Художница и её тень (гет)

Следующие несколько дней были почти идеальными. Эшли чувствовала, что обрела ту семью, о которой мечтала. И даже больше: ту, которая должна была у неё быть. Отец — литературный критик — большую часть времени работал в своём кабинете. По вечерам, когда мама готовила ужин, он приходил на кухню и зачитывал ей вслух особенно сильные или, наоборот, уморительно смешные отрывки из книжных новинок. Мама, в основном, занималась домом и садом. И хотя Эшли не особенно любила хозяйственные работы, а фраза: «место женщины — на кухне» действовала на неё как красная тряпка на быка, но сейчас она следовала за мамой по пятам. Она помогала подрезать розы, готовить еду, но никак не могла привыкнуть, что всё это реально. Это было так удивительно: видеть маму, делающей что-то с искренней увлечённостью, а не с видом смиренного робота, слышать, как она напевает за работой.

Эшли старалась не навязчиво, не вызывая удивления прямыми вопросами, узнать больше о жизни родителей. Оказалось, что и у них не всё гладко. У отца всегда были не простые отношения со своей матерью, а год назад они и вовсе рассорились так, что почти перестали общаться. Поэтому, этим летом Петунья ездила к бабушке одна. У Эшли зародилось смутное подозрение, что в этом семейном конфликте старшая сестра оказалась по другую сторону баррикад.

Да, отношения с сестрой сейчас были единственным, что нарушало семейную идиллию. Похоже, что Лили и Петунья находились в состоянии холодной войны, причём достаточно давно, чтобы родители успели смириться с этим. Правда, вскоре Эшли заметила, что Туни всё чаще присоединяется к семейным беседам, и смотрит на неё с большей благосклонностью. Эшли гадала о причине такого потепления, но, примерно через неделю, Петунья проговорилась сама.

Им как раз было поручено чистить картофель к ужину, и за этим монотонным занятием молчание ощущалось особенно неловким. Первой нарушила его, как ни странно, Петунья:

— Слушай, Лили, не то чтобы я хотела влезать в эти твои магические дела, но у тебя всё в порядке? Не рассорилась со своими друзьями?

— Нет, всё хорошо, — «Было хорошо», — добавила про себя Эшли. «Не известно, как друзья Лили воспримут замену».

— А почему ты спрашиваешь?

— Ну, ты какая-то другая в последнее время. Раньше ты только и говорила, что о своём Хогвартсе. Словно наша жизнь слишком заурядна для тебя.

— Правда? Извини, если это так выглядело. Я вовсе не считаю твою жизнь заурядной. Наоборот, я была бы рада, если бы ты больше рассказывала о том, что у тебя происходит.

Было немного странно извиняться за другого человека. Но Эшли ощущала некоторую личную ответственность за поведение своего двойника. Тем более, что и она не раз ловила себя на мысли, что жизнь большинства людей слишком обыденна.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на лице сестры, но тут же сменилось привычным ехидным выражением:

— Чтобы ты могла рассказывать своим друзьям истории про «этих забавных маглов»?

Бросив это обвинение, Петунья повернулась к выходу из комнаты: свою долю картофеля она уже почистила. Но Эшли чувствовала, что лёд между ними подтаял, так что надо ловить момент.

— А ты ведь обещала, что никогда меня не оставишь.

Петунья удивлённо обернулась:

— Это когда же я такое обещала?

— Когда мне было четыре года — помнишь, в гостях у бабушки? Ты тогда придумала делать туннели в высокой траве, и мы бегали по ним, как в лабиринте. Я была в восторге! А потом, когда мы зашли уже довольно далеко в поле, я тебя потеряла из виду. Я так отчётливо помню этот момент: небо ясное синее, всё так тихо и спокойно, а тебя нигде нет. Трава мне выше головы и я в ней — словно одна в густом лесу. Я жуть как перепугалась, начала реветь — плакса была ещё та — и ты прибежала на звук моего плача. Вот тогда ты и сказала, что никогда бы меня не оставила.

Это был выстрел наугад. Эшли совсем не была уверена, что жизнь маленькой Лили складывалась так же, как и её до аварии. Но почему-то ей показалось очень правильным рассказать ей об этом сейчас. И интуиция её не подвела.

— Не ожидала, что ты до сих пор это помнишь, — теперь Петунья уже открыто улыбалась, — Мы потом ещё много так играли. Помнишь ту сумасшедшую старуху по соседству? Она грозилась поколотить нас за то, что мы портим траву… Сейчас там всё по-другому. Ты бы и не узнала место. Сколько ты не была там: лет пять — шесть?

