Котдог (джен)

— Ты мне поможешь.

С большим трудом удалось сказать это так, чтобы не прозвучало просительно-вопросительно. И чтобы не дрогнул голос.

Понятно же, что не поможет.

Хорошо ещё, если не развопится на весь посёлок. Хотя сейчас — вряд ли. Сейчас Вит слишком неуверен. Ни в чём не уверен — ни в себе, ни в ней, ни в том, что же тут происходит. Система иерархии рухнула — она ведь сидела на одной ступеньке с местным вожаком, вожаком коренной, это делает её выше не только Вита, но, пожалуй, любого из их родной сворки. Кроме, разве что, Тарса. Но кто такой Тарс — и кто такой Вит по сравнению с ним?! Нет, не будет он сейчас на неё кричать.

Но и поможет — вряд ли.

Старое распределение ролей, где он был выше, сломано, но новое пока ещё не стало привычкой. Он будет обдумывать, тянуть время, пока не станет слишком поздно. Значит, придётся самой. Как-то придётся…

У неё заныло под рёбрами — она слишком хорошо помнила чёрный провал обрушивающейся вниз реки и нависшее над ним дерево. До веток было так далеко. Так безнадёжно далеко. Она неплохо прыгала, но понимала — шансов нет.

Об этом нельзя думать!

Прыгать всё равно придётся. Иного выхода нет, а значит, придётся. И она допрыгнет. Обязательно! Иначе и быть не может. Не должно быть. Не будет. Надо только как следует разбежаться. Вит сколько раз прыгал — и ничего! Всегда допрыгивал. Значит, и она сможет. Всё равно ведь нет другого способа, раз уж плавать не научилась, как последняя дура… Все левобережники умеют, а она нет, ну не дура ли? Дура. Значит, сама виновата — самой и прыгать…

Она сбежала с высокого крыльца при первой же возможности, как только начались танцы. На первый танец вожак хотел пригласить её, но она покачала головой со смущённой улыбкой. И сказала, что слишком много съела сегодня и ей от танцев наверняка станет плохо. Вожак был не слишком-то доволен, но лишь морду скривил. Поделать-то всё равно ничего не мог. И ушёл на центр выгула — по традиции первые три танца открывал он, а потом уже народ начинал веселиться кто во что горазд.

Она выждала один танец и ушла в пересменке.

Чувство собственной вины было настолько острым, что она боялась разрыдаться прямо там, на верхней ступеньке. Хотелось забиться в самый тёмный угол и как следует выплакаться. Хотелось убежать куда-то далеко-далеко, чтобы никогда не нашли. Хотелось разгрызть камень или сделать ещё какую-нибудь глупость.

Уже к концу второго танца она поняла, что внутри ограды ей укромного уголка не найти — во всяком случае, такого укромного уголка, который не был бы уже кем-то занят. И вообще, народу было как-то несообразно много! Видя то столпотворение, что творилось на выгуле, она предполагала, что остальная территория просто вымерла, но как бы не так! Люди попадались на пути всё время, словно специально выслеживали, знакомые и незнакомые, они все были страшно рады видеть её, поздравить с победой. Обменяться хотя бы парой слов, похлопать по плечу…

После четырнадцатого поздравления её стало трясти так сильно, что пришлось сцепить руки за спиной. И просто молча улыбаться всем встречным, скаля удлинившиеся зубы — говорить она больше не рисковала, опасаясь зарычать или взвыть. Сквот подступил слишком близко, ей с трудом удавалось удержаться на самом краю. Хорошо, что отнорок её тоже был недалеко. И что рядом с ним на удивление никого не было. А то ещё немного — и она, пожалуй, стала бы кусаться.

Как маленькая.

