Чернокнижник. Тень Елены (гет)

Нет покоя этому городу, нет, и не будет. Солнце выпило его до дна, выбелило, подобно холсту, выжало все его запахи. О, эти запахи — пряная вонь рынков, церковный ладан, гниющие отбросы. И над всем этим — нежный, жасминовый — воскресающей весны.

Солнце, жалившее уже по-весеннему, провалилось в ад. Темный ветер выдул святош и законников.

Убрались на покой ученые мужи. Купцы заперли лавки, и последняя торговка ушла, грузно ступая вослед своей тележке, влекомой большим смирным псом. И стала тьма.

И стало еще веселее, пуще прежнего. Толпы сменили толпы, явились новые запахи и краски. Выдвинулись из темных ущелий улиц женщины, закутанные в цветное тряпье, юные и старые, прекрасные и безобразные, но все одинаково жадные, будто гарпии.

Тут и там зажигаются фонарики, подобные болотным огонькам. Здесь вам за грош предскажут судьбу до двенадцатого колена. Здесь вас за тот же грош напоят, обворуют и завербуют в какой-нибудь славный полк. Здесь бродячая труппа покажет вам чудный миракль.

Нынче особенной любовью публики пользуется действо, повествующее о похождениях доктора Фауста, чернокнижника. Помимо всего прочего, комедьянты показывают такие виды:

Через сцену пролетает дракон с восседающим на нем Плутоном.

Сатана влетает в кабинет Фауста во время нечестивых опытов последнего.

Ангел поет трогательную арию, предвещающую Фаусту кару божью.

Женщина превращается в фурию на глазах у всех.

Балет духов в заключительной сцене погибели грешника.

Это очень веселая комедия, поверьте.

А многие весьма уважаемые люди снабдят вас такими биографическими сведениями:

Фауст получил степень магистра в Гейдельбергском университете.

Или в Краковском университете.

Черную магию изучил в Польше…

…в Туретчине…

…дошел до всего сам.

Неоднократно бывал в Новом свете…

…на Юпитере…

….в аду.

В настоящее время живет при дворе императора в Вене.

Живет в Риме.

Давно уж умер.

Точнее, убит.

Еще точнее, убит Сатаною, пришедшим во исполнение договора взыскать долг за двадцать лет беззаботной и распутной жизни.

В Пратау вам покажут дом, в коем чернокнижник встретил свой печальный, но вполне закономерный конец.

Правда, такой же дом покажут вам и в Книттленгене.

А действительность частенько бывает диковиннее любой мистификации. А то и страшнее.

А действительность сидит во мраке своей тесноватой эрфуртской квартиры, тревожно вглядываясь во тьму, притаившуюся за узким окном.

Прославленный Георг Иоганн Фауст бесцельно ерошит светлые лохмы. Иногда он встает и прогуливается по захламленному кабинету. Книги громоздятся на книги, пергаменты топорщатся плотными завитками. И на всем великолепии этом — толстый слой пыли, будто не касалась его рука хозяина с тех самых времен, как он получил кафедру и вселился в сумрачную квартиру.

За дверьми кабинета притаился худощавый бледный юноша, что откликается на фамилию Вагнер. Он выглядит встревоженным, как и всегда, впрочем.

Час назад чернолицый карлик, слуга Георга Иоганна, отнес обед своему господину. Карлик из кабинета не вышел. Вышла черная, как уголь, собака. Обоих — серва и зверя — Вагнер боится до дрожи. Обоих ли? Они — одно на самом деле. Магистр зовет сие диковинное созданье просто Туркою. И утверждает, будто горбатый Турка достался ему как военная добыча в сражении при Хотинской крепости. Пусть утверждает. Вагнеру, ли, потомку колдунов, не знать, что есть «фамилиар»? Вагнер слишком многое понимает, чтобы не трястись от страха ежедневно, еженощно.