Эшли ещё никогда не видела Петунью такой оживлённой. Оставшийся вечер она взахлёб рассказывала Эшли о своей поездке к бабушке. Правда, о самой бабушке Петунья упоминала мало, словно старалась не поднимать больную тему. «Может, быть не все старшие Эвансы хорошо отнеслись к ведьме в семье?»

Что касается Хогвартса, то Эшли и правда в первые дни почти не думала о нём. В своей прошлой жизни она бы многое отдала за то, чтобы оказаться в мире магии. Но сейчас родители и сестра были для неё важнее всех чудес света. Да и пока она не могла удостовериться в своих магических способностях на практике, Хогвартс всё ещё казался ей далёкой сказкой.

Сказка стала чуть ближе тридцать первого июля, когда сова принесла письмо, украшенное вычурным гербом с изображением четырёх животных: льва, орла, барсука и змеи. В конверте оказалось письмо со списком учебников для шестого курса, а так же напоминание об обязанностях старосты курса. «Так Лили ещё и староста? Только этого мне не хватало. Я же в первую ночь патруля безнадёжно потеряюсь в замке. Эх, мне бы карту мародёров…» Но сердце Эшли забилось чаще при мысли об учёбе, замке, о встрече с героями любимой книги, так сказать, «во плоти». «А ведь если скоро начинается шестой курс, значит, Лили примерно шестнадцать, как и мне, и жить ей оставалось всего пять лет. Но я ведь не обязана повторять её судьбу?»

Умирать совсем не хотелось. Как, впрочем, и выходить замуж за Джеймса Поттера. Эшли всегда больше нравились умные аутсайдеры, чем самоуверенные шалопаи. «Какая разница, что написано в книге? Теперь для меня это реальная жизнь, и жить я её буду по-своему. Вытащу Снейпа из сетей Волдемортовой пропаганды, найду и уничтожу крестражи, может быть, даже устрою научно-техническую революцию в магическом мире». Звучало всё это вдохновляюще, но чувства Эшли разделились. Одной её части хотелось поскорее броситься навстречу приключениям. Другой — остаться в родительском доме навсегда.

«Я ведь на каждое рождество загадывала себе чудо, мечтала об удивительной жизни. Может быть, моя окажется даже короче, чем у книжной Лили Эванс, но если я не использую такой шанс — буду сожалеть об этом вечно».

До начала удивительной жизни оставался всего месяц, а сколько ещё нужно было сделать. Во-первых: прочесть как можно больше из учебников за прошлые годы, чтобы хоть как-то ориентироваться в теории. В том, что касается практики, Эшли очень надеялась на память тела. Когда она взяла в руку волшебную палочку, ей стоило только подумать «люмос», и рука сама инстинктивно начала привычное движение. Эшли едва успела остановиться. «Правда, со сложными заклинаниями на телесный автоматизм особо надеяться не стоит».

Второе, но не менее важное дело: прочитать старые письма подруг к Лили, а так же, от Лили к родителям, чтобы лучше ориентироваться в биографии своего двойника. Ещё Эшли надеялась найти в прошлом Лили какую-нибудь подсказку к событиям той ночи, когда она впервые очнулась в этом мире. Кто был у Лили дома в тот момент, когда Эшли заняла её место? Если это кто-то из друзей — почему сбежал? К тому же, из разговоров с родителями, Эшли поняла, что Лили не ожидала никаких гостей. Или, во всяком случае, не стала сообщать об этом родителям.

Мысль о том, что перемещение Эшли могло быть не случайным, приводила её к другому вопросу: что стало с настоящей Лили? И если произошёл обмен — возможно ли его обратить? У Эшли всё сжималось внутри, когда она представляла, что должна чувствовать Эшли, оказавшись на её месте — сиротой, без друзей, в мире без магии (и это ещё если её тело пережило то столкновение) . Но мысль о том, что ей самой придётся отказаться от этой жизни, была настолько болезненной, что Эшли старалась даже не думать об этом. «Я разберусь с этим, когда окажусь в Хогвартсе. Проведу собственное расследование, в крайнем случае, обращусь к Дамблдору. Сейчас я всё равно ничего не могу сделать, так что и думать не о чем».

