Катана (джен)

Полоса светлого дерева словно светилась в полумраке. Только сейчас, когда все наконец уснули и нет риска, что в ее комнату кто-то войдет, Катюха решилась его достать. И сразу захотелось реветь. А еще рвать и метать заодно. Но недолго. Потому что взгляд не мог не остановиться на клинке…

А боккен был — как светлая полоса жизни. Белый японский дуб. Полгода Катька копила на него, собирая буквально каждый грош — от денег на школьные завтраки до маминых субсидий на походы с подружками в кино, даже макулатуру сдавала. Родители думали, что они заядлые киношницы, впрочем, откуда им знать, где она в это время была. Подружки не подводили, две Светки, два абсолютно надежных прикрытия ее страсти. По шесть раз в неделю она убегала якобы к ним, а иногда и они забегали в спортзал, где она занималась. Одна-единственная среди кучи парней. Но парни как раз ни при чем. Хотя ей пришлось немало потрудиться, чтобы все приняли ее, как равную.

Светки приходили на все ее бои. Смотреть им нравилось, но попробовать — нет, обе боялись. Прежде всего — за свои пальцы (ну да, одна — пианистка, другая — художница), Катя их понимала. Как и они ее. Как подружились эти три совершенно разных девчонки, имеющие три совершенно разных увлечения, непонятно. Может, потому, что во всем классе они были единственные, обожающие свои занятия? «Светка-черная» (которая пианистка) говорила, что когда-нибудь напишет музыку поединка на мечах, что в движениях она видит ритм, который ее вдохновляет. Однажды она сыграла подругам «свои мысли», и правда, здорово получилось. А «Светка-белая», которая училась в «Художке», нарисовала Катькин боккен, прямо на обложке старой тетради. Хотя у нее тогда не было и мысли о собственном оружии, по рисунку она сразу поняла — ее. А через месяц Сенсей созвал «старших» (так в клубе называли самых опытных учеников) и показал привезенное из Японии учебное оружие — много чего было: танто, дзё, боккены, синаи. И Катька и увидела боккен — тот, который был на рисунке Светки.

Учитель только посмотрел на нее, и сказал: я куплю его. Но Катька была категорически не согласна, она хотела сделать это сама. «Деньги надо отдать до конца недели», — сказал Учитель, — «Ты потом вернешь, пока полежит у меня, но ты будешь с ним тренироваться».

Вся амуниция, кроме боккена, который хранился у Учителя в зале, лежала дома у Светки-белой. Ее продвинутые родители, в отличие от катькиных, все понимали и все разрешали. Просто доверяли своей девочке и ее подругам. И верили в них. К счастью, они оказались продвинутыми настолько, что после первого же знакомства с родителями лучшей подруги дочери поняли, что им ничего лишнего говорить не стоит и завели длинную беседу о новом кинотеатре недалеко от их дома…

Родители были против всего, что касалось единоборств, войны, оружия и считали, что девочке «не просто вредно, а недопустимо» заниматься чем-то подобным. Особенно мама. Ей в семье одного военного «хватало с избытком». И оба были абсолютно непоколебимы (Катька называла это иначе, но тут мы не будем о грустном…) Поэтому все приходилось тщательно скрывать. Хотя ей больше всего хотелось принести домой боккен, чтобы можно было полюбоваться на него в любое время.

Благородный изгиб японского меча — катаны… «И глаз не отвести», — написали бы в старину. Ну почему же, отвести-то можно. Только не хочется. Совсем. Вот так бы и сидела. Впрочем, нет, не сидела бы. Катя взяла меч и встала в камаэ. Какое же родное ощущение для каждой клеточки тела… Голос Учителя, стук боккенов, свист разрезаемого воздуха, нахлынуло — и прошло, оставив девочку одну-одинешеньку. И вернулась обида: ну почему это все — ей? "Почему именно она растет в семье военного, почему обязательно надо было уехать, и какого черта теперь вообще все"?

Но глаза не отрывались от светлой полосы, а потому разреветься не получилось. Зато она поймала себя на том, что автоматически делает дыхательные упражнения… Ну да, как там, в додзё. Учитель всегда начинал с дыхания, потом — разминка, да такая, что кимоно становилось мокрым, потом — упражнения (Нукицукэ — выхватывание меча из ножен и рез в одно движение. Киритсукэ — вертикальный нисходящий рез вперед; завершающий рез. Тибури — очищение клинка, стряхивание крови. Ното — возврат меча в саю…). И только потом кихоны, ката…

И вот теперь этого не было. Другой город, где все — чужое. Чужие люди, чужие стены, улицы… Как она упрашивала оставить ее с бабушкой, кода отца перевели в другой город (день на поезде — не самый ближний свет)! Родители сначала были в полном шоке, ну, а потом — ни в какую. Она подслушала — мать была уверена, что она упирается, потому что влюбилась. И потому особенно настаивала. Теперь Катька мстила.

Давясь дымом, выкуривала специально перед тем, как зайти домой, сигарету. Ругалась с матерью. Та сначала орала, а потом плакала. Она не знала, что делать. Дочь бросила учиться, за пару месяцев в новой школе прослыла неисправимой, и классный руководитель уже намекала, что пора переводить девочку в другую школу, «где ей будет легче учиться»… А тут еще грустная новость — бабушку прооперировали, и ей нужна помощь. Мать была готова разорваться, но оставлять дочь с отцом, который сутками торчал в части, не решалась. До Катьки быстро дошло — это же ее шанс! Она начала уговаривать мать, чтобы та отправила ее помогать бабушке. Даже учиться начала. И курить бросила — да ей это никогда и не нравилось.

* * *

И вот она — дома. Катя почувствовала это уже сойдя с поезда. Даже вокзальный воздух был вкусным, до того девчонка была счастлива. Дом был недалеко от вокзала, бабушку она любила и волновалась за нее, но так трудно было устоять и не сесть на автобус туда, к клубу. И поехала бы, но было еще раннее утро, а занятия вечером — и она обязательно сегодня туда придет!

Пришла…

И чуть не села прямо на пороге. Толпа новеньких, а где Сенсей?

Владька, кудрявый Владька, второй после нее ученик, вечный соперник, но все же чаще всего — второй, ведет занятия? Наверное, это только для новичков, много новеньких — думала она, разминаясь, узнавала немногие знакомые лица, кивала… А Влад, увидев ее, встрепенулся было, и вдруг поник. Катя поняла: что-то случилось. Тренировка шла не так, как бывало, она уже не чувствовала той радости движения, ее не увлекал ритм, — тело механически делало привычные кихоны. Вышла ассистировать Владу с немым вопросом в глазах, но не начинать же разговор во время тренировки! И еле дождалась ее конца. Лучше бы его не было.

Учитель умер.

