному, который что-то шепчет ему на ухо, и недовольно дергает ртом.

— Есть один в сознании, но…

— Но? — повторяет Лаванда.

— Он того… слегка крышей поехавший. Прошу прощенья, — спохватывается он и снова переходит на официальный тон: — Пациент психиатрической лечебницы в прошлом, сейчас работает там же санитаром. Не думаю, что…

— Целлер, Пикс, — говорит Лаванда. — Проверьте пострадавших и ждите здесь. Подкрепление вызвали?

— Так точно, — откликается Роза. Лаванде не хочется оставлять их одних, но доверить первичный опрос единственного свидетеля она никому не может.

— Там, — указывает кто-то из полицейских в сторону мужского сортира. В нос Лаванде ударяет вонь мочи, дерьма, какого-то ядреного освежителя воздуха. И крови. Запах заставляет ее сделать еще несколько шагов. На испятнанном плиточном полу, уткнувшись лицом в колени, сидит человек. Сначала Лаванда видит только его волосы — спутанную шевелюру цвета ржавчины. Она втягивает носом воздух, нащупывая в этом коктейле знакомую ноту, но человек вскидывает голову. Лицо его известно ей ничуть не хуже, чем запах.

С заплеванного пола в коридоре маггловского паба, неловко опираясь на левую руку и стараясь не потревожить правую, на Лаванду смотрит Рональд Уизли. Через секунду он узнает ее.

* * *

Ей хватает нескольких вздохов, чтобы переварить увиденное. Палочки при Рональде Уизли нет, но это ровно ни о чем не говорит — в том числе и о том, что это не он наложил Петрификус на выпивох, предварительно внушив им мысль о вломившейся в паб банде. Разве что рука… не сам же он себя поранил, тем более будучи правшой?

— Покажи, — требует она. Уизли не реагирует — даже смотрит теперь мимо, в стену. Лаванда снова тянет носом. Она никому не признается, что способна различать заклятья по запаху, может быть, потому, что иногда ошибается, но здесь ошибки быть не может: тянет горелым.

— Флагранте?

Он молчит, а время идет: чем дольше она будет ждать, тем труднее потом удалять воспоминания. Если ему охота прикидываться городским сумасшедшим — на здоровье, а у нее работа.

— Ты рассказываешь мне, что здесь произошло, я тебя прикрываю. Без веритасерума и прочего. Вот, держи пока.

Пузырек с настойкой бадьяна заклят на неразбиваемость, не то зелье вытекло бы на пол. Уизли даже не пытается ловить его, но вдруг, будто проснувшись или опомнившись, подбирает, зубами выдергивает пробку и поливает раненую руку.

— Семь или восемь, — говорит он хрипло. — Сопляки. С метками.

И добавляет, пока она таращится на него:

— Ненастоящими. И не на руке — на шее сзади.

— Что они использовали, кроме Флагранте и Петрификуса? Непростительные?

— Не было. Таранталлегра. Риктумсемпра…. Не помню.

— А ты?

Он поднимает пустые ладони с растопыренными пальцами.

— Стихийная. И табуретка. То есть наоборот.

С секунду она соображает, что это за заклятье такое, потом прикусывает губу.

— Приметы, хоть что-нибудь? Кроме меток?

— Бритые, — говорит он, — как ты, — и снова утыкается лицом в колени.

* * *

—Ну что? — без особого интереса спрашивает сержант. Лаванда бросает взгляд в угол — на Розу и Джимми, на стоящих рядом с ними Стирателей: Трумэна и — сюрприз, сюрприз! — Алисию. Пускать их к Уизли никак нельзя.

— Почти ничего не помнит, — говорит она вслух. — Утверждает, что бил их табуреткой.

— Ай да Робби, — сухо усмехается сержант. — Смит, отведешь парня домой? С родителями живет, — снова обращается он к Лаванде, — тоже больные на голову, из дурки не вылезают.

— Подождите.

Лаванда отходит к своим, кивает — ее понимают без слов. На минуту все вокруг застывают, как на неподвижной маггловской фотографии, потом отмирают. Жертвы Петрификуса копошатся на полу, удивленно озираясь. Ничего необычного. Просто потасовка в пабе.

— Благодарю за бдительность, сержант, — говорит Лаванда. — Но, кажется, нам здесь ловить нечего. Дело целиком по вашей части.

* * *

Как быть дальше, она понятия не имеет.

В комнате темно, свет с некоторых пор стал лишним. На столе выдыхается сливочное пиво и сохнет сэндвич с сыром (второй, с мясом, давно съеден). Прежде ей не приходилось совершать должностных преступлений? хотя это и преступлением-то не назовешь.

Рапорт написан, сведения о группе юнцов с поддельными татуировками Морсмордре отправлены по инстанции для передачи в оперативный отдел — обычные показания, полученные от пострадавших магглов. Имя Рональда Уизли, как она и обещала, не упоминается: собственно, о нем в магическом мире предпочитают молчать вот уже десять лет.

Без полутора месяцев десять, напоминает себе Лаванда. Свадьбу назначили на сентябрь, через неделю после дня рождения невесты.

Волчья память хранит звуки и запахи, а не слова и цвета: Лаванде до сих пор чудится дух палых листьев, поздних осенних цинний и безвременника, и вскопанной земли. Огромный шатер в саду позади дома Уизли полощется на ветру, мяукают скрипки, мягко выдыхают валторны, звенят на грани слуха защитные заклятья, сливаясь в единый фон, задник, на котором остро выделяются ароматы жареного мяса, зеленого горошка и пирога с патокой. Трех главных действующих лиц сегодняшнего представления: жениха, невесты и одного на двоих шафера.

Парвати недовольно фыркает, в который раз высказывая всем и каждому свое ценное мнение о планах Грейнджер обойтись без подружек, посаженного отца и прочих жизненно необходимых свадебных атрибутов. Не то чтобы Лаванда думала иначе, но она изо всех сил старается не злиться: во-первых, потому, что ей в самом деле плевать на Рональда Уизли, а во-вторых — из-за слуха, что именно Грейнджер обеспечила ей место в аврорате, и не по результатам испытаний, а по квоте, которую сама же и ввела.

— У него вообще хоть кнат остался после всего этого? — громким шепотом осведомляется Парвати. Свадебный шатер сверху донизу опутан какой-то золотистой мишурой, украшен огромными букетами в цветастых вазах, на столах выставлено дорогущее испанское и австралийское вино, и им уже разминается не кто-нибудь, а фронтмен «Вещих сестричек» Майрон Вогтейл.

— Уж не знаю, у кого из них снесло крышу, у Грейнджер или у твоего Уизли, — заключает Парвати. Для Лаванды ответ очевиден — с таким лицом переминается у алтаря давно-уже-не-ее Уизли, такие взгляды бросает на занавес, откуда вот-вот должна появиться невеста в платье от самой Глорианы Таттинг. Когда-то Лаванда мечтала о таком, сейчас предел ее мечтаний — темно-красная аврорская мантия.

Обряд назначен на пятнадцать ноль-ноль, часы бьют три, проходит пять минут, и еще пять, и еще, и кто-то требует, чтобы «их поторопили» — но, будто в ответ, вместо традиционного марша слышится рычание мотоцикла. Лаванда кашляет: удушливый дым забивает ноздри, Джинни Уизли бросается к выходу, отдергивая шелковую ткань, и почти сразу же влетает обратно. Джинни не подружка невесты, просто гостья на свадьбе в собственном доме, но само собой подразумевается, что Гарри сегодня — ее пара. Подразумевалось, думает Лаванда. Не зря говорили, что между ними давно ничего нет.

— Гарри ее увез, — сообщает Джинни очень спокойно. Лаванда поднимает руки, чтобы заткнуть уши, но все молчат, а потом, словно зачарованные, поворачиваются к алтарю, то есть, к стоящему возле него Рональду Уизли.

— Волнуется, — говорит он таким же неживым тоном. — Проветрится и вернется.

— Рон, — окликает Молли Уизли, сидящая в первом ряду, но он повторяет:

— Вернется.

Кто-то выскальзывает наружу, приподняв край шатра, кто-то шепчется, оглядываясь. Невилл — он сидит по другую сторону — вытирает лоб платком, хотя вовсе не жарко. Парвати прижимается к Лаванде, вцепившись ей в руку.

— Ждем? — спрашивает она беззвучно.

Они ждут — вся Армия Дамблдора. Лаванде неловко до тошноты, она боится поднять глаза, а когда все-таки поднимает, оказывается, что в шатре нет уже ни мистера и миссис Уизли, ни большинства гостей. Но Рон и Джинни еще здесь — к счастью, оба сидят на передней скамье спиной к оставшимся.

Парвати нервно раздувает ноздри, толкает Падму, переглядывается с Шеймусом и Дином, но молчит. Первым не выдерживает Невилл — или, скорее, принимает решение по праву командира.

— Пошли.

Снаружи их встречает свежий влажный запах ранней осени и уже изрядно выветрившийся — угощения. Столы и впрямь ломятся от блюд и выпивки, и между ними бродит, что-то бормоча полушепотом, миссис Уизли.

— Испортится, — слышит Лаванда. — Куда же столько?..

Парвати выступает вперед:

— Миссис Уизли, позвольте, мы поможем? У меня отлично получаются консервирующие чары — мама всегда говорила…

— Спасибо, дорогая, — рассеянно кивает та.

Они расходятся, накрывая чарами один стол за другим. Лаванда зависает над блюдом ростбифа, но сейчас ей даже мяса не хочется. Нетронутым остается почти все — кроме нескольких бутылок. За столиком у самых кустов крыжовника, рискуя вот-вот переместиться под эти кусты, пирует состав «Вещих сестричек», а с ними Джордж Уизли и Ли Джордан. Никто их не трогает.

— Чем еще помочь, миссис Уизли? — спрашивает Невилл. — Может, стоит убрать все в кладовую?

Миссис Уизли непонимающе смотрит на него, сдвинув брови, и вдруг в отчаянии всплескивает руками:

— Мерлин милостивый, а подарки? Как же подарки? Где нам взять столько сов?

— Мы могли бы… — снова начинает Невилл, но она не слушает.

— Пора бы им уже вернуться, — голос миссис Уизли звенит, как надтреснутое стекло, и Лаванде больше всего на свете хочется, чтобы все это оказалось одним гигантским недоразумением. Она почти заставляет себя поверить, что Гарри и Гермиона вот-вот появятся и все исправят. — Надеюсь, по дороге ничего не случилось…

— Мама! — Джинни не то всхлипывает, не то смеется.

Она стоит в проеме шатра, белый полог спадает на голову, покрывает плечи, и волосы от этого кажутся еще ярче.

— Никто не вернется.— Джинни машет палочкой, вызывая Темпус: от обыденности этого движения становится еще хуже. — Они, наверно, и поженились уже.

Лаванде ужасно хочется провалиться сквозь землю.

— Как — поженились? — бормочет миссис Уизли. — Гарри и Гермиона? Почему? А как же Рон? И свадьба?

— Потому что кое-кто ей раньше не предлагал, — Джинни улыбается и, подбирая подол новой мантии, шагает в траву. — А потом предложил. Наверно, из-за свадебного платья, они все немного зачарованные. А кое-кто еще все проморгал. Так что возвращать ничего не нужно, — она снова улыбается, легко и ослепительно.

— А ты? — спрашивает миссис Уизли без всякого выражения. — Ты знала?

— Думала, обойдется как-нибудь, — Джинни пожимает плечами. — У нас есть какой-нибудь ящик? Уменьшим подарки, упакуем и отправим на Гриммо.

* * *

Рон так и не появляется. Они действительно складывают подарки, вызывают службу доставки, помогают убрать столы и стулья — и молчат.

Парвати, и та открывает рот, только выйдя из камина. Вид у нее не просто усталый — измотанный, даже хуже, чем на недобром их седьмом году в Выручай-комнате.

— Карма, — говорит она. — Представь, оказывается, этот болван грохнул на свадьбу всю премию! Да еще занял у Гарри! Ни за что! — говорит она убежденно. — Давай поклянемся, если вдруг соберемся замуж, ничего подобного не устраивать!

Лаванда машинально соглашается — уж ей-то пышная свадьба точно не грозит.

* * *

Парвати нарушает клятву через два года: фамилия ее будущего мужа занесена в Список священных скольких-то там индийских семейств, у него полно родни, и свадьбу закатывают по всем правилам. Парвати путается в словах, рассказывая о предстоящей церемонии, Лаванда всеми силами старается избежать если не участия, то хотя бы близкого знакомства с женихом, но потом поддается на уговоры и не жалеет: Санджай оказывается нормальным. К шрамам и всему, что к ним прилагается, он относится куда проще, чем большинство их старых знакомых.

Но в ту ночь, вернувшись из Норы, они засиживаются допоздна, снова и снова заваривают чай и засыпают уже под утро. Ни Рона, ни Джинни Лаванда больше не видит: по слухам, оба уехали из дома, но неизвестно даже, вместе или по отдельности. Со временем выясняется, что Джинни по-прежнему играет в квиддич, но не за британскую, а за румынскую команду. С Гарри Лаванда сталкивается только в аврорате: когда она заканчивает учебу и приходит на службу, тот уже командует Отрядом особого назначения. Молодую миссис Поттер она встречает всякий раз, когда приходит в Департамент Разумных Существ.

О Роне никто из них не говорит: даже на ежегодных празднествах в честь победы над Волдемортом поименно перечисляют погибших, затем поздравляют живых, упоминая Гарри, Гермиону, Невилла — и Уизли, всех сразу.

* * *

Вот и правильно, думает Лаванда, пусть прошлое хоронит своих мертвецов. Она совсем уже решает выбросить Рональда Уизли из головы. Она бы и выбросила, если бы не одна деталь. Родители. Маггловский полицейский говорил о родителях, с которыми живет Рон, то есть Робби, — она повторяет имя, затверживая его.

Мистера и миссис Уизли Лаванда тоже видит нечасто, но те несомненно живы и здоровы, и покидать магический мир, судя по всему, не собираются. Значит, речь не о них.

Аврорат — это диагноз, не хуже ликантропии, вздыхает Лаванда. «И Рональд Уизли здесь не при делах, правда-правда? — будто наяву, слышит она голос Парвати. — И ты ни о чем таком не думала, стоя над ним с этой твоей шикарной головой и в аврорской мантии, пока он валялся на полу в сортире? М-м-м?»

Парвати, даже воображаемая, слишком хорошо ее знает.

Наутро Лаванда, не задерживаясь, пролетает сквозь дежурку, забивается в свой угол, втайне надеясь, что хотя бы полдня вызовов не будет. Расчерчивает таблицу на листе пергамента на две колонки, за и против самостоятельного расследования, почти подсмеиваясь над собой: превращаешься в Гермиону Грейнджер, аврор Браун? Настроение портится, зато становится ясно, чем их заполнить.

Официально Рональда Уизли никто не искал, в этом Лаванда уверена. Допустим, счастливые молодожены предпочли избежать скандала, но почему его родные тоже не поднимали паники? Известно ли им, что их сын и брат содержался в маггловской лечебнице для душевнобольных, затем каким-то образом смог из пациента переквалифицироваться в служащего, и… Тут ее рассуждения начинают буксовать. И что? Познакомился с какими-то магглами, которых все принимают за его родителей? Внушил им эту мысль? Но зачем? Чтобы вписаться в маггловскую действительность — это с сумасшедшими-то?

Лаванда достает палочку, решительным Эванеско уничтожает пергамент и идет в архив. Каблуки форменных сапог громко стучат по дубовым плашкам паркета. Архив занимает одно из самых старых помещений Министерства Магии: говорят, когда-то на его месте была не то тайная тюрьма, предшественница Азкабана, не то винный погреб. Запах сухого дерева, пивного сусла и паутины свидетельствует о втором, еле заметный кровавый душок — о первом. Лаванда показывает пропуск архивной ведьме — уровень доступа у нее не самый высокий, но вполне достаточный, как и полагается аврору, — отказывается от помощи, и в последний момент, уже занеся перо над книгой заявок, вместо «Рональд Уизли» пишет — «Гермиона Грейнджер, запросы, 2001 год».

Пишет, почти ничего не ожидая — но перо внезапно принимается плясать по странице, записывая номера полок и папок.

«Запрос в Министерство Магии Австралийского Союза». Лаванда хмурится, понимая, что опять промахнулась: Грейнджер… то есть тогда уже Поттер спрашивала о чем-то совершенно постороннем, а вовсе не собиралась разыскивать Рональда Уизли. Запросов в Австралию в архиве хранится как минимум пять штук; кроме них, в списке значатся какие-то источники по домовым эльфам и кентаврам, уж точно не представляющие для Лаванды интереса. Перо, скрипя, дописывает последнюю строчку и с маху втыкается в подставку.

«Запрос относительно несанкционированного применения магии как причины смерти Д. В. Дурсля, маггла». Это что еще такое? Фамилия кажется незнакомой. В две тысячи первом Лаванда уже стажировалась в отделе, но по больше в качестве подай-принеси, даже готовила кофе для засидевшихся за работой авроров. Могла не обратить внимания или просто позабыть. Она уговаривает себя не торопиться, но откуда-то из-под волчьего спокойствия, воспитанного годами болезни, выглядывает прежняя любопытная Лаванда, приплясывает, накручивая на палец светлый локон, складывает губы сердечком.

Она касается строки запроса палочкой, и светящаяся точка сползает с пергамента на пол, оставляя след. Стеллажи обступают Лаванду, как стены лабиринта. Точка скользит вверх по стойке и останавливается, подсвечивая номер папки.

Лаванда оглядывается, словно и вправду совершает нечто противозаконное, как добычу в логово, утаскивает папку к столу, ожидая невесть чего — и разочарованно выдыхает. На единственном листе четким почерком выведено: «На ваш запрос сообщаем, что в деле о гибели Дадли В. Дурсля, 12.02.1980 года рождения, маггла, магический след не обнаружен. Старший специалист Сектора борьбы с неправомерным использованием магии аврор Г.Дж.Миллер».

Герберт Миллер, думает Лаванда. Сиплый тенор, постоянный кашель, желтые от маггловского табака пальцы — и не малейших скидок стажеру Браун, будь она тысячу раз героиней и инвалидом войны. Герберта Миллера два года как нет в живых, спрашивать некого, да и незачем. По какой бы причине Грейнджер ни интересовалась неизвестным магглом, ее, Лаванды, это не касается вовсе.

Она чувствует, будто вот-вот переступит какую-то грань, и пути назад не будет. Возвращает на место папку, закрывает доступ к заявке — теперь ее может прочесть только тот, у кого выше допуск — и останавливается, не в силах уйти. Может, взглянуть еще на запросы об Австралии?

Птичка-записка легко ударяет ее по плечу. Лаванда подставляет руку, разворачивает и сминает лист в кулаке. Вызов. Роза и Джимми, кажется, уже паникуют — кляксы на пергаменте тому свидетельством. Лаванда кивает, пятится и бежит по коридору, будто удирая от какой-то опасности.

* * *

Два часа спустя ее вызывают на ковер. В кабинете Главного аврора она была уже сотню раз, но разнос получает впервые. Главный Аврор смотрит на нее сквозь очки, потирает шрам на лбу и смущенно улыбается:

— Чай будешь? И сэндвич? — и, пока она отпивает глоток, внимательно ее разглядывает: — Ты когда последний раз была в отпуске?

Лаванда опускает чашку на стол и пожимает плечами: в настоящем, большом — пять лет назад, когда родилась Лилавати, а неделю прихватывала прошлым летом. Но начальство не намекает — оно приказывает.

— Меня отстраняют?

— Ни в коем случае! Месяц отпуска, как положено. Надо отдыхать, Лаванда, — говорит он убежденно. — Нельзя себя загонять до такой степени…

Собственно, ничего такого она не сделала — всего лишь отпихнула с дороги Розу, которую едва не задавила маггловская газонокосилка, и успела развоплотить вселившегося в эту газонокосилку полтергейста. Ладно, еще двинула как следует идиоту, рассорившемуся с соседями-магглами и наложившему чары на их имущество. Розу, кажется, этот удар напугал гораздо сильнее, чем взбесившаяся машинка.

— Слушаюсь, — говорит Лаванда, еще раз вспоминая похороненный в архиве запрос о гибели маггла по фамилии Дурсль, и идет писать рапорт о предоставлении отпуска.

* * *

— Печенья! — требует Лилавати.

Лаванда сидит напротив. Ей ужасно хочется забраться на стул с ногами или развалиться на диване, но нельзя, нужно подавать пример.

— Сначала доешь, — говорит она и в порыве вдохновения добавляет: — если хочешь, можем покрошить печенье в овсянку.

— Испортить печенье?! — ужасается Лилавати.

Лаванда делает еще одну попытку:

—А потом будет играть в парикмахерскую!

Лилавати пришлось-таки смириться с мыслью, что обрить голову ей не позволят, и теперь она ставит опыты на куклах. И на Лаванде — та снова и снова отращивает волосы на резиновых кукольных головах, а потом стрижет их с помощью палочки.

Из кухни слышится смешок. Дверь отворяется, в комнату влетает поднос и аккуратно опускается на стол: заварочный чайник, сахарница, чашки с блюдцами и корзинка с коричным печеньем. Следом появляется Парвати с палочкой в руке, и все сейчас же устраивается: овсянка ложка за ложкой исчезает во рту без уговоров и капризов, чай остывает до нужной температуры, печенье разлетается по тарелкам. Парвати дирижирует домашним оркестром, включающим и Лаванду: первый день отпуска решено отпраздновать, и празднование должно пройти по плану.

Лаванда смотрит на Парвати — уверенную, безмятежную, решительную — и в который раз думает, как ей повезло. Особенно по сравнению с… Она обрывает мысль и снова возвращается к Парвати, которая даже дома выглядит безупречно, будто никаких проблем у нее нет и отродясь не существовало. Будто не было не то что их седьмого года в Хогвартсе — но и первого тоже, и родители не слали Парвати гневных писем, упрекая за поступление в Гриффиндор. Брахман, повторяет про себя Лаванда чужое слово. Патил — из варны брахманов, жрецов и ученых, им положено учиться в Рейвенкло, а не в Гриффиндоре, предназначенном для воинов-кшатриев. Тогда, на другой день после распределения, она ни о чем таком понятии не имела. Всего лишь увидела, как девочка с темными косичками, сжав зубы, пытается наложить режущие чары на лист пергамента, и предложила помощь. Самое правильное решение в жизни, — усмехается Лаванда и ловит на себе встревоженный взгляд, — пусть даже с пергаментом у них ничего не получилось, а потом пришла Падма и объявила, что это все глупости и с родителями она поговорит сама.

