А волны бушуют (гет)

После каждой бури бывает затишье. После каждого шторма волны разглаживаются, а песок вновь медленно оседает на дно. После каждой войны наступает мир. Только что делать, если временной отрезок, отведенный на наши молодые годы, тесно переплелся со временами оседающего песка? Если море еще немного беспокойно, а вода все еще недостаточно чистая, замутненная время от времени колышущимися песчинками?

Я не знала. Ответ на этот вопрос затерялся среди однообразных будней, сменяющихся друг за другом так быстро и стремительно, что едва удавалось вовремя зачеркнуть прошедшие дни на настенном календаре, висящем на бежевой стене в небольшой спальне.

Ранний подъем на работу, аппарация, проекты, проекты, проекты и парочка срочных отчетов, аппарация, ужин с Роном( или без него, если на носу особенно важный матч/чемпионат/соревнование), сон, ранний подъем на работу...

По выходным все было чуть иначе, немного ярче, эмоциональнее и уютнее, даже теплее. Более позднее пробуждение, минутка ленивых потягиваний, не менее ленивый утренний поцелуй Рона, и завтрак — как правило, подогретые остатки вчерашнего ужина. Следом чуть суматошные сборы — миссис Уизли не выносила опозданий на традиционный субботний ланч, где обычно собиралась вся огромная и невероятно дружная семья.

Я правда их очень-очень люблю, Драко, почти так же сильно, как и тебя.

Обычно стоило только сделать один-единственный шаг в гостиную, переполненную рыжими и не только домочадцами, как подлетала растрепанная и немного перепачканная в детском питании Джинни, влажно расцеловывала, хватала за обе руки и тащила к своему маленькому, совсем недавно родившемуся сыну:

— Джеймс уже такой большой, Гермиона. Только посмотри, как он мило надувает щечки. Вот-вот, ну же! Ты опять все упустила...

Как только речь заходила о Джеймсе, ее большие красивые глаза начинали счастливо сиять, а губы растягивались так сильно, что можно было разглядеть все крупные белые зубы.

Помню, такая же улыбка была у нее, когда все узнали, что Гарри жив.

Сам Гарри почему-то в это время сидел один в самом дальнем мягком красном кресле, смотрел на всех сразу и вместе с тем ни на кого в отдельности, только нервно и немного дергано поглаживал заживший шрам.

Не знаю, почему так повелось, но после длительных приветствий с каждым Уизли я подсаживалась к нему на удобный подлокотник, ободряюще похлопывала Гарри по напряженному плечу и ерошила черные волосы. Как в детстве. Как до войны, до убийств, до самых первых смертей, даже до Василиска.

Знаю, Драко, тебе это никогда сильно не нравилось. Наша близкая, невероятно глубокая и сама-собой разумеющаяся связь с Гарри, имею в виду.

Но как ни странно, как бы это ни было невозможно и комично, ты оказался мне намного ближе и понятнее его.

Рон традиционно задерживался во дворе, играя с маленьким Тедди в детский квиддич. Ему очень нравилось смотреть, как мальчик довольно улыбается, поднявшись на игрушечной метле чуть выше обычного или отбив мини-битой мини-бланджер.

Драко, я боялась, потому что понимала и совершенно ясно видела: Рон готов, он хочет, действительно хочет своих, таких же маленьких детей с пухлыми ручками и ножками, с розовыми щечками, с мягкими волосиками.

Возможно, он загорелся после рождения Джеймса, или Рон воодушевлялся каждый раз после веселых игр с Тедди. А может быть, ему вдруг перестало хватать квиддича, чтобы забыть и забыться, чтобы не думать о прошедшей и сокрушившей все на своем пути войне.

* * *

Одним ветреным летним вечером, ничем не отличавшимся от других летних вечеров до него, Рон вовсе не неожиданно для меня собрал свои самые необходимые вещи, обычно в беспорядке разбросанные по нашей квартире и, упаковав темный кожаный чемодан, подошел ко мне, медленно допивавшей зеленый чай из ярко-красной любимой кружки и смотревшей на мельтешащих прохожих за окном.

Ты бы тогда рассмеялся, Драко, и отпустил бы остроумную шутку по поводу невероятной преданности гриффиндорцев своему любимому факультету.

Он со скрипом отодвинул деревянный стул и сел напротив за круглый стеклянный обеденный стол, неловко прокашлявшись и спрятав руки на коленях. Увядающий луч алеющего закатного солнца запутался в ярко-рыжих волосах, подсвечивая пряди. Рыжие языки гаснущего пламени.