Всего неделю назад. Письмо не успело дойти, а номера ее нового телефона не знал никто. «Мама постаралась» — безразлично отметила про себя Катька. Все было как в каком-то идиотском сне…

Кем он был для нее? Воздухом! Жизнью! Как же она любила его… хотя сама себе не хотела в этом признаваться… Подруги что-то такое говорили, вообще обсуждали иногда парней, встречались иногда, хотя в компанию затащить не пытались — зачем — и так вокруг парней — завались… А ей было не до них… Ну и что, что ему шестьдесят два… И не важно, что у него внуки. И не важно, что она не может находиться с ним все время. Хотя было бы неплохо… Важно на самом деле — вот он, с боккеном или синаем в руке, вот он начинает двигаться, показывать… вот звучит его голос… вот он подходит, вот его мэцке, пристальный взгляд, он ее и только ее… и его горящее сердце, дзансин, вот в этом ударе… горящее — для нее… Еще бы у нее не получалось лучше всех…

Катька сидела на татами, одна в пустом зале, слезы кипели, душили, но никак не могли прорваться наружу, потому она не сразу поняла, что подошел Влад и что-то тычет ей в руки. Взяла автоматически, и только потом увидела, что в ее руках. И словно нарыв прорвался. Она рыдала беззвучно и неизвестно, когда бы это закончилось, если бы Влад не потряс ее за плечи и не сказал: «Хорош, окрестила уже. Всю вымыла. Она и так вообще-то чистая была, я следил». И, увидев снова наворачивающиеся на ее глаза слезы, зло заорал: «Катька! Хорош!!! Он оставил ее тебе! Держи удар, Катька!!!»

До темноты они сидели в тренерской, и говорили, говорили. Катька наконец поняла, что недооценивала этого парня, а может, новая роль, ответственность сделали его таким взрослым. Как будто часть Учителя передалась ему… Она во всем была с ним согласна, только на кладбище идти отказалась, отчаянно замотав головой. Влад и не настаивал, только посмотрел пристально.

Домой она неслась, как угорелая, почти вломилась в дверь, и застыла в ужасе на пороге бабушкиной комнаты. Та лежала, бледная, похудевшая, как будто не живая. Катька рванулась с одной мыслью — хоть бы дышала!!!

Бабушка закашлялась и подняла голову.

— Ну, пришла наконец, что так поздно? Я почти уснула. Что случилось, Катёнок?

Катя обняла ее изо всех сил и разревелась бы, только бабушка ойкнула:

— Что это? Так больно!

Только тогда Катя поняла, что так и не выпускала из рук катану. Так и застыла, отпустив бабушку.

— Красота-то какая! Клинок покажи! — попросила та.

Офигевшая внучка послушно выполнила просьбу. Свет клинка словно озарил комнату. В этот миг Кате вдруг вспомнилось все самое лучшее — вдохновение боя, улыбка Учителя — так, словно это было вот только что.

— Великий мастер делал. С любовью, — улыбаясь, произнесла потрясающая бабуля. И, увидев в глазах любимой внучки два огромных вопроса, добавила, — Ну, чаю, что ль, поставь… большеглазая ты моя… если готова до утра меня в туалет водить…

Катька была уже на все готова, но размеры глаз уменьшить еще долго не могла…

Бабушка не только все знала… Она знала Сенсея и его семью еще до того, как они приехали в этот город. Когда-то она работала вместе с женой тренера (тогда еще невестой). И даже свидетелем у них на свадьбе была. Господи, — подумала Катька,— бабуля, почему ты этого раньше не говорила? А та, словно читая мысли, ответила:

— Бесполезно было говорить с твоей матерью, только хуже было бы. В отца, в твоего деда она пошла, совсем упертая, с пеленок, можно сказать. А твоего отца вообще дома целыми днями не бывало. А с тобой — ну когда? Ночью к тебе в комнату прокрасться? Представляю себе… — старушка весело захихикала.

— Так вот почему когда мать начинала интересоваться моими синяками, ты всегда вспоминала о чем-то важном? Чтобы отвлечь ее??! Как же тебе удавалось!

— Ну, знаешь, опыт у меня большой. Годы тренировок, — усмехнулась бабушка, — сперва с ее отцом, потомственным казаком, потом с ней самой. Непростой характер. Уж если что себе в голову возьмут… Да ты сама-то, сама, тоже ведь такая! Фамильное это дело, как погляжу. И знаешь, по мне лучше непростой, чем никакого.

Так бы они и до утра проговорили, только бабушке вдруг стало плохо, и Катя почти понесла в кровать ее маленькое сухонькое тело, вдруг ставшее таким легким. Хотела вызвать «скорую», да бабушка просила не делать этого. Дала все лекарства и сидела рядом, пока не уснула тут же, прямо в кресле у кровати.

А утром болела шея и спина, и надо было все успеть — помочь бабушке встать, умыться, одеться, приготовить поесть, успеть в школу, купить продукты, а к вечеру сердце стучало и болело, — пора было идти на тренировку. Только вот к кому? И уроки не сделать, ни к черту все непонятно, дура, целую четверть догонять, могла бы втихаря хоть учебники читать, кретинка, а Светки где-то далеко, одна в Художественном лицее в краевом центре, другая вообще умотала в Питер, тоже отца перевели… Короче, полный раздрай и никакого просвета. На зов бабушки встрепенулась с надеждой.

— Ты что на тренировку не идешь?

— К кому??? — вдруг обозлилась Катька.

— К себе, — сказала бабушка. И вдруг выкрикнула: — К себе! МАРШ!!! — и, побледнев, откинулась на подушку.

— Бабушка, тебе плохо? — бросилась к ней Катя.

— Мне как всегда. Иди давай. Я дождусь тебя. Иди.

Автобус как будто специально ждал ее — Влад еще снимал обувь, когда она зашла. Катя увидела, как он удивился и обрадовался и тут же сделал приглашающий жест — в тренерскую.

— Это здорово, что ты пришла. Я уж и не ждал…

— Бабушка выгнала, — улыбнулась Катя. И вкратце все рассказала.

— Ну высший класс твоя бабуля, — рассмеялся он, когда она закончила.

В раздевалке уже слышался гомон — ребята пришли, до начала оставалось минут десять, и Катя вскочила — пойти переодеваться. Влад заслонил собой дверь.

— Давай здесь. Тренером должен быть лучший. А я пойду.

— Влад, пожалуйста, об этом мы потом поговорим, — попыталась отстранить его Катя.

— Тогда тебе разминку проводить!

Всю тренировку Катя искоса присматривалась к нему: как он показывает, как работает с малышами, с начинающими, и все больше понимала, как ему тяжело. В группе занимающихся было несколько уровней, и парень буквально рвался на кусочки, но каждый раз выкладывался полностью, это было видно.

После того, как все ушли, Влад молча ушел в тренерскую. Катя вежливо постучала, он что-то буркнул в ответ, но она все же вошла.

— Не знаю, можно ли этот звук расценивать, как приглашение…

И протянула ему катану: — Она твоя. Она — Сэнсея. Я видела, ты настоящий учитель. Только еще молодой.

Влад полулежал на крохотном старом диванчике и не проявлял никакого желания шевелиться. Катя положила катану на стол.

— Так тяжело?

— А ты как думала? Я вообще не представляю, как Он все успевал. И был ведь бодрехонек после любой тренировки…

— Ты так — после каждой?

— Почти.

— Могу я помочь?

— Спрашиваешь. Что предложишь?

Катя вспомнила, как здорово он занимался с малышами.

— Какую группу мне дашь, с теми и буду работать.

— А сама кого бы хотела?

— Ну нет, я первая спросила!