Долгая пробежка — вот что ей сейчас было нужно до зарезу. Луны светили достаточно ярко, она действительно могла бежать, а не плестись, спотыкаясь, на ощупь и проверяя ногой буквально каждый шаг. К тому же она выбрала длинную дорогу, хорошо утоптанную и ведущую в обход между пологими холмами, а не ту извилистую и плохо проходимую тропку напрямик, по которой возвращалась обычно.

Бег успокаивал.

Размеренные движения. Размеренное дыхание. Через некоторое время и мысли перестают скакать, как шершнем укушенные. А плакать на бегу так даже и удобнее — встречным ветром и без того из глаз вышибает слёзы. Размазывает по щекам. Сушит. Это привычно.

Ночь была прохладной, но бег согревал неслабо. Впрочем, окажись ночь жутко холодной и не согрей её движение — она бы всё равно полезла купаться. Потому и бежала к берегу. Хорошая штука — проточная вода. Вместе с грязью она уносит все неприятности.

Она долго стояла под водопадом — сбоку, где достаточно мелко, по пояс, и ещё вполне возможно устоять. Водопад — это сильно. Вода обрушивается на тебя всей массой — и в то же время сотнями мелких струек, бьющих с силой пущенного из пращи камня. Она бьёт по макушке, словно сдирая с головы волосы вместе с кожей, она стегает по плечам с оттяжкой, словно поводок в тяжёлой руке Туза. А если наклониться, для устойчивости уперевшись руками в колени, она вышибает воздух из груди, а по лопаткам и позвоночнику лупит так, что на глазах снова выступают слёзы. Лучше подставить голову, голове не так больно, она твёрдая.

Когда она, шатаясь, выползла на берег, ей было горячо. Даже, пожалуй, горячее, чем после бега. Хотя вода в озере ледяная, это всем известно.

Зато плакать совсем не хотелось. И чувство вины больше не царапало горло изнутри.

Наверное, всё дело было в том, что её так и не наказали. Она была готова, она чувствовала себя виноватой — а наказания не было. Она была виновата не в том, в чём признавалась под Дюзами, она пыталась обмануть всех, и это тоже её вина… Вины слишком много, а наказания всё не было и не было. И это плохо. Просто отвратительно.

Потому что там, где нет наказания, нет и прощения.

Её не наказали — а значит, и не простили. И пусть о настоящей вине на этом берегу знала она одна — этого было вполне достаточно.

Водопад помог.

Ёжась и слегка постанывая, она натянула на избитое тело скользкую шкурку. Пожалела, что не взяла плащ. Шкурка изнутри была такой же холодной и скользкой, как и снаружи, она специально попросила её сделать похолоднее днём. Нет, пока что ей было жарко, излупцованная падающими струями кожа горела, но ощущение это довольно обманчиво, а от воды явственно тянуло холодом. Вряд ли самым умным решением будет задерживаться тут и мёрзнуть. Но возвращаться совсем не хотелось. И кто сказал, что она — умная? Ха!

Так что решение переночевать на берегу она приняла ещё до того, как появился Вит с двумя плащами.

* * *

А потом Вит, улыбаясь, сообщил ей последние новости.

С того берега.

Он, глупенький, порадовать её хотел. Думал, ей приятно будет…

* * *

— Ты мне поможешь, — повторила она решительно, вскидывая подбородок.

Вит вздохнул. Глубоко так и неторопливо. То ли время тянул, то ли воздуха для решительного отпора в грудь набирал. Обернулся.

Улыбка от уха до уха.

— Конечно! Что я должен сделать?

Ничего себе косточка…

— Переправить меня на тот берег. И проводить, куда скажу. Ты… сделаешь это?

Не удержалась, спросила. Слишком уж неожиданным было его согласие. Это что — и есть столь ценимое кобелями доминирование? Когда с тобой соглашаются, не споря, когда не смотрят снисходительно, когда… когда вскакивают по первому слову, сияя восторженной улыбкой от возможности сделать тебе приятное и спрашивают только:

— Когда? Прямо сейчас? Мне это легко! Я сильный!

