Поворот (джен)

Лестничная шахта щерилась тьмой, дышала на Северуса запахом водорослей и затхлой сыростью. Желудок скручивался в тугой узел не то от этой вони, не то от полузабытого страха высоты.

Северус замешкался и получил тычок в спину. Вцепился в перила — рука прикипела к металлу, и перевел дыхание: он запыхался ещё три пролета назад. Или четыре? В монотонном унынии не разберешь. Всюду голый камень и бесконечные ступени, винтом уводящие в пустоту. Ладони вспотели от напряжения: не смотреть, не думать о глубине пропасти, куда, случись оступиться, придется падать. Северус вздернул подбородок и сделал шаг.

Зазвенели ключи — массивная связка, зачарованная на неуменьшаемость. Северус отступил, чтобы не загораживать свет от коптящего факела: аврор возился у замочной скважины, сопя от натуги. Его грузная фигура выражала нетерпение и раздражение — Северус поймал себя на том, что горбится, вжимая голову в плечи, как в детстве.

— Пошел, — сказал аврор, почти не размыкая губ. Его дыхание вырывалось облачком пара. Дверь для Северуса он не придержал — та наподдала под колени, едва не опрокинув на пол.

Коридор в ширину меньше ярда, по обе стороны — одиночные камеры. Те, что справа, заняты — братья Лестрейнджи, и кто-то сопящий в коконе из одеял: не Беллатриса, судя по светлым волосам. Пожалуй, это главное разочарование бывшего главы департамента магического правопорядка — Крауч младший.

Миновав крайнюю камеру, аврор остановился у следующей и принялся искать нужный ключ, издавая что-то среднее между пыхтением Хогвартс-экспресса и выдохами астматика.

Рабастан мерил шагами пространство от одной внутренней решетки до другой — раз, два, три, четыре, поворот, и снова — с бездумной сосредоточенностью отлаженного механизма.

— Пошел, — наверное, это единственное, что знал аврор. Толкнув Северуса, отрывисто бросил: — Сидеть, — а нет, ещё и собачьи команды известны, запер дверь — на сей раз без заминки. Снял сковывающее заклятье — Северус встряхнул кистями, сбрасывая невидимые наручники. Рудольфус, строивший из камней и нанесенных через окно веток крепость, не вздрогнул от лязганья закрывшейся внешней двери.

Рабастан пялился на Северуса сквозь решетку целую минуту. Глаза его были лишены всякого выражения.

— Снейп, — наконец констатировал он. Не позвал, не спросил — принял как данность. И это жизнелюбивый импульсивный Рабастан? Заводила, кутила, первый в бою и за карточным столом?

Накануне директор сказал: «Могло быть и хуже… Всего три дня, Северус». Напоследок добавил: «Продержись, пожалуйста». Северус тогда стискивал зубы до скрипа. От ужаса его вело как пьяного.

Женский вопль — вибрирующий, тоскливый как плач баньши, донесся с нижнего уровня, стал выше и пронзительней, и оборвался на тягучей длинной ноте. Рудольфус, не поднимаясь, застыл в странной неудобной позе, вцепился в решетку мосластыми пальцами. Чуть склонил голову, ловя отголоски визга: нечеловеческого и всё-таки узнаваемого — Беллатриса.

Северус опустился на топчан, подтянул на плечах комковатое одеяло — его знобило. Сквозняк подбирался к ступням, и Северус выпрямился, борясь с желанием подобрать под себя ноги — и без того выказал постыдную слабость. Чтобы не глядеть на Лестрейнджей — на то, что оставил от них Азкабан, повернулся влево — кого там судьба подкинула в соседи? — и онемел. Лучше бы это была Белла.

 

Блэк успешно притворялся, что процарапывать на стене дату (четыре недели до дня рожденья Лили, отметил Северус), занятие, ничуть не уступающее болтовне с собратьями по заключению. На лице его стыло скучающее выражение — с таким он излагал Волдеморту координаты дома в Годриковой лощине? Обдумывал как бы половчее предать Поттеров? Убить сына Лили?

Горло драло так, что выть хотелось: выкричать гнев, выплеснуть вместе с обвиняющими воззваниями к совести Блэка.

Северус прокашлялся. Першило не только из-за злости — во рту было сухо и горько. Огляделся, ища воду, и понял, что несчастья не закончились — емкость для нечистот имелась в каждой камере, а ведро с водой полагалось одно на три смежные. И конечно, находилось оно у Блэка. Северус уткнулся лбом в колени. Продержаться без воды отпущенный срок трудно. Возможно.

 

Он не знал, сколько времени провел, привалившись к стене — мертвенный холод сочился сквозь арестантскую робу. В Азкабане не бывает тепло и в разгар лета, а на изломе зимы наступает время смерти. Очнулся, когда сглатывать стало больно, провел рукой по топчану, ища опору — тело затекло и не слушалось. В углу, где сидел Крауч, кашляли — надсадно, с натугой, как после долгой болезни, когда и не помнишь, как это — быть здоровым. И кашель становится столь же неотъемлемой частью тебя, как и дыхание. Крауч выпростал из-под одеяла руку, потянулся к плошке, и согнулся в три погибели, когда захлебнулся воздухом — опять.

Единственный отпрыск уважаемых родителей, зачем его потянуло на подвиги? Что он рвался доказать?

— Пей уже, — Рабастан придерживал Крауча за пояс — без деликатности, как «достойных девушек», и без нарочитой развязности — как пленных магглокровок. Крауч ухватился за предплечье Рабастанаи пил медленно, словно уверен был: Рабастан дождется, не оттолкнет.

Мальчик из благополучной семьи, считающий, что скольжение по кромке придает вкус предопределенности жизни. Десятки их повидал Северус за годы учебы, и позже — будучи в рядах Пожирателей. Нагловатые как Блэк, любители порисоваться как Поттер, позеры вроде Рабастана Лестрейнджа — они считали, что мир отдан им на откуп. Они не бедствовали, не заботились о завтрашнем дне и не сожалели об упущенных возможностях. Если жизнь чего и отсыпала им щедрой рукой, так это шансы проявить себя. И до чего бездарно они пользовались этим! Будь у Северуса хоть толика их счастья, красоты, нормальности — он бы своего не упустил.

Крауч, бросив плошку подле ведра, отполз в гнездо из одеял, свернулся там. И прошептал: — Ему тоже дайте.

— Барти, — Рабастан дотянулся до него, осторожно пихнул ногой в бок — Крауч уже провалился в забытье и на раздражители не реагировал. — Руди?

— Жив твой Крауч, — отозвался Рудольфус, не поворачивая головы. Погладил слюдяной обломок — свет преломлялся от острых граней, — и добавил: — Он же пообещал, что умрет не раньше, чем выберется отсюда.

… Пару вечностей назад, собравшиеся в Малфой-мэноре удостоенные Метки откровенничали (под коллекционное вино разговоры шли особенно гладко) о том, почему стали Пожирателями. Рабастан разглагольствовал про ненависть к полукровным ублюдкам и вырождение магического общества, но в застланной алкогольной пеленой глазах светилась такая тоска при взгляде на Рудольфуса, что Северус уяснил: вот истинная причина. И обрадовался, что у него нет родных — некого утянуть за собой в могилу. Кроме Лили — однако она была за окоемом войны, и Северус предположить не мог, что Лили станет главной целью. И то, что наведет на неё Лорда именно он.