Чтение писем оказалось не плохим способом отвлечься от тяжёлых мыслей. В письмах к родителям Лили, в основном, рассказывала о своих учебных успехах, а так же описывала всякие забавные случаи из школьной жизни. Так Эшли узнала, что почётное место самого непутёвого ученика Хогвартса в этой эпохе занимал ученик Хаффлпафа — Филипп Боунс. Однажды, сделав ошибку в заклинании и пытаясь её исправить, опять же — ошибочно, он умудрился наколдовать по всему Хогвартсу гололёд. На несколько часов коридоры древнего замка превратились в огромный каток — к безмерному восторгу младших школьников. Но самое замечательное то, что для устранения этого безобразия профессору Флитвику понадобилась помощь самого Дамблдора.

В общем, юный Боунс был причиной половины инцидентов в Хогвартсе. За вторую несли ответственность Джеймс Поттер и компания. Об их выходках, а так же о неуклюжих ухаживаниях Джеймса, Лили рассказывала с умилением, плохо скрываемым под маской напускного осуждения. Даже её подруга Нора, ещё в письме за прошлое лето, так и написала: «Он ведь тебе нравится — зачем изображать неприступность? Жизнь слишком коротка для таких игр». Эшли стало как-то грустно. Джеймс потерял свою Лили и даже не знает об этом.

Саму Эшли куда больше интересовал другой поклонник Эванс — Северус Снейп. Судя по письмам, роковая сцена у озера уже произошла (та самая, когда Снейп в пылу стычки с Мародёрами, обозвал Лили «грязнокровкой»), отношения разорваны со свойственной Лили безапелляционностью. Почему-то Эшли всегда казалось, что Лили использовала оскорбление как удобный повод разорвать отношения, которые уже давно её тяготили. И письма только укрепили это подозрение. «Но я не Лили, так что будем восстанавливать мосты. И лучше делать это здесь, в Коукворте, а не в Хогвартсе, где Северус будет в компании слизеринцев».

Но, не смотря на то, что писала Мэри Макдоналд, Снейп вовсе не дежурил у неё под окнами. Может, он пережил этот разрыв не так болезненно? Или просто уже сдался? Эшли совершала ежедневные прогулки через весь Коукворт — от благополучного района с рядами аккуратных домиков в обрамлении подстриженных зелёных лужаек, и до Паучьего тупика рядом с ткацкой фабрикой.

Атмосфера у этого места была под стать названию — мрачная. Особый колорит району придавал чёрный дым, идущий из труб ткацкой фабрики. Из-за него создавалось впечатление, что над домами нависли грозовые тучи. Даже в лицах мальчишек, гоняющих мяч во дворе, Эшли мерещилась какая-то обречённость. Серые обшарпанные домики с подслеповатыми окнами растерянно жались друг к другу, и Эшли непроизвольно ускоряла шаг, желая выбраться из сети узких улочек. «Кажется, знакомство с миром не-волшебников началось для Снейпа с самой неприглядной его стороны. Сложно вырасти адекватным человеком в таком месте. Впрочем, и большинство маньяков имели тяжёлое детство, но это их не оправдывает».

Преодолевая боязливость, и даже некоторую брезгливость — запахи здесь витали не самые аппетитные — Эшли продолжала наведываться на тёмную сторону Коукворта. Но пока эти вылазки не дали никаких результатов. «Может, повезёт встретиться, когда поеду за учебниками?»

В последние дни перед поездкой в Косой переулок, Эшли всё больше времени проводила дома. Прогулки становились всё продолжительнее не только из-за Снейпа. Она стала ощущать какой-то странный дискомфорт в присутствии своей вновь обретённой семьи.

Однажды за обедом мама стала со смехом вспоминать случай из кулинарной практики Лили. Всё началось с вопроса, не пресным ли получился суп.

— Вот уж, какой суп не был пресным, так это «фирменный суп Лили».

— Мой фирменный суп? — Эшли сделала вид, что пытается вспомнить.

— Неужели ты забыла? Тебе тогда было, кажется, лет двенадцать, но ты потом ещё долго переживала о пятне на репутации лучшего зельевара Гриффиндора.

— Да уж, это был коварный манёвр — положить вместо сладкого красного перца острый, — подключился папа.

— А мне повезло, — вставила своё слово сестра, — по вашим красным лицам я поняла, что что-то не так, и не стала пробовать свою порцию.

Глядя на смеющиеся лица близких, Эшли ощутила внезапную злость. Ни на кого конкретно — на весь мир. Этот мир, который ничего не знает о том, через что ей пришлось пройти. О том, как она чувствовала себя, обнаружив мёртвое тело матери — словно её выбросили в открытый космос, и больше не за что зацепиться. Ей как раз было двенадцать… «Надо это забыть как дурной сон, ведь теперь всё хорошо. Теперь моя жизнь здесь. Но если я забуду — что от меня останется?»