Часом позже уставшую Лилавати передают нянюшке-ванаре. Лаванде пора бы уже привыкнуть к тому, что эти создания в индийских семьях заменяют домашних эльфов, но никак не получается, и сочетание различия и сходства между ними завораживает, как в первый день.

Парвати усаживается на диван, подбирает под себя ноги и, сдвинув брови, спрашивает:

— Ну и что это значит?

— Это?

— Ну да, твой внезапный отпуск. В министерстве сменилась политика? Тебя решили по-тихому отправить в отставку?

Лаванда удивленно глядит на нее:

— Да нет же! Ничего подобного! Я… Я просто на самом деле позволила себе лишнее. По-хорошему, мне должны были взыскание объявить…

Она может рассказать Парвати о чем угодно, исключая Рональда Уизли. Парвати со всей бескомпромиссностью ненавидит Рона с шестого курса — именно потому, что Лаванда так до конца о нем и не забыла. У самой Парвати короткая влюбленность в Гарри Поттера закончилась безболезненно еще на четвертом.

— Ясно, — кивает Парвати. Карьеру Лаванды она всей душой поддерживает. — Значит, надо отдыхать. Хорошо бы куда-нибудь съездить. Не к маме, конечно. Жаль, что я не могу…

Лаванда вздыхает. Ей тоже было бы жаль, если бы она уже не ступила на сомнительную дорожку.

— Я тут была по работе в одном месте… — начинает она.

— Волшебном? — строго спрашивает Парвати.

— По крайней мере, волшебники там есть, — отвечает Лаванда, ни разу не кривя душой.

* * *

И все-таки она тянет время. Полдня слоняется по квартире, убеждая себя, что нужно все обдумать. Вот, например, ее внешность: сейчас она слишком приметна, и пойти как есть — не вариант. Конечно, волосы можно отрастить (в самом крайнем случае, здесь она позиций не сдаст), но шрам, след зубов оборотня, не убрать никакими чарами. Значит, Оборотное зелье или маггловская косметика.

Оборотное — не из тех снадобий, которые можно приготовить на кухне за полчаса или купить в ближайшей аптеке. Лаванда служит достаточно долго, чтобы знать, где берут подобные вещи. Нужно всего лишь дойти до общественной совятни и, изменив почерк, отправить заказ. Все равно она уже преступила… Или еще нет? В конце концов, оборотное зелье не входит в список запрещенных, так ведь?

Через полчаса, одетая в джинсы и куртку, в карманах которой хрустят маггловские фунты, она выходит из «Дырявого котла» в Лондон. Пройтись, говорит она себе. Осмотреться. Не обращать внимания на подозрительные взгляды окружающих. Еще через полчаса она расслабляется. До Лаванды никому нет дела: шрамы или нет, бритая голова или длинные волосы — здесь видели все и привыкли ко всему.

Она бредет по Портобелло-роуд — просто потому, что уже бывала здесь раньше (нейтрализация оживших манекенов, дело закрыто), разглядывая развалы на столах и на асфальте. Зачем-то — то есть понятно зачем — покупает белобрысый парик, сняв его с черной безглазой искусственной головы, соблазняется шляпкой, украшенной букетиком сине-желтых анютиных глазок, и такой же бархаткой на шею… и вздрагивает, услышав за спиной топот и отчаянное:

— Мисс, постойте! Постойте!

Девочка Лаванда, вынырнувшая невесть откуда, пропадает бесследно: аврор Браун оборачивается в боевой стойке — и на нее едва не налетает тощий малорослый парнишка-маггл.

— Простите, мисс! — выдыхает он, глядя снизу вверх черными навыкате глазами. — Я… не подумайте чего… можно вас нарисовать?

Лаванда награждает его Лучшим Аврорским Взглядом, парнишка испаряется, пробормотав напоследок: «Да я чего? Я ничего…» — но ее окончательно отпускает. К парику и шляпке добавляется что-то вроде платка, продавец переспрашивает:

— Эту бандану, мисс? — равнодушно скользнув по ней взглядом.

Спохватившись, Лаванда выбирает в подарок две заколки с блестящими камешками. Одно дело Лондон, а другое — провинция, где каждый чужак на виду, уговаривает она себя и, окончательно плюнув на благоразумие, покупает платье, длинное платье в цветочек в тон шляпке, и поспешно, боясь не натворить еще что-нибудь, аппарирует к дверям «Дырявого котла».

Завтра точно, обещает она себе.

* * *

Ночью Лаванда просыпается — так резко, будто кто-то крикнул у нее над ухом. Вскакивает, пошатнувшись спросонья, рывком открывает дверцу настенного шкафчика. Книг у нее совсем немного. За последние десять лет она не прочитала ни одного романа и не открыла ни одного номера «Ведьмополитена», единственное, что ее хоть как-то занимает — мемуары. Пусть их пишут чаще всего те, кто войны и не нюхал — тем больше поводов без помех перемывать кости идиотам-авторам. Но Рита Скитер не идиотка, отмечает про себя Лаванда, на ощупь — свет ей не нужен, — находя на полке толстый том «Блеска и нищеты демобилизации» и перелистывая страницы. Фамилия Уизли там упоминается, конечно, но о том, за что Скитер должна бы уцепиться в первую очередь, о скандальной женитьбе Мальчика-который-выжил — ни единого слова. Просто в какой-то момент вместо «мисс Грейнджер» в тексте возникает «миссис Поттер». Но сейчас Лаванде нужно другое. «Именно в это время Гарри Поттер помирился со своими родственниками по матери, мистером и миссис Дурсль, магглами, у которых прошло его детство, — читает она. — Несмотря на сиротство и тяжелые испытания, Гарри Поттер сумел преодолеть детские обиды и в какой-то степени заменил сына своим тете и дяде». Раньше она пробегала эти строчки взглядом, не слишком вникая, но сейчас намеки Риты понятны с полуслова. Заменил сына, который погиб. И даже частным порядком запрашивал обстоятельства его гибели, но ничего подозрительного не обнаружил.

Она засовывает книгу на место, забирается под одеяло. Загадка оказалась слишком легкой, разве что остается вопрос — почему не официально? Гарри вполне мог инициировать расследование по всем правилам, раз уж погибший имел отношение к магическому миру. Решил не злоупотреблять служебным положением? Не захотел поднимать шум?

Под одеялом тепло, она сворачивается в клубок, уже в полусне раздумывая о том, что времени у нее немного. До выхода на службу три недели, но полнолуние через двенадцать дней, да еще пару прибавить на отлежаться.

Дерби, повторяет она, морщась от воспоминаний. Психиатрическая лечебница. Чего уж там, отличное место, чтобы провести отпуск.

* * *

Может быть, в Дерби что-то и изменилось с прошлого ее визита, но закоулок за пабом «Ноев ковчег» остался прежним. Лаванда морщит нос, стараясь не чихнуть. Сюда забегают подраться, справить нужду или перепихнуться по-быстрому, но запаха Рона она не чувствует.

Она сует руки в карманы куртки, трясет головой, проверяя, хорошо ли сидит белобрысый парик, и выходит на улицу.

Дерби — не Лондон: поздним утром в спальном районе пешеходов так мало, что хочется спрятаться, укрыться в тени, передвигаясь перебежками от дома к дому. Лаванда горбится и прибавляет шагу: хорошо еще, что ей хватило ума обойтись без шляпки и платья! Город кончается — последние полмили она идет по обочине пустой дороги вдоль живой изгороди, и оттуда, из-за кустов бузины, из чистенького пригородного леска, тоже тянет опасностью. Лаванда принюхивается. Ничего определенного: запахи леса ей незнакомы, наверно, в том и дело. Она уже почти бежит, переведя дух только за солидной чугунной решеткой больницы, вернее, целого городка, вокруг которого раскинулся ухоженный сад с клумбами, дорожками, фигурно подстриженными кустами. Лаванда прячется за одним из них — ярко-розовым рододендроном. Она и не думала, что способна так бояться — и что способна бояться вообще. Еще раз оглядывается, достает из кармана мантию-невидимку, дешевую, одноразовую: компромисс между чарами, которые тот же Рон может обнаружить, и непривычным маггловским макияжем.

Двухэтажное здание административного корпуса увито пахучей глицинией. Лаванда фыркает, проскальзывает внутрь, находит на первом этаже табличку «Отдел по работе с персоналом». Дверь в него приоткрыта — достаточно, чтобы войти. За большим столом сидит молоденькая темнокожая девушка в зеленой униформе и громко клацает длинными, тоже зелеными ногтями по кнопкам компьютера. Почти как в маггловской полиции, только форма другая. Лаванда бесшумно заходит девушке за спину, попутно обшаривая кабинет взглядом. Никаких документов в открытом доступе. Один шкаф закрыт — оттуда бумагой все-таки тянет, но со шкафом можно повременить. Кражу со взломом пока отложим, усмехаясь про себя, квалифицирует Лаванда. Девушка что-то напевает — и едва не подскакивает, когда откуда-то раздается оглушительное:

— Мисс Нвамбе, подготовьте приказы об увольнении!

— Сию минуту, миссис Кинг! — отвечает девушка и принимается щелкать по кнопкам еще быстрее.

Приказы об увольнении. Значит, где-то там внутри есть и приказы о приеме на работу?

Рядом с Лавандой что-то жужжит, и из белого ящика по соседству начинают выползать листы бумаги. Она еле успевает посторониться — девушка подхватывает листы, пробегает их глазами: Лаванда успевает разглядеть только «Уволить с десятого числа июля месяца сего года…»

Стало быть, бумаги все-таки существуют. Девушка стремительно выбегает за дверь. Лаванда идет следом, обнаруживает таблички «Директор отделения по работе с персоналом» и «Архив». Второе куда перспективнее, но дверь в него заперта. Ждать нет смысла — нужно либо вернуться вечером, либо…

Гостеприимный рододендрон ждет, Лаванда скрывается за ним, снова оборачивается к лесу — и застывает. Запах! Явственный, свежий, острый запах взрослого оборотня обрушивается на нее как удар. Она ахает без голоса — и в совершеннейшем ужасе аппарирует с места, так и не сняв мантии и не сосредоточившись, как следует…

…Прямо домой, на два свободных квадратных фута между кроватью и столом, каким-то чудом целая и невредимая. Сил нет не то что встать, но даже перекатиться на бок, пусть даже ноги упираются в стену, а голова в ножку стола. Кажется, запах переместился вместе с ней. Сердце колотится, руки и ноги вздрагивают, будто сами по себе пытаются бежать туда, к тому, кто зовет ее, потому что этот запах и есть призыв.

«Волки — общественные животные, — голос Гермионы Грейнджер даже в воображении действует на нервы, зато и возбуждение гаснет. — Волк-одиночка в абсолютном большинстве случаев легенда, персонаж сказки. Если ты не хочешь заводить отношения с себе подобными, Лаванда, приходи хотя бы на сеансы групповой терапии. Я уверена, они пойдут тебе на пользу!»

Она садится, обхватив колени руками. Это все полнолуние — конечно же, полнолуние! Может быть, и запаха никакого не было, хватило угрызений совести и мыслей о Рональде Уизли, а волчья природа подсказала остальное. Так или иначе, больше выходить за ограду больничного парка ей не нужно. Зато понадобится кое-что другое…

Лаванда стаскивает помятую куртку, морщась, сдирает парик — боль окончательно отрезвляет — и идет к камину.

— Мастерская Дина Томаса!

Личное дело Рона Уизли хранится в компьютере — и она предпочтет несколько раз щелкнуть по кнопкам, чтобы найти его и прочесть, а не взламывать двери и обшаривать архив. У нее не так уж много знакомых, умеющих обращаться с компьютером, и Дин лучший из них: не откажет и не спросит лишнего. Дин — дуомаг, так это сейчас называется. Ему без разницы, в каком мире жить и что рисовать — комикс про безумного маггла Мартина Мигглза или иллюстрации к маггловским сказкам про волшебников. Лаванда ждет ответа и косится в сторону шкафа: несколько выпусков «Потти Гаррета против Василиска» с дарственной надписью хранятся на нижней полке.

— Лав-Лав? Заходи! О, крутая прическа!

Она ныряет в камин. Дин машет ей из-за стола, заваленного всякой всячиной, над которой возвышается компьютер, куда больше и красивее больничного.

— Как вообще дела?

Полная чушь, но все они, несостоявшиеся выпускники девяносто восьмого — и Дин тоже — считают, что виноваты перед ней. Спорить бесполезно, она пробовала. Лаванда морщится, пожимает плечами и рассказывает про свой вынужденный отпуск.

— Ясно, — кивает Дин и смотрит вопросительно.

— Компьютер, — говорит Лаванда. — Если я научусь, будет больше шансов, что меня оставят на службе.

— Клево! — соглашается он. — Только компьютер — это очень много всего. Надо разобраться, что именно тебе нужно.

— Искать, — отвечает она быстро. — В полиции могут по имени найти любого… ну, почти, я видела. И в маггловских больницах. Если мы сможем делать это сами, без них…

Он смеется.

— Не слабо! Но вообще дело десятое, полицейская база, больничная или какая. Главное — уловить принцип, сечешь?

Через два часа она уходит: набросок нового персонажа комикса, женщины-волка по имени Брауни Лав, подмигивает ей на прощанье с листа бумаги.

* * *

Темнокожую девушку из Отдела по работе с персоналом зовут Адела Нвамбе.

Лаванда аппарирует прямо к двери ее кабинета на следующее же утро, дожидается, пока откроют дверь, и бесшумно и стремительно занимает позицию, позволяющую видеть и экран, и кнопки, по которым ловко цокают выкрашенные в зеленый цвет ногти. И следит, внимательно и безотрывно, час, и другой, и третий. К обеду она узнает имя не только самой девушки, но и ее бойфренда, сестры и подруги, ее мнение о начальнице, ее планы на вечер и марку любимого мороженого. И расположение кнопок (клавиш, напоминает себе Лаванда, Дин называл это клавишами), которые нужно нажимать, чтобы извлечь из компьютера сведения о тех, кто принят на работу, или уволен, или собирается в отпуск.

На следующий день она приходит снова, напоминая себе, что вовсе не собиралась превращаться в Грейнджер. Полнолуние приближается. Стоять неподвижно все труднее, легкий зуд под кожей будто напоминает, что скоро сквозь нее прорастет волчья шерсть. Луна выкручивает кости, бросает то в жар, то в холод. Третий день Лаванда выдерживает с трудом. Когда Адела Нвамбе выходит на перерыв, у нее едва хватает сил на аппарацию.

В хорошие месяцы ей удается жить нормально вплоть до последнего дня, но этот — один из худших. Лаванда забивается в угол дивана, заползает под тяжелое одеяло и с трудом дотягивается до стакана с водой.

— Плохой, — даже не спрашивает, а утверждает заглянувшая вечером Падма. Она уходит на кухню и гремит там посудой, попутно рассказывая про Парвати, к которой внезапно нагрянула в гости свекровь. Лаванда сочувственно мычит: индийская свекровь та еще напасть, хуже драконьей оспы. Падма приносит ужин, ждет, пока Лаванда доест. Они не дружат, но общаются мирно, будто не слишком близкие родственники. Падма даже предлагает остаться, но Лаванда мотает головой и снова погружается в зыбкий больной туман.

Разумеется, оборачиваться в одиночку она не собирается. Стараниями все той же Грейнджер каждый страдающий ликантропией имеет возможность вызвать специально обученного работника Министерства — для помощи и контроля. Лаванда вздыхает, но заполняет форму заявки.

Мистер Фэлсворт, немолодой, длиннолицый и флегматичный, стучит в камин поздно вечером. Это лучший вариант: за годы знакомства он не сказал ни слова сверх положенного и ни разу не изменился в лице. С вечным выражением терпеливой скуки он провожает Лаванду, завернувшуюся в старый халат, в подвал, ждет, пока она выпьет антиликантропное зелье, а потом педантично накладывает положенные заклятия.

Должно быть, ее волку этот халат чем-то дорог — по крайней мере, он переживает уже третье обращение. Лаванда расстилает его в углу, устраивается и ждет. Привыкнуть к этому невозможно. В голове что-то взрывается, перед глазами вспыхивает белый огонь, прожигая насквозь, и в этом огне Лаванде мерещатся Рон Уизли, сидящий под кустом бузины, и запах волка, пронизывающий все вокруг.

Утром ей удается очнуться раньше, чем отворяется подвальная дверь. Халат все еще цел — просто рекордсмен, да и только!

— Теряете массу, мисс Браун, — замечает Фэлсворт. Лаванда вздрагивает — он впервые позволяет себе личное высказывание. Должно быть, она и вправду отощала. Любому оборотню нужно много есть, чтобы менять форму: может, ее и развезло раньше времени потому, что последние дни не удавалось вовремя пообедать?

В комнате за накрытым столом ждет Парвати, и это тоже удивляет: неужели Фэлсворт ее вызвал? Или Падма постаралась? Лаванда не спрашивает. Она переодевается, снова чувствуя себя человеком, под неумолимым взглядом Парвати одолевает полную тарелку карри. Завтра, думает она снова. Завтра все выяснится. Совесть ее почти не мучит.

* * *

Кое-что ей удается предусмотреть, например, маггловскую сигнализацию и видеокамеры. Лаванда аппарирует в Отдел по работе с персоналом прямо в мантии-невидимке за пару часов до рассвета. Компьютер встречает ее еле слышным гуденьем — Лаванда заставляет его проснуться, как показывал Дин, нажимает на те же клавиши, что и Адела Нвамбе, находит буквы «Р» и «О» и застывает в растерянности. Едва не напечатала «Рональд Уизли», растяпа! Ей нужен никакой не Рон — Робби, который может быть и Робертом, и Робином, и каким-нибудь Рупертом. Ничего, успокаивает себя Лаванда, вряд ли здесь найдется так уж много санитаров с похожими именами. Собственно, их и нет. Есть один-единственный Роберт Ред, служащий в отделении непсихотических расстройств, что бы это ни значило. С фотографии на экране на нее смотрит знакомое лицо, разве что морщин на нем прибавилось и исчез дурацкий наивный взгляд. Под фотографией строки — некоторые из них черные, другие цветные. На цветные — она помнит, — можно нажимать, чтобы узнать какие-нибудь подробности.

«Амнезия неопределенного генеза, — читает Лаванда. — Диссоциативная фуга. Был обнаружен недалеко от Дерби, не смог сообщить о себе никаких сведений, утверждал, что не помнит. Воспоминания не восстановились. После лечения признан вменяемым. Правильно оценивает окружающую обстановку, в беседе адекватен, сразу запоминает сообщаемые сведения. Во время нахождения в стационаре на добровольных началах помогал персоналу. Принят на работу уборщиком помещений. Закончил краткосрочные курсы при больнице. Принят в отделение непсихотических расстройств ассистентом по уходу за больными, — так, уж почти семь лет назад. — Опекает признанных частично дееспособными Джона и Джейн Доу».

Она осторожно тыкает в имена. Изображение гаснет, вместо него появляется другое. На Лаванду смотрят мужчина и женщина средних лет и самой обычной внешности. У мужчины карие глаза, хмуро глядящие из-под низких прямых бровей, у женщины — копна вьющихся темных волос. Через секунду Лаванда понимает, где могла их видеть раньше.

Ей хочется убежать. Рассказать обо всем Парвати. Дать клятву никогда больше не лезть в чужие дела. Но она уже здесь, и не может просто уйти и забыть обо всем, как не может не узнать тех, кого видела каждый день столько лет кряду, пусть на маггловской неподвижной фотографии над соседней кроватью. И на вокзале после шестого курса — или это было после пятого? Лаванда перебирает в памяти книги мемуаров, исследования, исторические труды. О родителях Грейнджер там не говорится ничего, кроме упоминания об их маггловском происхождении. Нигде не сообщается, что они погибли, или пропали, или вообще пострадали, или отказались от дочери по какой-либо причине. На свадьбе их тоже не было — даже к алтарю Грейнджер собиралась идти одна.

Лаванда шумно выдыхает. Пропускает первые строки текста — там сплошь какие-то цифры и коды, — и добирается до главного. «Госпитализированы в Медицинский центр г. Мельбурна, графство Дербишир, 19 сентября 2001 года по заявлению соседей (Пенн-лейн, 15). Первоначальный диагноз — неуточненный неорганический психоз. Бред преследования, галлюцинации, жалобы на подмену памяти, на нахождение в чужом теле. Окончательный диагноз — интоксикационный психоз, наркотик неизвестного происхождения (см. рапорт полиции)»

Последние слова подсвечены синим, но они подождут. Она мало понимает в написанном, но кое с чем встречается на службе ежедневно. Подмена памяти, повторяет она, едва не подвывая от сочувствия к Грейнджер. Вот, значит, как. Кто-то — вероятнее всего Пожиратели смерти — наложил на старших Грейнджеров Обливиэйт. Не слишком умело, потому что через три года, если считать от девяносто восьмого, чары начали спадать, и бедняги заблудились в собственной голове. Обычно Пожиратели таким не заморачивались, решая проблемы с помощью Авады Кедавра. Подобная месть для них… слишком затейлива, пожалуй. Так что могли напасть и после, какие-нибудь беглые — с тех сталось бы растянуть удовольствие. А что же Рон? — спохватывается Лаванда. — Он-то как в это все влип?

«Переведены в больницу Кингсвэй г. Дерби, на контакт не идут, боятся повторного лишения памяти. Утверждают, что раньше жили в другом месте, но назвать его не могут. Положительно реагируют на присутствие санитара Р. Реда, рекомендовано продолжить общение. На фоне постоянного контакта наблюдается стабильное улучшение состояния. Выдано разрешение на опеку, выписаны из больницы под наблюдение врача 9 августа 2004 года».

Так, теперь полиция. Лаванда уже собирается ткнуть в синие буквы, но тут в коридоре раздаются шаги и голоса, хлопает дверь соседнего кабинета: начинается рабочий день. Она поспешно наводит стрелочку на красные крестики в правом верхнем углу, кусая губы, нажимает большую кнопку. Экран гаснет. Она уже почти решает аппарировать, но в последний момент остается.

Дожидается прихода мисс Нвамбе и только тогда выскальзывает за дверь.