— Я бы малышню себе оставил. Славные ребятки.

— Давай мне тогда старших, что ли. И новичков.

— Старших — со всем моим удовольствием. Ты же видела, технику я еще потяну, но там, где надо творить… Я — не творец. Я не могу легко изменяться, мне трудно расти, и… я не могу это делать в одиночку. А ты можешь.

— Думаешь?

— А кто тогда? — грустно усмехнулся Влад, — И зачем тогда это все? Ты не представляешь, как я радовался и боялся, когда ты наконец появилась в зале…

Катя внимательно посмотрела ему в глаза. Влад легко выдержал взгляд и ответил:

— Ну да, когда-то я был в тебя влюблен. Было дело. Знаешь, может поэтому смог обогнать почти всех в группе. Кроме тебя. А сейчас у меня есть девушка. Она классная. Но она совсем другая.

— Здорово, Влад, я рада. Может, как-нибудь познакомимся. В общем, договорились?

— Спасибо, сестричка.

— О, братишка? Слушай, а это здорово!

И они, смеясь, обнялись.

— А катана пусть живет тут, — сказала Катя.

— Я лично не против. Но Сенсэй завещал ее тебе. Забери. Это правильно.

— Тогда я буду приносить ее каждый раз. Его душа будет с нами.

— Не реветь!!! — рявкнул Влад прямо ей в ухо.

— Еще так рявкнешь — в морду дам! — подскочила Катька, брызнув действительно подкатившими слезами, — Ты чего в ухо орешь?

— Зато помогает… Терпеть не могу женских слез, — улыбнулся новоиспеченный «братец».

— Бабуль, ты просто клад! — обняла ее Катька, вернувшись домой. Бабушка выглядела бледной, но довольной.

— Ну и спасибочки, приятно, что и на склоне лет меня ценят…

— Бабуль… Ты только выздоравливай, а?

— А я чем по-твоему тут сутки напролет занимаюсь?

* * *

А потом полетела круговерть: дом — тренировки — учеба… «Ни вздохнуть, ни охнуть, только знай поворачивайся», — говорила бабушка. Катька вертелась, как белка в колесе. Учеба шла тяжело, спасибо, учителя еще помнили способную девочку и классная как-то поинтересовалась, что вообще случилось, что она вернулась. После чего Катьке стали помогать почти все учителя. «А Полина Германовна, оказывается — Человек!» — делилась внучка с бабулей.

Катька открывала дверь, зажав зубами сетку с хлебом. Ну как иначе, если за спиной рюкзак с амуницией, в руке — катана, и чем-то надо держать ключи? Войдя, она услышала громкий и незнакомо властный бабушкин голос:

— Не смей ей ничего говорить!!! Не смей!!!

Тут из бабушкиной комнаты выскочила мать, в слезах, и, едва кивнув дочери, убежала на кухню.

Катя пулей, в чем была, влетела к бабушке:

— Што шлушылошь??!

— Господи!!! — расхохоталась бабушка — ты только посмотри на себя… Ох, умрешь с тобой от смеха…

Из зеркала на Катьку смотрела совершенно дикая рожа, из зубов которой свисала сетка… Фыркнув, она выплюнула ручки и сердито спросила:

— Это вы с матерью о чем?

— Между прочим, мы тоже имеем право на некоторые личные тайны, как и некоторые, правда, дочь?

Когда мать успела войти в комнату, Катя не заметила. Наверное, в зеркало на себя любовалась. И не узнала материн голос, неожиданно мягкий.

— Да, мама. Я все поняла. Прости. — и она обняла бабушку.

— Катюша, нам надо еще поговорить, сделаешь нам чайку?

Ужасно хотелось все выяснить, но если бабушка просит… можно и отложить, решила Катька. Тем более, что мать ничего не сказала про катану. И про все остальное. Или бабушка, как раньше, ничего не рассказала ей? Но не заметить катану она просто не могла — Катька в этом была уверена.

Не заметила.

Не спросила, где была так долго.

А Катька уже привычно готовилась отовраться -мол, хлеб не привезли свежий, а старый брать не хотелось, ждала…

А ничего не было.

А это значит — что-то произошло. В Катьке боролись тревога, любопытство и страх, еще немного, и она стала бы подслушивать под дверью, но чайник закипел, надо было заваривать, приготовить и что-то к чаю.

Когда она вошла, мать сидела у кровати, держа бабушку за руку, и обе молчали. Катя ни разу не видела между ними ни грана ласки, кроме праздников, когда после вручения подарков вроде как положено поцеловать или хотя бы обнять дарителя… Бабушка была спокойна, а мать… С влажными глазами, согнутая, будто груз на ней какой. Слезы матери Катька видела — еще не так давно сама доводила, но то были слезы злые, жесткие, с такими она и ударить дочь могла. Вспоминать было противно. Спрашивать — боязно. Тишина угнетала.

— Еще что-нибудь принести к чаю?

— В моей сумке на кухне коробка конфет. Будь добра, принеси.

Вот и весь разговор, — подумала Катька, неся конфеты. И что дальше?

А ничего. Разговор шел, уже с ней, обо всем — и ни о чем, бабушка рассказывала, как они управляются дома, хвалили Катьку, мельком упомянув даже о тренировках — мать не отреагировала и даже ничего не уточняла (и слава богу! но… подменили ее, что ли?), мать говорила, что отца ожидает новый перевод, уже ближе, что до них будет даже ходить автобус, но городок военный, маленький, школа не очень, а Катьке надо заканчивать и думать, чем она будет заниматься дальше, надеюсь мысли о медицине все-таки будут не только мыслями (вот это уже больше похоже на мать!), оказалось мать была уже в школе, похвалила дочь (наконец-то взялась за ум, не было бы счастья, да несчастье помогло…) — и все это время Катьке казалось, что они все трое идут, как по хрупкому льду, чтобы не топнуть, не нарушить, и задать самый важный вопрос — нельзя, просто невозможно, потому что тогда… Хрустнет и все полетит к чертям… все они полетят…

Мать уехала, оставив полный холодильник и набитый кошелек (вот ничего себе…)

Катька сидела на кухне наедине со своим страхом, а потом пошла к себе в комнату и достала катану. Клинок был — как светлая полоса жизни. А ей все казалось, на нем какие-то пятна, пылинки. Протирая клинок, Катька решила — бабушку она спрашивать не будет. Просто потому, что не хочет, чтобы она нервничала. Ей это очень вредно. Так говорила участковая врач. Будет терпеть, пока… пока не будет подходящего момента. А потом сама возмутилась: бабушка что, доверяет ей меньше, чем матери? И пошла выяснять отношения.

— Ты что, решила отрезать от меня кусочки, пока правду не выяснишь? , — иронично спросила бабушка, и, взглянув, на изменившееся лицо внучки, добавила: — Да шучу я, шучу… Дай подержать твою красавицу.

— Бабушка! — решительно начала Катька… та быстро перебила:

— Ой, ну не надо так торжественно. Расскажу я тебе. Сама все расскажу. Погоди маленько. Приятного мало будет, девочка. Давай пока на твою тезку полюбуемся.

— Тезку? — не поняла Катя.

— Ну как же… Катя — Катана, — улыбнулась бабушка. И Катька, до того напряженная, как натянутая струна, улыбнулась до самых ушей.