— Мы слишком разные, Гермиона, — сказал он подрагивающими губами. — И... Кажется, тебе вообще это сейчас не особо-то интересно. Отношения в смысле.

Красная кружка со звоном опустилась на стол.

Он тогда посчитал меня зацикленной на очередном проекте, обязанном, я надеялась, в скором будущем подарить больше прав домашним эльфам, которые, невзирая на все перемены к лучшему, не так давно произошедшие в магическом обществе, продолжали быть закреплены за хозяевами. Но разве можно закрепощать живых и думающих существ, полностью лишая свободы? Я боролась за их волю через неделю и даже спустя месяца после расставания с Роном. Боролась и упорно сражалась, точно это помогло бы заполнить болезненную пустоту внутри, образовавшуюся еще после окончания страшной войны.

Возможно, я в самом деле была не готова, фанатично погружена в работу, как это иногда случалось, не заботясь о наших шатких, только зарождающихся отношениях.

Возможно, не хватило именно тех — правильных и скрепляющих — переживаний, ставящих временную влюбленность или же крепкую любовь всегда на первое и самое важное место.

Но посмотрев в твои серые глаза и увидев схожий упрек, разочарование и усталость — утомленность безрезультатными попытками построить сильное и заполняющееся все сердце без остатка чувство, я бы бросила этот проект, я бы бросила все, только бы ты остался Драко, только бы.

Рон хороший, добрый, верный, чудесный, но мы еще не были целыми, не были восстановленными и душевно здоровыми, мы еще не могли отдавать столько тепла и ласки, сколько другому хотелось бы получить.

И он никогда не стал бы прохожим на тебя, Драко. Никогда не смог бы так остроумно поспорить о Моэме, классической музыке, — к моему сожалению, Драко, ты почти совершенно не знаком с современными певцами, кроме «Ведуний», конечно — о твоем любимом Поллоке.

Как ты говорил: «Частное образует целое?»

Никогда, никогда, никогда.

Особенно если этого частного еще нет.

— Надеюсь, ты будешь счастлив, Рон, — я оставила легкий поцелуй на его щеке и постаралась — я сердечно и совершенно честно пыталась — ответить такой же мягкой улыбкой. У меня получилось. Я точно и абсолютно определенно хотела лучшему другу счастья.

Я в одиночестве попала в рутинный и бесполезный водоворот, не зная, как из него выбраться. Погрузилась в проект с головой, только бы не замечать, только бы не дать себе прочувствовать грызущего одиночества.

Пока не появился ты.

* * *

Наша первая встреча была совершенно случайной, внезапной и незапланированной. Смею предположить, тебя закрутило маленьким водяным вихрем и прибило ко мне.

Да, непременно что-то — я никогда не верила в некую предопределенность и уже заданную, заранее готовую траекторию жизни, но с тех пор многое поменялось — в определенное время в определенную пятницу. Совсем легко и почти незаметно, но этого решающего «почти» хватило, чтобы закрутить нас вместе уже в едином небольшом водовороте.

Ты сидел один за столиком, предназначенным, как минимум, на двоих в маленьком уютном ресторанчике, расположенном так близко к Министерству Магии, что большая часть служащих обедало именно в нем.

И ты не был исключением, Драко.

Признаться, в самом-самом начале я вовсе не хотела садиться к тебе, угрюмому и молчаливому, негромко постукивающему ножом и вилкой по синеватой керамической тарелке.

Но кругом все столики были заняты, а мне очень не хотелось продолжать глупо стоять с подносом в самой середине зала и отчаянно цепляться взглядом за любой мало-мальски свободный столик, мешая снующим туда-сюда сотрудникам. И работа совершенно не была закончена: оставалась дописать еще добрую половину пробного законопроекта, перепроверить все мелкие детали и, возможно, незамеченные несостыковки, переписать ровным почерком на чистовик и отнести уже наконец-таки начальству, если не этим вечером, то утром в понедельник точно. Точно.

И закончить основную работу...

Но свободных мест не наблюдалось, а забавляющихся взглядов становилось все больше, и я сделала самый решительный шаг из всех имеющихся моих решительных шагов в твоем хмуром направлении. Следом за ним еще один, уже менее бесстрашный, и несколько мелких совсем уже робких и встала прямо перед тобой, все крепче сжимая руками пластиковый поднос.