* * *

По дорожкам вокруг увитого плющом домика с вывеской «Отделение непсихотических расстройств» гуляют то ли посетители, то ли больные — не разберешь. Кто-то рисует, сидя на лужайке, несколько человек перебрасываются мячом. Рона среди них нет. Ей стоило бы подождать: так или иначе, он должен когда-нибудь выйти. Но ждать невозможно. Дом совсем маленький, заклинание невидимости, наложенное на мантию, все еще действует — она просто посмотрит и уйдет. Посмотрит, спросит и уйдет. Ведь не может быть, чтобы он не узнал их — если даже Лаванда узнала? А если узнал, почему не сказал никому? То есть понятно, почему — но это слишком даже для самой сильной обиды. Лаванда вдруг представляет, что ее собственная мама, с которой они спорят беспрерывно, пропала без вести, и болезненно морщится.

Она скользит по коридору, заглядывая во все двери, старательно обшаривая взглядом комнаты, то есть палаты, и слышит Рона раньше, чем видит.

— Да ладно, Дэйви, а как же конкурс на лучшую тыкву? — говорит он. — Вы еще нас всех обставите! Давайте-ка еще разок!

Лаванда подходит ближе: это действительно Рон — в компании древнего старика, который, с трудом переставляя тощие ноги, шевелится внутри какого-то маггловского приспособления.

— Один, два, три, — считает Рон — и вдруг застывает на полуслове. Ни видеть, ни слышать ее он не может — но что-то все-таки чувствует. Лаванда и не собирается прятаться: она отступает к стене и ждет.

— …Восемь, девять, десять, — досчитывает Рон, — вот теперь отдыхаем!

Минуту спустя он вылетает в коридор, шарит взглядом по углам.

— Кто здесь?

Лаванда осторожно откидывает капюшон.

— Браун? — цедит он. — Разнюхиваешь? Типа тогда не сдала, значит, теперь можно?

Лаванда мотает головой.

— Нет? Шла бы ты со своей сраной магией, а? — И, пока она осознает сказанное, повторяет: — Что неясно? Катись отсюда! — Разворачивается и уходит, не оглядываясь.

* * *

И ведь он даже не знает, что она докопалась до Джона и Джейн Доу, потрясенно понимает Лаванда минуту спустя. Что залезла в компьютер и все прочитала! Чего-то подобного и стоило ожидать, убеждает она себя и жалеет только о том, что так и не успела заглянуть в полицейские отчеты. Все, что у нее есть сейчас — адрес в каком-то Мельбурне. Она так задумывается, что едва не налетает на коротышку, старательно размахивающего руками под бодрую музыку — должно быть, тоже пациента.

Кое-как уворачивается и под защитой мантии-невидимки аппарирует обратно в Дерби.

Выходит из закоулка за пабом уже без мантии и бредет, куда глаза глядят. Хорошо, допустим, можно отыскать этот адрес в Мельбурне и установить, как родители Грейнджер туда попали… Стоп, говорит она себе. Дом? В Мельбурне? Соседи с заявлением в полицию? Если были соседи и был дом, адрес которого указан в истории болезни, то… То что? Пожиратели смерти озаботились пристанищем для магглов? Люди, лишенные памяти, каким-то образом смогли приобрести жилье и прожить там некоторое время? Она трясет головой. Может, плюнуть на все и пойти прямиком к Гарри? В конце концов, это его родственники, пусть разбирается. У Главного аврора и возможностей не в пример больше. И Рону она ничего не обещала — вернее, обещала в первый раз, и сдержала слово. Она останавливается, смотрит в никуда, взвешивает. На одной чаше весов Уизли, санитар в психиатрической больнице. На другой — Грейнджер с тяжелой беременностью в Сент-Мунго.

Ладно, решает она, попробуем для начала посмотреть, что это за Пенн-лейн, пятнадцать. Первый же прохожий указывает ей, как добраться до автовокзала, а там женщина в униформе помогает купить билет. Через час Лаванда трясется в автобусе, прикрывая нос воротником: для волчьего обоняния запах внутри просто нестерпим. Автобус еле тащится, останавливаясь каждые пять минут, и Лаванда проклинает себя за то, что не догадалась вызвать «Ночного рыцаря».

— Эшби-роуд, — кричит водитель. — Мисс, вам выходить! До угла и сразу направо!

Мельбурн крошечный, чистый и тихий. Перед одноэтажными домиками из красного кирпича — пышные палисадники, на мощеных, без единой травинки, парковках скучают отмытые до блеска машины. Дом номер пятнадцать выглядит здесь, как замызганный бродяга на детском утреннике. Лаванда осматривает покосившуюся изгородь, заросший газон и пыльные окна — и ловит на себе чей-то взгляд. Ворота соседнего дома распахнуты, во дворе стоит крытый фургон и несколько человек переносят что-то в подвал. Не что-то, понимает Лаванда, втягивая носом воздух. Мясо! Свежее мясо, баранину! В животе у нее бурчит. Сквозь запах свежатины пробиваются и другие, но она нарочно дышит ртом, чтобы не отвлекаться. За разгрузкой наблюдает темноволосая девушка в легком платье в цветочек — близнеце того, которое Лаванда так и не решилась надеть. Соседи? Те самые? Девушке не дашь больше двадцати — если кто и заявлял на Грейнджеров в полицию, то точно не она.

Лаванда улыбается:

— Добрый день!

— Добрый, — охотно отзывается девушка. Глаза ее горят неподдельным любопытством. — Я могу вам чем-то помочь?

— Да, я хотела узнать насчет вон того дома: судя по всему, он нежилой, но я не заметила объявления о продаже.

Не подскажете, как связаться с хозяевами?

— О! — Ярко накрашенный ротик округляется, аккуратные брови взлетают вверх. — Боюсь, он действительно не продается.

— Здесь такое тихое место, — говорит Лаванда. — Давно ищу что-то похожее. Хотелось бы все-таки попытать счастья.

Девушка осматривает Лаванду сверху вниз: невзрачные джинсы, куртку, бритую голову, шрам. Поправляет и без того идеальную стрижку.

— Вот и мы год назад не смогли устоять, — кивает она. — Так что я сужу с чужих слов, но люди, которые тут жили… они уже много лет в больнице, а в их отсутствие…

— Много лет? Как так? — Лаванде не нужно ничего изображать, и девушка заражается ее интересом. — Попали в аварию и так и не пришли в себя?

— Если бы! Они… миссис Моррис, у которой мы купили дом, рассказывала, что они просто сошли с ума!

— Оба сразу?!

Девушка кивает, напуская таинственный вид.

— Наглотались чего-то. Или накурились. Но, по словам миссис Морри они и до этого были странными — рассказывали о себе то одно, то другое. Она даже отыскала агента, который продал им дом, но тот ничем не смог помочь.

— А в полицию она обращалась?

— Вот и я у нее о том же спросила! Конечно, обращалась: она позвонила в полицию, полиция вызвала скорую помощь, а потом, когда разобрались, что случилось, искала наркотики или что-то в этом роде и… И выяснилось, что у них поддельные паспорта! Очень хорошая подделка: вот только таких людей никогда не существовало!

— Как это — не существовало?

— Вот так! Все подделка, с начала и до конца! И дипломы у них были поддельные — медицинские, между прочим! И карточки социального страхования, и права, и самое главное — они так ни в чем и не признались! Говорили, что не помнят, кто они такие и откуда взяли все эти подделки, но, я думаю… — она наклоняется к Лаванде, — они просто притворялись сумасшедшими, чтобы их не арестовали! Ведь не зря они здесь прятались под чужими фамилиями!

— Надо же! Действительно, лучше с такими не связываться, — говорит Лаванда. — Жалость какая! Спасибо, что уделили мне время.

Дверь в подвал — она стоит к ней лицом — открывается, выпуская двоих мужчин. Тот, что идет первым, замечает ее мгновенно и останавливается, глядя в упор. Этот взгляд Лаванда ощущает на себе прежде, чем чувствует запах — тот самый, когда-то заставивший ее бежать из больницы: запах оборотня.

Второй, моложе и ниже ростом, подходит к девушке в цветастом платье и обнимает ее, вопросительно глядя на Лаванду.

— Мисс…

— Браун, — подсказывает она.

— Мисс Браун интересовалась домом Уилкинсов. К сожалению, пришлось ее разочаровать. Это мой муж,

Итан, — добавляет она. — А я Эми.

— Очень жаль, — подхватывает Итан. — Куда лучше, если в соседях красивая женщина, а не парочка сумасшедших.

Лаванда его слышит, конечно, но едва ли понимает, о чем идет речь. Лицо горит, собственная шкура кажется слишком тесной и жаркой. Оборотень не вступает в разговор: запирает дверцы фургона, осматривает колеса.

— Вы без машины? — спрашивает Итан.

— Если мисс Браун позволит, могу подбросить ее до Дерби, — говорит оборотень. Голос у него хриплый и низкий — от него у Лаванды внутри что-то вздрагивает и рвется навстречу. — Я совершенно безопасен, — уверяет он с едва заметным смешком, — Эми может подтвердить.

— С удовольствием! Мистер Блэйд очень нам помогал, особенно на первых порах — прямо ангел-хранитель!

— Всего лишь мясник и фермер, — усмехается он уже открыто.

— Лучший в Дербишире! Соглашайтесь, мисс Браун, это гораздо удобнее, чем ждать автобуса!

* * *

Первые несколько минут они едут молча. Лаванда откидывается на спинку, прикрывает глаза. Окна в фургоне закрыты, запахи смешиваются, дышать почти невозможно. Должно быть, и ему не по себе. Стекло ползет вниз, а кабину врывается ветер.

— Прошу прощенья, если навязался, — говорит он негромко. — Не каждый день едешь отвозить заказчику четверть бараньей туши, а встречаешь девушку своей мечты. Так-то я понимаю, что вам не пара, — добавляет он.

— Не пара? — только и спрашивает Лаванда.

— Провонял бараниной, и даже умыться забыл.

Лаванда смотрит на его руки на руле: длинные пальцы, крупные суставы, прожилки вен.

— И не представился, как следует. Маррок Блэйд, к вашим услугам. У меня здесь ферма, недалеко. — Он коротко, искоса поглядывает на Лаванду. — Жаль, что так получилось с домом, Мельбурн — местечко хоть куда, я тут часто бываю. И вам бы мясо возил. А вы откуда? Из Лондона?

Лаванда кивает.

— Ну, вам-то легче. С этой… аппарацией. Вот я болван! — он бьет себя по лбу. — Вы же потому и без машины, что могли сразу оттуда вернуться в Лондон, а я влез! Так вы скажите — высажу, где нужно будет.

Лаванда замирает на месте. Он действительно сказал: «Аппарация»? Рука нащупывает палочку. Придется подождать, пока они остановятся, и…

Он резко притормаживает у обочины, поворачивается к Лаванде всем телом. Запах становится сильнее, и в нем что-то непонятное — испуг? Вина?

— Опять маху дал? Черт, я же того… не знаю, как у вас положено. Нельзя было говорить, да?

Лаванда молчит, он смотрит на нее почти жалобно:

— Затыкаюсь, все. Но… не могу я так! Мама говорила, что я когда-нибудь обязательно встречу настоящую волшебницу, верите? Вот я и повелся…

— Мама? — осторожно переспрашивает Лаванда.

— Ну да. Я ее почти не помню, только запах — волшебники по-особому пахнут. Она была из ваших, училась в этой школе, как ее? Хог?.. Хов?..

— Хогвартсе?

— Ну да. Вы тоже? У мамы в книжках написано — туда таких, как мы, не берут.

— Не берут. Меня… Меня укусили позже.

Лаванда не может говорить о своей болезни — даже с Парвати, а уж тем более с незнакомыми людьми. Не могла, поправляется она. Здесь можно говорить о чем угодно.

— А вас? — спрашивает она.

Он выпрямляется, длинно выдохнув.

— Понятия не имею. Всегда таким был, сколько себя помню. Мама не написала, а спрашивать не у кого.

— А полнолуния? — вырывается у нее. — Как вы справляетесь?

— Да обычно, — отвечает он, снова заводя машину. — На ферме у меня подвал с электронным замком, там пересиживаю. Когда поменьше был, мне помогали мамины друзья — вроде как усыновили меня, а ферму арендовали, пока я не вырос. Мама им про меня объяснила. Черт, — он крутит головой, — в жизни столько не разговаривал, как сейчас с вами.

Они уже въезжают в Дерби, Маррок Блэйд снова смотрит на нее с каким-то отчаянным выражением, чуть ли не со страхом, мнется, ерзает, и все-таки спрашивает:

— Можно будет снова вас увидеть? Или хоть позвонить? Если хотите, я могу и насчет домов разузнать.

Телефоны Лаванда видит часто: сейчас они есть у каждого маггла и у некоторых магов тоже, по крайней мере, у Дина и у Грейнджер. Но у нее никакого телефона нет. И опять он догадывается об этом прежде, чем она раскрывает рот.

— Сейчас, — говорит он, заруливая на стоянку перед магазином. — Не исчезайте только, я быстро! — выскакивает из машины и скрывается за дверью с вывеской «Vodafone».

Лаванда пытается прийти в себя. Подумать о том, что ей предстоит, о разговоре с Гарри Поттером, если на то пошло, но не может сосредоточиться. Этот человек, этот Маррок Блэйд перевернул все с ног на голову. Он появляется через десять минут и протягивает ей ярко разрисованную картонную коробку.

— Телефон. Это совсем нетрудно…

— Я умею, — говорит Лаванда. В крайнем случае, думает она, можно будет попросить Дина.

— Тогда я вам позвоню? Можно?

Она кивает.

* * *

В последний момент она решает взять тайм-аут, хоть ненадолго. Привести в порядок мысли, выстроить по порядку все, что удалось выяснить об этой дикой истории с родителями Грейнджер. И перестать думать о Марроке Блэйде. Если бы! Сибилла Трелони, за которой они с Парвати ходили хвостом без малого семь лет, сказала: «Не ты заставляешь дар работать, дорогая. Это он тебя заставляет».

Она все еще сомневается. Не знает, как быть, но надеется, что поступает правильно, а встреча с Марроком Блэйдом — это знак, предвестие того, что ошибки не будет. Ведь случись по-другому, не стала бы судьба в кои веки ей подыгрывать?

— Аврор Браун, — говорит она, предъявляя палочку дежурному в Министерстве. — По служебной надобности.

Министерство стоит на ушах. Это его обычное состояние, но сегодня над привычной суетой разливается отчетливый запах… злости, кажется? Злости и изумления. Лаванда напоминает себе, что в отделе ее не ждут, и сворачивает в коридор, ведущий к кабинету Главного аврора.

— Браун! — кричит кто-то, пробегая мимо. — Ты чего копаешься?

Она удивленно моргает и дергает дверь.

Гарри Поттер смотрит на нее красными от недосыпа глазами:

—Лаванда? Алисия тебя нашла? Вот ориентировка, ознакомься и приступай. Считай, из отпуска тебя отозвали, насчет компенсации подойдешь потом в финансовый отдел. Твои уже на месте, поторопись, а то они там наворочают.

Когда начальство говорит таким тоном, от вопросов лучше воздержаться. Лаванда придвигает к себе пергамент и читает: «Массовое осквернение памятников: взорвана, предположительно Бомбардой Максима, статуя Альбуса Дамблдора в Годриковой лощине. Разбиты: памятник на месте гибели семьи Боунсов, памятник Колину Криви в Шеффилде. Попытка уничтожения памятника Фреду Уизли близ Оттери-Сент-Кэтчпоул не удалась благодаря наложенным на него чарам».

— На тебе — Шеффилд. Повезло, что кладбище и будни, народу там наверняка немного. Попробуй не просто зачистить, но и собрать хоть какие-то показания. Любые.

— Есть, — отвечает Лаванда. Дурацкие сомнения улетучиваются мгновенно. В том, что именем Волдеморта еще воспользуются, не сомневался никто. Так или иначе, десять с лишком лет они выиграли, да и выступление пока пристрелочное — жертв, похоже, нет.— Разрешите зайти с докладом после выполнения задания?

Он кивает, снова полностью погрузившись в бумаги.

Роза едва не бросается ей на шею. Джимми облегченно выдыхает. Куда хуже обстоят дела с третьим присутствующим — Деннисом Криви. Он стоит перед серым камнем: на нем поперек надписи «Любимому сыну и брату» ухмыляется зеленый череп, под которым жирно выведено «Смерть грязнокровкам!»

— Ну и что стоим? — говорит Лаванда. — Криви, фото есть? Отпечатки сняли? Тогда почисти, ради Мерлина, эту дрянь! Пикс, Стирателей вызвал? Нет? И хорошо, рано еще. Где свидетели?

* * *

В Министерство она возвращается уже по темноте, едва живая от усталости. Невозможно, чтобы один день вместил так много, думает Лаванда, прежде чем постучаться.

— Заходи, — окликает ее Поттер из-за приоткрытой двери. — Что там?

— Сторож сказал — увидел компанию подростков возле могил, пошел прогонять. Дальше не помнит, — докладывает Лаванда. — Похоже на Дербишир, — решается она. — Месяц назад. Тоже завалились в маггловский паб и пытались устроить драку. Нас вызвали, и…

— Похоже? — Поттер поднимает голову, трет глаза под очками. — Отлично, завтра принесешь все, что есть по Дербиширу. Ни на что подобное вас больше не вызывали?

— Нет, — говорит Лаванда. Ее начинает трясти. — Но там… там их из паба выгнали. До нас. Кое-кто, кого ты знаешь.

— Лав-Лав? Ты что, посплетничать решила, как в школе? Кого я знаю в маггловском пабе, скажи на милость?

Почему-то это оказывается последней каплей. Лаванда встает и излагает как по-писаному:

— Рональд Уизли. Известен в Дерби как Роберт Ред, работает ассистентом по охране здоровья в психиатрической лечебнице Кингсвэй, до того находился там в качестве пациента с диагнозом «Амнезия». По общему убеждению, живет с родителями, которые в действительности являются его подопечными, пациентами той же больницы, Джоном и Джейн Доу. В Кингсвэй доставлены из города Мельбурн, графство Дербишир, с диагнозом «Психоз». Страдают галлюцинациями, бредом преследования, раздвоением личности. Есть основания предполагать, что в действительности они… — она переводит дыхание и выговаривает: — миссис и мистер Грейнджер, пропавшие во время Второй Магической войны.

Гарри Поттер — очень сильный маг. Это истина, но Лаванде никогда раньше не приходилось испытать его силу на себе. Теперь приходится.

— Позволь мне, — выдыхает он, и когда Лаванда кивает, не сразу понимая, чего от нее хотят, смотрит в упор.

Ее пригвождает к стулу, не давая шевельнуться, голову будто протыкает насквозь. Через несколько мучительных минут все проходит. Поттер оседает на своем стуле, сползает по спинке.

— Мельбурн, — шепчет он. — Мельбурн, графство Дербишир, две тысячи первый. Мерлин, какие мы идиоты! Прости, Лаванда. Прости. Ты… Это невероятно. Мы перед тобой в долгу. Гермиона… — он закрывает лицо руками и сидит неподвижно, только плечи вздрагивают. — Спасибо, — повторяет он наконец. — Дальше… дальше я сам. Не говори никому, — просит он. — Нужно убедиться…

Лаванда кивает. Ей не по себе, но дело есть дело.

— Я только не поняла, откуда у них дом. И поддельные документы. Не могло быть так, что Пожиратели Смерти планировали наложить Империо и использовать их — чтобы добраться до вас, например? Но успели только вывезти из Лондона, а потом бросили там, когда ушли на Битву за Хогвартс?

Гарри не отвечает и, кажется, даже не видит ее.

Лаванда откапывает на столе чистый лист пергамента, пишет рапорт о досрочном возвращении из отпуска и выходит.

* * *

О компьютере и сведениях, хранящихся в нем, она вспоминает только на следующее утро, полночи проворочавшись от головной боли: от легилименции лекарств не существует. Лаванда отлично понимает, почему Гарри так поступил, и больше не сомневается, что все сделала правильно… или все-таки сомневается? Телефон, подаренный Марроком Блэйдом, лежит на столе. Среди ночи Лаванда читает инструкцию, чтобы отвлечься, а потом находит в списке контактов единственный сохраненный номер. Конечно, она не собирается звонить, тем более время самое неподходящее. Но ей становится легче.

В дежурке все по-старому. Кто-то машет Лаванде из-за стола, кто-то спрашивает: «Отозвали?», кто-то просто кивает.

— Богатенького подцепила, Браун? — ухмыляется Джек Рэббит и съезжает на стуле, выставив ноги в проход. Лаванда старательно наступает на одну из них тяжелым ботинком.

— Ой, прости!

— Хочешь вылететь с волчьим билетом, Рэббит? — негромко спрашивает Алисия. — Прикинь, Лав-Лав, этот ушлепок хотел карточку из твоего букета стянуть.

— Волчьим — это не ко мне, — вякает Рэббит. Алисия встает.

— Думаешь, шучу? Еще одно выступление, и я пишу рапорт.

— Какую карточку? — спрашивает Лаванда. — Из какого букета?

Алисия смеется:

— Зайди к себе — увидишь.

Можно и не смотреть. Букет пахнет на всю комнату, и запах Лаванда чувствует раньше, чем видит дюжину красных роз в кружевной обертке.

В первую секунду она думает о Марроке Блэйде. Потом понимает, что быть такого не может, и уже после замечает между стеблей белый прямоугольник карточки. С единственным, как тут же выясняется, словом — «Спасибо!», написанным мелко и аккуратно: почерк она помнит по школе. Наверно, они искренне благодарны, но ей чудится что-то не то. Будто собаку потрепали по голове за найденный мячик. Лаванда морщится — запах слишком силен, но в комнату влетают Роза и Джимми, и раздражение тонет в восторженных возгласах и весьма красноречивых взглядах.

Спастись от них удается только в коридоре, сославшись на вызов к начальству. Собственно, она никого не обманывает: поговорить с Гарри придется все равно. Того, что он увидел у нее в голове, хватило, чтобы вернуть родителей Грейнджер. А как насчет всего остального? Нет, в возможности разобраться с их памятью Лаванда не сомневается, но успел ли Гарри уничтожить документы? Стереть то, что хранится в компьютере? Наложить чары на персонал больницы? И если нет — чем это может обернуться для Рональда Уизли? Она повторяет эти вопросы, чтобы не сбиться в разговоре и ничего не забыть, но, как выясняется, зря.

— Все под контролем, — обрывает Гарри Поттер, едва она заикается об историях болезни и личных делах.

— Все?

— Абсолютно все, — говорит уже не Гарри, а Главный аврор.

— Ты видел его? Что он сказал? — не сдается она.

— Неважно, — отвечает он. «Не твое дело», — слышит Лаванда.

— А дом? Там же могут быть улики…

— Не могут, — отвечает он так, что становится ясно: задавать вопросы не следует.