А потом словно этим самым клинком по сердцу полоснуло:

— У меня начались метастазы, Катюша…

Катька попыталась вдохнуть и не смогла. К горлу подкатил ком. Но тут же был разбит тихим бабушкиным:

— Надеюсь, ты мне поможешь?

— Чем?

— Надо будет ставить мне уколы. И еще много чего. Справишься?

— Обязательно! Но где я смогу этому научиться?

— Ну, я надеюсь, ты найдешь. Да, возьми на столе мою записную книжку, там телефоны моих подруг, может, подскажут что. Знаешь, врачи говорят, повторная операция невозможна, организм не выдержит. А я хочу увидеть, как ты окончишь школу. И при этом быть в уме и в состоянии порадоваться за тебя. А в идеале — прийти на твой выпускной, желательно своими ногами. А еще знаешь что?

— Что? — еле сдерживая слезы, спросила Катька.

— Меньше всего мне бы хотелось, чтобы меня оплакивали заранее! — отрезала бабушка, — Могу я попросить тебя о главном одолжении: больше не являться мне на глаза с такой постной физиономией? Да, хочется поплакать, но у меня лично другие планы на мои оставшиеся дни!

Расписание у Катьки стало действительно таким, что грустить и даже задумываться было некогда. Одна из бабулиных подружек свела ее со своей сиделкой, та — помогла устроиться на курсы медсестер при медколледже. День был расписан по минутам, но все равно она периодически всюду опаздывала и частенько не высыпалась. Пришлось бы отказаться и от части тренировок, если бы Аня, девушка Влада, не предложила ей свою помощь. Катька почувствовала к ней доверие практически сразу, как увидела. Студентка филиала мединститута, старше на четыре года, уже не первый год подрабатывающая на «скорой» полюбилась и бабушке. «Как лучик солнечный», — говорила она о тоненькой рыжеволосой Анюте, внешне хрупкой, но удивительно сильной. И, кажется, сбывалась мамина мечта видеть дочь врачом — от новой подруги Катька «заразилась медициной». И уже прикидывала, как станет хирургом… Много времени проводила с бабушкой, даже на улицу стали выбираться с ней почти каждый день, хотя бы на полчаса — на воздухе ей вроде бы становилось лучше. И не заметила, как пролетела весна.

На выпускной Катя пошла вместе с бабушкой, ну, еще Аня с Владом — для надежности. Но тогда ничего не случилось — они хохотали, пили шампанское, фотографировались, даже немного танцевали. Аттестат получился вполне приличный, чем мать была (в кои-то веки) крайне довольна, при всех признала за дочерью право на самостоятельность, и на радостях они даже обнялись… Отец не приехал (как всегда, работа, командировки — сказала мать), и больше о нем как-то и не вспоминали.

Все случилось внезапно. Просто однажды солнечным утром бабушка не отозвалась…

Катька ходила по пустым комнатам и разговаривала с бабушкой… Хотя уже прошла неделя после похорон, она повсюду находила бабушкины записки и просто невероятно, до чего вовремя…

Утром на полочке с мылом оказался листочек: «Достать катану. Пожалуйста».

И не описать, как это помогло… Стальной луч словно осветил жизнь, Катька собралась-таки на тренировку, и больше уже не пропускала, работая отрешенно и словно с удвоенным рвением, — а просто она представляла, как нападает на саму смерть. На некоторое время становилось легче.

Через три дня (все это время она ничего не готовила и не ела, искренне не понимая, зачем это вообще делать), поправляя бабушкину кровать, обнаружила очередной листочек… а на нем: «Ты вообще-то и так худовата, на мой взгляд, а становиться похожей на самоходную вешалку для одежды не самое лучшее, что ты можешь сделать со своим организмом. Неужто ТЕБЯ — и вдруг привлекла карьера манекенщицы?» Катька сперва долго рассматривала бумажку… а потом, то плача, то посмеиваясь, варила на кухне овсянку… и только проглотив первую ложку, вдруг ощутила зверский голод… и в сахарнице обнаружила: «На самом деле все не так печально. Это правда».

Через пару дней у нее создалось впечатление, что бабушка действительно рядом. Одна беда — Катька не знала, куда себя деть. Слишком много времени освободилось. Слишком не хотелось быть дома, слишком тяжко было возвращаться домой — и оставаться одной. Готовиться к вступительным в «мед» не хотелось, чувствовала, что только возьмет учебник, и он просто вывалится из рук. Но на книжную полку посмотрела внимательней… Еще один листок?

«Мы же должны за что-то себя уважать! Давай, вперед! Ну, сколько еще можно кукситься?»

— Бабуль, мне кажется, у меня крыша едет! — возопила наконец Катька… И взялась за книги.

Там тоже были записочки, рассованые по разным темам, и Катя с трудом сдерживала себя, чтобы не достать их все и не прочитать — но на первом же листочке было «Не доставай все записки сразу, пожалуйста». Ну… раз бабушка просила…

Анатомию Катька прочитала за два дня и даже что-то запомнила. И записочки были удивительно — прямо по некоторым темам… Когда же бабушка все это сделала? Как успела столько? На последней странице было: «Я в тебя верю. Ты поступишь. И не в колледж, а в институт!»

И Катька поехала в областной центр… подавать документы. Несмотря на бурные протесты Влада: переживет, себе на смену она подготовила аж двух отличных ребят.

«Узнай, как дела у матери».

Мать приехала сразу после звонка дочери — в тот же день, прилетела, хотя всегда боялась самолетов и долго рыдала над кроватью. Катька помнила, как она схватила предназначенный ей конверт, вышла в другую комнату… и вернулась какой-то другой… И уехала сразу с похорон, ничего не объясняя, не говоря, просто пообещала вернуться, как только сможет. («Можешь вообще не торопиться, » — подумала тогда Катька. Хотя боль у них была общей, и дочь это видела, сближаться с матерью ей не хотелось.

От нечего делать Катька даже включила телевизор. Хороший мультик…«… где-то ждут котенка Гава неприятности… а зачем они его ждут?»

— Я не котенок Гав, — подумала Катька, — меня пусть лучше подождут. И пошла собираться на тренировку.

* * *

Вечером, лежа в постели без сна, она вспоминала о матери.

Размолвки начались, когда Катьке исполнилось 12 лет, и первая была как раз в день рождения… А раньше? А раньше все было прекрасно… Мать была главным человеком в ее жизни, пока… да, после того дня, когда она прямо-таки закатила скандал… и это при всех! Катька ей этого не простила. А матери не нравилось все — подруги, их одежда, а больше всего — их поведение. Дальше — больше, и все это росло, как снежный ком. Ни одно из катькиных увлечений тогда не находило поддержки, одобрения, и ей это было больно и обидно, но когда-то, что ей хотелось, стали просто запрещать… Девочка научилась виртуозно врать. Правда, сначала краснели уши. Поэтому она подстриглась, не очень коротко, но, конечно, получила за это «по первое число». И тогда уже обозлилась окончательно.