— Не хочешь? — Рудольфус сделал движение убрать плошку, и Северус торопливо вернулся в настоящее. С излишней поспешностью потянулся и подтащил воняющую сырой рыбой плошку. Пригубил. Отдавало тиной и солью — кто бы ни занимался опреснением, он был не слишком искусен. Или, что гораздо вернее, — не старателен. Зачем смертникам свежая вода?

— Спасибо, — сказал Северус, возвращая посудину. Рудольфус не ответил — он чутко прислушивался. Северус не сразу осознал, к чему. Забранное частой сеткой окно на внешней двери пропускало немного звуков. Зачем такие преграды, если решетки между камерами настолько широки, что можно просунуть голову?

Стало холоднее — солнце садилось. Северус поежился, недоумевая, как Рудольфус не мерзнет. Темнота сгущалась, скрадывая очертания предметов, размывая границы.

Скрипнула дверь, за ней колыхнулся сгусток тьмы (почему погасли факелы?). Тоскливо заныло под сердцем. Рабастан потянулся к брату, ухватил его — крепко, не вырваться, приник к решетке. Дышал он неглубоко и часто. Рудольфусу изменило спокойствие, граничащее с апатией — он подобрался и закусил одеяло. Клок черного тумана вплыл в коридор.

— Не смотри, — достигло Северуса, и ночь обрела форму, провела костлявой рукой по замку, царапая железо. И Северус заглянул дементору под капюшон.

 

— Надежда, — говорит Лили, отталкиваясь носками туфель от земли. Подол платья взмывает парусом, открывая загорелые щиколотки. — Хорошее слово.

— Самое лучшее, — бормочет Северус, отворачиваясь. Лили не поймет его интереса. Или наоборот. Неизвестно, что хуже. Солнце гладит Лили теплыми ладонями, золотит кожу и заставляет пылать огнем волосы.

Яркая трава выцветает, небо полнится глубокой чернотой, а качели летят всё выше — так, что нельзя разглядеть. Северус крикнул бы, что Лили нужно прыгать, пока она не упала и не разбилась, он поймает, но…

Мне не нужна помощь грязнокровки!

Лили, прости.

Нет, Мальсибер, она не моя подруга.

Да, я приду на собрание.

Лили, прости.

Всё, что угодно, директор.

Всё, что угодно, мой Лорд.

Зеленая вспышка смертельного заклятия.

Лили, прости.

Лили!..

* * *

В глаза будто морской воды плеснули, легкие горели. Под щекой было влажно, и отвратительно пахло — желчь, узнал Северус. Мелькнула мысль, что Сириусу Блэку никогда не приходилось просыпаться лицом в луже собственной блевотины — даже в Азкабане. Северус перекатился на бок — по-пингвиньи тяжело, и покосился вправо — проверить догадку. Блэка в камере не было. Зато был здоровенный черный пес.

Северус потянулся к воде — ночью ведро опрокинулось, — и умылся, затем напился из сложенных горстью ладоней. Сплюнул хрустнувшую на языке льдинку. На изумление не осталось ни сил, ни эмоций. Плеснул на собаку — никогда не любил этих глупо преданных тварей, — и пес встряхнулся, поднялся на лапы и стал жадно лакать с пола.

— Блэк? — спросил Северус, и псина зарычала, обнажая сахарно-белые зубы.

— Блэк, — констатировал Северус, когда моргнул и увидел Блэка — злющего, мокрого, вымотанного до предела кошмарами.

— Снейп, — голос у него сохранил нелюдские рычащие раскатистые ноты. У Сириуса Блэка был красивый баритон, от которого млели старшекурсницы и смущались преподавательницы. Значит, Сириуса Блэка здесь нет, и Азкабана тоже, и Лили жива — всё сон, несвязный и муторный. Впереди ещё полгода учебы, и Северус сейчас проснется в спальне семикурсников Слизерина…

— Кому ты побежишь плакаться на то, что опять оказался самым большим придурком из всех? Что не разглядел у себя под носом очевидное?

Северус позволил себе посмаковать момент. Он знал, кому стоит сообщить о незарегистрированном анимаге. Новость произведёт настоящий фурор в узком кругу заинтересованных лиц

— Надеешься всем растрезвонить? — оскалился Блэк. — Ты любишь продавать подороже чужие секреты, верно? Теперь ты комнатная собачка Дамблдора, Нюниус? Станешь ползать на коленях перед ним, вымаливая прощение? Тебе ведь не привыкать пресмыкаться.

Отвечать ударом на удар Северус любил. И умел.

— За твою маленькую грязную тайну можно получить помилование.

Блэк ещё говорил что-то, по-обыкновению раззадоривая, против воли позволяя чувствовать себя… живым? нужным кому-то, пусть даже в качестве мишени для оттачивания остроумия? Но всё застила пелена ненависти — удушающей, горячей как июльский полдень.

— И что скажет под веритасерумом твой дружок Люпин? Всего пара капель в чай — и вот вы уже воете на луну в соседних камерах.

Блэк и в самом деле взвыл — в голос, по-волчьи хрипло. Безумие всё-таки настигло последнего из Блэков, и это подарило Северусу мгновение мстительной радости. В действительности он представления не имел, положено ли наказывать за недонесение об анимаге, уклонившемся от регистрации. Судя по реакции Блэка ещё как положено.

— И после суда тебя не убьют, нет. Применят Поцелуй, потому что ты опасен, и всегда был, но этого не видели. Все были заворожены тобой и Поттером. Потому ты и предал его, верно? Надоела конкуренция.

Блэк стремительно побледнел до восковой неживой белизны.

— Я бы никогда не навредил Джеймсу и Лили.

— Ты добровольно сдал их Темному Лорду.

В голове звенело: бешеная псина, верная хозяину. Усыпить бы, чтобы не мучился. И не кусался.

— Имей смелость называть Волдеморта по имени, — вспыхнул Блэк, сжал кулаки — отголосок прежней нетерпимости к мнению, отличному от его.

— А ты гордишься тем, что можешь это делать? Что Лорд тебе пообещал такого, чего у тебя уже не было?

— Ничего, — упрямо сказал Блэк. — Я отказался от всего, что он способен был предложить, когда ушел из дома.

Мародеры сознательно выбрали проигрывающую сторону. Все, кроме одного, о котором Северус пытался предупредить Дамблдора.

… И сказал ведь, как отрезал. Будто уверен: совесть у него чиста как снег. И чем такого пронять? Разве тем, что рвет самого на куски:

— Ты погубил Лили.

Гримаса исказила лицо Блэка. Зацепила правда?

— Нет. Но я виноват в её смерти. И Джима я убил — вернее, чем если бы сделал это своими руками.

Северус не умел быть милосердным — не научили. Зато показали: врагов надо добивать, пока они слабы.

— Ты был Хранителем тайны.