По крайне мере, думает Лаванда, бредя по коридору, с этим покончено. И к лучшему, что обошлось без ее участия.

* * *

Рутина затягивает, как болото, Лаванда погружается в привычные дела, разгребает то, что успели натворить ее подчиненные, устраивает разнос, а потом успокаивает едва не плачущую Розу. После нападения меры безопасности усиливаются, вводятся ночные дежурства, к Розе и Джимми добавляется подкрепление — двое курсантов, с которыми тоже приходится повозиться. Карта на стене вспыхивает чаще обычного, снова и снова.

Знакомство с Марроком Блэйдом чем дальше, тем больше кажется ненастоящим, приснившимся или прочитанным в книге, и даже телефон — единственное вещественное доказательство — так и лежит в коробке на столе.

…Она уже собирается домой, когда приходит очередной вызов — в Колчестере, по свидетельству очевидцев, ожила статуя Боудикки с дочерьми. К счастью, погода не способствует прогулкам, и стриптиз, который демонстрирует бронзовая фигура десяти футов высотой, наблюдают несколько случайных прохожих, в том числе маг — он-то и вызвал авроров. Лаванда снимает чары Оживления — какие-то странные, будто их наложили загодя и настроили на определенное время, а потом оборачивается на негодующий возглас:

— Ты чего?!

Бдительный маг с палочкой наизготовку собирается защищаться от Джимми, который вознамерился стереть память заодно и ему.

Она отгоняет Джимми, приносит извинения, благодарит от имени аврората, бездумно произнося положенные фразы — и вдруг замирает на полуслове.

«Под контролем, — сказал Гарри Поттер. — Абсолютно все». А всего-то и нужно — почистить память Рону Уизли и не беспокоиться больше ни о каких компьютерах, ни о каких домах. Но он же не мог?!

— Эй, — говорит маг, размахивая рукой у нее перед глазами. — Что-то вы, ребята, заработались, а? На ходу засыпаете!

* * *

Она уговаривает себя потерпеть до утра. Гарри ясно дал понять, что обсуждать эту тему больше не намерен, несколько часов ничего не решают: что сделано, то сделано. Стоит дождаться выходного или хотя бы завтрашнего вечера, переспать ночь с бедой, как говорит мама, чтобы наутро рассуждать разумно. Но Лаванда не может. Даже несмотря на то, что рабочий день у Рона уже закончился, и он пошел домой… или не пошел. Вспомнить адрес Роберта Реда совсем несложно, и это оказывается последней каплей.

В Дерби, в отличие от Колчестера, тепло и сухо, и достаточно народу на улицах, чтобы выяснить, как пройти на Черч-стрит.

— Вы к кому, мисс? — окликает ее древняя старушка, выгуливающая не менее древнюю беленькую собачку.

— Роберт Ред, — кое-как выговаривает Лаванда.

— А, эти! Так они не то переехали, не то вот-вот. По крайней мере, родителей точно нет, а молодой человек, наверно, на дежурстве.

— Спасибо, — бормочет Лаванда и сбегает, чтобы аппарировать из первого же закоулка.

В коридорах отделения непсихотических расстройств свет притушен. Двери заперты, только из одной, наполовину прикрытой, ложится на пол луч света. Лаванда старается ступать тише, почти крадется к этой двери, заглядывает внутрь.

Рон дремлет, сидя на потертом диване, придерживая на колене пульт от телевизора. Он на работе и, значит, все в порядке — по крайне мере, с памятью. Лаванда представляет, как несколько дней назад вот так же стоял Гарри, и…

— Петрификус Тоталус!

Ему удается застать ее врасплох — ее, аврора Браун! И где он взял палочку? В прошлый раз…

— А, ты, — говорит Рон без всякого выражения. Похоже, спать он и не думал. — Фините Инкантатем. Пришла подчистить за Поттером?

Лаванда отчаянно мотает головой.

— Нет, я просто узнать, как… Вы с ним разговаривали? С Гарри?

— Оно мне надо? Это он старался… за двоих и за прошлый раз. Думал, я его увижу — и привет, будет все как раньше. А вот хрен!

— Но это же ее папа и мама! Ты не должен был скрывать… — не выдерживает Лаванда.

— Больше я вам ничего не должен? — Он встает и отходит к окну — отражение в стекле плывет и дробится.

— Мне сказали, ты уезжаешь, — говорит она ему в спину.

— Сказали — значит, уезжаю. Все, вали.

Наверно, так и надо — уйти и забыть, но она все-таки спрашивает:

— Дом в Мельбурне — чей он?

— Ничей.

— Но ты узнал, кто его купил? Пожиратели Смерти?

Он дергает плечом — в первый раз нормально реагируя.

— Какие еще?..

— Те, что их похитили. И стерли память.

Он резко разворачивается, с минуту молча на нее пялится, а потом начинает хохотать — беззвучно, страшно, трясясь и утирая лицо.

— Как была дурой, так и осталась, — сипит он наконец. — Какие, к черту, Пожиратели? Любящая дочка постаралась.

— Какая дочка?.. — Лаванда в ужасе смотрит на него. — Как дочка?

— Вот так. Память почистила, сверху наложила новую, чтобы спровадить куда подальше. В Австралию, — он скалится, что твой оборотень. — В город Мельбурн, есть там такой. Только с городом промашка вышла: нашелся еще один, поближе. И с заклятьем: три года продержалось, потом стало сползать. Еще вопросы есть?

Он прячет палочку и возвращается на свой диван, будто ее здесь и нет.

* * *

— Совсем пропала, — упрекает ее Парвати. — И опять не ешь ничего. Разве так можно? Тебе нужно нормально питаться, а ты куски хватаешь. Я и вчера стучалась, и позавчера — приготовила тикка масалу, не очень острую, как ты любишь, а ты даже не открыла! Вот доведешь меня — пойду к Гарри и устрою скандал!

Лаванда качает головой. Уснуть ей опять не удалось, рабочий день прошел, как в тумане. Букет она отдала Розе, ссылаясь на слишком сильный запах — только дело-то не в букете!

Она даже написала маме и неожиданно для себя договорилась прийти на ужин в ближайшие выходные, но маме всего не расскажешь. Парвати — другое дело. Она всматривается Лаванде в лицо, уводит ее на кухню, закрывает дверь, заваривает чай и, усевшись напротив, спрашивает:

— Увольняют? Или что?

И слушает, не перебивая, как Лаванда захлебывается виной и сомнениями, а потом решительно пододвигает к ней медную миску с мясом и вторую, в которой исходит паром белый рис.

— Ешь! Это у тебя с голоду, точно говорю! Ты вообще представляешь, что было бы, если бы ты оставила все как есть? Да ты бы себя совсем загрызла! И нечего его жалеть — тебя бы кто пожалел! Если он такой рохля, что даже Грейнджер не смог удержать, а потом спрятаться, как следует, так ему и надо! А его собственные родители — разве о них он подумал? Да ни разу! Разобиделся на весь мир, надо же! Только и смог, что напакостить исподтишка! Ничего с ним не случится!

Чай остыл, Парвати выпивает его одним глотком и яростно отталкивает чашку.

— Хотя все они хороши! На собственных родителей наложить Обливиэйт, а потом потерять их, как… как пару старых кукол! И отделаться от тебя букетиком! Слушай, может, тебе оттуда уйти? — спрашивает она. — Куда угодно, хоть собственное агентство открыть — ты вот как классно все распутала! С нами на паях, а?

Все правильно, думает Лаванда. Сумел же Рон приспособиться в первый раз — значит, сумеет снова. Найдет себе еще каких-нибудь подопечных… хотя он же больше не работает в больнице? Ну, еще что-нибудь придумает, и не ее дело, что именно. Она съедает мясо, потом сладкий пирог, обещает подумать о собственном агентстве…

…И чувствует себя почти хорошо, пока не оказывается дома совершенно одна.

В комнате темно, по стенам ползут тени, деревья мажут листьями по стеклу: самая злая пора, та, что зовется временем между собакой и волком. Как раз для нее.

Можно быть правым — и неправым сразу, думает Лаванда. Легко говорить, если ты не урод среди нормальных людей. Парвати судит, как хороший человек. Правильный, здоровый, честный — и за это Лаванда любит ее еще сильнее. Но для себя ей нужны другие слова, другой взгляд, которому она сможет поверить.

Она протирает рукавом экран телефона и смотрит на единственный сохраненный в нем номер.

* * *

К счастью, ей хватает ума вызвать Темпус. Позвонить Марроку Блэйду Лаванда позволяет себе только на следующий день, в обеденный перерыв. Аврорат понемногу приспосабливается к новому режиму работы: по коридорам будто тянет ветром, холодным, но свежим. Даже Роза и Джимми показывают чудеса дисциплины — и Лаванда, улучив момент, выходит в маггловский Лондон и нажимает кнопку.

Несколько секунд она слушает невнятный гул и похрустывание, затем — долгий гудок, щелчок и задыхающееся:

— Мисс Браун, это вы?

Как будто он бежал к ней.

— Я, — говорит она и, боясь передумать, быстро спрашивает: — Мы можем поговорить?

— Где вы? — тут же откликается он. — Я выеду через четверть часа и, если пробок не будет…

Мерлин милостивый, думает Лаванда, так не бывает!

— На работе, — отвечает она в телефон. — Вечером, если вы сможете приехать туда, где вы меня высадили… скажем, в половине седьмого…

— Да. Конечно, смогу!

Лаванда не взялась бы сказать, чего больше в его голосе — радости или тревоги. Весь остаток дня она только и делает, что дословно вспоминает их разговор, ругательски ругая себя за глупость и беспамятность и обещая себе не забывать больше, кто он. Волшебник без волшебства. Оборотень. Человек, который хочет с ней встретиться.

Когда она аппарирует, знакомый фургон уже ждет у обочины. Маррок Блэйд вертит в руке сигарету, посматривая по сторонам, и отбрасывает ее, стоит Лаванде выйти из переулка между домами.

— Проблемы? Можем поговорить в машине.

Лаванда смотрит на опущенное стекло и соглашается. Забирается на сиденье, хлопает дверцей, говорит: «У меня…» — и умолкает. Слишком много людей, обстоятельств, событий. То, о чем в разговоре с Парвати хватает намека, здесь потребует отдельного рассказа, длинного, размером в большую часть ее жизни, не говоря уже о самом магическом мире. Он читает книги, но в них нет ни слова о Второй Магической, о Гарри Поттере и Гермионе Грейнджер, о василиске, и Армии Дамблдора, и Битве за Хогвартс.

— У меня… — беспомощно повторяет она.

— Выглядите вы так себе, это уж точно, — говорит Маррок Блэйд. — Торопитесь? Нет?

Лаванда мотает головой.

— Вот и ладно. Как насчет заехать ко мне на ферму? Накормлю ужином: овцу только вчера забили. Места сколько угодно, воздух, тишина. Близко совсем, от Мельбурна минут десять езды. И я безопасный, помните?

Вот уж о безопасности Лаванда беспокоится в последнюю очередь: в конце концов, у кого здесь палочка?

— А завтра просто аппарируете на свою работу. Вы ведь можете?

— Завтра я выходная, — автоматически отвечает Лаванда и тут же спохватывается, но поздно: Маррок Блэйд расплывается в улыбке. Острозубой, волчьей, опасной.

— Вау! Мне везет!

— Но у вас же заказы? — вспоминает Лаванда. — Не хочу, чтобы из-за меня…

Он отмахивается.

— У меня понимающие клиенты. И, кстати — самые срочные мы можем развезти вместе завтра с утра, если пожелаете. Места здесь красивые, потом устроим где-нибудь пикник… Ну как? Согласны?

* * *

Это сон, думает Лаванда. В окне фургона мелькают живые изгороди, вспыхивают яркие пятна цветников, бликуют стекла встречных машин.

— Мельбурн там, — говорит Маррок Блэйд, взмахивая рукой куда-то в сторону. — А нам сюда. Пять минут.

Внезапно она спохватывается: а что о ней подумают? Что скажет его семья? Как Маррок объяснит им, почему привез ее без предупреждения, да еще собрался оставить на ночь?

Но встречают их только овцы, голов примерно пятьдесят, равнодушно жующие что-то в большом загоне — с одной стороны к нему примыкает зеленый луг, окруженный низкой изгородью. Рядом со взрослыми овцами блеют ягнята: раньше Лаванда непременно умилилась бы и полезла гладить, но сейчас видит одно: много свежего мяса. Очень много, если считать еще и свиней в соседнем сарае.

Сейчас она не стала бы заводить кролика, это уж точно. Бедный Банни скончался вовремя — хотя до ее седьмого курса он так или иначе не дожил бы. Сердце сжимается от какого-то странного чувства — звериной тоски пополам с жалостью к малышке, которая плакала, услышав предсказание о смерти питомца.

— Как вы справляетесь? — наконец спрашивает она. — Здесь же, наверно, куча работы!

— Сами понимаете, с проживанием я не нанимаю. В Дерби не слишком-то хорошо с работой, так что никто не возражает приезжать каждый день.

— А сейчас здесь кто-то есть?..

— Только вы и я.

Он ведет ее в дом — не слишком большой и почти пустой.

— Я быстро, — говорит Маррок Блэйд, усаживая ее на диван. — Или хотите со мной на кухню?

— Только мясо сильно не прожаривайте, — вырывается у Лаванды. Он смеется.

— У меня проверенный метод. Считаю до десяти и переворачиваю на другую сторону. Но в своем мясе я уверен, а пройдет ли с другим — не знаю. Вино будете? Красное?

Лаванда начинает рассказывать после первого бокала и первого стейка. И вовсе не потому, что опьянела: нужные слова возникают словно сами собой. Быстро не получается, слишком много требуется объяснений и отступлений. Маррок Блэйд слушает очень внимательно. Он предупреждает, что не может все время сидеть на месте: собирает посуду и относит ее в мойку, между делом отхлебывает из бокала, ставит на стол тарелку со свежей клубникой и кувшинчик сливок, опускает жалюзи…

Рассказ ее прерывается только единожды — громкой телефонной трелью. Лаванда вздрагивает, Маррок Блэйд бросает взгляд на экран и кивает ей:

— А вот и заказчик. Прошу прощенья.

И уходит на кухню, прикрыв за собой дверь, что совершенно не мешает ей слышать:

— Нет, сегодня никак. Занят. Завтра — во второй половине дня, не раньше. Я сам позвоню.

Наверно, собеседник продолжает настаивать, потому что спокойный голос становится тверже:

— Сам. Нет, ничего не отменяется, один день роли не играет.

Так он всех клиентов распугает, думает Лаванда. Но Маррок Блэйд, будто и не спорил с кем-то, возвращается в комнату, улыбаясь, и снова принимается описывать круги, в центре которых — она.

Лаванда не смотрит на него — ну разве что краем глаза — и говорит, будто сама с собой. Заканчивает она глубокой ночью. Луна еще совсем молода, но каждый из них чувствует ее присутствие и может, не глядя, определить не только день лунного месяца, но час от восхода.

Вино закончилось, бокал уже убран: перед Лавандой исходит паром горячий чай. Она прячется за чашкой, боясь задать вопрос, но его и не нужно.

— Ты же что-то вроде полицейского, я верно понял? — спрашивает Маррок, которого уже не хочется называть по фамилии. Она кивает.

— Тогда о чем вообще разговор? Сделала, что полагалось. Я не слишком разбираюсь, но у нас бы парня еще и арестовали за похищение человека, если бы признали вменяемым. А раз начальство в курсе, так и тем более, пусть сами соображают. Разве можно себя до такого доводить?

И тут она действительно понимает, как устала. Будто все десять с лишним лет разом навалились на нее, так что даже глаз не открыть.

— Пойдем-ка, — говорит Маррок, помогая ей подняться. Лестница ведет на второй этаж: комната там всего одна. Лаванда улавливает запах чистого белья, и каких-то цветов, и немного — овец в загоне.

Он желает ей спокойной ночи и уходит, бесшумно спускается по лестнице, звенит посудой, что-то напевает под нос. Лаванда запирает дверь заклятьем и накладывает чары на окно, почти не веря, что он захочет прийти. По крайней мере, ей самой ничто не помешает спуститься, думает она, прежде чем провалиться в сон.

* * *

Утром на стуле обнаруживается халат — темно-синий, большой и мягкий. Лаванда не помнит, лежал ли он здесь вчера. Скорее всего, лежал: чары не потревожены. Сквозь их пелену доносится птичий щебет и — теперь уже точно — человеческие голоса. Кто-то понукает овец, должно быть, выгоняя на луг, кто-то переговаривается под самым ее окном. Но куда больше голосов говорят запахи: свежескошенной травы, бензина, жареного бекона и кофе. От кого-то из работников несет женскими духами и сексом, от другого — маггловским виски, но запах оборотня перекрывает их все, хоть Маррока и не видно.

Она накладывает чистящие чары на одежду, проводит рукой по макушке: волосы начинают отрастать, и надо бы побриться снова. Мерлин, да ведь она обещала маме, что придет сегодня! На секунду ее охватывает паника — и тут же пропадает. Обещала — значит, выполнит, а до этого не упустит ни минуты из волшебства, которое с ней творится.

Они выезжают после завтрака. Лаванде стыдно — столько она съела бекона, который раньше особо не любила. Но остановиться просто невозможно. Яичница, и та гораздо вкуснее обычной.

— Нет, яйца не мои. Кур не держу, мороки с ними, — смеется Маррок. — Ну что, двинулись? Парни уже все погрузили. Кстати, помнишь Эми с Итаном? К ним тоже заедем, но уже под конец.

— А магглы, которые тебя усыновили — где они? — решается спросить Лаванда, когда они выезжают за ворота. — Переехали?

— Погибли, давно уже, — отвечает он: в шуме машины и ветра ответ едва слышен. — Автокатастрофа. Когда ты вчера рассказывала, я сразу подумал: если бы мне их вернули, любыми, хоть без памяти… А ты еще сомневаешься! И работу бросать… Тебе же не хочется? Или все-таки хочется? Если что, можешь пожить здесь: отдохнешь как следует, научишься смотреть за овцами…

Лаванда вскидывается — это еще что такое? — а он смеется в ответ: купилась!

— Вот видишь! Но если серьезно, я хотел спросить про полнолуние. Ты… ты не хотела бы приехать сюда? Попробовать вместе? Я читал, что так легче…

Он вдруг начинает сбиваться, заикаться — будто и не подкалывал ее только что. Полнолуние? А как же зелье? И Парвати — ей ведь придется все рассказать?

— Я подумаю, — только и отвечает она.

— Время есть.

Он сигналит, въезжает в открытые ворота и выгружает половину туши. Лаванда смотрит из окна фургона на заказчика, его лысину, окруженную всклокоченными полуседыми прядями, выпирающий живот и штаны на подтяжках, и невольно качает головой: этот едва ли стал бы спорить и настаивать на своем. Следующая заказчица — пожилая дама в твидовой куртке и резиновых сапогах — приглашает их в дом и угощает печеньем. Третьи клиенты Лаванде уже знакомы — это Итан и Эми. Они удивленно ахают, заметив Лаванду, раз десять повторяют, как рады ее видеть, и какие они молодцы, что устроили это знакомство. Мясо отправляется в подвал, Эми бежит в дом за лимонадом, и Лаванда остается одна. Вернее, наедине с домом родителей Грейнджер, глядящим на нее слепыми пятнами окон. Ощущение настолько реально, что она подходит ближе, принюхивается, не веря собственному носу…

Но нюх еще ни разу не подводил ее. В доме кто-то есть — ясно кто, усмехается она про себя. Рональд Уизли. Присмотревшись, она замечает другие доказательства: след от створки ворот на траве, открытое окно, оброненный окурок.

— А, заметила? — спрашивает за спиной Эми. В руках у нее запотевший кувшин с лимонадом. — Это бывший опекун этих Уилкинсов. Какие-то их родственники отыскались, опознали и перевезли к себе, а он остался не у дел, вот и снял этот дом. Который тоже вроде как не у дел! — смеется она. — Ну, будем надеяться, что он нормальный, хотя что там случилось с их документами, я так и не поняла. О, возвращаются! — и, разом позабыв про нового соседа, оборачивается к мужу.

Стакан холодит ладони, но сейчас это даже приятно. В лимонаде позвякивают кусочки льда. Что-то не верится, что Рон будет платить за жилье. Да ведь ему, наверно, и нечем! — осеняет ее. Что там можно накопить с жалованья санитара, если на него до последнего времени жили три человека? А вдруг он договорился с Гарри и живет здесь с его разрешения? Или, по крайней мере, с ведома? Унявшиеся было сомнения опять поднимают голову — изрядно разбавленные досадой на этого болвана. Не мог же он обменять Грейнджеров на дом? Мститель, называется! Не зря Парвати говорила, что на самих Грейнджеров ему плевать, не то бы он не отдал их так легко, тем более той, что стерла им память!

…Если это действительно сделала Гермиона. Конечно, придумать такое трудно, но с домом у него вон как удачно сложилось. Мог же Рон наврать, просто из вредности или от обиды? Поттера достать не сумел, так хоть на Лаванде отыгрался.

Она выпивает лимонад — наверно, слишком быстро, так что невольно ежится. Надо просто пойти и спросить, говорит она себе, без всякого веритасерума или легилименции. Можно сколько угодно повторять, что это не ее дело — но она давно увязла в нем по самые уши.

* * *

— Не могу поверить, что говорю такое, но тебе идет, — заявляет мама, стоит им усесться за стол. Лаванда замечает булочки не то с черникой, не то со смородиной — должно быть, новый рецепт, — и тянется за самой поджаристой. — Для такой прически нужно иметь голову правильной формы, а у тебя в этом смысле хорошая наследственность. И выглядишь ты совсем неплохо, надо признать. Не просто отдохнувшей, а… Это не намек, но ты ничем не хочешь со мной поделиться?

Лаванда откусывает от булочки и мычит от удовольствия. Мама ждет — точь-в-точь как рыбак, у которого клюнуло.

— Ну, я встретила кое-кого.

— Маггла?

Лаванда едва не давится булочкой.

— Как ты?.. То есть — почему ты так решила?

Мама довольно кивает.

—Твоя бабушка любила говорить: от низзла нюхлер не родится. Ты моя дочь, в конце-то концов.

— Но он… он не совсем маггл, то есть он волшебник, но никогда не учился…

— Можешь не продолжать, — мама вдруг протягивает руку и гладит Лаванду по плечу: та с трудом удерживается, чтобы не отдернуться. — Нет, твой отец был обычным магглом, но ему полагалось знать о нас по долгу службы. По крайней мере, он не раз хвастался, что работает в правительстве и когда-нибудь станет премьер-министром. До сих пор не уверена, что Браун — его настоящая фамилия. — Она медлит, наливает себе еще чаю.