Ты не поднял на меня даже недовольного взгляда, вообще никакого не поднял, все продолжая и продолжая тщательно и, черт бы тебя побрал, Малфой, по-светски разрезать кусок жареной курицы на равные мелкие кусочки.

Ты и гораздо позже, многие месяцы спустя, бывал таким задумчивым и молчаливым, что я боялась, Драко, я боялась за тебя.

Уже позднее ты проговорился о непрестанно мучивших тебя переживаниях за мать, послевоенные истерики и нервные припадки которой пугали тебя до дрожи; за отца, пожизненно заключённого в Азкабан и желании как можно безболезненнее перетерпеть обязательные последние дни в Англии. Без смешков в спину и мелких, но надоевших проклятий, без грязных сплетен и злых взглядов.

Ты хотел навсегда уехать, Драко. Покинуть родные туманные берега и перебраться до конца своих дней во Францию. Спрятаться с Нарциссой в старом родовом поместье, до которого Министерство ещё не успело дотянуть свои скрюченные, как ты мне сказал, пальцы.

Ты наивно полагал, что твой берег именно там, стоит лишь перемахнуть небольшой Ла-Манш, и ты окажешься дома. На истинной родине.

— Можно... я сяду, Малфой?

В тот день, замечая лишь твое нахальное игнорирование, я совершенно не желала разбираться в причинах такого поведения. Думала: все дело в былой школьной вражде и твоих закостенелых узколобых взглядах. От этого «можно» прозвучало тише обычного, точно я стеснялась неуместной вежливости в преувеличенно уверенном голосе, опасалась твоих насмешек.

Но ты лишь сухо кивнул, не отрывая сосредоточенного взгляда от курицы, даже столовые приборы больше звонко не постукивали. Слышен был только хрипловатый шепот полноватого волшебника в темно-синей мантии, сидящего через узкий проход справа от нас.

Аккуратно поставив поднос на стол и с противным скрипом отодвинув стул, я села напротив и начала чересчур бережно раскладывать белую салфетку на коленях, а ты все так же, почти не моргая, смотрел и смотрел в тарелку с нарезанными кусочками.

Я бы пошутила про новый вид гадания, если бы втайне не побаивалась твоей неизвестный реакции.

В Министерстве, в твоём отделе по борьбе с последствиями сглазов и проклятий (ты выбрал для своего испытательного срока, к удивлению, весьма гуманную специальность), конечно, поговаривали, будто ты стал тише, терпимее и неправдоподобно спокойнее, будто бы ты перестал питать ненависть к магглорожденным, будто бы ты даже вежлив со всеми вокруг.

Вежливый Малфой, я не удержалась и фыркнула — это же нонсенс. А куда подевались все колкости, где попрятались все обидные слова, когда все же от них придется обороняться?

Ты же после объяснил свое отношение к новому и равноправному миру привычкой и смирением с неизбежным.

— Смысл плыть против течения, Грейнджер?

— Смысл растрачиваться, борясь с силой, неравной тебе?

— Смысл сражаться с океаном?

Смысл, смысл, смысл...

Да в чем же он вообще, Драко?

Ты наконец-то выпрямился, положив нож с вилкой на стол, и с любопытством посмотрел на мое наверняка смущенное от твоей вынужденной компании лицо и задранный выше необходимого острый подбородок.

Я решила ни за что не показывать тебе своей неуверенности. Ни. За. Что.

Ты рассказывал, что выглядела я презабавно с порозовевшими щеками и упрямым гордым взглядом, точно опять, как и многие годы до этого, собиралась сопротивляться и оспаривать каждое твое еще даже не произнесенное слово.

— По неумолимо сверкающим глазам было все ясно. Ты все еще продолжала быть той школьной идеалисткой-Грейнджер. В тебе все еще сохранялся этот противный дух, жаждущий вселенской справедливости. И оттого я не имел ни малейшего понятия, как вести себя со старой доброй тобой, Гермиона.

Ты глухо хмыкнул и вернулся к обеду, все же начав медленно есть растерзанную курицу. А я тогда в первый и, наверное, самый непростительный раз забыла о домовиках напрочь, все продолжая недоуменно взирать на твои опять похолодевшие глаза, безразлично скользящие по переполненному спешившими волшебниками тротуару за окном; и на необычно светлые волосы, сверкающие благодаря наглым лучам полуденного солнца, пробивающихся сквозь чуть запыленное окно ресторана не тепло и уютно, не огненно, как у Рона, а звездно-недостижимо, холодно-маняще.