Приятно, однако. И неужели для этого достаточно просто посидеть на одной ступеньке с вожаком коренной?

Вит даже на месте слегка пританцовывал от нетерпения. Внезапно крутанулся вокруг себя, подпрыгнул и сделал кувырок в воздухе. Приземлился на четвереньки, задрал голову, заглядывая ей в глаза.

— Я самый ловкий! И самый сильный! Я всё могу! Хочешь, я тебя до воды на руках отнесу? Хочешь? И на том берегу — тоже! Я сильный!

В его голосе отчётливо проскальзывали взлаивающие интонации, глаза сверкали, улыбка стала совсем безумной. И она, шалея от ужаса и восторга, вдруг поняла — это не доминирование. И не поводок даже.

Это свадьба.

А Вит просто первым почувствовал, вот сразу же и влип в женихи. И теперь он выполнит любой её каприз и любое самое безумное задание с такой же вот широкой счастливой улыбкой. И любой другой кобель — тоже. Даже вожак. Стоит ей только подойти и дать себя понюхать. Можно не напрягаться. Просто вернуться в посёлок и просто попросить…

Нет.

Времени слишком мало.

— Это потом. А сначала найди мне кошачью лапку. Нарви листьев. Двух горстей хватит. Принеси. Быстро.

— Я мигом! Я самый быстрый!!!

Женихам всё нужно объяснять очень подробно и точно. Иначе Вит от избыточного усердия попытался бы притащить целое поле…

* * *

— Что теперь? — Вит заглядывал ей в лицо снизу вверх, преданно и доверчиво, и от этого хотелось кричать. Он полностью полагался на неё, он ей доверял, признал в ней Вожака. Он уверен, что она всё заранее продумала, знает лучше всех и держит поводок крепкой рукой. Или же не уверен, но просто ему наплевать. Он же сейчас совсем как щенок, большой и сильный щенок, но глупый, как и все щенки… и значит, она за него отвечает

— Теперь вперёд. Только осторожно.

На этом берегу всё было не так, лес плотно обступал каменистый пляжик и с воды казался монолитной чёрной стеной. Она была уверена, что идти придётся вслепую, но выхода не было. На ощупь — так на ощупь. Хорошо, что посёлок инобережников не может быть далеко, Ксант вон чуть ли не каждый день на речку бегал, а какой из него бегун? Смех один. Значит, они где-то совсем рядом. Ну, по собачьим, конечно, меркам рядом, правильно ведь говорят, что для бешеной сучки и три парсека — не крюк.

Под деревьями оказалось неожиданно светло, лес был вовсе не таким густым и монолитным, каковым представлялся с противоположного берега. Огромные деревья росли довольно далеко друг от друга, и света сквозь их мощные кроны просачивалось вполне достаточно, свет этот мерцал, отражаясь от перламутровой коры длинных лиан, дробился о лепестки ночных ослепительно белых цветов, разлетался разноцветными брызгами светлячков — в лесу было чуть ли не светлее, чем под открытым небом. Разве что отливало всё явственной зеленью, словно смотришь сквозь воду. А может, лес был тут вовсе и ни при чём, и это лунная шкурка такой оттенок всему придавала, ведь её гибкая пластинка, плотно затягивающая глаза и всю верхнюю часть лица, хотя и казалась прозрачной, на самом деле могла быть какого угодно цвета. Днём вот, когда было особенно паршиво, она утемнила её до почти чёрной синевы, и смотрела на вымороченный лунный пейзаж вокруг, чувствуя при этом на щеках жаркие поцелуи полуденного солнца. Странное было ощущение. Такое же безумное, как и вся эта несостоявшаяся свадьба.

Она не заметила, как перешла на бег. Ни кустарника, ни подлеска на этом берегу не было совершенно, бежать легко. Тем более, когда вокруг светло чуть ли не как днём. Она не знала, что будет делать, когда отыщет посёлок инобережных, да и не особо об этом задумывалась. Главное — найти, а там всё как-нибудь само-собой… Как говорят женихи? Главное — ввязаться в драку, а там посмотрим.