Не крик, лай:

— Мы доверились Петтигрю!

— Что? — реальность билась о стенки черепа — или это растревоженная застарелая боль? И повторил, будто этим делал вопрос более определенным: — Что ты сказал?

— Джеймс сказал, это будет безопасней, ну кто заподозрит Питера в том, что он может принять такую ответственность? — Блэк ковырнул вылезшую набивку матраса. — Я согласился, — он зажмурился и повел плечами — так пес отряхивается от воды. Но от горечи потери не избавиться столь просто.

Северус молчал. Сил спорить не осталось, он сдулся как проткнутый иголкой шарик, а внутри была только боль, да и та истекала по капле, оставляя ничто.

 

К тому времени как завозился Крауч, Северус ощутил неприятное чувство внизу живота. И если поначалу потребность удавалось худо-бедно игнорировать, то к полудню неудобство стало ощутимым. Как ни твердил себе, что Азкабан стирает всякие представления о приличиях, помедлил, прежде чем стянуть штаны. Уши полыхали — Северус рад был, что это скрывает полутьма камеры. По крайней мере, он не расплескал мимо скверного ведра. Стоило утешиться этим.

Когда солнце достигло зенита, незнакомый аврор принес еду и опорожнил ведра. Рабастану он швырнул на колени сверток с кулак размером.

— Не хочу, — слабым голосом сказал Крауч, и сунул чашку Рабастану. Рабастан, прикончивший свою порцию в два счета, зачерпнул из чашки Крауча раз, другой, и с неохотой передал дальше. Рудольфус ополовинил оставшуюся кашу. Северус следил за ними с плохо скрываемым интересом: догадывался, что не впервые делятся едой — Краучу, изнуренному болезнью, кусок в горло не лез. Обычное дело при застарелых лёгочных болезнях. Так сошла в могилу Эйлин Снейп — истаяла как свечка. Разбирая вещи после смерти матери, Северус наткнулся на ворох побуревших заскорузлых тряпок в чемоданчике с ее приданым (видимо, там она прятала окровавленные платки от мужа и сына). То немногое, что мать взяла из родительного дома, распродали в течение нескольких лет, и осталось только подвенечное платье. Его Эйлин и изорвала. Северус тогда, уткнувшись в пахнущее металлом и лавандой кружевное тряпье, прощался с матерью, перемежая тихие всхлипы — слух у отца был чутким, — с проклятьями в её адрес. Она не должна была уходить вот так, не оставив Северусу выбора. Он был слишком горд, чтобы признать кого-то выше себя. А встать наравне никто не предлагал. Потому он и ухватился за предлагаемый шанс, билет в будущее — не то, что пророчил отец в пьяном угаре, а построенное сильными людьми. Пришла пора пожинать плоды опрометчивого решения.

Каша подернулась пленкой жира, измятая жестяная ложка стоймя торчала в тягучей массе. Северус поймал себя на недостойном желании доесть — желудок сводило спазмами. Или кинуть чашкой в Блэка. Лучше в голову — всё равно последние мозги из неё выбили задолго до Северуса. Вместо этого пришлось отдать чашку. Блэк проглотил содержимое в мгновение ока, разве что крошки не подобрал — воспитание Азкабан выбивал на раз.

Рабастан развернул сверток и вытащил на свет моток небрежно крученой растрепанной нити и кривую иглу.

— Откуда это? — и Северус прикусил язык, кляня себя за неуемное любопытство. Даже Азкабан его не вытравил. Пока нет.

— Выменял в обмен на один занятный тайник, — пару мгновений вертел в руках, прикидывая так и эдак, потом просунул нить в ушко и потянул — шерстяные волокна цеплялись за иззубренный коррозией металл. — Мне он уже без надобности.

Рабастан стянул рубашку — верхнюю целую, и разорванную по швам — когтями драли, что ли? — нижнюю. Открывая жилистый торс и обезображенное Меткой предплечье — рисунок, впечатанный в смуглую кожу, казался алым. Набросил на плечи одеяло и склонился над рубашкой.

Четверть часа спустя он всё ещё не сделал ни стежка — пусть и догадался, что нужно затянуть узел на конце нитки. Лицо у него слегка порозовело. Рудольфус оценивал потуги брата невысоко — настолько, что не считал нужным скрывать, что наблюдает за ними из-под полуприкрытых век. Ткань пестрела десятками мелких дырочек, пальцы у Рабастана были исколоты, подушечки припухли.

Северус мог бы объяснить, что делать — штопать мать научила его раньше, чем колдовать, но прослыть девчонкой в глазах Блэка? Проще сразу свить веревку.

— Руку согни, — Блэку, видно, надоело незатейливое развлечение — понемногу звереющий Рабастан. — Поднырни под ткань и сделай вот так, — жестами у Блэка выходило изъясняться лучше, чем словами.

Рабастан снисходительно хмыкнул:

— Тебе-то откуда знать? За грязнокровной подружкой подсматривал?

Блэк ухмыльнулся — ну да, неспособен не кичиться своей осведомленность, выпячивать исключительность. Северус стиснул зубы.

— Я, в отличие от вас, уродов, посещал маггловеденье.

Северус и забыл про манеру оскорбления через слово — вторым у Блэка обычно было гадкое заклятье. Что-нибудь из длинного списка условно светлых. Блэк правила не нарушал, он их огибал, как обходят препятствия на дороге. Слизеринское мышление, помноженное на гриффиндорскую дурость.

Глаза Рабастана затуманились — Северус поклялся бы, что мечтательно. Рабастан, истосковавшийся по женской ласке, не нашел бы темы благодатней.

— Верити, да?

— Чарити, — поправил Блэк.

— Точно. С такими, ммм, выпуклостями, — и Рабастан обрисовал нечто, по объемам сравнимое с головой Бертрама Обри, попавшего под расширяющее заклятье Поттера. Преподавательница маггловеденья не отличалась выдающимися параметрами — это Северус помнил. — Её бы сейчас сюда.

— На тебя даже тролль не польстится, Лестрейндж.

Прежде Рабастан бы наградил Блэка изощренными ругательствами на французском. Теперь он неопределенно повел запястьем — жест, видимо, призван был отображать глубину мыслей. Учитывая, что интересы Рабастана ограничивались малым кругом чистых инстинктов…

— Можно подумать, ты благоухаешь туберозами, Блэк. Нет, я бы взял её за руку…

— Сначала пришлось бы связать бедняжку.

— … подвел вот сюда, — Рабастан указал на топчан кивком.

— Не боишься, что она вшей подхватит?

— … усадил.

— Любишь разнообразие в позах?

— … заставил бы раздеться и отдать мне мантию.

— Извращенец.

— … потом приставил палочку ей к горлу.

— Без этого никто не даёт, да?

— И заставил бы зашивать мои вещи, — закончил Рабастан. Блэк фыркнул.

Спелись, обреченно понял Северус. Зависть тупым шилом царапнулась в груди.

 

— Когда ты видел Рега? — с места в карьер, без извинений — не то, чтобы Северус их ждал, без увиливаний. Иногда Северус завидовал прямоте Блэка, ненавидя себя (и его заодно) за это.

