Летунья (джен)

Жила на свете маленькая птичка Чии. У нее был звонкий голосок и очень маленькие крылышки. Птичка часто смотрела в небо и хотела, чтобы ее песни услышали даже луны, но слабые крылышки никогда не могли поднять ее достаточно высоко. Птичка долго горевала об этом, а потом полетела к сияющей Голубой Башне, чей шпиль доставал до самой Белой луны. Там жили великие Ветра, и Чии думала, что уж они-то смогут сделать что-нибудь с ее бедой.

Она звала Ветры, спрашивала то один, то другой, но никто из них не откликнулся на просьбу маленькой Чии, и только самый старый Ветер, живший на вершине Башни, согласился помочь. Он посадил птичку на ладонь и дунул так сильно, что она взлетела до самой Белой луны и спела для нее. Белой луне понравилась песня, и она засияла ярче, осветив мир так, будто взошло солнце.

Но птичке этого казалось мало, и она снова просила Старый Ветер помочь ей. На этот раз птичка взлетела до самой Золотой луны. И той так понравилась песня, что она не захотела отпускать Чии. И почти поймала ее в свою золотую клетку, но в последний миг Белая луна закрыла певунью, и та смогла ускользнуть, а Белая луна попалась на цепь Золотой. В тот миг, когда луны оказались очень близко и их свет был особенно силен, Чии разглядела за их спинами третью Луну — Багровую и такую грустную, что птичке захотелось непременно спеть для нее.

Чии ужасно боялась Золотую, но петь ей хотелось сильнее. В третий раз она пришла к Старому Ветру, и он дунул изо всех сил. Птичка взлетела, но сил старика не хватило, чтобы добросить ее до Багровой луны, и Чии отчаянно заработала своими крылышками и смогла долететь. И песня ее так понравилась Багровой луне, что та засияла настолько ярко, что ее смогли наконец-то разглядеть все. Но жар Багровой луны оказался слишком велик — он обратил маленькую Чии в пепел. Горько плакала о ней Багровая луна, и ее слезы падали на землю, обращаясь прозрачными камешками невиданной твердости.

Старый Ветер собрал их все до единого и подарил своей дочери, вправив в прекрасную диадему.

Сказка о птичке, найденная в архивах замка Сиааль

405 г. Р.Э., Льятта, окрестности Шафа

Небо было близким. Настолько близким, что сомневаться не приходилось — это сон, а во сне может быть все, что душе угодно. Сее раскинула руки, будто хотела обнять весь мир, и небо само рванулось ей навстречу, принимая в себя и жарко лаская прикосновениями теплого ветра. Она летела, и это было лучше всего, что могло произойти наяву. Мягкие облака казались хлопковым пухом, стоило дунуть — и они разлетались прочь. Мгновение, и о них напоминало только легкое жжение в горле, а Аше Сее летела все дальше и дальше, туда, где сияющий голубой шпиль отражал белый лунный свет, а огромный город казался сотканным из ажурных кружев. Она летела, напрягая все силы, но город оставался недосягаем. Его образ делался все менее отчетливым, расплывался перед глазами, пока его окончательно не поглотила темнота.

Аше Сее неловко повернулась, прижатая ее телом рука отозвалась болью, и она открыла глаза. Несколько мгновений на то, чтобы осознать, что она дома, а видение, отпечатавшееся под веками — всего лишь сон. Ей и раньше снились странные сны, но в последние недели город с голубой башней превратился в навязчивое видение. Каждую ночь она летела к нему и никак не могла добраться. Сее повернулась на другой бок и замерла, расширившимися глазами уставившись перед собой: от лежавшей на столе диадемы исходило свечение. Точнее, светилась не она сама, а странные прозрачные камни, название которых не смог сказать ни один ювелир. Мастер Селве и вовсе обозвал их стекляшками, только смотрел настолько жадно, что Аше Сее поспешила убраться из города вместе со своей находкой. Хорошо, что она не пошла с ней в городок неподалеку, а дождалась большой ярмарки и поехала в Шаф, где от чужаков было не протолкнуться.

Преодолев оцепенение, она вскочила на ноги, но когда Сее оказалась у стола, камни уже выглядели самыми обычными. Она прикоснулась к ним рукой, но почувствовала только легкий холодок. Наверное, показалось со сна. Аше Сее покачала головой, не понимая, ощущает ли она в большей степени успокоение или разочарование. Она вернулась в постель и отвернулась от стола, накрывшись одеялом с головой и снова засыпая. Прозрачные камни за ее спиной словно в насмешку ярко вспыхнули, ловя белые лунные лучи, заглядывающие в окна.