И тут Катька поняла, что все последние годы прямо-таки коллекционировала свои обиды. А ведь было и хорошее… Хотя бы то, что ее отпустили назад, к бабушке, многого стоило. И потом… уже больше полгода мать почти не вмешивалась в ее жизнь… приезжала… помогала… и вообще вела себя как-то незаметно… А на выпускном… Что она хотела этим показать, неужели уважение? Катька не верила, что такое возможно. Мешал накопленный огромный ком гадких воспоминаний…

— Прости и отпусти, — появилось вдруг в голове.

— Бабушка? — вслух спросила девочка. А ведь она бы, наверное, именно это и сказала, — подумала Катя.

— Я постараюсь. — ответила девочка.

И у нее опять возникло ощущение, что бабушка рядом и улыбается.

Утром она пошла на кладбище.

И непонятно зачем взяла с собой… катану.

Ноги сами несли… нет, оказалось, сначала не к бабушке, а к Учителю.

Там она впервые дала волю слезам, положив катану на черный мрамор и присев рядом в сейдза. Коленки тут же намокли от влажной с утра травы. Слезы текли тихо и долго, но в конце концов ей стало… необыкновенно легко. Катя встала, пальцы сомкнулись на ножнах, и возникло:

— Все равно Ваша душа — со мной…

Только потом она пошла к бабушке, но оказалась там не одна. Мать подняла навстречу дочери лицо, словно помолодевшее на десяток лет… Катьке хотелось сказать что-то типа ехидного «отлично выглядишь для такого места», но… раздумала, сама не зная почему.

Мать словно светилась изнутри… И судя по всему, была очень рада видеть дочь, хоть и неожиданно. Действительно рада.

— Катюша, я как раз собиралась к тебе… Я должна тебе сказать… — мать поглубже вдохнула и вдруг выпалила: — Я выхожу замуж!

Тут у Катьки случился ступор…

— Аааа… А отец? За кого? Как это вообще?

Совершенно офигевшая от новости Катька была способна только на такие вот идиотские вопросы…

— Я получила от мамы письмо… я понимаю, что это дико…

— Ты тоже? — перебила Катька и мать с дочерью посмотрели друг другу в глаза.

Понимающе. Впервые за долгое время.

Они проговорили до утра…

Катя узнала многое… в частности, о том, что ее настоящий отец — художник, что было время, когда мать вытащила его из пьянства и они были вместе самый прекрасный в жизни год. Он был как ребенок — и смотрел, как ребенок, и жил — так же непосредственно… Он начал выставляться, появились заказы на картины, появились покупатели. А потом мать забеременела, а у него уже появились поклонницы, и она… решила уйти. Потому что, думала она, с двумя детьми ей не справиться. Она выбрала — своего будущего ребенка… и всю ее жизнь видела в ней своего любимого, ранимого, не приспособленного к жизни, безумно талантливого и… воинственного возлюбленного (вот почему мать не переносила ее увлечений)!

А тот, кого она считала отцом, на самом деле ее удочерил… Зачем — если не любил? Может, потому что любил мать. Недолго, однако. Через три года у него появилась другая семья. Вот почему он всегда «пропадал на работе»… Катьке хотелось потрясти головой и убежать прочь из этого дурацкого сериала.

— Наверное, все так получилось из-за моей лжи… ты сможешь простить меня, дочь? — у матери на глаза навернулись слезы. — Никогда не получится счастливой жизни, если выберешь страх, неуверенность, ложь… Я предала тогда и его, и себя, а потеряв тебя, расплачиваюсь за это… главное, чтобы ты не расплачивалась…

— Мама… Извини, а можно мне почитать бабушкино письмо?

Мать вздохнула, утерев глаза…

— Это очень личное… но… наверное, ты имеешь право. Хватит уже между нами вранья…

И Катя погрузилась в чтение… когда дочитала, она улыбалась. Бабушкин стиль был далек от маминого и та же картина, представленная далеко не без юмора как-то примирила девочку с реальностью.

— Она писала мне похожие записки. Только коротенькие. Спасибо, мам. Кажется, я наконец тебя понимаю.

Мать сидела, закрыв лицо руками и тихо вздрагивала. И ее было жалко до невозможности… Куда делась счастливая женщина, которую Катя встретила два часа назад? Девочка достала катану из ножен. Клинок притянул взгляд, и набежавшие было слезы остановились.

— Мама, давай вот прямо сейчас все отрежем. И будет новая жизнь. Другая ты, другая я. Я ведь не та, какой была после переезда. И я… я желаю тебе счастья! И вообще… давай дружить, так, что ли?

— Давай, — произнесла мать одними губами. — Это ничего, что я плачу?

— Ничего, — шмыгнула носом Катька. И почти сердито добавила: — Только мне неймется к тебе присоединиться! Но бабушка, наверное, не хотела бы слез.

— Она поймет. Некоторые слезы как дождь, очищают сердце.

Они положили руки на лезвие катаны и мать хотела было провести рукой по лезвию, но Катя остановила ее:

— Мама, ты не чувствуешь? Этого уже достаточно…

— Не знаю… тебе видней. Ой, ты слышишь? — мать резко обернулась. — Мне показалось, я слышала тихий смех?

Ночью Катьке снилась мама, молодая, красивая, как на той фотографии, что показывала ей — с ее настоящим отцом. И назавтра она немало удивила мать, попросив ее оставить это фото.

* * *

А потом были вступительные экзамены, общага, новые приятельницы, а еще она нашла секцию кендо и пришлось ей снова доказывать, что девчонка может быть весьма неплохим бойцом. Катану она больше с собой не носила — она осталась в додзе Учителя, в родном городе. И снова — учеба, тренировки, переписка с Аней, матерью, а вот Светки писали все реже и реже. Жизнь словно разводила мосты между «вчера» и «сегодня». И сегодня было совсем другим, немного чужим еще, но волнующим, зовущим…

Знакомство с отцом (в первые праздники Катя решила поехать к матери — любопытно было) получилось странным. Невысокий мужчина, скорее похожий на спортсмена, чем на художника — плотный, коротко стриженый, с упругой походкой, неловко обнял ее, заглянул в лицо, чему-то изумился и… потащил ее в свою мастерскую.

Катя рассматривала картины, эскизы, наброски и многие ей нравились, а потом она увидела себя в зеркале. Рядом с отцом. И вдруг понял а, насколько они похожи: один и тот же разлет бровей, почти одинаковые глаза, только упрямый рот был точно «мамин»… Отец стоял и улыбался. Потом он много рисовал Катьку, так, что через пару дней она готова была сбежать куда подальше, лишь бы не позировать. Родители не настаивали, но провожая ее на вокзал, отец дал слово больше не привлекать ее в качестве натуры, когда она приедет снова. Они долго смеялись, если мороженое, так что получасовая задержка поезда прошла для них незаметно.

Снова занятия, тренировки, частые наезды в родной город, конечно, чтобы помочь Владу в додзе, ведь это ее Родина… И вот — новость, которую Катя и ждала, и боялась: ей тоже предложили поехать на семинар и аттестацию в Японию. Группа собиралась уж полгода. Присоединиться Катя хотела — не то слово! , но где взять денег? Мать с отцом могли и хотели помочь, но у них просто не было такой суммы. Как не было их у самой Катьки, и ни у кого из ее друзей. Мама предложила продать бабушкину квартиру, чему Катя резко воспротивилась -квартиру она сдавала Владу с Аней.