Так всегда сверкали только твои пряди, Драко.

* * *

Выбрав тихую работу в относительно спокойном отделе, я желала увлеченно и старательно работать, скользить вперед по едва успокоившейся министерской глади и довольствоваться почти совершенно незначительным победами, медленно и размеренно продвигаясь вперед.

Поначалу все и было именно так: бесчисленные аккуратно написанные отчеты о работе отдела, который после вручения всех военных регалий решили доверить именно мне, щедро одарить Героиню Войны, подать пример остальным, менее храбрым и решительным.

Такая ответственность! Такой почет и уважение! А на деле Министерство лишь спихнуло заботы о никому, кроме меня, конечно, не интересном отделе.

Справедливая и честная идеалистка Грейнджер, так ты говорил?

Весь деревянный стол обычно был усыпан исписанными мелким почерком черновиками к этим самым отчетам, и пустыми бумажными стаканчиками из-под горького бодрящего эспрессо. А под конец каждой рабочей недели я наведывалась к начальству и подробного, невероятно старательно рассказывала обо всех успехах и неудачах уже в моих собственных проектах.

— Как там популяции Корнуэльских пикси, мисс Грейнджер?

— В Ирландии столько же драконов?

— Русалки не нападают на местных жителей?

Все было четко, мерно, плавно и очень размеренно. Именно так, как и должно было бы быть у эмоционально зрелой женщины, целью которой был стабильный, как принято выражаться, заработок и создание собственной большой семьи в скором, уже заманчиво поблескивающем на горизонте будущем.

Только вот ясный горизонт все чаще прятался за беспросветными серыми тучами наших с Роном ссор и пререканий, в последнии месяцы случавшимися все чаще и чаще. Каждое новое сизое облачко все усерднее прятало уже, казалось, не такие реалистичные мечты о семье, и мне все чаще и чаще приходилось прятаться под спасительным навесом работы, скрываясь от домашних яростных бурь и устрашающе ярких гроз.

В одну из таких штормовых ночей я отчаянно вцепилась в толстую книгу в кожаном зеленом переплете, бездумно выхваченную с одной из полок высокого стеллажа, запрятанного в самый угол нашей спальни и обычно завешанного формой Рона для квиддича.

Стоило пролистнуть первые несколько страниц, как я мгновенно вспомнила этот новенький том и его недавнюю покупку во Флориш и Блотс около двух недель назад.

Ты всегда говорил, Драко, что я становлюсь немного фанатичной, стоит делу дойти до работы.

Ты прав, прав, прав. Как и всегда, как и обычно прав. Только вот из упрямства никогда тебе не признаюсь, даже не проси, даже не пытайся обольстительно поблескивать своими невероятно серыми глазами.

Ту книгу я покупала, чтобы глубже, еще более внимательно и добросовестно окунуться в мир магических существ, вдумчиво и еще более подробно ознакомиться с их повадками, привычками, а также с некоторыми угрозами, порой исходившими от них же. Вернувшись к оглавлению на самой первой странице, я зацепилась взглядом за жирные чёрные буквы — название пятой главы: «Домовые эльфы. История эксплуатации».

Быстро и слегка лихорадочно я пролистывала пальцами страницы до той самой заветной статьи о домовиках, отчаянно пряча глубже старые юношеские мечтаниях и напоминая себе, к чему именно я стремилась, чего именно хотела — должна хотеть. Через несколько лет я обязана стать заботливой женой и матерью, работающей ровно столько, чтобы успевать к каждому ужину и, сидя за круглым столом с Роном и детьми, заботливо вытирать испачканные в каше подбородки ребятишек и допоздна выслушивать забавные истории мужа. Как его команда тренируется до боли в уставших мышцах, напряженно молчит перед важным матчем и громко кутит после, отмечая вырванный в последнюю секунду победный квоффл.

— Ты хотела оставить все так, Грейнджер, серьезно? Похоронить себя под горой подгузников? Хоть какая-то польза от твоего этого Г.А.В.Н.Э. В остальном это совершенная чушь.

Я чуть не ударила тебя в тот день, Драко, чуть не заехала кулаком по высокомерно задранному носу, чуть не подпортила самовлюбленную, наглую улыбочку. Вместо этого я глубоко задышала, плотно, до мерцающих разноцветных точек зажмурив глаза и закусив задрожавшую губу — ты всегда был такой порядочной задницей, Драко Малфой, такой невыносимой свиньей.