— Два года назад, — у него не было причин отвечать Блэку, ни одной, кроме злорадства: любопытствуешь о судьбе того, от кого отмахивался, требуешь правды? Получай: — Он приходил попрощаться.

Это можно было истолковать как угодно.

— Почему?

Почему ко мне, Блэк? Велик соблазн сказать о дружбе, поглядеть на вытянувшуюся рожу, или небрежно обронить, что знал Регулуса, и получше, чем его родной брат.

— Мы работали над проектом по зельям на растительной основе, — и не удержался от подначки: — Регулус собирался в ученики к гербологу, он не говорил?

— Я о другом, — Блэк растер переносицу ладонью: — Почему ты решил, что он прощается?

Регулус был рассеян и неестественно спокоен. Нес несвязицу в ответ на расспросы, будучи трезвым как стеклышко — в таких вещах Северус разбирался, спасибо отцу за науку. Но Блэк не примет эти объяснения.

— Я был последним, к кому он обратился бы за помощью. И если Регулус решился на это, дела его были совсем плохи.

— Он пошел против Волдеморта?

Северуса передернуло. В догадливости Блэку не откажешь.

— Он сомневался. Этого было достаточно, чтобы поставить под удар вашу семью.

— Его семью, не мою. — Блэк прислонился к стене, сполз по ней, наверняка расцарапав спину. — Он мог бы обратиться ко мне.

— И ты бы стал слушать? — давай, Блэк, откровенность за откровенность.

— Нет, — конечно, нет, ты бы врезал ему, наорал за то, что связался с Пожирателями, а Регулус посреди этой тирады ушел бы. И даже дверью не хлопнул. — Нет, — повторил Блэк. — Я только…

— Что?

— Хотел знать, что сделал всё возможное.

— Иначе ты бы сюда не попал.

Северус не сразу понял, что Блэк смеётся — лающе, даваясь непроизнесенными фразами и непроглоченными обидами. И что веселого он нашел во взаимных пикировках?

 

Будь Северус менее увлечен разговором с Блэком, не пропустил бы, когда Крауч выгнулся под невероятным углом — точно стал тягучим как «Друбблс», и забился, суча ногами и загребая мелкий сор. Блэк встрепенулся и приник к решётке, обвил руками, словно в попытке просочиться на свободу.

Босые пятки замолотили по полу. Крауч забился, воя сквозь зубы — дикий полукрик, полустон. Потом захрипел и рванулся вглубь камеры — Рабастан упал на прутья, чтобы его удержать. На скулы Крауча неровными мазками легла свинцовая синева, белые губы тряслись.

Северуса мутило — вспомнилось, как корчились под заклятьями Лорда и его прихлебателей магглы, и как сам насылал проклятья, чувствуя себя при этом, словно извалялся в грязи. Или точно был Сириусом Блэком. Мародеры звали его Нюниусом, но что они понимали — те, кто не гнушался нападать вчетвером на одного? И отчего задевали их слова — несправедливые, обидные до гнетущего чувства неполноценности?

Крауч затрясся в конвульсиях: руки и ноги беспорядочно подергивались, упавшая набок голова моталась из стороны в сторону. Рабастан держал Крауча, не давая ему навредить себе. Северуса поразила эта… забота? Он научился не вздрагивать, когда на очередном собрании по рукаву скользили пальцы — то лениво-оценивающе, то задумчиво-изучающе. Да что люди — Рабастан трогал рамы картин и вазы, прикасался к обивке дивана и теребил кисти гобеленов. Порой это выглядело так, словно он заявлял права на вещи — и не только на них; моё, находится там, где нужно, всё в порядке. К Лорду Рабастан не приближался не из ужаса, как иные Пожиратели. Лорд был чужеродным элементом в мире, известном до мельчайших деталей, и Рабастан присматривался, примеривался, но отступал, снова и снова.

В промежутках между приступами Крауч оседал у решетки, безвольно откидывая затылок. Рабастан терпеливо ждал, когда его соратника отпустит очередная выламывающая судорога, чтобы подставить руки — и Крауч падал назад без страха, без сомнений. Его прошиб пот, и теперь Рабастан изредка утирал лицо Крауча краем рубашки, смахивал испарину. Доверие, возведенное в Абсолют, как при Империо.

… А потом Крауч замер. И облегчение, испытанное Северусом, было почти сладким — пытка, наконец, закончилась. Рабастан пробежал пальцами по кадыку Крауча, нащупывая биение пульса в яремной вене, и севшим голосом сказал:

— Он не дышит.

И враз помертвевшие светлые глаза Рабастана. И Блэк, сосредоточенно рвущий на полосы тщательно зашитую рубашку, едва ли замечающий это. И Рудольфус, сжавший кулаки так, что вся кровь отхлынула от костяшек.

Волшебники, лишенные палочек — не выдумать зрелища более жалкого. Без магии любой чистокровный не лучше последнего маггла. Маггла… Вот оно.

— Можно сделать ему искусственное дыхание.

Блэк прекратил терзать неподдающийся боковой шов. Вскинулся, глядя на Северуса… ну да, изумленно — приятно было, что он ещё способен вызывать такие чувства. Северус прогнал удовольствие, сосредоточившись на предвкушении от решения задачи.

И осознал, что объяснить будет сложно, зато наглядное представление может спасти Крауча. И единственный подопытный кролик в пределах досягаемости…

— Раздевайся, Блэк.

Тощий — все ребра прощупать можно. Под ладонью, накрывшей грудь, стучало, сбиваясь, сердце. Северус скользнул ниже, к солнечному сплетению, подавляя желание зажмуриться — много кошмаров ему снилось, но с полуголым Сириусом Блэком — ни одного.

Рабастан положил руки в нужное положение — ровно, не косо, — надавил раз, второй. Имея приблизительное представление, решиться на процедуру, обычно проводимую под руководством профессионалов?.. Воистину, безрассудство прилипчиво. Или же незнание в данном случае — благо.

— Быстрее, — отрывисто бросил Северус. На мгновение позабылось, что сам он не реанимирует Блэка — тот всего лишь учебное пособие. Имеющее собственную волю, правда. И крутой нрав.

— Теперь помоги ему дышать.

Рабастан обратил к нему лицо — удивительно юное, растерянное — ну ещё бы, не каждый день методами презренных магглов приходиться пользоваться. Северус прижал пальцами крылья носа Блэка, принуждая его приоткрыть губы, и склонился ниже, уткнувшись лбом в прутья. Блэк дернулся и попытался отстраниться. Северус придержал его подбородок.

Он впервые был так близко к Блэку — да и вообще к любому, кроме родителей и Лили. Видел капли пота на висках, тёмные ресницы и дуги бровей. Тепло вдохов и выдохов оседало на коже, щекотала её жесткая щетина…

— Представь, что ты его целуешь, — сказал не то Рабастану, не то себе. Рабастан издал невнятный звук, могущий сойти за протест. — И дыши ему в рот, — он отстранился от Блэка, потому что тот выглядел так, словно готов был врезать Северусу, — вдохни, подожди три секунды, надави на грудь дюжину раз. Повтори.