Но неожиданно выход был найден — Влад сам предложил ей продать ему квартиру, хотел взять кредит у какого-то знакомого — Катя была против, но договорились наконец, что он возьмет только-только чтобы хватило Кате на поездку, а потом будет выплачивать ей понемногу, как сможет, но сначала рассчитается с знакомым.

И вот наконец самолет, который вез всю советскую группу и в багаже — кучу спортивного инвентаря, среди которого был и катькин талисман — катана, на которую пришлось выправлять специальное разрешение. Она сперва не думала брать ее, и когда Влад спрашивал, отшучивалась, мол, в Японию — со своей катаной все равно что в Тулу со своим самоваром. А потом ей приснилась бабушка, Катя не помнила о чем они там, во сне, разговаривали, но утром решение взять катану с собой оказалось совершенно четким и «железобетонным», как сказал бы Влад. И никто не удивился ее решению, кроме нее самой, а новый тренер — руководитель группы помог с необходимыми документами.

А потом — совершенно незнакомая и необычная страна, хотя катькин английский кое-как ей помогал, все равно она старалась не отставать от своих. Тренировки «убойные», шли по 5-6 часов, и даже двигаться, не говоря о том, чтобы погулять после них Катьке совершенно не хотелось. Жесткое и шершавое татами Мейбукан додзе, на котором запросто можно было содрать кожу, просто шоркнув по нему рукой или ногой. Потное кимоно, громоздкие доспехи, она не очень любила заниматься в них. Наконец, аттестация, когда она получила свой 1 дан. После чего решилась наконец хоть чуть-чуть посмотреть Токио и… опоздала на следующую тренировку: банально заблудилась.

В зал она вошла, как полагается, скромно, аккуратно сделала все ритуалы. Вроде никто не обратил внимания. Но стоило ей встать и сделать шаг, как на нее тут же налетели сразу двое. Не свои, — поняла Катя, и начала яростно работать мечом-синаем. Через несколько минут противники утомились и поклонились и отошли, но тут к ней подошла, судя по фигуре, какая-то девушка — гибкая, невысокая, и кааак завертелось… Катька едва успевала отражать атаки, вначале даже не думая атаковать сама. Потом ее это разозлило, и она стала пробовать перехватывать инициативу, но… эта девушка была какой-то особенной.

Через некоторое время Кате удалось наконец провести пару атак. А потом ей стало казаться, что словно общий ритм, как в танце, захватил ее — или скорее их обеих… По молчаливому предложению катькиной противницы синаи сменили на боккены, и уж тут Катька развернулась, с любимым-то оружием… и не заметила, что вокруг них выстроились все, кто был тогда в додзе, хоть это было против всех правил.

Ей казалось, что она отражает атаки самой себя и нападает на саму себя, что перед ней — она сама, та, которая могла бы быть в самом лучшем случае, если бы был жив еще Учитель, если бы не было боли, неудач, потерь, досадных ошибок, что боккен отсвечивает благородной сталью, что она — не она, а ее Катана, вся, целиком… А еще ей казалось, что она нашла свою лучшую подругу. Или несостоявшуюся в этой жизни сестру. Что никого ближе и лучше, чем этот человек, ей не найти…

А потом ей казалось, что она нашла свое настоящее Я — вот оно, здесь, с ней, а в этом Я — все, кого она любила — Учитель, бабушка, друзья… Удивительное чувство радости и счастья, и где-то на дальнем плане сознания — так вот какими бывают ощущения Заншин… Но завершился бой. Или прекрасный танец. Или полет…

В полной тишине зала Катя и ее партнер сняли маски. И девушка чуть на села на месте — ее противником оказался немолодой и совершенно седой японец… Но тут она увидела его приоткрытый рот и почувствовала, что эмоции у них — одни на двоих. И улыбнулась. Японец улыбнулся в ответ, поклонился и что-то сказал. Катя поклонилась в ответ, ей ужасно захотелось узнать, кто он, поговорить с ним, хотя бы просто подойти. Но постеснялась. Она не видела его на тренировках раньше.

Когда она вышла из раздевалки, ее окружила ее команда, подошел тренер. Все говорили только одно — что никогда не видели такой техники и такой красоты, что она, оказывается, настоящий мастер, даже тренер сказал, что теперь ему точно больше нечему ее учить, скорее, пора наоборот…

— Да я сама не знаю, что это было! До сих пор все как во сне, — то ли оправдывалась, то ли просто пыталась объяснить Катька.

Тут вышел тот самый японец, поклонился, пожал катькину руку, представился, а ему представили ее, тренера и всю группу. Английского и жестов не хватало для продолжения разговора, а Катя даже имя не смогла запомнить. Зато запомнил тренер.

— Ты знаешь, КТО это был? — спросил он у Катьки вечером.

— Откуда, интересно? — парировала уже пришедшая в себя девочка.

— Один из лучших бойцов Токио! Но у него свое додзе. И свои ученики. Сюда его пригласили специально для нас, чтобы показать другой стиль и, думаю, показать нам нашу неподготовленность, слабость. Так что, Катерина, тебе большое политическое спасибо — теперь нас тут начали уважать! — рассмеялся тренер.

У Катьки снова отвисла челюсть…

Занятия стали еще интенсивнее — теперь часть группы тренировалась сразу «на два додзе», но до конца выдержали только трое — Катя, тренер и еще один парень, Катя про себя называла его Лидер. Японию Катька так и не увидела. А в день отъезда их пригласили в гости. Отказаться было невежливо (да и хотелось увидеть — как это, японский дом изнутри), так что пришлось взять все вещи и поехать прямо с ними. Тут-то все и произошло…

После долгой чайной церемонии они едва успевали в аэропорт, так что поскорее взяли свои вещи и вышли к заказанной машине, куда подошел их проводить хозяин, Мацумото, к которому Катька питала какое-то неопределенное, но вполне теплое и какое-то странно-родственное чувство (кроме уважения), увидел Катькину катану, и замер, словно чем-то пораженный. И быстро и эмоционально заговорил что-то по-японски, поклонился и убежал в дом. Переводчика рядом не оказалось, но девушка сразу поняла — речь про ее Катану. И пальцы непроизвольно сжали меч.

Через пару минут хозяин выкатил из дома инвалидную коляску, в которой сидела немолодая и совершенно седая, как и он, худенькая женщина со скрюченными руками. Мацумото подошел к Кате и — она так и не поняла, как он ей приказал отдать катану ему в руки, но она поняла. Внутри девушки все сжалось, она не знала, о чем и думать…

Он бережно, как сокровище, взял катану, достал ее из ножен и подержал перед женщиной в инвалидном кресле, что-то коротко ей сказав. Когда женщина увидела катану, видно было, что у нее перехватило дыхание. Она протянула к ней свои страшные руки и Мацумото положил катану на них… (Катю передернуло, словно током…) потом тихо наклонилась и прижалась щекой к клинку. И, не поднимая лица, сказала что-то резкое, как удар хлыста. Хозяин быстро ответил, после чего она подняла глаза на Катю.