Здесь не было тропинок в привычном роднобережном понимании этого слова, зато всю землю покрывал упругий ковёр из слежавшихся листьев, он восхитительно пружинил под ногами, и бежать было одно удовольствие. Она неслась длинными прыжками, всё ускоряя темп и почти не касаясь земли, она обожала быстрый бег именно за это ощущение почти полёта, и сейчас почти летела, распластавшись в упругом плотном воздухе, почти как во время прыжка в водопад, того самого, с которого, как она была уверена, всё началось. Почти как во время Испытаний — с которых, наверное, всё-таки всё и началось на самом-то деле…

Только когда бегущий рядом Вит споткнулся четвёртый раз и чуть было не полетел кубарем, она поняла, что это опять шуточки шкурки и на самом деле под деревьями вовсе не так светло, как видится ей самой. Успела подхватить падающего Вита под локоть, пробежала рядом, помогая устоять и выровняться. Потом молча взяла за руку и дальше бежала уже не торопясь, выбирая самые ровные участки. До чего же это утомительно — быть ответственной за кого-то! И никакого тебе удовольствия. Даже непонятно, чего все кобели так рвутся в вожаки?

Бег всегда помогал ей ранее, успокаивая нервы и упорядочивая мысли.

Так произошло и сейчас — довольно скоро она поняла, насколько глупа была первоначальная её полусформировавшаяся и ни разу не обдуманная идея скрытно приблизиться к их лагерю, разузнать, где держат Ксанта, нейтрализовать охрану, освободить его, и… дальше мысль пробуксовывала даже на том берегу, сама, очевидно, ужаснувшаяся собственному нахальству. Ну и ладно. Ну и не очень-то и хотелось. Это пусть всякие там коты в бунтарей играют, а мы собачки, мы послушные. На том стоим.

Она упрямо стиснула зубы.

Стоим и будем стоять. Мы — послушные. Нам нечего скрывать и незачем от кого-то прятаться. Мы просто придём к их главному вожаку и просто попросим. Со всем уважением. Вожачке то есть, главной. У них ведь вроде как поводок держат женщины, это вполне себе шанс.

Кошки — они не кобели, даже когда вожаки. Вожачки то есть. Это для кобелей главное, кто выше лапу задерёт, но эти самые старшие леди… они же кошки. Они вообще не задирают лап, их не волнует, кто сверху. И они умные. Ну, раз стали старшими — наверняка должны быть очень умными. Они должны понимать, как это важно — выполнить просьбу Лорантов-следователей…

Патруль она заметила издалека — может быть, даже раньше, чем они сами её углядели. Спасибо шкурке — их тела яркими огонёчками сияли сквозь перламутровое переплетение ветвей, как уж тут не заметить! Перешла на шаг, придержав и Вита, крепче стиснула его руку.

— Вит! Слышишь меня? Ты не будешь драться, понял? Мы сюда не драться пришли.

— Не драться? — Он был искренне огорчён.

— Нет, Вит. Не драться. Мы пришли просто поговорить. Понял меня? Если нападут — убегай. Это мой каприз. Выполняй! Понял меня? Не драться!

— Понял… — У него сразу же задрожали губы и вид сделался очень несчастный. — Не драться. Убегать… — Он всхлипнул. Но тут же улыбнулся, спросил хитренько и радостно, словно раскусил главную косточку: — Но потом можно вернуться, да?

— Можно. — Ей не хватило духу настоять. — Потом — можно. Но всё равно не драться, понял?