— Мне нужно было найти ухажера, чтобы об этом услышать?

Но откровений сегодня и так больше чем достаточно — вместо ответа мама только спрашивает:

— А ты бы поверила? — и заворачивает ей с собой оставшиеся булочки.

Голову Лаванда все-таки бреет.

* * *

В аврорате затишье перед бурей. Все понимают, что вот-вот бомбанет снова, но ведут себя так, будто вернулись прежние спокойные дни.

— Все цветешь, Браун? — бросает Лаванде неутомимый Джек Рэббит — и затыкается, увидев, как она скалится в ответ.

— Цвету, кролик!

Алисия громко хлопает в ладоши, аплодисменты подхватывает еще пара человек.

Лаванда салютует им и выходит в коридор. До официального перерыва около часа, и пусть его соблюдением никто особо не заморачивается, она рассчитывает, что Гарри сейчас в кабинете — и расчет оправдывается.

— Гарри? — говорит она, сразу обозначая, что пришла по личному вопросу.

Он снимает очки и трет глаза: не главный аврор, а маленький мальчик, которому хочется спать, а не корпеть над уроками. Очки возвращаются на нос, взгляд обретает привычную жесткость:

— Ты его видела? Говорила с ним?

— Правда, что Гр… то есть Гермиона сама стерла им память? — спрашивает она вместо ответа, вспоминая вчерашний день, и ферму, и глупых овец, и мягкий халат на кресле, и жареное мясо, и печенье, и лимонад. Можно плевать на все, потому что самое страшное уже случилось, а можно не бояться, когда чувствуешь под собой опору. Какой бы Патронус получился у нее сейчас? — думает Лаванда и почти улыбается: волк, кто же еще? И вздрагивает, опомнившись.

— Не стерла, — говорит Гарри, когда она уже и не ждет ответа. — Наложила поверх настоящей новую, чужую.

Лаванда смотрит на его во все глаза. Да ему же до смерти хочется поговорить! — понимает она внезапно. А не с кем — до того не с кем, что он согласен даже на нее!

— Эти новые личности… они должны были захотеть уехать из Англии как можно скорее, в Австралию. В город Мельбурн, — он шумно выдыхает. — Мы их искали, но не нашли.

— Зачем?

— Она хотела спасти их. Всегда была самой взрослой, понимала, что мы уходим неизвестно куда и можем не вернуться.

— Но… — начинает Лаванда. — Но…

Она помнит их седьмой курс. Кто-то из магглорожденных сбежал, как Дин — но Дин перед тем уговорил мать и сестер переехать. Кто-то прятался, как Колин и Деннис, как Джастин Финч-Флетчли — у одноклассников-чистокровных…

— Я должен был тогда об этом подумать, — продолжает Гарри, — но не подумал, попросту забыл. Даже не сопоставил с тем, что моим-то родственничкам помогли скрыться. Она могла полагаться только на себя.

Лаванда хочет сказать, что Уизли-то наверняка бы не отказались помочь, но вместо этого спрашивает:

— Что говорят целители?

— Их обследуют, — отвечает Гарри едва ли не с облегчением.

Ей хочется задать еще с десяток вопросов: понимают ли они, что происходит? Помнят ли Рона? Скучают ли — ведь они считали его сыном, пусть и приемным? Но Гарри успевает раньше:

— Ты его любишь? — спрашивает он. — До сих пор?

— Ты с ума сошел!

Гарри поднимает голову и разглядывает ее.

— Я сто лет тебя не видел такой… спокойной.

— Чушь! — взрывается она. — Думаешь, я пришла только из-за этого? Я хотела узнать, наврал он мне или нет, вот и все! А моя личная жизнь тебя не касается!

Ошеломленный Гарри откидывается на спинку стула:

— Слушай, — говорит он наконец, — я так за тебя рад! Я же не идиот, — он качает головой, — отлично понимаю, что тогда натворил, но счастлив, что решился. Признался ей в последний момент, ни на что не надеялся — и вот…

Он смущенно ерошит волосы.

— Мы потом много о нем говорили, думали, что нужно его найти, но понимали — здесь не тот случай, когда можно попросить прощенья. Гермиона как чувствовала что-то, боялась, что он, ну, учинит что-нибудь. Когда Дадли погиб, мы даже наводили справки…

— Дадли?

— Дадли Дурсль, мой кузен. Был свидетелем на нашей свадьбе — единственный, кого я додумался попросить, мы же поженились по-маггловски…

— А Уизли? — все-таки спрашивает Лаванда. — Почему они его не искали?

— Сама понимаешь, я не выяснял. Но у них есть зачарованные часы, которые показывают, что происходит с каждым из них…

— А, семейные?

На стол перед Гарри планирует бумажная птичка-записка. Это что же, они проболтали весь перерыв? Лаванда вскакивает — и спохватывается:

— Последний вопрос: у них… то есть у Грейнджеров остался дом — там, в Мельбурне.

— Дом? — переспрашивает Гарри, не отрываясь от записки. — Думаю, они сами решат, что с ним делать, когда вылечатся. Но я скажу Гермионе…

Лаванда поворачивается налево кругом и выходит, соображая, что же могла упустить.

* * *

—Придешь? — слышит она сквозь шорохи и скрежет.

Здесь, в коридоре Министерства, телефон не должен работать, но он работает, и Лаванда смеется, когда Маррок отвечает ей.

— Черт, — говорит он смущенно, — черт, опять я не поздоровался? Извини, я так рад тебя слышать! Ты придешь?

— Да, около восьми. Мне еще надо зайти к Парвати.

— Я купил курицу. Ты в прошлый раз говорила, я и купил. Будешь жареную курицу?

— Все равно, — говорит Лаванда. — Куда мне аппарировать: во двор или в гостиную?

— Ребята уже должны закончить, но мало ли…

— Значит, в гостиную? — Ей хочется сказать что-нибудь особенное, важное, но из телефона раздается пронзительный свист, а потом он и вовсе перестает работать. Но главное сказано.

Она не понимает, влюбилась уже или вот-вот влюбится, а Парвати удивительно хорошо умеет расставлять все по полочкам… ну и вообще не дело так себя вести, любовь там или не любовь. И, наверно, нужно будет рассказать ей продолжение истории Грейнджеров-старших: в конце концов, думает Лаванда, это уже чужая история, и ее можно обсудить, как любую другую.

— Мисс, вы идете? — спрашивают сзади. Тучный пожилой волшебник тычет пальцем в министерский камин и переспрашивает: — Идете?

Лаванда отступает на шаг и, вместо того чтобы набрать горсть летучего пороха, аппарирует в Мельбурн.

* * *

Улица Пенн-лейн и так-то не слишком многолюдна, а сейчас, ранним вечером, и вовсе пуста. Дом номер пятнадцать по-прежнему выглядит нежилым, но нос не обманешь: Рон не просто здесь, он несколько раз выходил — наверняка за продуктами — и позабыл закрыть одно из окон.

В соседнем доме темно, нет и машины во дворе: Эми с Итаном, должно быть, куда-то уехали. Тем лучше, думает Лаванда, бесшумно подкрадываясь к раскрытому окну. Она прислушивается, улавливая внутри дыхание, и шаги, и запах подгоревшего масла — и левой рукой стучит по раме. В правой наготове палочка.

Шаги замирают. Потом приближаются к окну, отчетливо шлепая по полу, и снова стихают.

— Браун, — констатирует Рон Уизли вполголоса. — Какого опять хрена? Давно не посылали?

В комнате темно, но Лаванде свет и не нужен: она видит встрепанную рыжую голову, изрядную щетину на щеках и подбородке, темные круги под глазами. Похоже, приглашения можно не ждать.

— Тебя здесь никто не потревожит, — говорит она. — В ближайшее время точно.

— Про дом тоже натрепала? Вместе, так сказать, с содержимым? Пора ждать авроров, или рассчитываешь справиться в одиночку?

Внезапная разговорчивость пугает. К окну Уизли так и не подходит и говорит негромко и ровно, как, бывает, говорят наедине с собой.

— Никто сюда не придет, — повторяет Лаванда. — Никто не знает, что ты здесь. И… они в Сент-Мунго.

Он молчит. Поворачивается, тяжело дыша, и уходит вглубь дома. Окно остается открытым.

Ну, думает Лаванда перед тем, как аппарировать, все прошло не так уж плохо.

* * *

На пустые дома ей сегодня везет. В гостиной ни души, из кухни густо пахнет курицей, рисом и приправами. Лаванда уже хочет выйти и поискать Маррока, но слышит во дворе его голос:

— Я вам сказал сюда не соваться без надобности?

— Да ладно, что такого-то? — отвечает задиристый тенорок. — И надобность у нас есть.

— Вот, забирайте и катитесь, и чтоб духу вашего здесь не было!

Глухо звякают монеты — это звук не спутаешь ни с чем. «Работы здесь немного», — вспоминает она. Может, пришли наниматься? Она втягивает носом воздух, но учуять почти ничего не может: запахи еды, и травы, и овечьего стада, и свиней в загоне перекрывают все. Голоса затихают вдали. Проследить за Марроком она не старается, все равно не сможет, а потому оборачивается к двери и ждет, и, перед тем как он обнимает ее, вдруг вспоминает, что не слышала никакой машины. Эти попрошайки, должно быть, ушли пешком.

— Что на работе? — спрашивает Маррок, когда от курицы не остается почти ничего, и приходит очередь клубничного пирога.

— Тихо, — говорит Лаванда, — но чрезвычайное положение пока не отменили, и сомневаюсь, что в ближайшую неделю отменят. Так что завтра и послезавтра я на дежурстве.

— А как насчет выходных? И полнолуния?

Лаванду вдруг осеняет:

— Хочешь, я принесу тебе зелье? Антиликантропное? Чтобы оставаться дома, а не спускаться в подвал?

— Зелье? — недоверчиво переспрашивает он, и Лаванда пересказывает содержание брошюрки, выданной ей когда-то в Департаменте Разумных существ.

— Ну и порядки у вас. Травиться добровольно? — заключает он. — И раз уж ты его пьешь, зачем тебя запирают?

— Я сама прошу, — говорит Лаванда. — На всякий случай. Не сидеть же дома вместе с этим… помощником из Министерства?

— Все, больше никаких помощников! — он хмурится. — И никаких зелий, здесь нам бояться некого!

— Но если снова кто-нибудь придет, как сегодня?

— А, слышала? — кивает он. — Бывшие работники. У меня насчет пьянства строго: в первый раз увижу — прощаю, на второй перевожу в свинарник, на третий — за ворота. Сколько уже зарекался им деньги давать — пропьют, к гадалке не ходи, но… — он беспомощно пожимает плечами.

— Может, останешься? — спрашивает Маррок после ужина. — Еще ненадолго?

Остаться хочется ужасно. Она уже почти решила, что в следующий раз не станет накладывать чары на дверь, но… не сегодня.

— Не сегодня, — говорит она вслух. Он тут же оказывается рядом, совсем близко, его дыхание отдает клубникой, и кофе, и немного вином, его зубы прикусывают ей нижнюю губу и осторожно тянут, так что внутри становится горячо и щекотно. Лаванда почти сдается — но тут он отпускает ее.

— Позвонишь?

Конечно, она позвонит.

* * *

— Ой, кто это к нам пришел?

Ответить Лаванда не успевает — Лилавати с радостным визгом бросается к ней, раскинув руки. Лаванда подхватывает ее, целует мягкую смуглую щечку:

— Ты моя красавица! Смотри, что у меня есть!

Она увеличивает извлеченную из кармана коробку, высыпает на ковер разноцветные кубики.

— Это маггловская игрушка. Кубики соединяются — вот так, и можно построить из них что угодно — хоть дворец, хоть крепость, хоть корабль, и там будут жить эти человечки…

Минут сорок они разбираются с «маггловской магией» под испытующим взглядом Парвати, потом Лаванде недвусмысленно заявляют, что она ничего не понимает в замках, принцессах и драконах, и разрешают удалиться.

— Что еще за новости? — спрашивает Парвати, разливая чай. — Неделю не показываешься. Я вчера стучалась в камин — ты даже ответить не соизволила!

— Я не ночевала дома, — оправдывается Лаванда, неожиданно сообразив, что отыскала единственно правильный аргумент. Парвати подается к ней.

— Не ночевала? Насчет твоих дежурств я в курсе — Падма добыла расписание. У мамы тебя тоже не было…

— Откуда ты знаешь?

— Послала ей рецепт ореховой помадки — она ответила, что сейчас же попробует приготовить. При тебе вряд ли стала бы.

— И как тебя не отправили на Слизерин? — смеется Лаванда, но Парвати не дает ей уйти от темы:

— Так где же?

— Я кое-кого встретила…

— Меньше недели назад? И уже у него ночуешь? А подробнее?

Лаванда не собирается врать. Еще чего не хватало — врать Парвати! Опустить кое-какие подробности — совсем другое дело.

— Ну… у родителей Грейнджер был дом недалеко от Дерби, они там жили до того, как заклятье начало спадать и их забрали в больницу…

— И тебе, конечно, что-то в этом доме понадобилось, — подхватывает Парвати. — Все еще считаешь, что виновата?

— Не в том дело. Мне нужно было собрать сведения, прежде чем идти к Гарри. В доме, понятно, никто не живет, я как раз расспрашивала соседей, а он… он привез им мясо. А потом предложил подвезти меня.

— Маггл?

— Волшебник, но он никогда не учился. Ему и письмо не приходило.

Парвати хмуро глядит на нее:

— Ясно. Укусили до школы?

— Он не помнит, когда. Говорит, всегда такой был. И спросить не у кого — его воспитывали магглы.

— Надо же, прямо как по заказу. И волшебник, и оборотень, и понятия не имеет о нашем гадюшнике.

— Да ладно, — Лаванда тянется, берет Парвати за руку. — Все же нормально… то есть не нормально, а хорошо. Очень! И у нас ничего не было, я просто прихожу к нему, мы ужинаем, разговариваем, а потом я ложусь и сплю. Там тихо, и… и он сам готовит, вчера курицу сделал…

— Камина у него нет, — говорит Парвати. — Координаты аппарации давай. И маггловский адрес.

— Погоди, ты же сама хотела, чтобы я с кем-нибудь встречалась? И что?

— Ну, хотела, — угрюмо подтверждает Парвати. — Я и не отказываюсь, это на всякий случай.

— Ты говорила, у твоего Санджая есть маггловский телефон? У меня теперь тоже! Записать номер?

— Все записать, — приказывает Парвати. — И голову не терять. И не пропадать. Сначала этот сукин сын Кармайкл, потом поганец Уизли... Не хватало тебе только опять вляпаться.

Она морщится и трет висок, и пахнет страхом, любовью и тревогой.

— Что-то видишь? — спрашивает Лаванда. Ни у одной из них так и не проявился пророческий дар, но у Парвати иногда бывают — не предчувствия даже, а какие-то неясные видения будущего.

— Не знаю я, — бормочет Парвати. — Так, ерунда. Просто беспокоюсь, как ты. Сегодня опять с ним встречаешься? И, кстати, имя-то у него есть?

— Есть, — Лаванда глубоко вздыхает. Ей почему-то страшно произнести его вслух. — Маррок. Маррок Блэйд.

* * *

—Эй, Браун! — кричит на всю дежурку Джек Рэббит. — Пойдешь со мной на Бодминскую пустошь?

Комната замирает. Лаванда ошеломленно смотрит на Рэббита.

— С тобой? — Только и говорит она. — Еще чего не хватало!

— Слышал, кролик? — Алисия подходит и становится рядом. — Даже если бы она не шла со мной, тебе бы все равно не светило, — и утаскивает Лаванду в коридор.

— Не дергайся, Браун, — усмехается она. — Считай, что я протянула тебе руку помощи. И готова спорить — ты понятия не имеешь, что это за Бодминская пустошь! Есть такая квиддичная команда — «Пушки Педдл»…

* * *

Пригласительные лежат в ящике стола, но Лаванда чует их — запах пергамента и краски заставляет морщиться и тереть нос. «Пушкам Педдл», объяснила ей Алисия, хочется напомнить о своем славном прошлом и пустить пыль в глаза, но ни денег, ни спонсоров попросту нет, вот и приходится устраивать товарищеские матчи в честь столетия их последней победы на Чемпионате Британии, да еще выбирать каждый раз какой-нибудь Мерлином забытый стадион. В Бодминской пустоши не играли уже давным-давно — «Пушки» наверняка погнались за дешевизной.

— Не претендую на твою компанию, Браун, — смеется Алисия, — хотя не отказалась бы, конечно. Там главное не матч, а тусовка, все квиддичные собираются, так что пересечемся, если надумаешь. Вот тебе на всякий случай пару лишних пригласительных, сходите с Патил.

Лаванда благодарит. В принципе, она может пойти — матч состоится за неделю до полнолуния. Но Маррок вряд ли захочет, а Парвати терпеть не может квиддич и «Пушки Педдл» особенно, из-за…

Дурацкая мысль не отпускает до конца дня. Сегодня ее дежурство: когда Роза и Джимми уходят, Лаванда достает билеты и рассматривает их: как обычно на квиддиче, указана только трибуна — место можно занять любое. Она почти решается, но медлит, в очередной раз ищет себе оправдание.

Маррок, как всегда, отвечает сразу, после первого же звонка, но вместо обычного: «Придешь?» начинает извиняться:

— У нас тут вакцинация овец, думали закончить до обеда, но все еще возимся…

— У меня все равно дежурство, — напоминает она. — Не хочешь сходить со мной на квиддич? Через неделю?

— Квиддич? Это где летают на метлах? … Да, иду! — бросает он кому-то в сторону. — Детка, расскажешь мне все завтра? Ты же придешь? В восемь, как обычно?

* * *

Пригласительных три штуки, уговаривает себя Лаванда. Все равно остаются лишние. Парвати точно не захочет… то есть, захочет, если Маррок пойдет, но… Обстоятельства для знакомства уж точно не самые подходящие — толпа народу и уйма знакомых. Не нужно было звать его, запоздало спохватывается она, это же ужас что такое получится, а уж сплетен будет! Но что сказано, то сказано — зато кое-что другое она еще может исправить.

В Мельбурне идет дождь.

Окна в доме номер пятнадцать закрыты; Лаванда аппарирует к задней двери и ищет щель пошире, чтобы сунуть туда нос, убедиться, что Рон Уизли никуда не делся. Но стоит только коснуться задвижки, как ее отбрасывает на пару футов с громким хлопком. Этот болван что, установил здесь защиту?

Она слышит знакомые шаги, оглядывается и в последний момент оставляет пригласительный билет прямо на пороге. И сбегает за секунду до того как дверь открывается.

* * *

—Там будет много твоих знакомых? — спрашивает Маррок, после того как она пытается описать ему квиддич вообще и праздник «Пушек Педдл» в частности.

Еще одно чудо, думает Лаванда. Так не бывает — чтобы два человека думали одинаково.

— Мне-то без разницы, — добавляет он. — Но вряд ли ты меня туда тащишь, чтобы похвастаться перед подружками и бывшими, а?

— Если мы придем вместе, все будут смотреть на тебя, а не на игру, — кивает Лаванда. — Хотя на нее так и так смотреть не будут!

Он придвигается к ней, обнимает, притягивая к себе. Диван широкий, низкий и мягкий, они запросто могут поместиться вдвоем, если лягут… но он опять ограничивается поцелуем. Ладно, двумя. У Лаванды колотится сердце, она ведет ладонями по его плечам, по груди, слышит его тяжелое дыхание… и запах. Запах не врет — и все-таки он расцепляет руки и отстраняется.

—Я не понял: если мы куда-то в самом деле соберемся… в смысле, в твой мир — как мы сможем туда добраться? Ведь ты переносишься этой своей…

— Аппарацией. Я тебя перенесу, это просто, нас учили.

— Куда угодно? — недоверчиво спрашивает он. — На этот матч тоже — где там он будет?

— На него не смогу, я же там не бывала ни разу. Какая-то Бодминская пустошь. Но по пригласительному можно получить портключ.

— Это еще что?.. — начинает он — и сокрушенно качает головой: — Ладно, проехали. Все за один раз не упомнишь, да и поздно уже.

Лаванда не запирает дверь — но просыпается только утром от собственного Темпуса.

* * *

Дежурство в спокойное время — не такая уж плохая штука. На третьем уровне их остается всего трое — по одному на отдел, не то что на втором, в собственно аврорате. У Стирателей сегодня дежурит какой-то новенький, которого Лаванда знает плохо, зато отлично понимает, почему назначен именно он — все, кто имеет отношение к квиддичу, не упускают возможности хорошо провести время вместе с «Пушками Педдл».

Так что чай ей приходится пить одной, и никто не смотрит удивленно, когда Лаванда сооружает себе сэндвич со свининой домашнего копчения. Конечно, она не видела, как именно эта свинина хрюкает в сарае, но знает, что Маррок приготовил ее собственноручно. Неделю назад — целую неделю! На ферме ремонт, запланированный давным-давно, еще до их знакомства, и рабочие не уходят на ночь. Зато можно звонить, и они разговаривают каждый вечер, и уже завтра…

Сирена застает ее с полным ртом мяса и полной головой фантазий. Сирена вместо отметки на карте на их уровне — общий сбор, высший приоритет, что-то из ряда вон. До сих пор Лаванда ни разу ее не слышала.

Она вылетает в коридор, сталкивается со встрепанным новеньким, который пытается что-то спрашивать, и с Дунстаном из Комитета по выработке объяснений для магглов. По инструкции им полагается подняться выше, в аврорат, и они бегут — ни у кого не хватает терпения дождаться лифта.

— Бодминская пустошь, нападение на стадион, — повторяет дежурный. — Вы поступаете в распоряжение старшего аврора Праудфута…

— Правая трибуна, вывести гражданских, по возможности нейтрализовать террористов, — командует Праудфут. — По секторам: первый, — он тычет пальцем в новенького…

Второй достается Лаванде.

Портключ вышвыривает ее на поле. Лаванда проезжается по мокрой упругой травке, трясет головой в поисках своего объекта, но аппарировать туда не успевает: прямо с трибуны, украшенной черно-оранжевыми флагами «Пушек», на голову ей кто-то валится, и она кричит: «Арресто Моментум!» раньше, чем слышит сверху усиленный Сонорусом голос Праудфута:

— Щиты на трибуны! Быстро!