Как ты мог, Драко? Зачем пустил рябь по едва успокоившейся глади, вновь поднял вихрь беспорядочно мечущихся, мятежных песчинок?

Но, тогда, увлеченно ныряя в долгое время запретную тему, я все еще сомневалась, Драко. Все еще немного боялась и не решалась закрутиться в старом для меня довоенной, но таком новом и незнакомом для меня новой водовороте. Мне пришлось около дюжины раз напомнить себе о смелости, храбрости и отваге, прежде чем окончательно, совершенно серьезно и уверенно вернуться к подростковой мечте, к детской и наивной идее. Нужно бороться за поголовное равенство, братство, всеобщее уважение.

Уже тогда, наверное, слыша твое: глупо, глупо, глупо...

* * *

Следующим туманным рабочим утром я привычно сидела за офисным столом, аккуратно раскладывала скопившиеся документы по темам в разноцветные подписанные папки и вносила в блокнот кое-какие заметки — поправки, которые нужно бы сделать в проекте о домовиках.

Осталось еще отшлифовать каких-то пару моментов, и уже в тот же день можно было бы робко стучаться в закрытые двери Кингсли и неуверенно переступать с ноги на ногу, ожидая либо безоговорочного «да», либо возвращения проекта на некоторое время обратно, до самой идеальной версии, самой лучшей концепции. Я трусливо старалась не думать о возможном точном и бесповоротном отказе, который поставил бы жирный крест на всей моей возродившейся кампании.

Сквозь жалюзи, легонько постукивающие о подоконник от слабого прохладного ветерка, с трудом, сквозь крадущий живую яркость туман пробивался луч весеннего солнца и падал на висящую слева от двери картину, доставшуюся мне в наследство от старого хозяина кабинета.

То ли мой неизвестный предшественник забыл репродукцию по случайности, то ли она для него так же, как и для меня осталась загадкой, непонятой странной мазней, чей смысл непростительно преувеличили заумные толстосумы, вкладывающие деньги в искусство лишь для выгоды, подстраховки, страха потерять нажитое.

Красный, зеленый, желтый, черный перемешались, переплелись кривоватыми непослушными линиями. Смешались на полотне в непонятное, бесформенное нечто.

Ты говорил мне: это искусство, Грейнджер, ты просто не понимаешь. Не видишь дальше четко очерченной формы.

Ты как-то назвал меня скучно мыслящей, неспособной перешагнуть за черту, разрушив собственные рамки.

Ты был так прав, Драко.

Я не устану повторять: прав, прав, прав, прав.

Но тогда я не видела, не понимала или же не хотела понимать. Тогда у меня были цели, шаблоны, нерушимые принципы, которые были со мной чуть ли не с самого детства. Поэтому я работала и работала, пожертвовав Роном, немного (это трудно назвать полным хаосом) запустив теперь одинокую квартиру, послушно просиживая от и до все рабочие часы и даже задерживаясь после.

Да, Драко, у меня уже не было Рона, не было валявшейся в беспорядке на кровати квиддичной формы, не было утренних ленивых поцелуев и еще не было тебя. Твоих чуть прохладных шершавых пальцев, гладких светлых волос, чуть обветренных мягких губ, но в то утро, в то совершенно заурядное рабочее утро у меня был проект, была легкая одержимость и вера в перемены, которую еще не успели разрушить уничтожающие волны безжалостного сегодня.

Поэтому, втиснув несколько важных пунктов в уже почти готовый доклад, я нежно пробежалась пальцами по страницам и, бережно закрыв папку, в предвкушении подскочила со стула, почти до боли свела лопатки и двинулась к кабинету Министра Кингсли Бруствера, не давая страху и опасениям проскользнуть глубже в мою суть, оставляя их беспомощно барахтаться на самой поверхности.

Я быстро и размашисто шагала по темному и длинному коридору, на стенах которого временами нерешительно искрились отсветы электрического света, точно блики холодного звездного сияния на ночной морской глади. Я спешно проталкивалась, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в доклад, сквозь перебегающих из кабинета в кабинет взволнованных и уставших работников.