Рабастан посмотрел на Рудольфуса, дожидаясь одобрения, но Рудольфус дернул плечом: поступай, как знаешь.

— Ладно, — сказал Северус, когда Крауч по-рыбьи разинул рот и захрипел. — Я тебя не предупредил, Блэк. Можешь меня ударить, — и поднял взгляд.

Блэк спал, или притворялся, закинув правую руку за голову, развалившись с той вольготной элегантностью, что бесила Северуса до скрежета зубовного. И похрапывал.

1 Игра слов.

Verity (англ.) — Истина.

Charity (англ.) — Милосердие.

* * *

Неласковое северное утро вползало через окно, расплескивая серость по камням, серебря решетку. Северус стряхнул оцепление; вволю напился и ополоснул чашку — заболеть было бы некстати. Рудольфус, выкладывающий на полу дорожку из крошек каши, кивнул в знак приветствия. Час был ранний, остальные дремали — разметавшись на узком топчане как Блэк или сжавшись в комок как Крауч.

… Камни и ветки в камере Рудольфуса — у них имена были, Мерлин великий! Гладкий неприметный окатыш — Рудольфус, кинжально-острый осколок базальта — Беллатриса, крошащийся кусок гранита — Темный Лорд. Не вышло построить будущее, осталась Рудольфусу только кособокая крепость, прихотливо загибающаяся как линия жизни… Завести бы учтивую светскую беседу, но... Северус смотрел на камни, и не ведал, с чего начать. С Рабастаном было проще: они шесть лет делали уроки в гостиной факультета, сталкивались в библиотеке и в Большом зале, и, хотя не перебрасывались фразами по-приятельски, не враждовали. Рудольфус не нашел бы общих тем для разговоров с Северусом, даже если бы желал. Чего он не делал. Рудольфусу было тридцать три, Северусу почти двадцать два. Рудольфуса до совершеннолетия опекали родители, на Северуса отцу и матери было плевать. Рудольфус, четверть века проведший за пределами Англии, не обращал внимания на того, кто знал лишь улочки Коукворта. Их интересы разнились не меньше, чем чистота их крови.

Крауч приложился локтем о решетку, дернулся, не просыпаясь, и зарылся глубже в одеяло. У Северуса недоставало решимости последовать его примеру, притвориться, что он не тут, что не осталось полдня до свободы. Что случится, если Дамблдор не сумеет вытащить его? Трудно найти даже плохого преподавателя за зимние каникулы — а у Северуса в глазах меркло, стоило представить безалаберного неопытного идиота в своем — и никак иначе! — классе. Не за партой (тут грызущее чувство досады давало сбой), а за учительским столом.

Северус хотел жить, пусть и было о ком горевать, да не о ком волноваться.

— Зачем вы его спасли? — спросил Северус, кивая на Крауча. Рудольфус сдвинул густые брови, широкое лицо его на миг потемнело.

— Басти носится с ним как курица с яйцом, считает себя обязанным, — морщина разломила его переносицу на две части. — Лучше бы мальчишка умер.

Северус моргнул, не сомневаясь, что ослышался. Рабастан не ведал меры, гласом разума в их тандеме (позже превратившемся в тройку) был Рудольфус. Сторонником радикального решения проблем была Беллатриса. Неужели супруги действительно начинают походить друг на друга со временем? Что дальше, восторженное преклонение вкупе с помрачнением рассудка — заразным как болезнь, о которой не упоминают в приличном обществе?

Рудольфус продолжал, чувствовалось, что у него давно не было внимательного собеседника, а изо дня в день перемалывать привычные темы с Рабастаном надоело. Северусу предоставлялся шанс скоротать часы до момента, когда дверь распахнется.

— … зарвавшаяся пешка, вступившая в игру, где правят бал фигуры покрупнее. Что этот мальчишка знает об истинной преданности? Почему не сдал нас аврорам, не нажаловался папочке?

«И чем так пленил твоего брата?» закончил про себя Северус. У Рабастана была бездна недостатков, от привычки трогать всё подряд, до пренебрежения жизнями соратников, но долги он раздавал. Зачастую так, что те, кто умудрился заставить его быть обязанным, готовы были на что угодно, только бы Рабастан позабыл о намеренье исполнить то, что считал правильным. Очень уж специфические методы он использовал.

— Крауч набит идеализмом, как навозная бомба драконьим пометом. Мы существуем благодаря его глупости и отвратительной сентиментальности присяжных. Спаситель. Герой, затесавшийся среди нас. Белая ворона. Мы из-за него здесь оказались, — Рудольфус сплюнул. — Проклятый щенок вымолил у отца передачу дела на дознание, и вместо Поцелуя мы получили возможность сгнить в убогой клетушке. Щедро, ничего не скажешь — кто выбрал бы заключение вместо смерти?

«Я», подумал Северус. Малфой. Кто угодно, кроме фанатиков — второе имя Лестрейнджей.

— Малфой, — отозвался Рудольфус, вторя его мыслям. — Трус, лебезящий перед каждым, от кого ему что-то нужно. Он откупился от Министерства, что мешало ему вытащить Беллс? — застарелая нежность звучала в хриплом басе. — Она бы нашла способ вернуть Господина.

Он жутко искривил губы, словно сдерживал ругательства или собирался заплакать. Логика подсказывала Северусу напомнить, что не Малфой пытками довел до особого отделения Мунго чету авроров. Инстинкт самосохранения запечатывал рот надежнее заклятья.

— Нотт, — продолжал Рудольфус, — Эйвери, Крэбб — их нет здесь, они остались снаружи, пригрелись под боком у магглолюбцев и предателей крови, забыли, за что боролись. Сопротивление подавлено, мы последние сохранившие верность Господину, прочие отказались от него. Будто это постыдно — носить его Метку, — Рудольфус говорил не с ним, может, представлял жену или новообращенных последователей Темного Лорда. — Это честь и тяжкое бремя.

Насчет чести Северус бы поспорил, но он знал, что за Рудольфуса говорит злость, заставляет повторять слова, которых от него не слышали прежде. У него была женщина, которую он любил, и брат, которого терпел. У Северуса… Не так они и отличаются, оказывается. Только половина — лучшая, к чему лгать себе? — врагов Северуса мертва, а другая — заперта в соседней камере. У Рудольфуса же в неприятелях все, кого он вспомнит.

— Господин, презрев отступников, вознаградит нас, — Рудольфус сбился на шёпот. — Он вернется, в сиянии величия своего и славы, и поведет за собой, чтобы выжечь скверну, затопившую наш мир, смыть грязнокровок туда, где им и место — в сточную канаву, и позволит насладиться их предсмертными воплями.

«Он безумен», с неожиданной яркостью осознал Северус. И свихнулся задолго до Азкабана. За деланным спокойствием таилась сила сокрушительная, потому что необъяснимая — здравомыслящему не понять, что движет умалишенным.

— Бульк, и всё, — сказал Рудольфус. И улыбнулся.

 

Крауч, бледный до зелени, высунулся из-под одеяла и сразу обвел взглядом камеры, проверяя, тут ли ещё остальные. И не надо гадать, от кого подцепил эту привычку.