Их уже тоже заметили и теперь потихоньку окружали. Патрульные — или как они там называются у котов? — двигались по веткам и перепрыгивали с дерева на дерево совершенно бесшумно, Вит так до последнего их и не замечал, а ей было смешно. Они почему-то напомнили ей летний лагерь, где она провела две натаски дежурной вожатой на «зарнице». Играющие в вольных разведчиков щенки точно так же почти бесшумно переползали от одного кустика к другому, наивно полагая, что их оттопыренные задики в оранжевых детских шортах вовсе и незаметны воспитателям-наблюдателям и условному противнику. Её тогда, помнится, очень смешили и умиляли одновременно эти семафорящие отовсюду оранжевые флажки. Вот и сейчас она кусала губы, чтобы не рассмеяться, понимая, насколько неуместно будет выглядеть подобная её реакция сейчас. Нервное, понятно, что нервное, но не плакать же, в самом-то деле?!

Их окружали, постепенно смыкая кольцо, уже по земле. Она почти остановилась. Даже Вит что-то почувствовал, задёргался, она сжала и отпустила его пальцы — не нервничай, мол, всё в порядке. Хотя в каком, к милтонсу, порядке? Котов было слишком много. Если они такие же, как и её соплеменники — то это очень плохо. С одним кобелем можно легко договориться, но когда их много, начинается долгая грызня и лапомерство. Остаётся надеяться, что коты не такие.

Ксант говорил, что они ну вот совершенно другие, и наставники говорили то же самое, правда, немного с иными смыслами, но всё же ведь говорили! Вот и будем верить хорошим людям…

Она совсем остановилась на небольшой полянке — всё-таки ей было куда уютнее, когда не нависала над головой всякая шелестящая гадость, да и Вит тут не совсем слепым будет, вон как луна сияет, рассыпаясь бликами по влажной траве, аж глазам больно.

— Ну надо же! — Один из котов выпрыгнул на освещённое луной пространство, засияв, словно факел, расправил плечи, потянулся. — Пёсики! Нежные сладкие пёсики — и без охррраны! И так далеко на чужой территорррии… плохие пёсики!

Он был, пожалуй, даже красив — совершенно иной непривычной для её соплеменников красотой, когда на теле не видать ни единой косточки, сплошные бугрящиеся мышцы, а плечи и бёдра чуть ли не одной толщины. На первый взгляд отвратительно вроде бы, но если присмотреться… была в нём какая-то ловкость и грация, что ли, что-то, что заставило её подумать — «красивый мужчина», — пусть отстранённо, но всё же подумать. Красивый — несмотря даже на то, что довольно старый, вон аж седой весь, и даже шрам через всё лицо его не особо портит. Кобели вон поголовно уверены, что шрамы их лишь украшают. Интересно, а коты тоже так думают? Что за чушь лезет в голову…

Матёрый со шрамом тем временем приближался — осторожно и вкрадчиво, продолжая почти мурлыкать:

— Скверррные пёсики… нехорррошие… хотели, чтобы их наказали, да? О, как же мы любим наказывать скверррррных пёсиков!

Вокруг то ли захохотали, то ли завыли. Вит дёрнулся. Она снова стиснула его пальцы, зашипела:

— Ты обещал!

И потом, уже громче:

— Послушайте! Пожалуйста, не надо! Мы не хотим ничего плохого. Нам просто очень нужно к вашей главной… Леди-Матери, кажется, да? Старшей леди. Самой старшей. Пожалуйста!

— Сучка? — фыркнул кто-то растерянно из-за спины. — Здесь? Небо упало, клык даю, а мы не заметили!

Они опять заржали-завыли. И больше уже не замолкали — странный полувой-полупесня перекидывался от одного к другому, если с одной стороны замолкали — тут же подхватывали с противоположной, не прерываясь ни на миг. Почти так же пел Ксант во время злосчастного незавершённого обряда, только вот в его песне не было угрозы. Кольцо сужалось почти незаметно — то один сделает маленький шажок, то другой чуть сместится вроде бы и в сторону, но не совсем.