Когда я подобралась к самой двери и уже решительно занесла руку, готовясь негромко постучать, ты, не оглядываясь, выбежал из кабинета Кингсли, яростно захлопнул за собой дверь, так злобно, так ожесточенно, что я неосознанно еще крепче сжала пальцами увесистую папку и ближе прижала к груди, точно защищаясь от такого непредсказуемого и бешеного тебя, но ты даже не взглянул, не бросил ни одного мимолетного взгляда, а просто пронесся мимо, к лестнице в конце коридора, всколыхнув за собой любопытные шепотки.

Я же все продолжала стоять и смотреть тебе вслед, на твои чуть ссутулившиеся плечи и пораженчески опущенную голову, а после — на опустевший и ставший внезапно таким пустынным и неправильно голым лестничный пролёт.

Стук, стук, стук — все глуше и глуше постукивали каблуки твоих черных кожаных туфель.

* * *

Кингсли, к моему великому сожалению, не было на рабочем месте. Он успел сбежать по каминной сети буквально за несколько секунд до моего уже менее уверенного стука в дверь. А я все мялась в приемной, нервически постукивая ногтями по пластиковой обложке папки и не отрывая глаз от влажного пятнышка справа от стеклянного стола — кто-то пролил воду?

Отчего ты, точно ожегшись, вылетел из кабинета, Драко?

Что могло настолько вывести тебя из себя, что не успев скрыть ярость, ты выставил ее, такую неприкрытую и неподобающую аристократу, напоказ?

Так сильно хлопнул дверью, что даже чашечка с чаем на столе секретарши опасливо задрожала.

Настолько злым ты бывал очень редко, Драко. На моей памяти примерно три раза. И первый — именно здесь, в этом самом холле, когда мы еще и знакомы толком не были.

— Министр на переговорах, мисс Грейнджер, я могу ему передать, — тихий и слегка неуверенный вопрос привлек мое внимание к дружелюбно улыбающейся секретарше.

Драко, после твоей неконтролируемой вспышки бедная женщина, видимо, долго не могла прийти в себя: все нервно приглаживала пухлой ручкой убранные в тугой пучок темные волосы.

Может, Кингсли отказал тебе в помощи? Или ты его тоже не застал, как и я тогда?

— Если вам не трудно, — с сожалением и непонятной тоской я протянула ей папку, точно расставалась с чем-то личными и сокровенным, отрывала от себя важный кусок.

Месяцы усердной работы, изматывающие часы в архивах, старательные ночные переписывания с исправленными помарками, окончательное разрушенные отношения с Роном и немного ленивая работа над официальными проектами.

Конечно, хотелось предложить напрямую Кингсли, без посредников и задержек, сперва увидеть мимолетное сомнение на его смуглом лице, следом заинтересованность подробным планом и широкую довольную улыбку, обозначившую бы безоговорочное согласие.

Но передо мной все еще с протянутой, немного подрагивающей от переживаний рукой стояла секретарша и поглядывала с сомнением и затаенным страхом, будто бы она совсем недавно в Министерстве и в этом отделе, будто бы ей еще не доводилось встречаться в несдержанными просителями.

Аккуратно вложив в руки распереживавшейся работницы пухлую папку, я подбадривающе улыбнулась вмиг расслабившейся девушке и так же быстро покинула приемную.

* * *

Наверное, я подсела к тебе случайно и в тот раз, скорее всего, я желала сесть к тебе снова не нарочно.

Возможно, я выбрала твой столик, потому что никогда не любила сидеть в самой середине зала и постоянно вздрагивать из-за проходивших мимо людей.

Может быть, я решилась все же пообедать именно с тобой, Драко, потому что другой свободный столик был совсем близко к кухне, а я не хотела...

...а я уже тогда не хотела садиться далеко от тебя.

Как и в тот раз ты задумчиво жевал курицу, глядя куда-то в окно и бездумно размазывая пюре по тарелке.

Ты как-то рассказывал, что курицу никогда особенно не любил, но опустевший после «справедливого» приговора Министерства счет в банке вынуждал тебя покупать пресную (я как-то сама пробовала) грудку раз за разом.

Я неуверенно села на пластиковый стул и начала торопливо распечатывать одноразовую вилку — еще одно маггловское нововведение.

Министерство всегда убеждало всех и вся в том, что они абсолютно открыты и готовы для любых новшеств. Будь то эклектическое освещение, новые вилки или революционные проекты. Только вот вилки с электричеством видно, а все грандиозные совершения иссякли еще во время войны.