— Как ты?

— Точно гриндилоу съел, — признался Крауч, и Рабастан кивнул, принимая ответ.

На некоторое время Северус выпал из разговора — почудилось, что рядом дементоры, и он пытался отличить вой ветра от шелеста истрепанных мантий. Когда убедился (воображение разыгралось всерьез), что никто не стоял за дверью, очнулся. А ощущение было, как из-под толщи воды вынырнул: вроде и спасся, но, куда ни глянь открытое пространство, ровная гладь, без следа берега. Побарахтайся немного или перестань бороться — в итоге камнем пойдешь ко дну, и не вытянут обратно в явь, коли начал путать её со сном.

— …Темный Лорд вернется.

Ни грамма сомнения — даром, что душа в теле едва держится, и пора бы (проклятье, Северус даже думать начал нравоучениями Дамблдора!) поразмыслить о её спасении. Преданность, до того знакомая, что скулы сводит; вот и ответ, отчего к Лестрейнджам Крауч прицепился как репей — такие не приучены делать наполовину. Если ученик — то лучший, последователь — вернейший. И защищать будет, пока бьется сердце, тех, кого причисляет к своим. Искаженное понимание семьи, не иначе.

— Он не оставит нас в беде, — ещё уверенней. Некоторые люди не умеют не делиться. Кашей или надеждой.

Рабастан и не возражал. Казалось, что верой Крауча он подпитывается так же, как дементоры воспоминаниями. Знал бы Крауч, сколько невольно угадал — радовался бы ещё больше. Северус слышал в его монологе отголоски своего трудного диалога с Дамблдором. И если Северус воспринял откровения директора с ужасом, то Крауч, получи он подтверждение, был бы счастлив.

Спелся с убийцами на почве почтительного раболепствования перед Темным Лордом. Но у него комната вырезками явно не пестрела, как у Регулуса — отец бы не позволил. То, что родители запрещают, привлекает сильнее прочего: Регулус в рейды не стремился, теоретиком был, не практиком, а Крауч в карательный отряд помчался так, что за ним собственная тень не успевала. Прочь от рутины, которую не научился ценить — не успел дорасти.

Темный Лорд заманил их щедрыми посулами и бойко раздаваемыми обещаниями. Заклеймил, показывая: «ты принадлежишь мне». И: «не отступишься, заслужишь ценную награду — свою жизнь». Он отнимал сыновей и дочерей, золото и артефакты, даря покровительство — негодный обмен, как ни крути. Указал путь — не легкий, но приятный, к власти и удовольствиям, внушил, до каких пределов дойти, чтобы заполучить искомое.

Дружба была для Темного Лорда досадной помехой, а что до семейных уз — странно было ожидать приверженности к ним у сироты. Но он знал и использовал низменные страсти подчиненных, потворствовал дурным наклонностям. Последователи стекались к нему не из-за парализующего страха перед могуществом, и даже не из лизоблюдства — их влекла возможность творить что угодно безнаказанно.

Как это Мародеры в полном составе не явились под крыло Лорда? В школе им дозволялось многое, и об ограничениях ни Поттер, ни Блэк не задумывались.

Мародеры не гнушались использованием нечестных боевых приемов, однако демонстративно не применяли заклятья азкабанской триады. И эта предсказуемость бесила. Как смели они показывать, что чем-то лучше Пожирателей? Что не запятнали себя стремлением к бессмертию? а от обещания Лорда слабо чадящий огонь в груди Северуса разгорался…

 

Блэк очнулся рывком: потянулся, зевнул во весь рот, проводя языком по зубам — не иначе, проверяя, в наличии ли. Если меню не разнообразят, ненадолго.

Реальность пришлась Блэку не по нраву. Пару минут, окончательно ещё не вернувшийся, он казался разбитым. Северус теперь мог точно сказать: отдых дает кратковременное облегчение, Азкабан истощает не только тело, он пьет по глотку душу, пока она не ссыхается как осенний лист.

Он ждал, что Блэк станет по-собачьи собирать языком воду, опустив голову в ведро. Он и опустил, а потом встряхнулся: капли разлетелись, часть сбежала по тёмной шевелюре, по шее, в ворот тюремной робы, кое-что попало на Северуса, и он шарахнулся. Возмущенно смахнул влагу с руки. Глаза у Блэка блестели лукаво — и не жестокостью, а искренним любопытством: что сделает Северус? Северус зачерпнул пригоршню воды и, жалея, что не может превратить её в лед или пар, размахнулся.

Блэк сел на задницу, щурясь сквозь влажные ресницы — утекающий сквозь пальцы заряд пришелся ему аккурат посреди лба. И потянулся к ведру.

… Северус не сказал бы, когда их перекидывание (теперь не заклятьями как в коридорах школы, и не ингредиентами как в классе зельеварения) закончилось. Когда он упал, тяжело дыша, весь мокрый от пота и воды? Или когда Блэк уклонился — алмазно-блестящая россыпь ударила в прилипшую к груди робу, — и расхохотался. Так звонко и весело, словно удачно провернул пакостную шутку. Не над Северусом, а вместе с ним.

Блэк не был таким ни в школе, ни во время случайных встреч за пределами Хогвартса. Беззаботность он изображал прекрасно, но сквозь флёр легкого отношения к жизни прорывались нетерпимость, упрямство, неудовлетворенность. Все те царапающие, гложущие чувства, что не вязались с разгильдяйством… и которыми переполнен был Регулус. Младший из братьев прятался не под маской Пожирателя, а под искусственной вежливостью, камуфлировавшей его-настоящего. Старший напялил образ раздолбая.

— Он пришел ко мне осенью семьдесят девятого, — сказал Северус, продолжая начатый разговор; недооформленные фразы рвались прочь подстреленными птицами. — Говорил, что необходимо мнение стороннего наблюдателя…

… Блэк, укрывшись одеялом, валялся на топчане, и, положив подбородок на скрещённые руки, впитывал информацию. Северус же… говорил. О метаниях Регулуса между семьей и долгом. О том, как в зелье, которое они варили, попала нитка с мантии Регулуса, и работа трех месяцев пошла насмарку. О том, как Регулус вернулся из первого рейда — не серый даже, меловый, упал в кресло и не шевелился до утра. Северус не предполагал, что помнит столько о человеке, с которым работал бок о бок меньше года. О том, из кого слова было не вытянуть, коли он не в духе. О том, кого назвал бы другом носи тот иную фамилию.

Северус посадил голос и хрипел не хуже Крауча. Блэк вздыхал, хмурился и качал головой: во что вляпался мой братец? читалось в этом жесте. Северус исповедался, вывалил тайны, секреты и недомолвки — всё, что не давало распрямиться, словно и мертвый Регулус прижимал палец к губам и велел молчать.

— … и я подумал, известно ли тебе, что с ним случилось?

И почему Орион Блэк оградил дом незадолго до смерти? Что скрывал от Лорда, которому не перечил до предполагаемого (версия для круга посвящённых) исчезновения младшего сына?