— Пожалуйста! Послушайте! Это очень важно… Нам обязательно надо поговорить…

Она уже понимала, что ничего не получится, и глупо было надеяться, коты точно такие же, Ксант был неправ, только мерилки у них другие, вот и вся разница, и никогда ей не дадут добраться до этой самой старшей леди, кем бы она ни была. Надо было с самого начала идти к своему вожаку и пробовать через него, он бы подчинился, пока свадьба, он бы отправил официальных делегатов, и может быть они бы даже успели, и всё бы закончилось благополучно…

В шкурке сделалось неожиданно жарко, её бросило в пот, и это почему-то показалось самым неприятным. Она расстегнула липучку на вороте, подставляя горло порывам прохладного ночного ветра. Но ветер тоже оказался предателем, он наверняка был в сговоре с котами и потому ударил в спину, правобережный ветер, местный, конечно же он с ними заодно, кто бы сомневался…

Седой кот со шрамом, подошедший ближе всех, вдруг оборвал песню на полуноте — только что подхватил, и тут же оборвал, неожиданно сломав ритм. Запрокинул голову, ощерился хищно, морща широкий нос. Его узкие глаза вспыхнули жёлтым — и она не была уверена, что это просто шуточки шкурки. А потом он мягко и грациозно опустился на четвереньки и завыл, выгнув спину и свернув голову набок. Но это был уже совсем другой вой.

Несколько мгновений она оторопело смотрела на непонятного кота, оцепенев под его безумным взглядом — и заметила, что его товарищи растерялись ничуть не менее, лишь когда сзади и с сбоку завопили в несколько голосов одновременно:

— Полундра, робя!.. — Она СС!.. — Валим!!!

Через мгновение она поняла, что наставники заблуждались, говоря о неумении котов быстро бегать. Точно так же, как и с плаваньем. Умеют они всё — если хотят, конечно. Полянка опустела ранее, чем седой успел закончить первую руладу — и даже при помощи шкурки не удавалось рассмотреть удравших патрульных, так далеко они успели учесать за такое короткое время — не больше полутора вдохов. Седой же попрыгал на прямых руках, не спуская с неё тяжёлого взгляда, потом осел на задницу — очень по-кошачьи так осел, собаки садятся совсем иначе, даже не в сквоте, у них суставы по-другому развернуты — угрожающе мрявкнул разок-другой и вдруг ударил себя в грудь огромным кулаком.

— Я — Тим! — сказал он ей доверительно и гордо. — Я — самый сильный. Самый. Лучший! Да. Я самый. Лучше не найдёшь. Да! Можешь и не искать.

Силы кончились как-то сразу. Вот только что были — и вот их уже нет. Она не отвердила заранее шкурку, а потому села на землю там, где стояла. Не села даже — рухнула. Её колотил озноб, хотя жарко было по-прежнему, хотелось плакать, но не было слёз. Кошачья лапка оказалась таким же враньём, как и всё остальное, она ничуть не снижала влияние свадьбы. Во всяком случае — на котов. Совсем. Вот оно, доказательство со шрамом во всю рожу, прыгает вокруг, в глаза заглядывает, пытается словно бы случайно пихнуть Вита и нарваться на честный поединок — хорошо, что тот твёрдо помнит про обещанное и лишь уклоняется. Веское доказательство. С ним не поспоришь.

А значит, её попытка была обречена заранее. То, что помогло преодолеть одно препятствие — реку — само по себе стало непреодолимым препятствием на этом берегу. Нельзя же в самом деле идти в чужой посёлок, на каждом шагу обрастая всё большей и большей свитою мяукающих женихов?! А она-то, глупая, ещё надеялась кого-то в чём-то убедить, разумные доводы приводя. Какие уж тут разговоры, какие убеждения? Свадебная Сука! Полундра! Валим — вот и весь разговор.

А кто не успел — тому падать рядом на четвереньки и кричать, что он самый сильный…

* * *