Нечасто случается, чтобы мастер и фамулус сидели в этот час молча, не зажигая огня. И в этот вечер так не будет. Вон, шествует уж по Шлоссергассе вереница школяров. Конрад-красавчик, любимец женщин, Герман Шпигель, ходячий пивной бочонок и неплохой поэт, Фрици, знаменитый тем, что ввязывается во все драки, но улепетывает как заяц, едва лишь зазвенит сталь, и, наконец, Кох, верный Кох, дружище-Кох… А с ними — добрый десяток юнцов, коих Вагнер не видал прежде и не увидит более никогда. Неутомимые ноги взбегают по каменной темной лестнице, громкие голоса звенят уже в комнатах — «Ave, magister, ave, Georgius Johannes!». Набрались уж, мерзавцы…

Не успел Вагнер и глазом моргнуть — волна выплеснулась на ступени, влача их с Георгом Иоганном за собою. Карлик-собака тоже трусит за толпой, мерцая красными точками глаз. Вагнеру жутко, Вагнеру бы держаться поближе к мастеру, только с мастером рядом еще страшней. Это кричат Вагнеру слепые вещие инстинкты его предков.

А мастер, почтительно придерживаемый Шпигелем под локоть, бросает тоскующий взор на окно дома напротив, что закрыто ставнями. Там, в прорези-сердечке, мерцает тревожный огонек свечи…

— И куда же, братья, направим мы сегодня стопы наши? — кричит Кох.

— В «Колесо Фортуны» нас больше не пускают!

— И в «Двенадцать апостолов»!

— И «Аргус» бдительно следит всей сотнею своих зенок, как бы один из нас не осквернил его добродетель!

— Ergo, «Черная курица»! — заключает Кох. — Вперед, дети мои, только «Черная курица» пристала таким шварцкунстлерам, как мы!

Путешествие по темным расщелинам ночного Пандемониума подобно сумасшедшему плаванию щепки в канаве, полной дождевой воды. Этой щепкою и чувствует себя Вагнер. Поспешая вослед хохочущим «мастерам темных искусств», он видел мельком, как бледный огонь пробегает по лицам служительниц блуда, превращая их в лики эриний. Как тонкие змеиные языки мельтешат в их клыкастых пастях, кривые когти тянутся в бессильной злобе… впрочем, Вагнер с детских лет привык видеть то, чего не видят другие.

Вот в укромном уголке, возле кучи нечистот, двое юных дворян обнажили клинки. Едва взглянув в их сторону, магистр щелкнул лениво перстами и — оп! Голову первого украсили ослиные уши, второй же обзавелся роскошными лосиными рогами. И свист, и восторженные клики вокруг. И бывшие враги не могут сдержать смех, и убрана в ножны сталь. Наш чернокнижник всегда оправдывает ожидание толпы. Но Георг Иоганн уже спешит дальше, высокомерен и целеустремлен.

Вот и последний поворот у Дома-с-часами. Сам Кронос царит на черном циферблате, а изогнутая минутная стрелка — лезвие косы титана. Часы эти вкупе с домом неизменно наводят на фамулуса оторопь. А он привык доверять своим чувствам, даже неясным теням их.

Заворачивая за угол, Вагнер успел заметить, как дохлая собака выпрыгнула из канавы, ставшей для нее последним пристанищем, и бросилась на продажную женщину. Оскаленная голова нежити болталась на полоске кожи. Грешница закричала, размахивая руками, привлекая болезненное любопытство прохожих. Вагнер не стал смотреть, отобьется ли девица от адского наваждения. Чтобы эриния не отбилась! И пришла ему в голову странная мысль, что все эти уличные красотки давно уж мертвы, мертвее собаки из канавы. И что у каждой почти можно обнаружить тонкую полосу на горле, шрам от ножа, вонзившегося в сердце, незаживающие чумные язвы. Надо лишь уметь видеть.

Но призрачный миракль подходит к концу. Цель их путешествия близка.