Когда Аше Сее днем разглядывала диадему, в ней не было ничего таинственного и необычного. Во всяком случае, ничего более необычного, чем она сама: белый металл, испещренный непонятными символами, складывался в двух небольших птиц с распахнутыми крыльями. Там, где крылья соединялись, располагался большой прозрачный камень, еще два на тонких подвесках спускались вниз. Сее нерешительно покрутила украшение в руках и подошла к зеркалу. Диадема легла на ее голову как влитая — будто по мерке делалась. Центральный камень замер точно посредине лба, а два других легли на виски. Металл таинственно поблескивал и совершенно не напоминал самого себя в тот момент, когда его извлекли из земли.

Необходимость выкопать новый колодец назрела давно. Старый стоял во дворе еще с тех времен, когда на эту землю ступила нога человека. Ну или старательно производил такое впечатление. Руки, правда, никак не доходили. А тут так удачно приехал из Шафа двоюродный брат, что Сее увидела в этом руку Тана. Была ли рука Тана в том, что лопата наткнулась на объемный сверток из практически истлевшей кожи, она не знала до сих пор.

— Эй, сестричка, я, кажется, клад нашел! — когда Лаю смеялся, его и без того узкие глаза обращались в практически неразличимые щелочки. Сее это всегда изрядно забавляло, а брата забавляла она — так не похожая на остальных льяттцев светлыми, как льняное полотно, волосами и большими голубыми глазами. Если бы ее бабка не обладала точно такой же внешностью, то отец непременно пошел выяснять у господина иерарха, откуда взялась такая дочь в семье темноглазых и темноволосых льяттцев. На долгие годы бабушка была единственным светловолосым человеком, которого Сее видела. Если не считать собственного отражения.

Все также смеясь, Лаю выбросил из ямы кожаный мешок, из которого вылетел грязный и тусклый обруч. Уже вечером, когда работа с колодцем закончилась, они вместе пытались очистить его от какого-то налета, гадали, откуда он тут взялся, да думали, кому можно продать совершенно бесполезную в хозяйстве вещь. Аше Сее так и не поняла, почему в итоге не продала диадему мастеру Селве.

Аше Сее сдернула диадему с головы и уставилась на нее так, будто та была разумным существом, вполне способным воспринять ее враждебный взгляд. Одна ее часть рвалась показать находку кому-нибудь из иерархов, а лучше — и вовсе продать и забыть, другая же совершенно не хотела выпускать украшение из рук. К диадеме тянуло. И если вначале Сее просто забыла ее в сарае, то теперь клала на подоконник рядом с кроватью, когда ложилась спать, а днем руки то и дело тянулись прикоснуться к приятно холодящему пальцы обручу. А еще были сны. Связать их именно с диадемой Сее смогла не сразу, но когда она проверки ради унесла украшение на ночь на улицу, никакой башни и города во сне не увидела. Она не знала, что будет, когда все-таки рискнет заснуть с диадемой на голове.

* * *

— Ветер, ветер, поиграй,

Поиграй со мной —

Подарю цветные ленты,

Распущу хвосты,

Будем в облаках резвиться

Только я и ты…

Аше Сее распрямилась и потерла костяшками пальцев поясницу. Стирка никогда не числилась у нее в любимых занятиях: от холодной воды пальцы сводило, кожа покрывалась некрасивыми пятнами, а еще нещадно болела поясница. Она собрала прополощенное белье, тщательно отжала и сложила в корзину. Не стоило лгать самой себе. Злилась Сее отнюдь не на стирку, а на прицепившуюся неизвестно откуда песенку, которую — в этом она была уверена — никогда не слышала раньше, но строчки сами собой возникали в голове, стоило чем-то увлечься, а потом долго не отпускали.

Белые простыни на веревках бились на ветру, словно крылья. Аше Сее не отрываясь смотрела на них, а ее мысли наполняли пушистые облака и бело-голубые полотнища флагов, с которых рвались вверх серебряные крылья. Не стоило даже касаться этого проклятого украшения.

Вечером Аше Сее пристально смотрела на лежащую перед ней диадему. В том, что украшение это было необычным, она уже не сомневалась: легкое свечение от камней становилось заметным даже днем, а ночью они и вовсе горели ярче ее старой лампы. От нее следовало избавиться как можно быстрее.

— Сегодня — в последний раз, — пообещала она сама себе и решительно надела диадему на голову.

— Ветер, ветер, поиграй…

Она бежала по тонкому узкому мосту, а под ней расстилался город. Он казался таким далеким и маленьким, будто игрушечным.