Кто-то цепляется за барьер, его совершенно определенно сталкивают вниз. Лаванда ставит щит, но человек именно в этот момент разжимает пальцы и падает — и ей приходится выбирать между ним и остальными на трибуне, и она кричит от невозможности сделать хоть что-нибудь, зовет на помощь и почти не верит, когда откуда-то стремительно вылетает метла, и тот, кто сидит на ней, подхватывает падающего.

— Там! — кричит Лаванда, когда метла опускается в нескольких футах от нее. Там — это в первом секторе: новенький не справляется со щитом. Она видит, как люди в аврорской форме пробиваются в первый сектор, рассекая толпу на трибуне и направляя ее к выходам, но не успевают.

Зато успевает ее внезапный помощник — на метле подлетает к новенькому и добавляет к его щиту свой. Формы «Пушек» на нем нет, на лоб низко надвинута черно-оранжевая шляпа: болельщик, как и почти все здесь. Авроры наверху орут: «Ступефай!» и «Петрификус Тоталус!», кто-то успевает аппарировать, трибуны пустеют.

Лаванда опускает щит, в кои веки радуясь волчьей выносливости. Новенький сидит на траве — в общем, для первого раза он справился совсем неплохо, — а незнакомец в шляпе идет к ней. Лаванда невольно принюхивается, втягивает знакомые запахи травы, пота и злости, но не успевает сказать ни слова — тот заговаривает первым:

— Браун, это опять они, из Дерби.

И, пока она соображает, что к чему, аппарирует с места.

* * *

—Опять те же, из Дерби, — повторяет Лаванда. — Нет, не видела, узнала по запаху. Нет, перепутать невозможно, это они.

Она опять врет. Врет ради Рональда Уизли, но, если уж — вот сюрприз! — быть честной до конца, то винить ей, кроме себя, некого. Не притащила бы ему те билеты —не пришел бы он на матч, и… И неизвестно, что случилось бы с гражданскими в первом секторе и с тем бедолагой из второго.

Два курса учебки, вспоминает она. И квиддич едва не с рождения. Такое и за десять лет не забывается. И кем она после этого будет, если снова сдаст его?

Лаванда отвечает на вопросы, пишет рапорт, втайне поражаясь, что никто не заметил, что все ее вранье шито белыми нитками. Аврорат гудит — естественно, домой уже никто не уходит.

— Чуть тебя не подставила, — сокрушается Алисия, ставя перед ней на стол большую чашку чая. — Те, кому ты эти билеты отдала — они в порядке?

Лаванда неопределенно дергает плечом, не отрываясь от пера и пергамента.

— Ну и слава Мерлину. Прямо как тогда, скажи? — Алисия вздрагивает. — Ну ничего, мы-то уже не те!

Это уж точно, думает Лаванда. Не влюбленная по уши шестикурсница и снисходительно принимающий обожание предмет ее чувств, а кое-как приспособившийся к своей болезни оборотень и беглец из магического мира. Ее слегка трясет, очень хочется спать, но до конца дежурства еще несколько часов, а потом нормальный рабочий день, а потом…

* * *

…Она уже может водить по Пенн-лейн экскурсии, описывая красоты Мельбурна — вернее, местных закоулков, заборов и пустырей.

— Эй! — зовет Лаванда шепотом и скребется в заднюю дверь дома номер пятнадцать.

На этот раз ей открывают почти мгновенно. Рон Уизли стоит в проеме двери с курткой в руках.

— В аврорат потащишь? — спрашивает он вместо приветствия. Ну, виделись они в самом деле так недавно, что можно и не здороваться.

— Аврорат про тебя не знает, — отвечает Лаванда. — Но у меня есть вопросы — у меня лично. Зайдем?

В доме пыльно и затхло, но если посмотреть насквозь и принюхаться, можно увидеть, каким он был раньше: аккуратным, без всяких там побрякушек: только самое необходимое. Единственное жилое и живое место в нем сейчас — угол гостиной с диваном и низким столиком: должно быть, Рон там и обитает.

— По татушке узнал, — начинает он без предисловий. — Морсмордре, но не магическая, обычная. На шее, под волосами. Может, и не тот самый — без разницы, у них у всех такие. Еще Флагранте какой-то ненормальный, никогда раньше такого не видел. Даже бадьян едва берет.

Он плюхается на диван, вздергивает рукав и демонстрирует длинную красную отметину. Потом подбирает с пола початую бутылку и пьет, запрокидывая голову. Не пиво — Лаванда чует, — всего лишь имбирный эль.

— На сливочное смахивает, — голос звучит на редкость мирно. — Есть которое еще больше походит, но дорогое, зараза!

— Где ты взял метлу? — неожиданно даже для себя самой спрашивает Лаванда.

— На поле. Они же сначала игроков с метел посшибали. Много там?..

— Пятеро погибших, около тридцати раненых. В основном переломы.

Списки она перечитала несколько раз, но близких знакомых не нашла, кроме придурка Рэббита со сломанной ключицей и ребрами.

Рон еще раз отхлебывает, со стуком ставит бутылку на пол.

— Может, что-то еще? Приметы, палочки, манера колдовать?

— Вы, значит, целым авроратом ни фига не заметили. Надо меня лишний раз помурыжить. Сказал, что знал, — и бормочет под нос: — Ничего себе поболеть сходил.

— Можно подумать, тебя заставляли! — не выдерживает Лаванда.

— А билеты тогда зачем? Посмотреть, клюну я или нет?

— Ты, Уизли, вообще по-хорошему не понимаешь! — бросает она в сердцах. — Точно как в школе! Ну, не брал бы, если такой принципиальный!

— Я, Браун, не легилимент, — цедит он сквозь зубы. — Мыслей не читаю. А с объяснениями у вас хреново. Не помнишь, что со мной с твоей подачи случилось? И тоже без объяснений, прикинь?

Лаванда молчит. Рон поворачивается, уходит на свой диван, нашаривает под ним новую бутылку — и до самого хлопка аппарации больше на нее не смотрит.

* * *

—Значит, завтра я ее уложу, и сразу к тебе, — говорит Парвати как о чем-то само собой разумеющемся. — Ну его, этого Фэлсворта — от его рыбьих глаз у меня сердце в пятки уходит! И не смотри так, дома я уже договорилась. Та-а-ак… — тянет она. — Я чего-то не знаю?

Лаванда молчит. Врать она больше не может, а признаваться попросту боится.

— Только не говори, что позвала этого, как его — Блэйна? — Парвати смотрит в упор.

— Блэйда. И не позвала! Это он меня, то есть я к нему…

Парвати складывает вышитую салфетку, которую сама же подарила когда-то: вдвое, потом вчетверо, потом еще раз. Разворачивает и начинает сначала. Тонкие смуглые пальцы с безупречно-розовыми ногтями слегка дрожат, и свет дробится на гранях большого рубина в обручальном кольце.

— Ты у нас взрослая девочка, — говорит она. — Я тебя учить не собираюсь и все такое, но… Но ты хотя бы зелье заказала?! И на него тоже?

Лаванда выдыхает, тряся головой. Можно не врать. Заказать — не значит принять.

Они допивают чай, Парвати обнимает ее и ныряет в камин.

Три часа пополудни, никакой луны еще и в помине нет, но Лаванда чувствует ее каждой костью, каждым дюймом кожи. Как всегда. Ходить — и то трудно, что уж говорить об аппарации! Может, все-таки не стоит… Телефонный звонок кажется приветом из другого мира. И голос Маррока звучит спокойно и даже весело, будто им предстоит что-то приятное, поездка на пикник или на праздник.

— Уже еду! — докладывает он. — Через час на Кингс-Кросс!

Лаванда срывается с места и, только вытаскивая из шкафа ворох одежды, понимает, что ей немного легче.

* * *

— Знобит? — спрашивает Маррок, доставая с заднего сиденья плед и термос с чаем. — Бывает.

— Может, все-таки выпить? Зелье?

Он на секунду отрывает взгляд от дороги:

— Это ваше зелье… Не знаю, как по мне — чушь собачья. Вот возьми себя: ни ты ни в чем не виновата, ни твой волк, а как послушаешь, получается наоборот. Надзор, группы, зелье, клетка… И что взамен? Работать разрешают?

— Но ведь ты тоже запираешься?

— Я — по собственной воле, не по приказу. И пару раз в год специально уезжаю в безлюдное место, на остров какой-нибудь, и там остаюсь. Волк знает, что я его выпущу — вроде как мы с ним договорились. Были бы деньги, совсем бы переехал. И тебя бы с собой увез.

— Увез?

— Ну да, каждому нужно свое место. Скажешь, это все, — он мотает головой, — твое? Было, а сейчас нет. Я понимаю, и родня, и подруги — но спорим, они тоже на тебя смотрят как на чудище. Так?

— Нет! — ответ вырывается быстрее, чем Лаванда успевает подумать.

— Ну нет так нет, — говорит он. — Хотя бы отраву в этот раз не будешь пить.

— Почему отраву?

— Для волка. Думаешь, ему жить не хочется?

И, полуобернувшись, кладет ладонь поверх ее руки:

— Все будет хорошо, вот увидишь!

* * *

Хорошо, думает Лаванда, едва очнувшись. Вместо голого пола и холодных прутьев — мягкая кровать и слишком большая для нее фланелевая пижама. Вместо рыбьих глаз мистера Фэлсворта — улыбающийся во весь рот Маррок.

— Как ты? Чаю хочешь?

Она принимает у него из рук полную чашку, осторожно садится, принюхивается.

—Завтрак готов. Или можешь еще поваляться. Все получилось!

Лаванда прислушивается к себе. Руки и ноги ноют меньше, чем обычно — но, может быть, дело в обстановке.

— Помнишь что-нибудь?

— Н-нет, кажется.

— И правильно! Волк отдельно, человек отдельно. А то тело от одного, мозги от другого… — Он вдруг подается ближе, почти касаясь носом носа, берет ее за плечи: — Я ведь тоже никогда ни с кем, раньше всегда один… Волки пару на всю жизнь выбирают!

— Пару? А-а-а… — голос подводит, Лаванда едва не хрипит, безотчетно хватаясь за живот. — Мы с тобой… у нас с тобой?.. — и едва не падает, когда Маррок резко отодвигает ее.

— Да что за… — он проглатывает ругательство. — Волки — это тебе не люди, они когда попало не могут, только если течка! А я не идиот, сам в такое время не полезу! Они тебе там вообще ничего не рассказывали, что ли?

— Я не спрашивала, — бормочет она. Ей очень хорошо здесь, рядом с ним, тепло от жалости к себе, от его заботы, но… Но, получается, ему совсем не нужен тот мир, мир самой Лаванды? Важно только, что она — оборотень?

— Мало ли что не спрашивала, — продолжает он. — Должны были объяснить! А то как в клетку сажать, так пожалуйста, а по делу…

-— Я просто не слушала, — говорит она, хмурясь. — Тем более про… про детей. Грейнджер — помнишь, я тебе про нее рассказывала? — наверняка упоминала, она такая, ничего не упустит. Но я знала, что у меня никогда не будет… — Лаванда переводит дыхание, пораженная внезапным открытием. — У нас ни у кого нет — в смысле, у девочек, — выговаривает она вполголоса. — Кроме Парвати, и то не сразу, а после того, как она съездила в Индию. И у Грейнджер роды через несколько месяцев, но ей сначала даже вставать запрещали, и из больницы, похоже, так до упора и не выпустят. А больше ни у кого!

— Тихо, тихо, — он снова обнимает ее, и Лаванда, сдаваясь, прижимается щекой к его плечу, вдыхает запахи дыма, стружки, известки — и немного крови. — Все нормально. В следующий раз еще лучше будет. А насчет переехать в глушь — это я так, языком болтаю. Здесь тоже много чего хорошего. — Он отодвигается, заглядывает ей в глаза: — Ты в кино когда-нибудь была?

* * *

После полнолуния Лаванде положен еще один день отдыха, но — удивительное дело! — сидеть дома вовсе не хочется. Она докладывает Парвати, что жива и здорова — та с сомнением ее разглядывает, но нехотя соглашается, что опыт удался, — пишет маме, понимая, что разговор вживую пока лучше отложить, и почти без опоздания прибывает на место службы.

…Чтобы угодить в эпицентр очередного скандала. «Ежедневный Пророк» разражается непременной разгромной статьей, и доброхоты в дежурке составляют список тех, кто в ней упомянут. Лаванда утаскивает газету со стола Джека Рэббита — тот возмущенно высказывается про раненых героев, которым полагается награда, а не это вот — но она только отмахивается. Подумаешь, сломанные ребра! В их время на такое внимания не обращали!

«У Министерства и аврората, похоже, находятся дела поважнее защиты мирных граждан, — читает она. — А Визенгамот традиционно не желает просыпаться. Сколько еще человек должно погибнуть, чтобы подтолкнуть наше правительство к действию? Или, возможно, легче будет сменить его?». Лаванда находит подпись и вздыхает. Джастина Финч-Флетчли она неплохо помнит по школе, в основном из-за Падмы, за которой он бегал на шестом курсе. Конечно, Джастин — не Рита Скитер, он не позволяет себе откровенной лжи, но уж выводы делает… Статью дополняют колдографии: с трибун снова и снова падают маленькие, точно игрушечные человеческие фигурки. Вот в авторстве колдо можно не сомневаться. И не бояться отыскать в статье собственную фамилию: против нее Деннис Криви ничего не имеет, больше того, после происшествия на кладбище здоровается особенно вежливо. Но остальным достается, а больше всех — Гарри Поттеру, бывшему кумиру. По правде говоря, Лаванда не уверена, что Деннис разделял увлечение старшего брата: может, он так рьяно ругает Гарри именно потому, что тот остался жив, а Колин погиб?

— Магглорожденные, — заявляет Рэббит, — И этот Криви, и Финч-Флетчли. Им бы только воду мутить!

Лаванда разворачивается, нацеливаясь палочкой в косоглазую Рэббитову рожу. Он умолкает, ухмыляясь. Формально не придерешься, но как же хочется приложить его как следует! Изнутри будто поднимается холодная волна, подхватывает ее — так что вместо дежурки перед глазами мелькает ночной лес, до краев заполненный запахами, скользящие сбоку зубчатые стены кустов, след на мокрой траве — и смешно подпрыгивающая серая заячья задница в футе от ее собственных зубов.

— А что я сказал-то? — слышит Лаванда — и приходит в себя.

Фут не фут — но Рэббит поспешно отъезжает от нее на стуле.

— Что сказал — больше не говори, — чеканит она и строевым шагом уходит в кабинет. Трансфигурирует из стула кресло с подлокотниками и валится в него под встревоженными и восхищенными взглядами Розы и Джимми.

— Может, кофе? — спрашивает Роза и опрометью выскакивает за дверь с кружкой в руке.

Еще два дня, думает Лаванда. А потом они пойдут в маггловское кино, смотреть фильм про… про волшебников, про суперлюдей, которые борются со злом. Маррок еще смеялся: «Будто специально для тебя!»

И она снова будет нормальной.

* * *

— Кино? — переспрашивает Парвати. — Знаю, конечно, и ты знаешь — Эрни рассказывал в Выручай-комнате, как они с Джастином ходили на каникулах! И смотрели кино про девушку, которая оказалась пятой алхимической стихией! Ну, вспомнила?

Лаванда неуверенно кивает. Парвати вглядывается ей в лицо.

— Что-то еще случилось?

— Плохой сон, — отвечает Лаванда. — Глупости всякие. Не нужно было выходить раньше времени.

Парвати знает, когда нужно промолчать, она ждет, и Лаванда наконец выдавливает:

— Как будто я бегала по лесу ночью, ну… перекинулась и бегала, и не одна, а с..

— С этим твоим Марроком?

— Да, и было не страшно, а наоборот, казалось, я всю жизнь хотела так бегать за кем-то… или от кого-то.

— Сон? — спрашивает Парвати. — Ты уверена? И за кем-то — значит, ты охотилась?

Лаванда пытается вспомнить, и не может. Джек Рэббит здесь не причем: ночью, во сне, она не видела, кого преследует: хватило одного ощущения азарта, погони, ужаса загнанной добычи, теплой крови на языке.

— Что сон, уверена, — говорит она. — Я плохо помню — но точно не за человеком.

— А за кем? За кроликом? — Парвати качает головой, придвигается ближе и обнимает Лаванду — крепко, как только может.

* * *

В зале гаснет свет, Маррок берет Лаванду за руку — очень вовремя, потому что в следующую секунду на нее обрушивается водопад звуков и цвета.

— Смотри, — шепчет Маррок, щекоча дыханием ухо, а потом прихватывает мочку губами, так что Лаванда забывает обо всем. А потом внезапно оказывается, что она история шестерых странных существ, сражающихся с другими, не менее странными, уже затянула ее с головой.

— Понравилось? — спрашивает Маррок, когда свет снова вспыхивает, а магглы, сидящие вокруг, поднимаются и устремляются к выходу. — Вот видишь! А теперь ужин!

— Не получится, — вздыхает Лаванда. — Завтра на работу.

— Готовить уже поздновато, это да. Но тут недалеко жарят такие ребрышки! Закачаешься! А? Представь, приду я сейчас домой, на кухне пусто…

Он жалобно заглядывает ей в лицо, и Лаванда смеется:

— Ладно уж, пойдем!

В кафе пахнет мясом — да так, что Лаванда едва не облизывается. Они пробираются в самый угол, усаживаются за столик на двоих, долго изучают меню: одних ребрышек, по словам Маррока, мало, к ним нужна еще печеная картошка, и жареный лук, и соус. А вот пива не выпьешь, вздыхает он, придется отложить до следующего раза.

Порции просто огромные. Лаванда, конечно, справляется, но чувствует себя туго набитым квоффлом, которому пора в родную коробку.

— А десерт? — Маррок догрызает косточку и весело смотрит на нее. — Здесь делают лучший во всем Дербишире трайффл. Шоколадный, клубничный или лимонный?

После трайффла остается только тяжело дышать и задумываться, можно ли в таком виде аппарировать.

— Пожалуй, придется пройтись, — признает Маррок, расплачиваясь по счету. Они успевают выйти и даже завернуть за угол — и тут срабатывает тревожный жетон. Он нагревается, почти обжигая, Лаванда поспешно вытаскивает его наружу за висящую на шее цепочку. За образец для него взято старое изобретение все той же Грейнджер, фальшивый галеон с Протеевыми чарами: сейчас на нем можно различить не только время, но и место.

— Сент-Мунго, — потрясенно выговаривает она вслух, кивает в ответ на встревоженный взгляд Маррока и аппарирует.

* * *

…И опаздывает: все уже закончилось.

Приемный покой битком набит аврорами, целители в светло-зеленых мантиях склоняются над телом, лежащим поперек лестничного проема, кто-то транспортирует раненых Мобиликорпусом, кто-то приказывает проверить палаты — и вдруг шум стихает, будто наложили Силенцио. Толпа расступается перед Гарри, растрепанным, в помятой и прожженной мантии, и в наступившей тишине раздается одинокий голос:

— Миссис Поттер?

— В порядке. Вырубила двоих, — ровно сообщает он и обводит взглядом подчиненных: — Через два часа совещание. Быть всем.

* * *

—Лаванда, на два слова, — говорит Гарри под грохот отодвигаемых стульев, разговоры вполголоса и почти неприкрытые зевки. В зачарованном окне нежно розовеет рассвет.

Лаванда, а не аврор Браун: не нужно быть Сивиллой, думает она, чтобы предсказать, о чем пойдет речь — и ошибается.

— Я смотрел списки, — Гарри привычно сдвигает очки, трет переносицу. — Из тех, кто был в школе на нашем седьмом, кроме тебя, в Аврорате никто не служит. И на сходство с Дерби обратила внимание именно ты.

Не я, хочется сказать Лаванде. Но упоминать сейчас о Рональде Уизли — определенно не самая хорошая идея.

— Необстрелянный молодняк, — продолжает он. — Который тренируют в обстановке, приближенной к боевой. Готовят к чему-то большему: ты обратила внимание, что они даже не выдвигают требований? Вот о командире и речь. Старую гвардию можно не считать, их практически не осталось. А тех, кто успел принять метку, но не успел ничем отличиться, я бы со счетов не сбрасывал.

— Ты же их тоже знаешь, — говорит Лаванда, но все-таки перечисляет, разгибая пальцы: — Малфой, конечно — но он уже тогда, на седьмом, никуда не лез. Гойла можно не считать. Еще Нотт — вот тут похоже. Круциатус и Империус у него получались на «Превосходно». У Забини метки не было. У Паркинсон трое детей, куда ей! Буллстроуд, кажется, уехала…

— Спасибо, — кивает Гарри. — Малфоя я бы все-таки проверил. Можно поверить, что эти недоделанные Пожиратели ввалились в Приемный покой и через дежурную медиведьму и целителя прорвались к палатам. Ни одного смертельного заклятья они не наложили: только Петрификус, Таранталлегра, Риктумсемпра. Подожгли несколько дверей — предположительно Флагранте. Словом, злостное хулиганство, если бы не палата Гермионы. Она в самом конце коридора, случайно не попадешь. Придется начать с самого начала, — он опускает кулак на стол. — С Дерби. У меня нет претензий ни к вам, ни к Стирателям, но, с учетом последних событий, может, вы что-то упустили? Какую-нибудь мелочь, за которую можно уцепиться?

Лаванда качает головой:

— Образ действий — это раз. Поддельные метки на шее под волосами — два. Короткие стрижки, только у одного длинные волосы — три. Отсутствие Непростительных — четыре. Необычное Флагранте — пять… — и понимает, что попалась.

— Флагранте? Думаешь, какая-то оригинальная модификация? Надо будет уточнить, — начинает он, буравя ее взглядом. — Но двери ты, если я не ошибаюсь, не видела и вообще наверх не поднималась. Так откуда тебе известно?..

Сейчас она не сомневается. Никакие обиды Рональда Уизли с нападением на госпиталь и рядом не стоят.

— Рон — его в Дерби ранили таким Флагранте. И потом он тоже видел, как они его применяли.

— Где потом?

— На матче. В Бодминской пустоши.

Она ждет вопросов, возможно, и настоящего дознания, но Гарри только кивает.

— «Пушки Педдл», конечно. Мне нужно с ним поговорить. Сможешь передать?

И тут она дает слабину. Качает головой:

— Я не знаю, где он.

— Это задание, аврор Браун, — говорит Гарри — то есть Главный аврор Поттер.

Лаванда встает, вытягивается по стойке смирно.

— Так точно. Разрешите идти?

— Идите.