И девушка увидела, как она улыбается. Бывают такие улыбки, что хочется кричать… Сам не понимаешь, от боли или от радости. Только сердце колотится где-то в висках… Словно не своими руками Катя взяла оружие и на ватных ногах пошла к машине. У нее было такое чувство, что сейчас ей выстрелят в спину. Поэтому она чуть не упала, когда хозяин что-то закричал…

Мацумото повез Катьку в аэропорт сам, вместе с переводчиком группы. Они говорили через переводчика, но Кате моментами казалось, что она почти понимает японский… До самой посадки времени было достаточно, и она узнала историю своей катаны…

Это было почти тридцать лет назад.

Кимико Киёмидзу стала второй девушкой, занимавшейся единоборствами в Токио. Второй — после своего идеала, Ямаути Тэйко. Девушку приняли по двум причинам: известный род и высокие покровители. Сначала никто не обращал на нее внимания, а если обращали… то лучше бы этого не было. Но у девушек из семей самураев бывает очень сильный характер. Был он и у Кимико. Она не умела жалеть себя, да и ее никто не жалел. Но она выдержала, и наряду с молодыми мужчинами получила свой первый дан кендо, а потом и дзюдо. Немногие радовались за нее, но был один, кто не мог смотреть равнодушно на ее тонкий профиль, кто был счастлив ее счастьем. Кенсину Мацумото тогда было двадцать лет. Кимико — девятнадцать. Так родилась Любовь.

И так родился первый подарок, которым молодой Кенсин хотел показать своё чувство любимой. В кузнице его деда рождался меч. Юноша помогал Мастеру, он вкладывал в работу всю свою душу, он оправдывал свое имя, данное ему родителями (1).

Катана была идеальной… Как прекрасное имя его любимой — дитя благородной крови. Звонкая, как ручей чистейшей воды (2). Он успел сделать ей этот воистину царский подарок. И успел понять, что его чувство взаимно. Была объявлена дата свадьбы — через 7 месяцев, следуя воле родителей. А потом случился… 1965 год. Мало кто знает, что произошло тогда в префектуре Ниигато. Кимико поехала туда к родственникам. А вернулась в госпиталь. И это была уже не Кимико…

Вы, наверное, слышали про болезнь минамата… нет?

В 1950-х годах в городе Minamata, на берегу моря, построили фабрику по производству батареек — Chisso Corporation. Большинство жителей города работали на ней, а ртуть сливалась прямо в море. Беда в том, что в том же заливе местные рыбаки ловили рыбу. Ею питались многие в городе… Поевшие этой рыбы люди заболевали страшной болезнью, которую называют сейчас Minamata. Она вызывала страшные боли, слепоту, паралич и искривление суставов.

Но большинство жителей города работало на фабрике и она имела огромное значение для бюджета города, правительство отказывалось признать связь и принять меры против фабрики. Доктора в Университете Kumamoto начали независимое исследование с целью изучить связь ртути и болезни, на что правительство моментально ответило вычеркиванием медицинского факультета университета из государственного бюджета. Американский журналист и фотограф Евгений Смит приехал в Minamata фотографировать больных людей и проводить свое собственное расследование, но нанятые якудза ослепили фотографа*.

Только в 1967 году пострадавшие от болезни сумели подать в суд против государства. И там оно и одержало решительную победу. Над людьми. Немногими оставшимися в живых.

Дело в том, что в Японии нет независимой судебной системы. 95% дел против государства по статистике оборачиваются делом против обвинителей. 99,98% обвиняемых в японском суде признаются виновными. На 23 дня полиция может задержать человека без предъявления обвинения. Государство может задерживать суд до бесконечности. Это оно тогда и делало. Поданное в 1967 году дело завершилось только в 1994 году, когда большая часть обвиняющих государство были уже мертвы. Суд не признал вины государства, но признал вину Chisso Corporation и обязал выплатить смешную сумму в 3 миллиона йен в качестве компенсации — только оставшимся в живых пострадавшим. История всего процесса попала в японские школьные учебники современной истории. Но в 1993 году министерство образования Японии изменило текст учебников, оставив саму историю, и называя ее непредотвратимой катастрофой и делая вывод об отсутствии вины и государства, и корпорации (3).

В 1965 году на реке Агано было такое же огромное заражение… Сбрасывал сточные воды концерн Showa Denko. Никто ничего не знал, но люди стали страдать — боль, судороги — это тоже была минамата. Кимико выжила, но… вы же видели ее… Она слепа, она не видела свою катану, но она ее почувствовала… Я не мог ей не сказать…

Врачи говорят, что она уже несколько лет как должна умереть, но она не хотела оставлять меня одного…

Простите меня, но я не мог не рассказать вам…

— Мацумото, как же катана попала в Россию, к нам???

…Вместо свадьбы я ходил к Кимико в больницу. Врачи говорили, что шансов выжить у нее очень мало. Но я не мог ее оставить… Родители забрали ее из больницы, лечили в США, но все это время я любил ее и ждал. Когда они вернулись, ее семья освободила меня от моих обещаний. Кимико была неизлечима, а кроме того, она ослепла. Но я не принял этой свободы, и мир погас и для меня. Остальное вы видели.

Я не мог спокойно смотреть на катану — теперь она никому не была нужна… и передал ее отцу.

И отец решил отдать ее лучшему в кендо, который появится в нашем додзе. Желательно иностранцу, чтобы она покинула Японию и мы никогда ее больше не видели.

Это была первая у нас русская группа. Человек, которому отец передал катану, как говорил отец, показал самые лучшие качества. Тогда я его не видел. И не хотел даже знать ничего, я отрезал часть своей жизни, в которой была здоровая Кимико, в которой мы были счастливы. Я очень хотел бы узнать больше об этом человеке — если бы вы могли мне рассказать…

— Мацумото-сан, это был мой Учитель…

И Катя рассказала все.

Самолет летел домой, а девушка мысленно оставалась в зале ожидания, с этим немолодым седым японцем… И что-то ей подсказывало, что это еще не все, не может быть, чтобы это просто вот так закончилось…

Только потом она поняла, что там осталась часть ее сердца…

____________________________________________________________________________________________________________

* — Данные не проверены

1. Его имя — Кенсин (Kenshin) японское мужское имя — Сердце меча. Фамилия Мацумото (яп. 松本?) — состоит из используемых в языке существительных мацу «сосна» и мото «корень»

2. Ее Имя Kimiko — Ж — Дитя благородной крови Фамилия Киёмидзу (яп. 清水?) — состоит из основы прилагательного 清い киёй — «чистый» и существительного 水 мидзу — «вода».

3. Источник: http://kitya.livejournal.com/130636.html — релиз книги «Dogs and Demons, Tales from the dark side of Japan by Alex Kerr»)

Под Новый год Кате пришла небольшая посылка из Японии, а в ней — удивительный сувенир, такарабунэ (1). И — удивительно теплое письмо, написанное по-русски и по-английски. Катя перечитывала его не раз, особенно когда становилось грустно. И кораблик аккуратно завернула и положила под подушку.