— Поиграй со мной…

Ветер трепал узкий мост так сильно, будто хотел сбросить вниз. Но она не боялась — ветер на высоте всегда чувствовался особенно хорошо. Воздушные потоки закручивались вокруг, танцевали, остужали разгоряченное лицо, и она сама себе казалась такой же легкой и звенящей как ветер.

— Подарю цветные ленты…

Белые и голубые ленты рвались из рук под порывами ветра, она смеялась и шутливо грозила пальцем кому-то неизвестному, повязывала ленты на специальные петельки под крышей дома, ласково касалась маленьких колокольчиков, которые весело звенели, вторя ветряной песне.

— Распущу хвосты…

О, это будет нескоро! Но когда она станет совсем взрослой, матушка и старшие сестры распустят хвосты, расчешут ей волосы и позволят танцевать ветру.

— Будем в облаках резвиться…

Да, когда-нибудь она непременно полетит. Она бежала, раскинув руки в стороны, и чувствовала, как с каждым шагом становится все легче и легче, еще мгновение, и ветряной поток подхватит ее, унося к самым облакам…

Внезапно она споткнулась и рухнула на колени, разбивая ладони в кровь. Из маленькой лужи прямо на нее смотрело совершенно чужое лицо, а там, за спиной, бело-голубой город падал в разверзнувшуюся бездну…

— Только я и ты… только я и ты…

Она закричала.

Аше Сее с криком проснулась. Диадема сжимала виски, давила тугим обручем и жадно пульсировала. Она сорвала ее, отбросила в сторону и с силой зажмурилась, чувствуя, как в уголках ее глаз собираются слезы. Только я и ты… Строчки все еще звучали в голове, когда Сее шла на кухню, а потом жадно глотала холодную колодезную воду прямо из большого ведра.

Голубоватый краешек солнца едва показался из-за горизонта. От воды тянуло прохладой, и Аше Сее зябко куталась в старый темно-коричневый плащ. Где-то совсем рядом, за рощей, еще слышались последние соловьиные трели, и, если стать спиной к деревне, то вполне можно было поверить, что в этом мире она совершенно одна. Сее вытащила из-за пазухи диадему, та, будто что-то понимала, как-то вся потускнела и даже не блестела призывно камнями.

— Мне это надоело, слышишь? — громкий голос тонул в поднимающемся от реки тумане и казался совершенно чужеродным в рассветном мире.

— Хватит! — Аше Сее широко размахнулась и с силой швырнула диадему в воду. В последнюю секунду пальцы, словно против ее воли, крепко сжались на серебряном ободке. Так же сильно, как когда-то она сжимала руки брата, провалившегося в полынью по весне. Пальцы свела острая болезненная судорога. Аше Сее медленно опустила руку, как-то вся поникла и сжалась, а потом, будто надломленное деревце, рухнула на колени. Туман поглотил рыдания.

* * *

Все мосты ведут в Алмазную Башню. Ослепительно белая, сияющая словно капли росы на листьях, легкая и воздушная, будто сотканная из облаков. Она шла к ней по узкому мосту и чувствовала, как сердце отчаянно колотится прямо под подбородком. Там ее кто-то ждал. Очень-очень ждал. Распущенные белые волосы свободно вились по ветру. Он выбрал ее. Одну из всех — выбрал.

Белая диадема ложилась на волосы, но она совершенно не чувствовала ее тяжести, только то, как ветер зовет ее. Она раскинула руки и шагнула вниз. Прямо в пропасть.

406 г. Р.Э., Льятта, Шаф

— Сее! Сее, проснись! — кто-то бесцеремонно тряс ее за плечо. Аше Сее широко распахнула глаза и тут же увидела обеспокоенное лицо склонившегося над ней Лаю. — Сее? — он как-то неуверенно дернулся и выпустил ее плечо.

— Что… случилось? — подробности сна еще вертелись в голове и никак не желали отпускать. Аше Сее села на постели и коснулась висков руками. Диадемы не было.

— Ты кричала. Опять кричала во сне, — Лаю снова коснулся ее плеча, но Сее сбросила его руку, панически оглядываясь по сторонам.

— Где диадема?

— На подоконнике, — Лаю указал подбородком на широкий подоконник, где мирно лежала диадема. Самая обычная безделушка на вид. Аше Сее его уже не слышала, она вскочила, торопливо схватила украшение, судорожно ощупывая, и только после того, как снова ощутила знакомую серебряную прохладу, смогла выдохнуть.

— Я думал, ты уже продала ее, — Лаю все еще наблюдал за ней.

— Она мне нравится, — Сее постаралась, чтобы ее голос звучал как можно беспечнее.