* * *

Меньше чем за три месяца дойти до такого вот, думает Лаванда, старательно проверяя и самое себя, и одежду на отсутствие следящих чар и приспособлений, магических и маггловских. Сделаться почти преступницей из законопослушной, дисциплинированной, удобной для всех. Хоть в красной мантии, хоть в серой шкуре она не позволяла себе ничего, кроме перемывания косточек начальству да еще похищения бритвы. Вообще-то, вспоминает она, с головы все и началось. Наверно, не зря считалось, что сила ведьмы — в волосах. Не стало волос — и не стало прежней Лаванды. А новая просто блуждает внутри собственной бритой головы, как младенец в чащобе.

Она усмехается, вдруг вообразив белобрысую крошку-Лаванду в красной шапочке, заблудившуюся в лесу, где вместо деревьев — Рональд Уизли, и Гарри Поттер, и Грейнджер, и Маррок, и Парвати, и мама. Хотя вернее было бы представить серого волка — но волку-то всегда известно, где он находится! Тот же Маррок точно знает, чего хочет. А она? Лаванда откладывает форму, натягивает джинсы: от большого зеркала она давно избавилась и может наслаждаться только видом собственных ног, тощих и жилистых, без всяких приятных округлостей. Чтобы все кончилось, вот что ей нужно. Чтобы этих недоделанных Пожирателей наконец поймали, а новых не появилось. И вот тогда можно будет… Что? Выйти в отставку и поселиться на ферме?

Она трясет головой. Светлого будущего в ближайшее время уж точно не предвидится, но мрачное настоящее легко сделать еще мрачнее. Например, если прямо сейчас аппарировать в Мельбурн.

* * *

… И все-таки переоценивает его спокойствие и немноголюдность, еле-еле успев наложить на себя чары невидимости: по дорожке мимо дома номер пятнадцать едут Итан и Эми. Лаванда до сих пор не понимает, почему магглы не падают с этих своих велосипедов, но кошмарная конструкция, кажется, совсем не мешает им весело улыбаться друг другу и даже сворачивать, куда нужно.

Лаванда не слишком терпеливо ждет, пока за ними закроется калитка, напоминает себе о постоянной бдительности и под чарами подходит к задней двери. Она открыта, из дома — как она раньше не услышала? — доносится музыка. Тоже маггловская: мужской голос уверяет кого-то, что он катится по наклонной и вот-вот упадет в бездну.

Лаванда заглядывает, уже начиная подозревать неладное, и не ошибается: Рон валяется на диване в обнимку с бутылкой. Она принюхивается — ну, хотя бы старыми носками не пахнет. И… и спиртным, кажется, тоже. Опять это его почти-сливочное-пиво? Окликнуть Рона по имени язык не поворачивается. По фамилии — тем более. Она ограничивается нейтральным:

— Эй!

Рон переворачивается на бок и принимается ее разглядывать, будто впервые видит.

— Тебе плохо?

— Хорошо, — выговаривает он не без труда. Лаванда опять принюхивается: ничего.

— Да что с тобой?

— Волшебные таблеточки, — сообщает он, почесывая затылок. — Психам вроде меня выдают… я припрятал немного, вот и пригодились. И носом не дергай, пить с ними нельзя, я пробовал, чуть не сдох. Ты чего пришла-то? Прямо не оборотень, а сова какая-то, летаешь и летаешь туда-сюда, разве что писем не носишь. Только не ври, что мой лучший друг решил-таки разродиться письмишком!

Речь как речь, если не знать, что произносит ее Рональд Уизли. Лаванда подходит ближе, доставая палочку: все они прошли начальную подготовку в Сент-Мунго, и уж простейшие распознающие чары она накладывать умеет.

— Убери, — машет Рон. — Или у тебя антипохмельное с собой? Не поможет. Говори, чего надо, и проваливай.

— Нападение на госпиталь, — говорит она, почти не надеясь добиться толка. — Убит дежурный целитель, ранена медиведьма. Это все те же — в отчете говорится про нестандартный Флагранте. И они… они шли убивать Грейнджер.

Лаванда нарочно сгущает краски — хотя и сомневается, что это поможет.

— Убили? — спрашивает он.

— Она смогла отбиться, но… слушай, ты можешь относиться к ней как угодно, но нападать на больницу, поджигать двери в палатах, покушаться на беременную… Нам пригодится любая помощь. Может, ты постараешься вспомнить хоть что-то еще, — просит она, не замечая, что почти дословно повторяет слова Гарри. — А лучше поговори не со мной, а с…

— Поттером? — Рон перекатывается на спину и широко зевает. — Да неужели? Бегу и падаю, — усмехается он, глядя в потолок. — Что ж он не явился, если так приспичило? Или ты сама вызвалась? Выслуживаешься?

Ей сносит голову — мгновенно и напрочь. В горле вскипает холодная злоба, несуществующие волосы становятся дыбом, и вдоль хребта пробегает озноб.

— Ты, болван обдолбанный, — рычит она. — Думаешь, мне на твою помятую рожу нравится смотреть? После того как ты меня бросил? — бросает она прямо в его округлившиеся глаза и приоткрытый от изумления рот.

Рон пытается сесть, путается в одеяле, ворочается на своем диване, будто огромная рыжая гусеница.

— Все сказала? Не нравится — не смотри. А то все ходишь и ходишь, помнишь эту фигню и помнишь…

— А ты Поттера с Грейнджер уже забыл, конечно!

— Ну ты и дура. Сравнила. Или тебе не хватило, и ты самолично мстить собралась? — Он отбрасывает одеяло и встает. — Хватит, Браун. Что знал, то выложил. А в голову лезть не дам.

Лаванда хочет промолчать. Ярость почти унялась, но отголоски ее все еще просятся изнутри.

— Они могилу Фреда едва не разорили! Или тебе и на нее плевать?

— Вот куда ты опять лезешь? — спрашивает Рон устало. — Хрен с тобой, Браун, вспомню что-нибудь — скажу.

— Телефон, — она поспешно лезет в карман, достает заготовленную бумажку. — Мой номер. Ты же умеешь?..

— Да уж получше тебя. Довольна?

— И воспоминания, — говорит Лаванда. — Дерби и стадион. И тогда все!

Рон не отвечает. Лаванда выжидает минуту-другую, потом призывает бутылку, накладывает на нее очищающие чары.

— Палочка? У тебя же есть?

Так же безмолвно он подносит палочку к виску, вытягивая белую прядь воспоминания и переправляя ее в бутылку, за ней вторую.

Лаванда окидывает его взглядом: мятую футболку с надписью «Больница Кингсвэй», слишком широкие джинсы, прихваченные ремнем, коротко — пусть и не так, как у нее — остриженные волосы, складки на лбу и у рта. Наверно, нужно что-то сказать, но слов не находится, и она просто идет к дверям.

* * *

Гарри берет у нее бутылку, зачем-то разглядывает этикетку с огромной синевато-белой луной и заснеженными елками под ней.

— Почему меня не позвала? — спрашивает он, водружая на стол извлеченный из шкафа думосбор.

— Не думаю, что он бы согласился подождать. Не Петрификус же накладывать?

Со старшими по званию так не разговаривают, конечно.

— Ты аврор. — Гарри опрокидывает раскупоренную бутылку над чашей. — Имеешь право.

— Я человек, — угрюмо отвечает Лаванда. Она почти уверена, что Гарри не из тех, кто станет указывать, где ее место, но все-таки облегченно вздыхает, когда он кивает на думосбор:

— Пойдешь?

Маленькая внутренняя Лаванда счастлива, как сказал бы Дин, до усрачки — она снова может быть хорошей девочкой! Большая только делает шаг вперед, в воспоминания Рональда Уизли — и в паб «Ноев Ковчег».

* * *

— Ну ты даешь, Робби! — ржет здоровенный тип, лысый и пузатый. Рон сидит рядом с ним за стойкой, с другой стороны примостилось еще несколько, судя по всему, собутыльников. — Тебе эти байки надо на BBC продать, выйдет кино не хуже, что та бодяга про Мерлина!

— Или «Игра престолов», — подхватывает его сосед. — Про мужика, которому голову не до конца отрубили — прикольно! Эдди! — кричит он бармену. — Еще по одной, и Робби тоже!

Дверь распахивается.

Их не больше десятка, и это не компания, даже не банда — отряд. Лица открыты, но рассмотреть их никак не удается.

— Глаза отводят, — шепчет Гарри, и она вздрагивает, вспомнив, что все это происходит не на самом деле.

— Виски всем, — говорит тот, кто идет первым.

Видно, как Рон лезет в карман — и с досадой отдергивает руку.

— За стол садитесь, — говорит бармен.

— А нам здесь больше нравится, — отвечает ему передний: по голосу ему можно дать не больше двадцати.

Стоящие последними оборачиваются на столы, открывая татуировки на шее, ниже линии волос — череп и змея, разве что не зеленые, а черные.

— Здесь мест нет.

— Ничего, подвинутся.

Пузатый начинает подниматься со стула, но вдруг отлетает в сторону и падает, сползая по стене.

— Ах ты!.. — начинает сосед Рона, и тоже валится с высокой барной табуретки, а потом вдруг подскакивает и начинает плясать, высоко вскидывая ноги.

Рон соскальзывает под стойку, в руках у него большой поднос.

— Полицию зовите! — кричит он. Заклятье — ярко-белый луч Ступефай — ударяет в него. Поднос падает, Рон успевает шмыгнуть за угол стойки.

Кто-то несется к дверям, один из пришлецов орет: «Петрификус!», уже не скрываясь, и Рон, пользуясь моментом, отоваривает его по голове тяжелой табуреткой.

Лаванда не успевает смотреть. Вокруг нее разворачивается побоище, вспыхивают лучи заклятий. Рон лупит еще кого-то, табуретка вспыхивает и сгорает почти мгновенно.

Бармена, схватившегося было за телефон, подкидывает к потолку, перевернув вверх ногами, раскручивает — Рон кричит, и из его пальцев вырывается поток света.

— Уходим! — слышится усиленный Сонорусом голос. Пожиратели подхватывают своих раненых, напоследок проходятся заклятьями по магглам и аппарируют раньше, чем слышится вой сирены. Рон, спотыкаясь, бредет в сортир, придерживая правую руку левой, выкручивает кран и сует под холодную воду дымящийся рукав.

* * *

— Стихийная, — говорит Гарри. Лаванда хватается за кромку стола, переводя дыхание, и с трудом разжимает пальцы, держащие палочку. — Во втором, как я понимаю, Бодминская пустошь? Не думаю, что там найдется что-то новое, но на всякий случай посмотрим и его. — Он кивает Лаванде: — Чай будешь?

Лаванда аккуратно размешивает сахар, но ложечка то и дело звякает о края чашки. Гарри к своей даже не прикасается.

— Голоса — уже что-то. На них, насколько я понял, чары не накладывали. И это Флагранте… Погоди-ка минуту.

Он поспешно черкает что-то на обрывке пергамента и отправляет записку в полет.

— Спасибо. Не думал, что ты обернешься так быстро.

Лаванда прячется за чашкой, но он почти улыбается:

— О взысканиях и поощрениях успеем еще. Но… можно, я скажу Гермионе? Про Рона? Целители говорят, ей сейчас нужны положительные эмоции, но их у нас не густо.

— А родители? Ой! — спохватывается Лаванда, но Гарри только качает головой:

— У каждой монеты две стороны. С них пытаются снять наложенные чары, и если смогут, они забудут все, что было после лета девяносто седьмого. А средства, способного сохранить обе личности и как-то слить их воедино, не существует. Пока. Так что, можно? И о том, что у тебя все хорошо — она очень о тебе беспокоилась все это время. Почти как о нем. Думаю, она бы хотела, чтобы вы снова…

Лаванда вскидывается.

— Ладно, ладно, понял! Так можно?

— Не знаю, зачем твоей Гр… Гермионе моя личная жизнь, но говори, не жалко. А про остальное не у меня нужно спрашивать.

— Пытался. Конечно, момент был неподходящий, но… Помнишь, как он сидел в этом пабе — это он-то, чистокровный! Как-то сумел приспособиться? И мистер и миссис Грейнджер — понятно, что он умолчал о них нам назло, но целители говорят — в остальном с ними все в порядке, и я видел квартиру: они действительно там жили втроем. Мы даже подумали, что старшие Уизли могли обо всем знать, и навели справки: нет, им приходили от него только открытки на Рождество и дни рожденья. Ну и часы показывали, что все в порядке. Хотелось бы рассказать обо всем и им тоже, но…

Он встает, не договорив. Лаванда вскакивает следом.

— Извини. Хотел до утреннего совещания заскочить в госпиталь. Похоже, — вдруг усмехается он, — пока самым положительным впечатлением для Гермионы были те двое, которых она вышвырнула из палаты. Знакомо, да?

* * *

Можно ли считать увольнительную до обеда тем самым поощрением? Или все-таки взысканием? От слова «обед» в желудке громко бурчит.

Лаванда обшаривает холодильный шкаф и ругает себя — почему не догадалась зайти в какую-нибудь лавку на Диагон-аллее? Есть же такие, которые открываются уже в семь? Запах жареных ребрышек с гарниром и соусом витает в комнате, подобно призраку, но шкаф пуст — кроме забытой на нижней полке пачки галет, безвкусных, как пергамент.

Парвати сейчас наверняка еще спит, думает Лаванда, прожигая взглядом камин. Или взялась за уборку. Или Санджай еще не успел уйти на службу… хотя нет, уже должен был. Санджай работает в Министерстве, в Отделе международных связей: возглавляет азиатский сектор. Но, так или иначе, стучаться к Парвати с утра пораньше — просто свинство! Как назло, при слове «свинство» вспоминается сэндвич, который готовил ей Маррок, и живот совсем подводит. Но вламываться к Марроку — еще хуже, чем к Парвати. Хотя… он был бы рад, наверно? И если аппарировать прямо в дом, то никто не узнает?

У волка и голод волчий, думает Лаванда, хотя прошло всего ничего. Вслед за ребрышками и сэндвичем с ветчиной память подбрасывает ей картины пиршеств, с которых она когда-либо уходила, легкомысленно ограничившись каким-нибудь десертом. Или вообще ничем, как с той проклятой свадьбы.

Интересно, что тогда Поттер и Грейнджер сделали с подарками? Куда Уизли дели шатер и всю прочую дребедень? И кстати — Лаванда готова поспорить, что Рон так и не вернул Гарри долг. Она иногда встречает мистера Уизли в Министерстве, и Перси тоже. И, конечно, заходит в магазин Джорджа за подарками для Лилавати. Пожалуй, реши Гарри рассказать кому-нибудь, ему следовало бы начать именно с Джорджа.

Она призывает Темпус, на секунду почти поверив, что вот сейчас действительно скажет: «Магазин волшебных вредилок Уизли»! Хорошо, когда есть выбор! Вот будь на месте Рона, к примеру, Маррок — ни о чем таком вообще можно было бы не думать.

Она взвешивает возможности, опять потеряв дорогу в этом несуществующем лесу — и приходит в себя от вспышки в камине.

— Ты дома? — осторожно спрашивает Парвати. — Санджай сказал, ночью было нападение…

* * *

Через пять минут Лаванда счастливо жмурится, поедая бараний суп с еще теплыми лепешками. Лилавати неохотно возит ложкой в тарелке каши.

— В субботу, — говорит Парвати, бдительно следя за маневрами дочери. — В двенадцать. Большой сбор в воскресенье, а в субботу только свои — ты и Падма.

— Мне будет шесть лет! — хвастается Лилавати, болтая ногами — и под непреклонным взглядом Парвати все-таки отправляет кашу в рот. Лаванда смеется. На круглом личике просто написан вопрос о подарке, но воспитание есть воспитание.

— Ты же знаешь, что заранее нельзя говорить, что тебе подарят?

Лилавати кивает. Утреннее солнце заливает столовую, отражается от гладко причесанных волос Парвати, от начищенного паркета.

— Ну так что? Я могу надеяться, что нам кое-кого представят?

Лаванда стряхивает дрему. Маррок говорил, что квиддичный матч — не самое хорошее место для знакомства с магическим миром. А день рожденья, где соберутся всего трое, не считая самой Лаванды? Не сидеть на ферме, думает она. Показать ему, что ее жизнь… это ее жизнь, не больше, но и не меньше.

— Можешь, — отвечает она.

* * *

…И все-таки не верит до последнего, что он согласится.

— День рожденья? У твоей крестницы?— голос прорывается сквозь помехи. — С удовольствием, только если потом вернемся сюда, ко мне! Кстати, а подарок ты уже выбрала? Здесь в Мельбурне есть игрушечная мастерская — спорим, ты никогда такого не видела!

* * *

— Кораблик, — восторженно вздыхает Лилавати, протягивая руки. — Как настоящий!

Деревянный, длиною в фут, с шелковыми белыми парусами, кораблик до смешного напоминает тот, на котором когда-то прибыла на Турнир Трех Волшебников команда Дурмштранга.

Лаванда представляет себе мастерскую — комнату в старом сельском доме, битком набитую сокровищами. У нее просто глаза разбежались, и Маррок улыбался ее восторгу. В доме оглушительно пахло свежераспиленным деревом, смолой и краской. И волшебством — хотя это Лаванде наверняка чудилось. Хозяин, нестарый еще маггл в заляпанном фартуке, следил за каждым ее шагом. Будто оборотень может быть неуклюжим!

— А он плавает? — звенит голосок Лилавати. — Папа, где он будет плавать?

— Мы же собирались пойти в парк. Мистер Блэйд покажет нам, как правильно запускать кораблик, — отвечает Парвати вместо мужа.

— Вы, мисс, его крестная, — серьезно говорит Блэйд, усаживаясь на пол. Лилавати плюхается рядом. — И должны дать кораблю имя. Настоящие крестные еще разбивают о его борт бутылку шампанского, но ваша мама вряд ли позволит…

Парвати смеется:

— Почему нет? Поставим щит и наложим потом Репаро. И как ты его назовешь?

Лилавати смущается, прячется за материнскую спину и оттуда шепчет:

— «Маугли». Можно?

* * *

— У меня на редкость умная племянница, — заявляет Падма. Они втроем сидят на скамейке, пока Санджай и Маррок караулят Лилавати, в десятый раз приказывающую «сделать ветер, чтобы кораблик поплыл». — Маугли, воспитанный волками!

Лаванда пожимает плечами. Лилавати наверняка ничего такого в виду не имела — хотя она очень умная, кто же спорит.

— Он мне нравится, — говорит Парвати. — Мы не самое легкое общество для магглорожденного, но он справляется. А как на тебя смотрит! Надеюсь, теперь ты поймешь, чем мужчина отличается от мальчика! И наконец — как это называется, Падма? Закроешь гештальт?

Падма с удовольствием разглядывает обтянутую джинсами задницу Маррока.

— Даже сравнивать нечего! Насколько я понимаю, он далеко не беден? Можешь не рассказывать — но ни о каких хибарах вроде той, у Оттери-Сент-Кэтчпоул, здесь речь не идет?

Маррок оглядывается и улыбается сначала им всем, а потом отдельно Лаванде, и она почти ждет, чтобы детский праздник наконец закончился, и начался их собственный, один на двоих.

* * *

Они едут в маггловском метро до вокзала Сент-Панкрас: Маррок называет это тренировкой терпения и всю дорогу водит пальцем по раскрытой ладони Лаванды, так что отрастающие волосы на затылке встают дыбом, а сердце колотится в горле. Он находит ее пульс и улыбается.

На вокзале он заталкивает ее в какой-то закоулок, прижимает к стене.

— Поездом часа полтора. — От щекотного шепота Лаванда вздрагивает и прижимается теснее. — Автобусом четыре или больше. Кажется, я согласен на эту твою аппарацию...

…Наотрез отказавшись от нее несколькими часами раньше:

— Встретимся, где скажешь. Если что, я и прогуляться не против.

Но сейчас другое дело. Говорить «Не бойся» глупо: она обхватывает его одной рукой, другой вынимая палочку, бормочет «держись крепче» — и почти сразу же:

— Аппарейт!

И едва не падает, принимая на себя тяжесть его тела.

— Вот это номер! — Он оглядывает собственную гостиную и выдавливает ошеломленную улыбку.

— Теперь я понимаю… но мне, похоже, лучше присесть! — и утягивает ее на диван.

— Голова не кружится? Не тошнит?

— Если кружится — то только от тебя.

Сейчас, думает Лаванда. Сейчас-то уж точно все будет. Он затаскивает ее к себе на колени, спиной к груди, заставляет запрокинуть голову и впивается в шею. И наконец-то — наконец-то его рука скользит по плечу вниз, ложится на грудь и стискивает сосок.

Лаванда стонет и неловко тянется к пуговице на его джинсах, он перехватывает руку, лижет ладонь, вбирает в рот пальцы, один за другим.

— Останешься? Чтобы никуда не торопиться. Чтобы целую ночь. Сделать все, что хочется…

Шепот горячий и протяжный, как жидкий шоколад, он проникает в нее, собирается внизу, между ног, и она тяжело дышит и трется о грубую ткань.

Маррок усмехается. Пуговица будто сама собой расстегивается для него, шуршит молния, длинные жесткие пальцы проезжаются между ног, скользят по мокрому, трут, кружат, нажимая то сильно до боли, то едва заметно — а потом одним точным движением он загоняет их внутрь.

Лаванда кричит, выгибаясь, пальцы движутся равномерно и неумолимо, и она сдается, почти мгновенно соскальзывая в оргазм.

— Детка, — он отпускает ее, чтобы тут же усадить удобнее и снова обнять, — ты такая… Я просто не верю, что мне так повезло…

— А ты? — спрашивает она. — Можно, я тоже?

— Там, — говорит он, указывая подбородком куда-то вверх. — В спальне, хорошо?

— Я не могу остаться. Дежурство…

— Его перенесли? Сегодня же суббота? Я думал…

— Чрезвычайное положение, — объясняет она. — Наверно, уже объявили официально — по крайней мере, после нападения на больницу должны были. Пока не для всех, только для аврората… для нашей полиции. Да даже если бы и нет, все равно меня могут вызвать в любой момент, как одного из основных свидетелей.

— Тебя? Тебя-то с чего?

— Воспоминания — помнишь, я рассказывала, что можно их… как бы вынимать из головы и потом смотреть? Я нашла такие, где видно этих, нападавших: не лица, другие приметы — татуировки, голос, манеру колдовать. Она у каждого своя, как… как почерк. Есть заклинание, вызывающее огонь, Флагранте — по нему особенно заметно.

— Ого! А еще сомневалась! Тебя за такое и повысить могут!