— Я не догадывался, — отозвался Блэк. Он уже сидел и, похоже, порывался встать. — И не интересовался, думал, что он в безопасности. Не может же Волдеморт быть настолько туп, чтобы разбрасываться кем-то вроде Рега?

— И, тем не менее, он это делал, — Северус разглядывал свои обломанные ногти. — Его не волновала цена, заплаченная за установление нового порядка.

— Но не Регулуса, — Блэк повесил голову и пробормотал: — Он докопался до правды о своем обожаемом кумире, и поступил… Ну, как идиот?

Он попытался понять брата не после того как рассорился с ним, а когда потерял навсегда. Очень в духе Блэков. Не переосмыслит ли Беллатриса роль Сириуса в её жизни, когда тот загнется? Или — не приведи Мерлин! — наоборот, если Белла отправится следом за Лордом?

— Не знаю, — сказал Северус. — Он благоговел перед Темным Лордом, — и не прибавил, что другой, куда более значительный для Регулуса пример для подражания, сейчас сидит напротив. — Нет, не знаю. Он просто сделал выбор и, наверное, считал его правильным, — даже если в итоге тот привел к гибели.

… Было у Сириуса Блэка два брата — по крови и по духу. Не осталось ни одного.

 

— Почему не ты, Блэк?

«Тебя мне ненавидеть было проще», мысленно добавил Северус. Трудно испытывать сильные чувства к незаметной тени. Звезды же слепят глаза, и за неспособность разглядеть за сверканием фасад… Иногда Северус думал, что укоренившаяся неприязнь берет начало именно из этой мысли — о невозможности прикоснуться к свету.

Блэк не обернулся. Но сказал:

— Так было безопасней, — помолчал. — Пит и спорить не стал.

— Не возражал, что им пожертвуют — это очень похоже на Петтигрю, — не удержался Северус. Блэк ненадежен — не умеет хранить верность ни традициям, ни семье. Но друзьям… да, друзья превыше всего. Они и привели его сюда. — Вас его покорность не насторожила?

— Нет. Мы же знали, на что шли, когда вступали в Орден.

— Беспрекословное подчинение было одним из условий?

Блэк потеребил мочку уха. И легко соврал:

— Да.

Северус вздохнул. Он не ожидал, что Блэк проявит любезность и поделится воспоминаниями о Лили — если бы это случилось, им осталось обняться и поплакать друг у друга на плече как сопливым четверокурсницам. Подтверждая прозвища и дразнилки, которыми Северуса награждали Мародеры.

Блэк не желал открытости. Северус и сам страшился этого, но уязвимость перед расспросами признак слабости. Северус больше не мог быть слабым. Не имел права. Поэтому он спросил:

— Почему ты тогда не довел дело до конца?

Блэк перевернулся на спину — запрокинутое лицо его было искаженным, — покосился на Северуса. Серые глаза в полумраке казались зелеными. Гибельными как болотные огни — задурят обманчивым блеском, заманят в топь сомнений.

— Я? — удивился Блэк, всем своим видом говоря «чтобы я, да в таком участвовал?» — Это Джим к Иве рванул, Рема оттаскивать.

— Нет, я не…

Как же сказать? «Не имел в виду случай, когда твой дружок-оборотень решил мной закусить, а ты лежал и плевал в потолок?» Грубо. И точно. Только расшаркиваться перед Блэком не хватало.

— На озере, — наконец с трудом выдавил он. Уточнений не понадобилось.

— Чего я там не видел? — ляпнул Блэк. И добавил с усмешкой: — Да и зрительниц пугать не хотелось. Ты же в штанах не змею держал, а?

Откусить, решил Северус. И лучше бы голову. Но можно и место, через которое Блэк думает. Пока Северус подбирал достойный эпитет, отбросив дюжину недостаточно выразительных, Блэк гонял соринки по полу, надувая щеки и выдыхая. Не выросший подросток, как он есть: гормоны вместо мозгов, дружба навек (для кого-то он оказался краток) и безбашенная принципиальность. Это и раздражало в Блэке — отсутствие гибкости, неготовность идти на сделку с собой.

… Интересно, попади Блэк на Слизерин, враждовал бы тот с Поттером столь же яростно, как сам грифиндорец с Северусом? И были бы вообще Мародеры? Поттер без поддержки Блэка годен разве что фонтаном рассыпать неосуществимые идеи и хвастать.

Северус поразился простоте решения — Распределяющей Шляпе надо было не учитывать желание Блэка, а действовать по велению его матери. И не было бы травли. Роковой ссоры с Лили. Желтых звериных глаз в темноте туннеля, липких кошмаров и заглушающих заклинаний на пологе кровати. Работы на два фронта — ни на том, ни на другом Северус не стал своим.

Северус не терпел предопределенность и пророчества, но именно они управляли его жизнью.

 

Провернулся ключ в замке. Северус машинально отодвинулся — отдалить приближение дементоров хоть на секунду. Конвоировавший Северуса аврор впустил порыв сквозняка, разметавший «Беллу» и «Лорда». Следом вошли ещё двое — сухопарые, гибкие как ласки. И ни подноса с едой, ни черных теней, маячащих в коридоре.

— Ты, — мясистый палец указал на Рудольфуса: способность изъясняться односложно не исчезла за двое суток. — Встать, вытянуть руки, не шевелиться.

— Вы его вниз забираете? — Рабастан поднялся, на скулах у него играли желваки. Крауч трудно дышал, а под его глазами залегли совиные круги, будто он и не спал вовсе.

О нижнем уровне наслышан был даже Северус. Это не просторные (до чего абсурдно звучит!) камеры верхних этажей, где чаще держали мелких преступников: фальшивомонетчиков, лоточников и разносчиков из Лютного, пойманных на торговле запрещёнными артефактами. Нижний — глухие клетушки без окон, каменные мешки. Умирали там быстро, наверняка свободная камера появилась после смерти её обитателя. Азкабан, забитый под завязку месяц назад, постепенно пустел.

Рудольфус подошел к двери, поднял руки и запястья опутали веревки. Он был безучастен.

— Руди! — такое отчаянье в голосе, что понятно: размолвки роли не играют, когда уводят брата. Рабастан потянулся сквозь решетку, коснулся предплечья Рудольфуса, обвел линию челюсти, очертания подбородка, носа — это было почти непристойно. И завораживающе — Рабастан запоминал, накрепко впитывал пластику лица, рисунок морщин, шершавость бороды. И прежде не отличающийся эмоциональностью Рудольфус не шевелился.

Блэк не издал ни звука, лишь поглядывал на Рабастана со смесью любопытства и брезгливости. Крауча подчеркнуто игнорировал будто его не существовало. Северус знал эту особенность Блэка: трудно забыть испытанное на себе. Мир для Блэка вращался вокруг Поттера, а что до Поттера — Северус смирился с тем, что не попадет на его орбиту, на пятом году обучения. Выучил тягостный урок: никому нет дело до талантов и умений, если ты позволяешь себя унижать. Поттер всласть поглумился над «слизеринским ублюдком», Блэк развеял скуку, а Северус… Что-то сломалось в нем, необратимо умерло — не воскресить. Не то дружба с Лили, не то гордость, не то неназываемое и важное — магглы придумали убогий термин, не отражающий истинной природы — «личность».