Возможно, — другого оправдания мне до сих пор не удается отыскать — именно поэтому я так отчаянно хваталась за тех несчастных эльфов, Драко, именно поэтому не замечала, что это уже вовсе никому и не нужно.

Все еще веря в великое продолжение выдающихся изменений, я старалась разглядеть утихающий шторм и недобушевавшие волны там, где уже давным-давно был лишь невозмутимый штиль.

Но как же мы? Как же я, ты, наши друзья? Почему для нас все еще волновалось море, все еще перекатывались встревоженные волны? Отчего именно так, Драко?

Ведь если тогда все воевали в равной степени, одинаково рисковали своей жизнью и самыми дорогими людьми, как же могло случиться подобное? Если мы все песчинки одного необъятного моря, почему чьи-то волны еще бушевали, почему кому-то еще никак не удавалось мирно прибиться к спокойному и гостеприимному для остальных дну?

Я и сейчас не могу этого понять, Драко, не могу и все.

Ты бы назвал меня идеалисткой, невыносимой всезнайкой с тысячами «почему», но я знала... Нет, была уверена, что и тебя, Драко — да, да, именно тебя — мучили и наверняка сейчас все еще продолжали терзать мои «почему».

Наши общие «почему», Драко.

Иначе ты не сидел бы за этим маленьким столиком, где едва хватило место для второго подноса, и не жевал бы с каждой мимолетной секундой все яростнее эту отвратительно безвкусную курицу, не двигал бы так разъяренно своими челюстями и не стискивал бы в свободном кулаке побелевшими пальцами кремовый конверт.

И ты вновь не смотрел на меня, Драко, будто здесь никого и не было, совершенно пустое место напротив, и нет никакой Гермионы Грейнджер, буравящей тебя любопытным и слегка встревоженным взглядом.

Ты продолжал пристально, почти ненавидяще вглядываться в пустеющую к концу обеденного перерыва улицу, сдавливать наверняка онемевшими пальцами плотную хрустящую бумагу и все еще не видеть никого вокруг. Совершенно ничего не замечать, кроме неопределенной, чем-то невыносимо провинившейся точки на противоположной стене вредной забегаловки.

Я бы удивилась твоей терпимости и спокойствию, возможно, даже восхитилась бы пустившей несмелые побеги толерантности к магглорожленным в общем и гриффиндорцам в частности, но только одна деталь — одна совершенно незначительная деталь — не могла и на секунду позволить мне поверить и закономерно удивленно хмыкнуть: конверт стремительно превращался в неаккуратный желтоватый комок.

Тебе было просто все равно. Так невыносимо неважно, что здесь толкались глупо хихикающие стажеры и мелькали серьезные более взрослые служащие, что вилка от твоего напора того и гляди продырявила бы тарелку, а рядом опрометчиво подсела я.

— Мне так плевать, Грейнджер, — ты постоянно твердил это, Драко. — И тебе бы уже пора научиться забивать.

Если бы я «забила» тогда, если бы промолчала и просто не обратила внимания на твою ярость, негодование и злость, ничего бы не было, Драко. Между нами ничего и никогда бы не было.

— Эй, Малфой... — несмело, осторожно прошептала, чтобы другие, посторонние не обратили внимания.

Ничего.

— Малфой, — уже чуть громче.

Так и не оторвав прищуренных глаз от чуть мутного стекла, ты слишком резко вскочил, отчего несчастный стул едва не опрокинулся на сидящую за твоей спиной молоденькую хрупкую женщину. Конечно, ты мог не заметить — случайно? — выпавшего скомканного конверта, мог просто-напросто не обратить на подобную мелочь внимания, ведь что-то невидимое для меня — для всех вокруг — так сильно тебя рассердило, наверное, даже разъярило.

Многострадальный конверт неуверенно подскочил несколько раз под столом и мягко стукнулся о мысок моей черной туфли. Опасливо и медленно, чтобы ты не заметил живейшего любопытства на моем ранее сконфуженном лице, я наклонилась под стол и бережно, точно боясь, что он, натерпевшись твоего пренебрежения, может рассыпаться от любого неосторожного прикосновения, подцепила конверт двумя пальцами. И, быстро спрятав его в висевшую на стуле сумку, поднялась из-под стола и воровато огляделась по сторонам.

Но тебя уже не было, Драко, только горьковатый запах одеколона шлейфом тянулся мимо переполненных столиков к настежь распахнувшейся двери.