— Не знаю, — она кладет голову ему на плечо. Возбуждение улеглось, ей тепло и спокойно, и не хочется двигаться с места. — И я здесь не причем, просто совпало. Если бы тогда в Дерби отправили не меня, если бы я не опознала Рона…

— Все время этот твой Рон. Мне начинать ревновать? Хотя… если б не он, ты бы не попала в Мельбурн, и мы бы не встретились. — Он ведет кончиками пальцев по изуродованной щеке. — А нельзя позвонить, или как оно у вас делается? Сказать, что ты заболела или еще чего?

Ответить она не успевает — звонит телефон.

Лаванда с сожалением встает, выпуская его, поправляет одежду — все равно придется уйти, так что лучше воспользоваться моментом.

Маррок выходит на кухню.

— Нет, не изменились, — говорит он отрывисто. — Все как запланировано. Я с вами не в игрушки играю! Через час, и чтобы все было стерто!

— На наружной двери в овчарню нарисовали какие-то каракули, — объясняет он, входя в комнату. — Не лень же кому-то было! Все испакостили, краска вонючая, овцы пугаются. А моим помощничкам, видишь ли, не хочется ехать куда-то, на ночь глядя! Даже за двойную оплату!

— Если хочешь, я сотру, — предлагает Лаванда. — Палочкой.

— Да я их уже вызвал. Прикинь, они приедут, а тут чисто? Но теперь буду знать. Так я тебе позвоню? Или ты мне?

* * *

Звонок раздается много раньше, чем она рассчитывает. Лаванда успевает добраться до Министерства, устроиться в дежурке и даже налить себе кофе: выходного после ночи тоже не предвидится.

Она отпивает глоток, окончательно замечтавшись, даже глаза прикрыв. Джек Рэббит, ее напарник по нынешнему дежурству, смотрит из угла, но подходить не рискует — и подпрыгивает на месте от бесцеремонного маггловского трезвона.

— Да? — говорит Лаванда, прикрывая за собой дверь кабинета и ожидая услышать тягучее: «Детка, я соскучился». Но голос в трубке принадлежит кому угодно, только не Марроку. Через секунду она узнает его.

— Браун, — говорит Рональд Уизли, не утруждая себя приветствиями. — У вас в аврорате крыса.

— Что?

— Меня сейчас навестили эти, из паба, — продолжает он. — Сняли защиту, но на маггловских штуках погорели, я ушел. Сможешь сейчас к моему старому дому? В Дерби? Жду четверть...

Голос пропадает. Лаванда пробует набрать номер, но слышит только: «Телефон абонента выключен».

* * *

Крыса, думает Лаванда, летя по коридорам к камину. Не Гарри — тут она может поручиться. Но Гарри мог рассказать кому-нибудь, Грейнджер уж точно. Она не позволяет себе подозревать Грейнджер, но больница — не аврорат, там их мог подслушать кто угодно. И не факт, что в Сент-Мунго у пожирательских последышей не было своего человека. Проведали же они откуда-то о палате Грейнджер? Но о Роне узнать не могли, так что — Министерство как минимум.

Она выскакивает через камин на улицу, заставляет себя успокоиться. Столько перемещений за один день! Сосредотачиваться все труднее, но на этот раз все срабатывает как надо.

Черч-стрит не из тех улиц, где гуляют допоздна. Хлопок аппарации, и тот звучит здесь слишком громко, и Лаванда поспешно прячется под чары невидимости.

— Что ты подарила мне на шестом курсе? — слышит она. Вопрошающего не видно.

— Красное стеклянное сердце.

— Давай сюда, Браун, — говорит он хмуро, выступая откуда-то сбоку. — Пока до тебя дозвонился, телефон посадил.

— А Патронус послать? — спрашивает она зачем-то.

— Откуда у меня Патронус? И вот что: я этих уродов в лицо не видел. В Поттера не играл, сразу свалил. Но больше некому.

— В Министерство сейчас нельзя, — говорит Лаванда и скорее чувствует, чем видит кивок. — Может, ко мне домой? До утра отсидишься, а дальше посмотрим. Но лучше бы известить…

— Кого? Поттера? Без меня.

Она мешкает: уж слишком все напоминает недавнюю сцену на вокзале. Но делать нечего — Лаванда протягивает руку, и тут жетон у нее на груди едва не подпрыгивает, нагреваясь. Она достает его и читает подсвеченную красным и различимую даже в темноте надпись:

— Оттери-Сент-Кэтчпоул, Нора.

* * *

Рон так и аппарирует, матерясь. По крайней мере, первое, что слышит Лаванда, оказавшись на месте — пожелания магическому миру поиметь самое себя в особо извращенной форме. Но думать об этом некогда: около ворот Норы идет бой, иначе не скажешь. Лаванда машинально выставляет щит, прикрывая кого-то в аврорской форме. Тот посылает Ступефай в человека в маске, оборачивается к Лаванде и оказывается Праудфутом.

— Браун? Давай за забор, будем ставить купол!

Рона уже нет рядом: она понятия не имеет, куда он подевался.

— А хозяев? Эвакуировали? — кричит она Праудфуту. Тот отмахивается:

— Не было никого! Уехали! Ну, на раз-два-три!

Противоаппарационные чары накрывают Нору, и сад, посреди которого когда-то возвышался свадебный шатер, и лужайку, где стояли столы, и кусты крыжовника, под которыми выпивали музыканты из «Вещих сестричек» и Джордж Уизли. Лаванда видит, как снаружи, по ту сторону купола, возникают все новые и новые фигуры в красных мантиях: по сути, она свое дело сделала.

— Браун! — вопит Праудфут.

Прямо на нее из пронизанной лучами заклятий темноты вылетает фигура в маске. Лаванда почти одновременно с Праудфутом выкрикивает:

— Ступефай!

Пожиратель врезается головой в землю, как-то странно дергается и застывает неподвижно.

— Твой, — командует Праудфут, срываясь с места.

Лаванда подходит ближе, упирается палочкой в затылок упавшему — и, сама не зная как, вдруг понимает: мертв. У мертвых, оказывается, совсем другой запах, даже у тех, кто погиб только что.

Она поднимает его Мобиликорпусом и вглядывается в незнакомое лицо — совсем мальчишка, не старше двадцати, — но больше ничего не успевает: ее опять атакуют. Она ставит щит за щитом, чувствуя, что выбивается из сил. Кто-то сшибает напавшего, тот кидается в сторону и исчезает из виду.

— Они забирают своих! Не давай утащить! — кричат ей.

Лаванда поднимает палочку, чтобы наложить чары ненаходимости. Голова убитого свешивается книзу, как у сломанной игрушки. Становится видна шея — чистая, без единой отметины. Кто играет в них? — думает она — и замирает на месте. Правильный ответ — никто. В игрушки больше никто не играет, он сам сказал. И картинки успели стереть.

Крыса в аврорате, повторяет Лаванда, проходя сквозь барьер и готовясь аппарировать. Глупая влюбленная крыса.

* * *

Не в гостиную, как привыкла. Не во двор. Самое подходящее — живая изгородь недалеко от дома.

Лаванда втягивает воздух. Краска, значит? Здесь пахнет только кровью. Кровью — и волком, который, вопреки всем волчьим законам и правилам, ждет, пока молодняк притащит ему добычу.

На открытое место плюхается метла: тот, кто прилетел на ней, даже подняться не может, так и копошится на утоптанном пятачке. Лаванда соображает, что ее могут засечь по запаху, и торопливо накладывает еще один слой чар. Но Маррок ничего не опасается. Он выскакивает из дома и, ругаясь не хуже Рона, заволакивает раненого в сарай.

— Остальные где? — слышит Лаванда. — Какого хрена вы полезли в дом? Сказал — поджечь сразу!

— Парни их пугнуть хотели… — сопит раненый. — Предателей крови-то!

Лаванда ждет. Из десятка прибывших невредимы всего трое: они помогают перетаскивать остальных. В сарай с овцами — не в дом, не в чистую кухню с запахами жареного бекона и свежих булочек, не в спальню с хрустящими простынями и мягким халатом на кресле. Лаванде не хочется плакать. Она ждет, пока на площадке перед домом не останется никого, уже собирается встать — и замирает. Принюхивается.

— Как я тебя звала на шестом курсе? — шепчет она в тень среди кустов. И слышит в ответ:

— Бон-бон.

— Ты как сюда попал?

— Как, как — на метле за этими прилетел! Думаешь, ты одна такая умная?

— Нужен купол, чтобы не сбежали, — говорит Лаванда вместо ответа. — С пяти шагов, отсюда не накрыть, у меня сил не хватит.

— Там двойные створки, попробуем после купола Алохомору с двух сторон, — говорит он так уверенно, будто уже бывал здесь раньше. И как только сумел рассмотреть? — Пошли!

Они опрометью несутся к сараю, успевают произнести заклинание.

— Алохомора! — кричит Лаванда, свободной рукой хватая тревожный кулон и сдавливая его между пальцев. Все. Почти все. — Всем оставаться на месте! Британский аврорат!

Откуда-то вылетает красный луч заклятья — и попадает в щит, выставленный Роном.

— Дура, — орет он. — Молчи!

Дверь слетает с петель.

— В гробу я видал ваш аврорат! — верещит из темноты уже знакомый тенорок.

И мир взрывается.

Эпилог 1. Гарри Поттер, здесь и сейчас 

Пропуск в Сент-Мунго ему выдают бессрочный, высшей категории доступа. В госпитале ничего не значат ни звания, ни чины, ни регалии: хоть Главному аврору, хоть Мальчику-который-выжил. хоть самому Министру приходится ждать, чтобы получить очередной свиток с печатью «Вход разрешен».

Гарри не возражает. Он готов тихо сидеть в углу, не поглядывая нетерпеливо на дежурную медиведьму. Набираться храбрости для самого страшного — для разговора с Гермионой.

Он пересекает приемный покой, отвечая на приветствия — и останавливается, поднявшись на два лестничных пролета. Прижимается лбом к холодной стене. Остается только длинный коридор, и в самом его конце — дверь в палату, и глаза Гермионы за дверью.

Гарри уже был везде: в Норе, куда срочно возвратились из Франции гостившие у Билла и Флер мистер и миссис Уизли. В магазине волшебных вредилок. У миссис Браун и у Парвати. Хорошо еще, в аврорат идти не понадобилось: он повернул обратно, наткнувшись в коридоре на Алисию Спиннет и Розу Целлер, рыдающих в обнимку.

Еще пять минут, думает он — и ловит себя на том, что мечтает отсрочить этот приговор, то есть разговор. Отложить до того дня, когда на свет появится их дочь. Не тревожить Гермиону, которой и без того досталось. Он так бы и сделал, если б не Рон, который заслуживает хотя бы этой последней честности.

Он отрывается от стены, делает шаг, потом другой.

Идет туда, где, положив руку на круглый, как луна, живот, его жена грызет яблоко и читает книгу. Идет, чтобы сообщить о трагической гибели того, кто столько лет был им ближайшим другом, потом призраком, несущим неведомую угрозу, потом, совсем недолго — надеждой на лучшее. Рассказать о Лаванде Браун, которой больше не нужно беспокоиться о наступлении полнолуния.

Специалисты пока не установили точно, как все произошло. Похоже, придется привлекать экспертов по маггловскому оружию. Гарри сглатывает, вспомнив кровавую груду в углу, овечью голову, подкатившуюся прямо ему под ноги, запахи крови и дыма. Удивительно, думает он, что лица Рона и Лаванды почти не пострадали. Практически чудом. От третьего рядом с ними — по-видимому, главаря банды, — не осталось практически ничего.

Коридор только кажется длинным. Всего двадцать шагов отделяют Главного аврора от маленького мальчика в Хогвартс-экспрессе — мальчика, который недавно поверил в волшебство и сказку. Он оборачивается, словно хочет увидеть, как откроется дверь в его купе, но все двери закрыты.

Гарри Поттер останавливается и ждет, не в силах войти.

Эпилог 2. Неизвестно когда и где 

Рональд Уизли 

Он приходит в себя, все еще продолжая злиться на дуру Браун, вздумавшую ни с того ни с сего поиграть в героев, и на меченых сволочей, раздобывших где-то маггловскую взрывчатку: с чарами ее уж точно не перепутаешь.

И понимает, что снова попал. Сарай затянут дымом, так что все вокруг кажется нереальным.

Из угла, куда, похоже, отволокли раненых сопляков, даже стонов не слышится. Зато волчара стоит на своих двоих и прикрывается Браун: она явно ничего не соображает, но хотя бы может моргать.

— Палочку на пол.

Рон медленно, с усилием садится, хватаясь за голову и за бок и изо всех сил изображая, как ему погано. Палочка уцелела, отдавать ее не хочется. Он позволяет себе колдовать всего пару недель после долгого перерыва, отдать сейчас палочку — все равно что руку себе отрубить.

— На пол!

Рон отталкивает палочку от себя, она катится, застревая в соломе.

— Может, поменяешь ее на меня? — хрипит он. — А то нехорошо как-то.

— Почему же нехорошо? — лыбится оборотень. — Наоборот, просто класс. Подарок судьбы. Рональд Уизли, если не ошибаюсь?

— Не твое собачье дело, — не выдерживает Рон.

— Очень даже мое. Фенрир Грейбек, помнишь такого? Тебе, я слышал, за него орден дали?

— Ого! — изумляется Рон совершенно искренне. — Ни хрена себе! Фенрир, вонючая псина? Педофил гребаный? Кто он тебе? Папаша, не иначе? — язвит он — и понимает, что угодил прямо в цель.

Оборотень отшвыривает Браун, наступает на палочку, так что она ломается с хрустом, и бросается на Рона — тому только-только хватает времени вытряхнуть из рукава маггловский пистолет и выстрелить почти в упор. Браунинг не подводит. Рон стреляет еще и еще, чтобы наверняка. Оборотни и так-то живучие, а Грейбеков ублюдок тем более.

Браун кряхтит и ворочается, Рон наклоняется к ней — и тут пробивающийся в дверном проеме восход заслоняет тень.

— Люмос! — произносит знакомый до тошноты голос.

Сарай наводняют авроры. Их с Браун обходят по широкой дуге: наверно, привыкли не мешать начальству. Солома хрустит под блестящими сапогами Главного аврора Поттера. Овцы испуганно блеют и мечутся за загородкой в дальней половине.

Рон смотрит себе под ноги.

Палочки у него больше нет. Как и всего остального — жены, дома, родителей, даже ненастоящих. Он не знает, по кому из них скучает больше. В голове все как-то странно перепуталось, и он сам порой не может понять, как его зовут — Ронни или Робби, кто отправлял его в школу с бутербродами с солониной, а кто кормил здоровым завтраком перед ночной сменой в больнице. Кажется, сейчас у него отнимут даже идиотку Браун, поделом ей. Он подбирает обломки палочки и ждет.

— Энервейт! — говорит Поттер и машет рукой, подзывая к Браун целителей. — Рон? Ты ранен? Помощь нужна?

Он молчит.

— Ты аппарировал вместе с Лавандой? Что здесь случилось? Твой след не смогли засечь…

Правильно, дело в первую очередь. Зато и голос возвращается:

— На метле, — говорит он. — Этот ублюдок ей мозги запудрил, прикидывался… овечкой. Мне соседи все уши прожужжали: какая, мол, милая пара, как мы их удачно познакомили.

— Соседи? — растерянно переспрашивает Поттер.

— В Мельбурне. Там, где они жили, пока крышей не поехали, — припечатывает Рон, нажимая на слово «они».

Срабатывает — чертов очкарик затыкается, не переставая рассматривать его, как картину на выставке, а потом вдруг снимает очки, устало массируя переносицу, и просит:

— Рон, пожалуйста… Пожалуйста, прости нас. Пойдем домой.

Надо бы послать его, думает Рон. Или свалить молча. Но ничего такого не делает, и Гарри, помедлив, протягивает ему руку.

Маррок Блэйд 

Рыжий приходит в сумерках.

Блэйд не слишком хорошо помнит, как выбирается из овчарни и отводит глаза аврорам: в памяти остаются только чары подобия, второпях наложенные на одного из недоволчат. Но как-то отводит и даже заползает в отнорок в углу. Земля кружится, встает дыбом, будто пытаясь сбросить его, тело кажется и слишком легким и каменно тяжелым.

По правде говоря, он надеется перекинуться и исцелиться в волчьем обличье, как учил отец — но сил не хватает. Перевязывает на ощупь самые большие раны обрывками рубахи и ложится ждать. Спать нельзя — во сне можно истечь кровью, но он то и дело уплывает в забытье и более-менее приходит в себя, только когда наверху раздаются шаги.

Блэйд прислушивается к себе: кровотечение остановилось, но ни драться, ни даже встать он не в состоянии. Пришедший не прячется: шуршит травой, раздвигает ветки кустов, а потом выдает громкое:

— Хоменум Ревеллио! А, вот ты где!

Веснушчатая рожа нависает сверху.

Не слишком церемонясь, его выволакивают его из отнорка каким-то заклинанием, опускают в траву. На рыжем чистая одежда, хорошие ботинки. И палочка новая.

— Вот нафига было ту ломать? — спрашивает он.

— Сработало же.

Блэйд пытается указать на обновки, но в животе режет так, что он, скуля, откидывается назад.

— Зелье принес? Давай скорее!

— Не помрешь, — ухмыляется рыжий. — Что я, не видел, куда стреляю? У нас все под контролем! И я теперь не кто-нибудь, а лучший друг Гарри Поттера, если ты еще не понял. По новой. Так что сначала кое-кто поклянется не зарываться, а слушать умных людей, а уж потом получит зелье.

— Это кто умный? — хрипит Блэйд. Но боль становится все сильнее, и он готов согласиться на что угодно. — Ладно, валяй свою клятву!

…В сущности, он сам поступил бы так же, думает Блэйд, блаженно расслабляясь после двойной дозы обезболивающего зелья и пары исцеляющих заклятий. Они не друзья — всего лишь союзники до поры до времени. Пусть старается, а расквитаться за отца можно будет и позже.

— Тебя куда сейчас? — спрашивает рыжий, по-прежнему держа палочку наготове. Блэйд оценивающе на него смотрит.

— К нашим, на остров.

— Ага, — кивает тот, получив координаты аппарации. — Извини, ничего личного. Петрификус Тоталус.

Может, обратить его? — прикидывает Блэйд лениво. Уж слишком они похожи, и сработались почти сразу — зачем добру пропадать? Мысль ему нравится. Да, не убивать, а обратить. Потом.

Когда они наберут новую армию и свалят наконец непотопляемого Гарри Поттера.

Лаванда Браун 

Орден Мерлина третьей степени Лаванде вручают за три дня до полнолуния. От переноса на более удобное время и вообще от торжественной церемонии она отказывается наотрез, и Гарри приносит блестящую побрякушку и наградной лист в дежурку. За премией нужно будет подойти особо, в финансовый отдел.

Алисия и Роза виснут у нее на шее, Джимми уважительно жмет руку, Джек Рэббит интересуется, что она делает в следующую пятницу (и получает в ответ: «Иду на свидание. Не с тобой»).

Разумеется, никуда она не идет, но бедолага Рэббит, горько жалеющий, что упустил возможность стать героем, уматывает в свой угол.

Кто-то приносит сливочное пиво, маггловский сидр и пирог. Через полчаса о Лаванде более или менее забывают: празднование переходит в формат вечеринки. Гарри, как ни странно, все еще не уходит — наоборот, подсаживается к ней. В руках у него тарелка с куском пирога.

— Овцы, — говорит он после очередных поздравлений. — И свиньи. Ума не приложу, что с ними делать.

И, пока Лаванда глазеет на него, объясняет:

— Те, с фермы. Они-то ни в чем не виноваты. Я сделал запрос в отдел сельского хозяйства, но…

— Не смотри на меня, — быстро говорит Лаванда. — Я их не знаю и знать не хочу, разве только в готовом виде.

Гарри уныло кивает.

— Вот и Рон так сказал. Что он целитель, а не пастух. И ноги его там не будет. А потом — представь, согласился пожить до конца лета, если помощники найдутся! Он сильно изменился, правда?

Лаванда не отвечает: Рона Уизли она не видела с той самой ночи. Гарри жует пирог, болтает, как счастлива Гермиона, чего ему стоило рассказать обо всем старшим Уизли и получить их прощение — и наконец уходит.

Все как всегда, думает Лаванда: есть Золотое трио, и есть все прочие, не слишком ему интересные. Впрочем, ей самой одиночество не грозит. Мама и Парвати, попеременно за ней присматривающие — страшная сила.

Мама даже — неслыханно! — предлагает свои услуги в ночь полнолуния, но Лаванда отказывается.

— Мы отлично справимся, миссис Браун! — уверяет Парвати. — У меня большой опыт! А через два дня ждем вас в гости!

Курьер из Министерства приносит зелье. Лаванда плотно закрывает дверь спальни, оставляя Парвати в гостиной, раздевается и, прежде чем завернуться в халат, встает перед зеркалом со склянкой в руке. Он врал, напоминает она себе. Об этом — как и обо всем остальном. Но даже если и нет, это ее собственная жизнь, какая ни есть, и она хочет помнить ее, всю целиком.

* * *

Как ни странно, утром после обращения ее встречает не Парвати, а палочка, лежащая на безопасном расстоянии от решетки так, чтобы дотянуться рукой, а не лапой. Что-то случилось? — пугается Лаванда, завязывая пояс неубиваемого халата, и, торопясь и цепляясь за перила, не чуя ступенек под ногами, взбирается по лестнице.

Голоса она слышит на полпути: один из них точно принадлежит Парвати, а другой…

Лаванда открывает дверь: за безупречной накрытым к чаю столом напротив поджавшей губы Парвати восседает собственной персоной Рональд Уизли. Вид у него тоже не слишком счастливый. Картина на секунду расплывается, Лаванда жмурится что есть сил. Слезы? Да нет, откуда бы?

Она откашливается. Оба вздрагивают, Рон соскакивает с места.

— Браун, ты только не ругайся, мне и так уже сегодня выдали по полной! И скажи ей на будущее, чтоб так на меня не смотрела! Что я…

«Подтвердите, что я безопасен», — вспоминает Лаванда.

Рон Уизли уж точно не безопасен. И не нормален — как и почти все они.

— Я… — повторяет он, моргая рыжими ресницами. — Я… Это я!

Парвати окидывает его презрительным взглядом и идет к выходу — так уверенно, что задерживать ее Лаванда не решается, только поплотнее запахивает халат и садится за стол, на свое место. Будущее, думает она. Вот и посмотрим, каким оно будет.

fin