Тюремщики опомнились — Рабастан отлетел в угол от небрежного заклятья. Рудольфус шагнул на порог камеры.

— Я буду лучше слышать Беллс, — заявил он с непоколебимой уверенностью безумца, и звук имени его жены, звенящий как колокол, отразился от стен. И тогда Крауч встал, качнулся на нетвердых ногах и сказал:

— Возьмите меня.

 

Время утекало как сквозь пробоину в бочке. Часы после визита авроров Северус провел, перебирая монетки-воспоминания: сияние первой встречи с Лили, потускневшая медь последнего спора.

Лестрейнджи лежали, отвернувшись, неосознанно копируя позы друг друга. Северус не навязывался — не ему решать чужие проблемы, со своими бы разобраться.

Блэк не двинулся с места с тех пор как увели Крауча. Угрюмо таращился на отражение в ведре — и из-под толщи зеленоватой воды на него смотрел Регулус.

Беллатриса то разражалась угрозами, то принималась петь, Северус не ответил бы, что звучит ужасней. Голова болела, и на мигрень от духоты это не было похоже. Северус беспокойно ворочался, кусал сухие губы и не решался открыть рот. Спросить Блэка о Лили. Знал, что не представится больше возможности, и молчал. Язык к небу прилипал стоило вспомнить: её сгубила доверчивость. И предательство Северуса.

Боялась ли она за сына, тревожилась ли за сохранность наложенного на коттедж заклятья? Или беспечно положилась на мужа, веря, что он защитит? Не даст в обиду ни её, ни сына.

Лили всегда опиралась на тех, на кого не следовало. Северус решил демонстрацией силы выкупить её благосклонность. Петтигрю продал Лили за иллюзию власти или чувство нужности. Неважна причина, не имеют значения принципы, есть поступки, и они мера всего.

Дамблдор дал шанс Пожирателю смерти. Петуния Эванс приняла племянника — напоминание о том, чего лишена. Лили бы не удивилась, она видела лучшее в окружающих, раскрывала их.

… Бутон ромашки на ладони, расправляющий лепестки под действием стихийной магии. Приправленная нарочитой веселостью тоска, сквозившая в позе Лили в день выпуска. Белизна рук на фоне кремовой обивки гроба.

Распахнулась дверь, и знакомый аврор нетерпеливо махнул рукой: пора. В коридор сочилась темнота — смог, обретший плоть и облачение.

На лестнице Северус оглянулся — ветхая занавесь одеяния дементора закрывала прямоугольник дверного проема. Замедлил шаг и обронил:

— Это я рассказал Лорду о пророчестве.

Если Блэк узнает правду — это даст ему силы продержаться, ведь крепче ненависти только месть. Её не забрать и стражам Азкабана.

… Сосущий жуткий звук. И захлебывающийся крик Блэка:

— Джеймс!!!

 

Белка-патронус юркая, верткая освещала дорогу Северусу и идущему позади сопровождающему. Небо уже окрасилось в тона ночи, и Северус смотрел на выщербленные ступени: споткнуться и сломать шею на полпути к свободе было нелепо.

На морском берегу он глубоко вдохнул — как ныряльщик перед погружением. Северус не был уверен, что когда-нибудь сумеет избавиться от Азкабана, осевшего в легких водяной взвесью, кварцевой пылью и отчаяньем.

Из лодки, перевозящей посетителей и заключённых, вылезал степенный мужчина с усами, подстриженными и выровненными точно по линейке. Он ступил на песок и подал руку маленькой хрупкой женщине. Северус узнал их по колдографиям на развороте последнего ноябрьского выпуска «Пророка». Отец, приговоривший сына. Мать, не вымолившая ему прощения.

Миновали бюрократические препоны и прямой запрет департамента магического правопорядка, выхлопотали разрешение на посещение… Между тем, господин несостоявшийся министр наверняка осведомлен, что сын вскоре отправится на кладбище. И не паскудно ему жить после такого знания?

Дамблдор, выбравшийся из лодки последним, незаметно повел волшебной палочкой, и пенная волна отхлынула назад, не замочив сапожки женщины. Но миссис Крауч, обратившая лицо к громаде замка, не заметила бы и девятый вал. Муж её сердито уставился на Дамблдора.

Северус отвел взгляд от Краучей.

— Рад видеть тебя, мой мальчик, — негромко проговорил Дамблдор, делая шаг навстречу: темно-синяя мантия делала его старше. Или возраста прибавляли залегшие под глазами полукружья недосыпа?

Северус вздрогнул, когда в окошке-бойнице третьего этажа — не может быть, орлиное зрение не для него, — увидел Рабастана. Дамблдор, неправильно истолковав этот жест, набросил на Северуса согревающие чары.

— Обвинения сняты, решение суда огласят завтра вечером, но это пустая формальность, твоё присутствие необязательно.

— Я приду, — сказал Северус, потому что ответа ждали. И действительно, губы Дамблдора сложились в ободряющую улыбку. Я не ошибся в тебе, говорила она. Северус не был в этом так уверен. Он боялся озвучить мысли — не решит ли Дамблдор, что поспешил с ходатайством, поторопился с заступничеством? Не смел сесть в лодку, пока не поймет: он не вернется в Азкабан. Северус считал себя трусом, ищущим одобрения, крадущим крохи внимания у Лили, а позже — у Люциуса и Регулуса; подмёнышем-ши и уродом, которому не место среди обычных людей. И Лорд, и Дамблдор лепили из Северуса то, что угодно было им — исполнительного солдата, шпиона, в котором изворотливость сочеталась бы с беззаветной преданностью. И оба не преуспели.

Северус дурел от собственной наглости:

— Вы можете добиться изменения приговора?

Кричали чайки, вскипала бурунами вода. Мистер и миссис Крауч: он — цепляясь за стебли камнеломки, она — с каждым шагом всё больше расправляя плечи, — поднимались по высеченной в скалах тропе.

— Зачем тебе это? — шёпот Дамблдора был чуть громче рокота прибоя. — Ты ищешь оправдания?

— Это не для меня.

Разочарование на лице Дамблдора, мимолетное, но такое тягостное, уступило иному чувству.

— Ты что-то узнал, — это было не вопросом, утверждением.

Узнал, мог бы сказать Северус. Умирающий мальчик не дал мне мучиться от жажды, потому что счёл своим. Живой мертвец прочёл лекцию о воздаянии за происхождение и очень напомнил давнего врага, и его слова о том, что некоторые виновны уже потому, что просто родились. Кое-кто незнакомый показал, как сладка бывает власть над другими, даже если (или благодаря тому что?) они стоят на пороге смерти.

… Недруг сказал, что он не убийца, и я ему поверил — какова будет расплата за это преступление?

Внимательный прищур голубых глаз, сострадание на дне зрачков. Легилименция или пришедшая с опытом способность понимать людей? Какая разница, право.

— Пересмотр чьего дела стоит назначить на ближайшее время?

До чего колет под ребрами.

— Сириус Блэк.

25 февраля — 14 марта 2015 гг.