Закончив обед, в течение которого Эшли старательно изображала весёлость, она сделала то, что делала всегда, когда её одолевали тягостные чувства: взяла альбом, пастельные мелки и отправилась на улицу рисовать.

Страсть к рисованию была одной из тех вещей, которые она хотела бы взять с собой из прошлой жизни. Сейчас ей захотелось нарисовать ту ночь, с которой и начались её волшебные приключения. Для Эшли это был, своего рода, ритуал, соединяющий её прошлую с собой настоящей.

Изобразить незатейливый пейзаж было не сложно — волны прибоя, набережная, несколько фонарей, потерявшихся в тумане. Самое сложное — передать то чувство, что охватило её тогда: Что границы реальности плавятся, как воск в руках, и ей открывается мир бесконечный, удивительный, непредсказуемый. Требовалось немалое волевое усилие, чтобы погрузиться в это состояние сейчас, будничным летним днём на скамейке в парке. Но вскоре Эшли совершенно забыла о том, где она находится, уплывая вместе с пристанью в мир своих грёз.

По мере того, как белый лист заполнялся красками, у Эшли усиливалось ощущение присутствия. Она уже отчётливо слышала плеск волн, вдыхала влажный воздух с запахом водорослей и древесины. Ей и раньше случалось глубоко погружаться в то, что она рисует, но сейчас это было как-то иначе. Когда она дорисовала последнюю деталь — зависший в воздухе лиловый шар — и отстранилась, чтобы оценить рисунок целиком, то чуть не выронила альбом от удивления. Картина двигалась. Волны вздымались и опадали, шар выписывал сложные пируэты, неисправный фонарь мерцал, грозясь вот-вот погаснуть.

— Я и не знал, что ты так можешь. Это… удивительно! — раздался скрипучий баритон, прямо за спиной Эшли.

Эшли вздрогнула и обернулась. Она совершенно забыла, что находится на улице, и внимание незнакомца застало её врасплох. Хотя нет, не совсем незнакомца. Эшли сразу поняла, кто это, хоть и видела юношу первый раз в жизни. Ещё при чтении книг, Эшли думала, что у этого героя должно быть особенное лицо — из тех лиц, что замечаешь даже в толпе. И она не была разочарована. Внешность Северуса Снейпа парадоксальным образом напоминала и о статуях римских богов, и о кубистских картинах Пикассо. Всё в этом лице было масштабны, и, в то же время, каким-то изломанным: изогнутые чёрные брови, крупный нос с горбинкой, рот, перекошенный не то хроническим презрением, не то хроническим страданием. Это лицо привлекало и отталкивало одновременно. Но сейчас взгляд юноши выражал искреннее восхищение, и это чувство словно подсвечивало лицо, облагораживая грубые черты.

— Не знал, что ты владеешь такой магией, — повторил он этим странным, скрипуче-мелодичным голосом, напоминающим звучание виолончели. — Честно говоря, я вообще никогда не встречал столь живой картины, даже в Хогвартсе. Словно окно в другой мир: я прямо чувствую запах океана.

— Спасибо, — сказала Эшли, и непроизвольно заулыбалась.

Звук её голоса вывел Северуса из созерцательного состояния. Он резко отстранился, и как-то замкнулся, будто надев маску невозмутимости. Но встретив приветливый взгляд девушки, застыл от удивления:

— Ты… не злишься?

— Злюсь? — Эшли не сразу поняла, о чём он говорит. Она ещё не до конца вышла из творческого транса, и даже слегка дрожала. Да и сообразив в чём дело, долго не могла подобрать слова.

— Не то, чтобы совсем не злюсь. Просто я долго думала о том, что произошло, и поняла, что была слишком резка. Что я хочу дать нашей дружбе ещё один шанс.

Эшли рассчитывала, что Северус будет счастлив это услышать, но радость в его глазах промелькнула и быстро угасла. Он улыбнулся, но как-то криво, будто в насмешку:

— Значит, теперь ты хочешь всё отыграть назад.

— Я просто хочу, чтобы мы снова были друзьями.

Снейп устало облокотился на спинку скамейки. Некоторое время он молчал, погружённый в какие-то свои, судя по всему, не весёлые мысли.

— Я собиралась послезавтра в Косой переулок. Мы могли бы вместе…, — начала Эшли, но Снейп её прервал:

— Знаешь, Лили, правда в том, что мы уже давно перестали быть друзьями. И сейчас начинать… уже слишком поздно.

С этими словами, Северус развернулся и зашагал в сторону Паучьего тупика. Шёл он, сутулясь и выставив вперёд голову, словно рассекая невидимые волны.