— Дурная вещь. Ты ее Иерархам показывала?

— Да, — ложь слетела с языка будто сама собой, оставив неприятное царапающее ощущение в горле.

— И все равно побереглась бы.

— Конечно, — Сее слабо улыбнулась и подошла к брату, обнимая его. Диадему она по-прежнему крепко сжимала в кулаке, — прости, что разбудила.

— Поехали со мной в Шаф? Как раз успеем к празднику…

— К какому? — Сее отстранилась, напряженно хмуря брови. — До имянаречений еще долго…

— Вы тут совсем новостей не слышите? — Лаю удивленно присвистнул. — Большая победа на границе — Сиа снова наша, а с несотворенными подписан мир.

— Не слышала, — Сее покачала головой: война ее волновала мало, но почему-то при упоминании далекой Сиа странно кольнуло в груди, а в голове будто само собой возникло другое название: Сиаль. Аше Сее мотнула головой, отгоняя навязчивое видение бело-голубых башен. — Если хочешь — поехали, — чему бы они ни были посвящены, праздники — это всегда много людей и возможность как следует развеяться.

Шаф пел и смеялся. По большей части люди и впрямь не задумывались о том, чем вызвано их веселье: был бы повод, а празднику всегда будут рады. Хозяйки вывешивали на окнах свежие занавески, торговцы раскладывали красочные лотки, а от улыбок начинало рябить в глазах. В многоголосый шум вплелись колокольчики. Аше Сее замерла, а потом пошла на звон, крепко удерживая руку Лаю в своей руке. Звон и движение людского потока вывело их на площадь, где небольшой оркестр наигрывал веселую мелодию.

Сее уставилась на невысокую девушку с такими же светлыми, как у нее, волосами: она била в небольшой бубен, украшенный лентами, а колокольчики по его краям издавали веселый мелодичный звон. Люди останавливались, прислушивались к незнакомой мелодии, но никто не рисковал сделать шаг в освобожденный для танцев круг. Аше Сее улыбнулась и решительно шагнула вперед, не оставив Лаю иного выбора, кроме как следовать за ней.

Она не знала этой песни, но это не имело никакого значения — мелодия вела за собой, подсказывала каждое движение, и Аше Сее отдалась ей, ощущая, как все тревоги покидают ее душу, а тело наполняется звенящей легкостью. Почти как во сне. Она смеялась, а лица людей расплывались перед глазами, сливались в какой-то пестрый калейдоскоп.

— Я и не знал, что ты умеешь так танцевать! — Лаю улыбался, и тень, которую Сее в последние дни все чаще замечала на его лице, совсем исчезла, даже наметившиеся уже морщинки разгладились.

— Просто музыка попалась хорошая, — Аше Сее беспечно улыбнулась в ответ: думать ни о чем не хотелось, только снова раствориться в мелодии и тихом перезвоне колокольчиков.

409 г. Р.Э. , Льятта, окрестности Шафа

Зимний лес — тих, прекрасен и совершенно безлюден. Обычно Аше Сее считала это его положительными чертами, но не тогда, когда ее нога поскользнулась на скрытом свежим снегом льду, а вся она не рухнула в старую волчью яму, с легкостью проломив своим телом наст и гнилой деревянный настил. Хорошо, что внизу не оказалось кольев или чего похуже. Плохо, что в обледеневших стенах было совершенно не за что зацепиться.

Вначале она кричала, срывала горло, надеясь, что хоть кто-нибудь ей ответит. Но в эту часть леса, лежавшую далеко от охотничьих троп, вообще мало кто заходил. Потом Сее молилась, но, несмотря на стоящее в зените солнце, Тану совершенно не было дела до одной единственной женщины. Она плакала, чувствуя, как мороз усиливается, а слезы замерзают на щеках, и никто в целом свете не сможет ей помочь. Ее вообще здесь могут не найти. Аше Сее зло оскалилась и попробовала забраться наверх. Яма не была очень глубокой, она вполне могла достать кончиками пальцев ее край, но этого недостаточно, чтобы выбраться. Сее пыталась снова и снова, обламывая ногти, цеплялась за неподатливую землю, которая просто крошилась под ее пальцами. Ах, если бы она могла уцепиться хоть за что-нибудь.

Словно в насмешку над ямой нависали ветки орешника. Так близко и, одновременно, не достаточно близко, чтобы можно было даже мечтать дотянуться. Но Аше Сее попробовала, а потом еще и еще раз попробовала, пока во время одного из прыжков не подвернула ногу. С бессильным плачем она опустилась на дно ямы, а налетевший ветерок издевательски качал ветви орешника прямо над ее головой.

