Кто не спрятался (джен)

Кровь. Она брызжет на снег, марает кору деревьев, мех, подгибающиеся в мучительной дрожи ноги жертвы, пьяня и бросая вперед — снова и снова. Вгрызться в упругую, неподдающуюся плоть, рвать сухожилия, дробить кости, рывками вытягивать из вспоротого брюха сизые подрагивающие ленты кишок. Ты — зверь.

Ты честен. Своими клыками ты противостоишь острым рогам и тяжелым копытам. Догнал — сумей повалить. Повалил — сумей задрать. И тогда — кровь. Хватать ее пастью, шалея от запаха и адреналиново хлеща себя хвостом по мучительно ходящим бокам. Чтобы встать. Чтобы охотиться. Чтобы выжить.

Есть и другая охота. Чтобы загнать, чтобы поглумиться, просто — чтобы убить.

Охота на человека.

Тебя ищут в зимнем лесу, и ты проклинаешь зиму — летом можно спрятаться в траве, листве. Снега мало. Ты бежишь по черному. Любое движение видно, собаки не нужны.

Подмерзло, падать больно. Распоротая щека. Вывихнутое плечо. Колкие снежинки ранят глаза. Перхающий кашель рвет гортань. Сиплое дыхание, как будто орал, но орать здесь нельзя, звук — это смерть, потому ты почти не дышишь на грани удушья. Изо всех сил не двигаешься, хоть руки и тянутся вцепиться в шею, протолкнуть воздух в легкие. И почти не открываешь глаза.

В голове мешается. Дышать тяжело, ты зацепился за мерзлый корень и упал под заиндевевшее скрюченное дерево, цепенея и теряя ускользающее сознание.

На грани между «там» и «здесь» начинаешь себя ощущать по-другому, врастаешь щекой в кору, застывшими пальцами в мерзлую землю. Как это корявое дерево, которое ждет настоящей зимы, покоя, когда единственное движение ветвей — качание от ветра или взмах освобождения от обрушившегося под собственной тяжестью снега.

Сначала будет зябко, стыло, потом придет снежное успокоение. Под снегом будет тепло, уютно, иногда прокопается мышь или дурной бурундук — это интересно только лисам. Какие они хищники? Мышкование — их главная охота. Человек — их враг.

Человек — враг всех. Идут враги. Деревья замирают и прячут глаза, дыхание и тебя, ощущаемого корой как часть леса. Это ты сейчас скрипишь под ветром вместе с ними, ты копишь внутри тлеющий огонек новой жизни, через твои корни проходят грибницы, и тебя жалят морозы, заставляя трескаться губами и коряво гнуться сразу во всех направлениях, главное — выжить.

Твои корни утыкаются в ледяную линзу, замирают, толкаются еще, еще. Не поддается. Корни огибают вечный лед и с усилием продолжают ввинчиваться в смерзшийся ком, раздирая, расталкивая землю — вперед, вниз, к теплу, к тому, что необходимо, чтобы, наконец, очнуться и брызнуть цветами, не дожидаясь зелени — лишь бы успеть, лишь бы не кончилось лето, успеть — очнуться.

И ощутить себя все еще живым. Замерзшим, но живым среди вымороженных деревьев, обломанных веток и истоптанного снега.

Тишина. Прошли? Не заметили? Или стоят, прислушиваясь?

Сколько ты здесь лежал, замерзая, и бредил — надо же, привидится что попало. Нет бы медведем себя вообразить — не бревном же, к которому примерз кожей, в самом деле.

Ноги почти не двигаются, будто и впрямь вросли в землю. Заскорузлая от мороза одежда не дает шевельнуться. Ветки карябают кожу, рассекая, вырывая лоскуты. Ты втягиваешь руки в рукава и соединяешь их, как в муфте. Теплее не становится, но хоть пальцы не отморозил, чувствуются. Но вообще, дурь ведь — деревом себя представлять. Скажи кому — обсмеют.

Ты пытаешься хмыкнуть. Звук выходит каким-то деревянным, стылым и больно царапает сорванное горло.

Теперь надо встать и валить откуда прибежал. Вряд ли они пойдут тебя искать там, где уже прошли. Здесь же убиться можно, как ноги не переломал еще…

«И не надо на меня смотреть! — мысленно кричишь ты деревьям, наклоняющимся, тянущим к тебе хрупкие стылые ветки. — Я не ваш!»

Сзади хрустнуло.