Ей приснился… Мацумото. Еще совсем молодым юношей, но уже седым. Они гуляли в саду, о чем-то разговаривали… Когда девушка проснулась, то поняла, что плакала во сне…

Катя очень хотела сделать ответный подарок, но какой?! Пришлось зарыться в глубину японских традиций и культуры, в результате чего она сама не заметила, как начала учить японский язык… и не только отличать катакану от хираганы (2), но и понимать уместность их использования, и даже… писать. Но написать ответ по-японски она боялась — боялась совершить какую-нибудь ошибку и быть неправильно понятой. Для нее почему-то это было очень важно.

В конце концов она купила «семиместную» матрешку, а ответ написала сначала на родном русском, а потом с помощью подруги перевела на английский. А потом вспомнила бабушку… И вложила в каждую матрешку по небольшой записке…

В дом, где смеются, приходит счастье… Воля и сквозь скалу пройдет… Искренность — драгоценное качество человека… Нет такого меча, который мог бы противостоять доброте… Одна радость может прогнать сто печалей… Судьба помогает мужественным… и наконец — Сделай все, что можешь, а в остальном положись на судьбу…

Катя и не думала, как это окажется важно. Только из следующего письма она узнала, что Кимико не стало. И что ее матрешки помогли Мацумото, как ей когда-то — бабушкины записки.

Переписка шла трудно, но Катя уже не могла подумать, чтобы ее прервать — казалось, ниточка между ней и этим человеком очень для нее важна. А иногда ей снился их первый бой… и она просыпалась счастливой. Вдруг ответы перестали приходить. Катя написала еще пару раз, и перестала, боясь показаться навязчивой.

Прошел год. Катя успела влюбиться, чуть не выскочить замуж и… расстаться, а катана по-прежнему останавливала ее слезы… хоть и навевала грустные воспоминания.

Девушка уже тренировала свою группу, и надо было бы ехать на аттестацию снова, но денег все равно не было и появиться им было неоткуда. Зато руководителю клуба пришло приглашение на международный турнир в Новосибирск, команда собиралась отличная, Катьке очень даже хотелось бросить все и уехать (ну да, после расставания-то, в самый раз, бабушка бы точно одобрила), так что решиться на эту поездку труда ей не стоило никакого.

Поезд, гостиница, приятное волнение ожидания поединков, первая победа, радость друзей и чай с тортиком, снова в просторный додзе… И новый бой, в котором… Катя вдруг снова на миг ощутила то, что тогда, в Японии… И наконец, скинув доспех, она увидела его. Мацумото стоял и смотрел на нее, а в глазах у него были слезы. И в один и тот же момент прозвучало:

— Daisuki desu… (3)

— Я люблю тебя…

Только потом они поняли, что сказали правду.

А остальное… Пока не важно.

* * *

Письмо Мацумото — после ее отъезда.

Он долго думал, отправлять ли его.

Но не отправить не смог — конверт жег не пальцы, но душу…

_________________________________________________________________________________

Я не имею права входить в твою жизнь, Катя… Я уже слишком стар…

Но почему, почему я чувствую себя юным, когда ты смотришь на меня?

Не может повториться моя жизнь, не может повториться моя юность… Но я люблю тебя, девочка… и поэтому я перестал писать тебе, перестал, как только это понял. После вашего отъезда я начал учить русский — меня приглашали проводить семинары в Новосибирске, я ездил туда несколько раз, мне нравилась Россия, ее люди… Приезжая домой, я много читал по-русски, и кажется, понял и полюбил вашу поэзию.

Когда умерла Кимико, я сделал дурацкий, но необходимый, нет, даже — единственно возможный тогда для меня поступок: собрал все документы по трагедии 1965 года и обратился в суд. Мне помогали твои матрешки… твои записки в них. Поскольку я был достаточно известным в своих кругах человеком, мне удалось быстро встать нашим властям поперек горла, особенно после интервью, которое я дал одной из американских газет. Мне пришлось уехать из своей страны навсегда. У меня нет дома, нет корней. Мне кажется, я ничего не могу тебе дать, ничего, достойного тебя. Я просто изгнанник, Катя.

Я не умею писать стихи… Но это — о тебе. Ваш поэт Левитанский написал лучше о том, что я чувствую… кроме одного.

Семимиллионный город не станет меньше,

если один человек из него уехал.

Но вот один человек из него уехал,

и город огромный вымер и опустел.

….

И вот я стою один посреди пустыни,

стотысячный раз повторяя как заклинанье,

то имя, которое сам я тебе придумал,

единственное, известное только мне.

Дитя моё, моя мука, моё спасенье,

мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел,

мой вымысел, наважденье, фата-моргана,

синичка в бездонном небе моей пустыни,

молю тебя, как о милости, — возвратись!

Только не возвратись, а будь счастлива, Катя! Мне достаточно того, что ты живешь где-то. Мне достаточно знать, что ты есть. И счастлива.

Прощай.

___________________________________________________________________________________

Кенсин Мацумото, ты — душа моего меча, а значит, и моя…

Я хочу быть рядом.

И я буду всегда с тобой, даже если далеко.

Катя.

___________________________________________________________________________________

Катя сидела у окна поезда, в который раз уже перебирая воспоминания…

Они были очень разные… Как и их странная пара… То ли отец и дочь, то ли влюбленные, то ли… просто — две души… Немногие дни, что они провели вместе (жили -то они все равно в разных городах), были прекрасны, но в них веяло… нет, не отчуждением… просто это была любовь — агапэ… не страсть… не любовь тела, а любовь сердца. С такой любовью идут в храм, а не ложатся в постель… Она переполняла их, но не влекла, не разжигала желания, а наполняла душу до самых краешков…

И они поняли — все было правильно…

Катя везла ему подарок. Нет, не последний — еще чего! Они и не думали расставаться — зачем?

В конце концов, от него пришла к ней — Катана, он вдохнул в нее свою душу, свою любовь. И это не просто коллекционное оружие, это неизмеримо большее. Девушка хотела ответить так же.

Она долго искала, пока нашла мастера, который сделал ей нож. В ее присутствии, слушая ее рассказы… и словно вплетая их в свое ремесло… А ей становилось легче. И она говорила, говорила, и все время смотрела на его руки. И однажды почувствовала вдруг, как ей хочется дотронуться до них. И когда они вместе смотрели, как легла рукоятка, их руки встретились. И это было как откровение.

Руки были сказочные. Катя просто уплывала, чувствуя их прикосновение… Он был чуток и добр… Силен и бережен… он был Мастер. И она решилась.

Ведь главное… он тоже ее полюбил.

Несмотря на ее непростую жизнь, история которой словно влилась в линии жизни его ладоней. Эти ладони сумеют сберечь такую историю… Этот нож тоже ее сбережет…

Так появился подарок для самурая… Живущего теперь в небольшой квартире в многоэтажке на краю березового леса.

Одного, но — не одинокого.

_________________________________________________________________________________

1. Такарабунэ — 宝船 (たからぶね,) — кораблики с рисом и другими сокровищами, на которых восседают семь богов удачи. Считается, что если положить такой кораблик под подушку в новогоднюю ночь, обязательно приснится вещий сон.

2. Катакана и Хирагана — японские алфавиты иероглифов, катакана используется для написания чего-то более значимого для человека, хотя их часто смешивают друг и другом и с Канди (третьим алфавитом)

3. Daisuki desu — Японский (первое признание в любви) 大好き (дайсуки) — очень люблю