— Ветер, ветер, поиграй… поиграй со мной, — онемевшие от холода губы двигались с трудом. Ветви орешника над головой плыли перед глазами, а мир воспринимался будто сквозь дымку. Словно все это происходило во сне. Наверное, именно поэтому Аше Сее не удивилась ни царапающему ощущению в горле, ни тому, как вместе со словами из ее рта вырвалось голубоватое облачко. Оно зависло перед лицом, а потом медленно поплыло вверх, растворяясь и сливаясь с другими такими же облачками. Нет, нитями. Белые и голубые нити разной толщины и яркости наполняли мир вокруг, обвивались вокруг веток орешника, играли с хлопьями снега, вырывались вместе с дыханием из ее губ. Аше Сее протянула руку, хватаясь сразу за целый пучок нитей, которые обожгли ее одновременно жаром и холодом, и дернула на себя. Орешник закачался отчетливее, а вниз посыпалась целая волна снега.

Аше Сее уже об этом не думала. Движимая азартом и небывалым подъемом сил, а главное — замаячившей впереди надеждой, она дергала нити снова и снова, пока не смогла отделить те, что тянули орешник к ней. Она не замечала, как над ямой уже вертится настоящий воздушный вихрь, и очень смутно потом помнила, как вцепилась в холодные ветви, и как они тащили ее наверх, выпрямляясь под давлением пронзительно голубых нитей.

Нити были повсюду. Целые клубки разноцветных нитей. Они вспыхивали и исчезали, стоило только коснуться, просачивались водой сквозь пальцы, обжигали прикосновениями, оплетали и давили, казались настолько юркими и невесомыми, что ее руки проходили сквозь них, не задевая. Крепко и надежно лежали в кулаке.

— Воздух выдержит только тех, кто не боится раскрыть ему объятия, — нити разлетались, оставляя после себя только бесконечную черноту, в которой одна за другой загорались звезды. Она парила в ней, ощущала огромную ладонь, что держала ее над бездной и никак не давала упасть. А перед внутренним взором одна за другой загорались звезды: красная, оранжевая, желтая, зеленая, голубая, синяя и фиолетовая. Были и другие, множество цветов и оттенков, но яснее всего она видела только эти, а потом голубая звезда приблизилась, заполнила собой все, вспыхнула, будто солнце, но вместо жара она ощутила только упоительную прохладу…

Аше Сее открыла глаза. Ее окружал приятный полумрак, а лоб холодило прикосновение. Она чувствовала, как по виску медленно ползет вниз капля, щекочет ухо, впитывается в волосы и исчезает. Сее медленно повернула голову, с трудом ощущая свое тело: оно казалось невероятно большим и вялым, а в рот словно песка насыпали. Совсем рядом ее глаза различили силуэт: Лаю спал прямо на неудобном старом стуле, уронив голову на грудь. Будить его было откровенно жалко. Аше Сее запрокинула голову, различая на подоконнике кружку. Внутри крепла уверенность, что там найдется именно то, что она сейчас жаждала больше всего на свете — вода. Сее шевельнулась, пытаясь выпростать руку из-под одеяла, но тело отказывалось ее слушаться, а пить хотелось все сильнее. Она моргнула, щурясь изо всех сил, и вдруг увидела — нити, что преследовали ее во сне, существовали и в реальности. Тонкие и белые, они пронизывали буквально все вокруг. Аше Сее представила, как они скручиваются и уплотняются вокруг кружки, а потом дернула клубок на себя. В глазах потемнело, но она отчетливо услышала громкий стук, с которым кружка упала на пол, а вслед за ним — плеск воды.

— Сее? — Лаю вздрогнул и проснулся от звука. Его лицо терялось с подступающей к ней со всех сторон темноте, в висках стучало, а в голове все отчетливей и отчетливей звучал чей-то голос, напоминающий перезвон ветряных колокольчиков.

* * *

Стоя на самом краю крутого обрыва, Аше Сее зябко куталась в плащ. После долгой зимней болезни она только недавно стала выходить на улицу, и это была первая долгая прогулка за много-много дней. Лаю точно будет ругаться. Но дела позвали брата домой, а она больше не могла ждать. Камни диадемы успокаивающе холодили виски.

— Воздух выдержит только тех, кто раскроет ему объятия…

Аше Сее раскинула руки, чувствуя, как ветер рвет с ее плеч плащ, и шагнула вперед. Падение? Полет? Нити восходящих ветряных потоков легко, будто пушинку, подхватили ее, безмолвно обещая, что если не к звездам, то к Белой луне они ее совершенно точно поднимут.